Текст книги "Евангелие от святого Бернарда Шоу"

Автор книги: Алистер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

«У Иисуса – единственного из всех христианских чудотворцев – не отмечено (кроме разве что в некоторых отвергаемых всеми евангелиях) ни одного злобного или разрушительного чуда. Неплодная смоковница была единственной жертвой его гнева. Каждое из его чудес в отношении чувствующих объектов было деянием доброты».

Это действительно так. Но Иисус постоянно одобряет мстительные чудеса. Он не моргнёт и глазом, слыша об истреблении всей земли потопом, а Содома и Гоморры – огнём. Кроме того, он подробно рассказывает о своих причинах непротивления злу в притче о пшенице и плевелах. Он предпочитает ждать конца света, чтобы устроить всем грандиозную гекатомбу.

Здесь простой читатель может усмотреть то же дурное милосердие – оставлять людей одних в этих условиях, – и инквизицию, сжигающую людей заживо, дабы спасти их души, с такой точки зрения нельзя считать более жестокой, нежели хирурга. В то же время, помимо всего прочего, этот оттенок чудес обладает, по общему признанию, и особым воздействием. Он добавляет правдоподобия этому иначе бесцветному и неубедительному повествованию. Он напоминает, что фонтан авторитета иссяк, а его преемники были вынуждены предпринять практические меры, чтобы гарантировать преемственность. Это самая естественная мера в подобных обстоятельствах.

Но мистер Шоу проговорился. Он упомянул о «некоторых всеми отвергаемых евангелиях». Но если мы обратим внимание на то, что «все», о которых здесь говорится, вовсе не «все» – ибо, несомненно, авторы этих евангелий не отвергали их, – а лишь приверженцы, настроенные не пропустить ничего без своей цензуры, – разве не будет этот факт причиной для несогласия? Совершенство биографии не должно определяться по тому, благожелательная она или нет, в зависимости от наших личных представлений о том, что мы пожелаем считать истиной. Прагматизм может завести слишком далеко!

Например, всего несколько лет назад у нас было не менее пяти англоязычных биографий (или «евангелий») Оскара Уайльда. Те непревзойдённые глупцы, которые не могут поверить, что драматург был не чем иным как сочетанием всякой добродетели и изысканности, с негодованием отвергают Евангелие от Фрэнка Харрис. Однако мы, кому небезразлично,

был Уайльд вторым принцем-консортом или вторым Калигулой, но кто желает при этом понять, как человек такого типа мог написать «Идеального мужа», с сомнением относимся к точке зрения подобных людей. Слишком пристрастное выпячивание делает нас недоверчивыми. К слову сказать, мы принимаем точку зрения Фрэнка Харриса на Уайльда потому, что, прежде всего, он говорит о лучшем и худшем в человеке с небрежностью столь всеохватной, которую только можно вообразить.

Есть те, кто считает преданность высочайшей истиной. Это благородное отношение; но не критическое. Несомненно, решение не за ними, и тот факт, что они отвергают некоторые евангелия, не должен мешать человеку объективному в тщательном их изучении.

Павел

Неожиданно в этой сцене появляется гениальный человек, Павел, ярый антихристианин, хранящий одежды мужей, побивающих Стефана камнями. Он терзал христиан с великим рвением: досуг, который совмещал он с деланием палаток. Эта предвзятая ненависть к Иисусу, которого он никогда не видел, – патологический симптом характерных свойств его совести и нервной конституции, предающих своих жертв тирании двух навязчивых страхов: страха греха и страха смерти, которые могут называться также страхом секса и страхом жизни.

Что до Иисуса, с его здоровой совестью более высокого порядка, он был свободен от этих страхов. Он свободно водил компанию с грешниками и, насколько нам известно, ни разу не задумывался о том, было его поведение греховным или нет; поэтому он убедил нас в том, что он – человек без греха. Даже если мы посчитаем его последние дни днями заблуждения, он, тем не менее, довольно убедительно показал нам преодоление страха смерти. Это должно было и восхищать, и ужасать Павла, или Савла, как он прежде звался. Ужас можно прочесть в его свирепом преследовании христиан. Увлечённость – в причудах его воображения: воображения, позволившего превратить имя Иисуса Христа в великую идею, открывшуюся ему по дороге в Дамаск; идею, что он сможет не только превратить два своих страха в религию, но и сделать начинания Иисуса ядром своей новой Церкви. Идея была чудовищной; и потрясение от этого, как он впоследствии заявил, сделало его слепым на несколько дней. Он услышал Иисуса, взывающего к нему из облаков: «Что ты гонишь Меня?» Природная ненависть к учителю, не страшащемуся Греха и Смерти, превратилась у него, видевшего чудовищность прекрасного в ложном свете, в неистовое личностное поклонение.

Автор Деяний Апостолов не замечает важности этого. Великая опасность обращения во все времена заключалась в том, что, когда религия высокого ума предлагается более низкому, более низкий ум чувствует увлечение, не понимая её и будучи не в состоянии возвыситься до неё, опуская её до своего уровня десакрализацией. Несколько лет тому назад я говорил, что обращение дикаря в христианство есть обращение христианства в дикость. Обращение Павла вовсе не было обращением: это Павел превратил религию, возвысившую одного человека над грехом и смертью, в религию, столь полно подчинившую себе миллионы людей, что их собственная природа сделалась для них ужасом, а религиозная жизнь – отрицанием жизни.

Павел не стремился отбросить свой иудаизм или своё римское гражданство ради нового нравственного мира (как назвал его Роберт Оуэ ) иисусианства и коммунизма. Как в XIX веке Карл Маркс, не удовлетворившись известной ему политэкономикой, перекроил её сверху донизу на собственный манер и тем самым дал новую жизнь тем же ошибкам, которые перерос, так и Павел воскресил прежний сальвационизм, от которого Иисус тщетно пытался избавиться, и создал фантастическую теологию, которая до сих пор остаётся самой невероятной из всех известных нам. Будучи заядлым римским рационалистом, всегда отвергающим всякую иррациональную реальность ради нереального, но рационального постулата, он отринул Человека как он есть и заменил его постулатом, который называл

Адамом. И когда его спросили (как это и должно было случиться в не вполне свихнувшемся мире), что есть природны человек, он ответил: «Адам И ЕСТЬ природный человек». Это может сбить с толку простаков, ибо, согласно традиции, имя «Адам» относится, несомненно, к природному человеку как к сотворённому в Эдемском саду. Точно так же нынешний проповедник мог бы описать как типичного британца чудовище Франкенштейна и назвать его Смитом – и кто-то на вопрос, что есть «человек с улицы», ответил бы:

«Смит и есть человек с улицы». Это случается довольно часто; ибо мир действительно полон таких Адамов, и Смитов, и людей с улицы, и простых плотских людей, и экономных мужчин, и женственных женщин, и т. д., и т. п., всех тех воображаемых атлантов, что несут воображаемый мир на своих бесплотных плечах.

Эдемская история наделяет Адама грехом: «первородным грехом», что лежит проклятием на нас на всех. На первый взгляд это кажется нелепостью; однако это хорошо перекликается с тем, что можно обнаружить в сознании не только Павла, но и нас самих. Первородный грех – это не поедание запретного плода, но осознание греховности, вызванное этим плодом. Когда Адам и Ева отведали яблоко, они устыдились своих сексуальных отношений, до сих пор казавшихся им совершенно невинными; и нет факта более жестокого, чем то, что этот стыд, или состояние греха, держится до сего дня, и что он – один из сильнейших наших инстинктов.

Таким образом, постулат Павла об Адаме как природном человеке был истинен с точки зрения прагматизма: он работал. Но слабость прагматизма в том, что работает большинство теорий, если мы положим всю жизнь на то, чтобы она работала, – ежели только у них найдётся некая точка взаимодействия с человеческой природой. Гедонизм проходит проверку прагматизмом точно так же, как и стоицизм. В некоторых пределах действенной оказывается всякая социальная система, кроме, разве что, совершенно дурацкой: автократия работает в России, а демократии – в Америке; атеизм – во Франции, политеизм – в Индии, монотеизм – в исламе, а прагматизм (или ноиз ) – в Англии.

Невероятные представления Павла о проклятом Адама, которого Баньян описывает как пилигрима, несущего на спине великое бремя греха, соответствуют фундаментальным условиям эволюции, которые заключаются в том, что жизнь (в том числе человеческая) непрерывно развивается и потому вынуждена неизменно стыдиться себя, и своего настоящего, и своего прошлого. Пилигрим Баньяна желает избавиться от обузы своих грехов; но ещё ему хочется достигнуть «того сияющего света»; и когда, наконец, его бремя падает ко Гробу Господню, его паломничество ещё не закончено, а тяжкие испытания по– прежнему ждут его впереди. Его совесть всё ещё неспокойна; «первородный грех» всё ещё мучит его; и его приключения с великаном по имени Отчаяние, швыряющим его в темницу Замка Сомнения (откуда ему удаётся улизнуть при помощи отмычки) – страшнее всего, что встречал он, когда обуза ещё лежала у него на спине. Таким образом, аллегория Баньяна о человеческой природе пересекается с Павловским богословием в сотне мест. Его теологическая аллегория – Священная Война с её полчищем избранных скептиков и коней, «на которых скакали реформад », – по большей части абсурдна, невероятна и (кроме разве что тех пассажей, в которых старый поэтичный Адам в мгновение ока становится лучшим из сальвационистских богословов) вряд ли удобочитаема.

Теория Павла о первородном грехе была, в некоторой степени, идиосинкратичной. Павел уверенно говорит нам, что нашёл превосходный способ избегнуть греховности секса в практике целибата; но он признаёт (довольно высокомерно), что в этом отношении он не подобен остальным людям, и добавляет, что лучше им вступить в брак, нежели разжигаться, допуская таким образом, что (хотя брак и может привести к тому, что желание угодить жене или мужу окажется выше желания угодить Богу) озабоченность неудовлетворённым желанием всё же может оказаться куда более безбожной, нежели озабоченность семейными привязанностями. Эта точка зрения неизбежно заставляла его настаивать на том, что жена – скорее рабыня, нежели партнёр; что её настоящая обязанность – не искать мужской любви и понимания, а, напротив, позволять мужу посвятить их Богу, освобождая его от всяческой заботы о сексе точно так же, как своими способностями в качестве экономки и кухарки – от заботы о хлебе насущном: простым удовлетворением его аппетитов. Подобное рабство тоже можно прагматично оправдать действенной эффективностью; но она делает Павла вечным врагом Женщины. По стечению обстоятельств это привело ко множеству нелепых домыслов о личности Павла и обстоятельствах его жизни со стороны чрезмерно озабоченных сексом людей, воспринимающих холостяка как своего рода чудовище. Они забывают, что не только всё духовенство, официальное и неофициальное (от Павла до Карлайл и Рёскина), бросали вызов тирании секса, но и огромное количество простых граждан обоих полов (добровольно или под давлением легко преодолимых обстоятельств) берегло силы для не столь примитивной деятельности.

Как бы то ни было, Павел преуспел в присвоении образа распятого Христа в качестве носовой фигуры своего сальвационистского судна с его Адамом, позиционируемом как естественный человек, доктриной первородного греха и проклятием, преодолимым лишь верой в крестную жертву. И в самом деле, не успел Иисус повергнуть дракона суеверия, как Павел смело поставил его на ноги вновь именем самого Иисуса.

Теперь мы добрались до того раздела предисловия, который в значительной степени является средоточием всей аргументации (не хочу лишать автора единоличных лавров, но будет честно по отношению к памяти Анны Кингсфорд напомнить читателю о том, что теория о характере Павла, изложенная в данном предисловии, восходит именно к ней и являлась одной из основополагающих черт её попытки возродить христианство на основе учения Иисус). Нам не так уж и много известно о Павле, чтобы уверенно говорить о физических недугах, которыми он страдал. Однако свидетельств его отношения к половому вопросу вполне хватает, чтобы вызвать у нас подозрение, что он был своего рода сексуальным дегенератом. Всякий сексуально неуравновешенный человек, сочетающий с этой проблемой могучий интеллект и определённый личностный уровень – куда более опасный дикий зверь, нежели какой-нибудь сказочный дракон. По всей видимости, Павел был чудовищем именно такого рода.

Мистер Шоу более или менее разделяет такую позицию, хотя и не говорит об этом прямым текстом. Обычный рационалист добавляет к этому диагнозу эпилепсию на основании явлений, описывающих обращение Павла. Но эпилепсия – опасное оружие. Люди, утверждающие это слишком часто – сами обычно моральные эпилептики. Кто там – Ломброз или какой-то ещё псих – приводил аргументы в пользу того, что эпилептиками были Мухаммед, Цезарь, Гёте и другие величайшие мужи мира сего? Специалисту всегда хочется доказать, что девяносто пять процентов человечества страдают именно той болезнью, которую он изучает. Достаточно лишь собрать консилиум докторов, дабы обосновать, что каждый болен всеми недугами одновременно!

Однако цель этих страниц – показать, что павловская доктрина вполне согласуется с таковой самого Иисуса. «Павел воскресил прежний сальвационизм, от которого Иисус тщетно пытался избавиться, и создал фантастическую теологию, которая до сих пор остаётся самой невероятной из всех известных нам. Будучи заядлым римским рационалистом, всегда отвергающим всякую иррациональную реальность ради нереального, но рационального постулата, он отринул Человека как он есть и заменил его постулатом, который называл Адамом. И когда его спросили (как это и должно было случиться в не вполне свихнувшемся мире), что есть природный человек, он ответил: “Адам И ЕСТЬ природный человек”».

Благодаря цитированию многочисленных отрывков мы уже продемонстрировали сальвационистское учение Иисуса в самых доступных словах. Теперь же рассмотрим один из самых примечательных евангельских пассажей. Это первая приведённая Иоанном беседа Иисуса, которая ведётся с фарисеем по имени Никодим. Она приведена в третьей главе

Евангелия от Иоанна (ст. 14-20): «И как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён был чрез Него. Верующий в Него не судится, а неверующий уже осуждён, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы».

Эти рассуждения начинаются в той же главе (ст. 1-5) следующим образом: «Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришёл к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие».

Из этих фрагментов мы узнаём, что «человек» – то есть любой человек (или, если вам угодно, «мир» – то есть все люди) неисправим. Он не может узреть Царствия Божия. Он должен погибнуть, и Иисус явился в мир специально для того, чтобы спасти его от этого состояния. Изменение символизируется новым рождением. Совершенно очевидно, что эта операция должна свершиться благодаря вере в Иисуса. Вера эта не является исключительно вопросом доброй воли, как очевидно из Ин. 6:28-29,37,44: «Итак сказали Ему: что нам делать, чтобы творить дела Божии? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал. Всё, что даёт Мне Отец, ко Мне придёт; и приходящего ко Мне не изгоню вон. Никто не может придти ко Мне, если не привлечёт его Отец, пославший Меня; и Я воскрешу его в последний день». Довольно забавно читать в 60-м стихе той же главы комментарий учеников: «Какие жестоки слова! кто может это слушать?» Таково наглядное изложение доктрины о выборе и предопределении.

Однако основное положение здесь – что человек как таковой неисправим и что требуется спасение, каковое и составляет практическую часть доктрины Павла. Единственное, в чём можно придраться к Шоу – отождествление «человека» Иисуса с «Адамом» Павла. Но Иисус не говорил «человек»; он говорил на иврите (или на одном из его диалектов) и сказал «Адам».

Если мистер Шоу будет так добр, чтобы привести чёткие различия между доктринами Павла и Иисуса, он, несомненно, заслужит признательность всего человечества.

Как можно заметить, Адам – это человечество, а не только имя первого человека. Оно равнозначно немецкому «mensch». Просвещённая или мистическая школа комментаторов иудейских Писаний не верила историям, изложенным в Книге Бытия, в грубой манере, предусмотренной древними дикарями и современными так называемыми либералистами. Это был бунт человека против Бога, его падшая природа, описанная в Бытии в виде притчи. Комментаторы взяли часть популярных народных знаний и обнаружили в них философский смысл точно так же, как любой человек может извлечь универсальную мораль из игр и романов, вовсе не полагая, что у них есть какая-то историческая подоплёка.

В этом разделе продолжается отождествление греха с сексом: «Теория Павла о первородном грехе была, в некоторой степени, идиосинкратичной. Павел уверенно говорит нам, что нашёл превосходный способ избегнуть греховности секса в практике целибата; но он признаёт (довольно высокомерно), что в этом отношении он не подобен остальным людям, и добавляет, что лучше им вступить в брак, нежели разжигаться, допуская таким образом, что (хотя брак и может привести к тому, что желание угодить жене или мужу окажется выше желания угодить Богу) озабоченность неудовлетворённым желанием всё же может оказаться куда более безбожной, нежели озабоченность семейными привязанностями. Эта точка зрения неизбежно заставляла его настаивать на том, что жена – скорее рабыня, нежели партнёр; что её настоящая обязанность – не искать мужской любви и понимания, а, напротив, позволять мужу посвятить их Богу, освобождая его от всяческой заботы о сексе точно так же, как своими способностями в качестве экономки и кухарки – от заботы о хлебе насущном: простым удовлетворением его аппетитов. Подобное рабство тоже можно прагматично оправдать действенной эффективностью; но она делает Павла вечным врагом Женщины. По стечению обстоятельств это привело ко множеству нелепых домыслов о личности Павла и обстоятельствах его жизни со стороны чрезмерно озабоченных сексом людей, воспринимающих холостяка как своего рода чудовище».

Дело вовсе не в этом. Дело в Павле, который одержим сексом до такой степени, что делает его «грехом»; тогда как это – столь же естественная человеческая потребность, как еда или питьё. Холостяк на самом деле «своего рода чудовище». Сексуальный процесс так тесно связан с сознанием (или, если вам угодно, с подсознательным), что любое отклонение от нормальной палитры уводит самыми невероятными дорогами не только ум, но и характер. Достаточно лишь вспомнить пресловутую жестокость евнухов, особые перемены в характере, наблюдаемые у старых дев, и несомненные изменения на физическом плане в результате подобных ограничений. Можно подумать и о чрезвычайно распространённых формах безумия, с одной стороны, связанных с половым созреванием, а с другой – происходящих у женщин во время менопаузы, а у мужчин – при импотенции, чтобы увидеть, что современная медицина абсолютно права в убеждении, что всякое отступление от нормальной, здоровой реализации этих функций чрезвычайно опасно для умственной устойчивости. Среднестатистический человек, лишённый должной заботы в этом вопросе, может стать в этом случае опасным психопатом.

Там, где есть врождённая недееспособность, мы почти всегда сталкиваемся с фанатизмом. Показательны случаи с людьми, «избавившимися от тирании секса», на которые ссылается мистер Шоу. Карлайл и Рёскин – примеры величайшей умственной неполноценности, почти неизменно вызываемой половыми аномалиями. Он говорит также обо «всём духовенстве»; здесь можно лишь заметить, что он вряд ли смог бы привести жрецов Аттиса как пример безвредности пренебрежения важнейшими жизненными функциями! На людей, занимающихся тяжёлыми атлетическими упражнениями, сопровождаемыми реальными трудностями и полным истощением (например, на естествоиспытателей), долгие лишения могут и не оказать разрушительного воздействия. Но любой человек с маломальскими школьными или университетскими познаниями прекрасно знаком с недостатком душевного равновесия, вызываемым подобными проблемами. Религиозная истерия в возрасте полового созревания – феномен почти универсальный. Ни один нормальный человек во всём мире не будет ни в малейшей степени одержим сексом. Только больные твердят, и твердят, и твердят о нём в манере, вызывающей тошноту даже тогда, когда их речи звучат так сострадательно!

Неразбериха в христианском мире

Теперь совершенно очевидно, что нельзя смешивать под одним именем две религии, оказавшие на человечество столь противоположные эффекты. Ни единого слова павловского христианства не найти в характерных изречениях Иисуса. Когда Савл следил за одеждами людей, побивающих Стефана камнями, он исходил не из тех убеждений, от которых позднее отрёкся Павел.

Нет ни одной записи о том, что Христос хоть раз сказал хоть одному человеку: «Иди и греши, сколько тебе вздумается: можешь свалить потом всё это на меня». Он говорил «не греши больше» и настаивал, что пришёл утвердить Закон, а не нарушить его, и что праведность христианина должна превзойти таковую книжника и фарисея. Ни один авторитетный источник не позволяет вменить ему в виду представление о том, что он пролил свою кровь, дабы всякий мелкий обманщик, и фальсификатор, и распутник могли омыться ею и стать белее снега. «Я пришёл как панацея от нечистой совести» —

высказывание не из евангелий.

Мы можем сделать вывод из учения Иисуса, что, узнай об аллегории Баньяна о ноше греха, падающей со спины пилигрима при виде креста, он убедительно разъяснил бы Баньяну, что в жизни своей не совершал столь великой ошибки и что задачей Христа было заставить самодовольных грешников почувствовать бремя своих грехов и перестать их творить, а не уверять их, что ничего всё равно не исправить, ибо во всём виноват Адам, но что это не имеет значения, если ты легковерен и самолюбив.

Даже уверовав, что он есть бог, он не считал себя козлом отпущения. Он собирался избавить мир от греха добрым правлением, правосудием и милосердием, поставив благосостояние малых детей превыше княжеской гордости, отбросив всё знахарство и идолослужение (узурпировавшие ныне Божью силу и злоупотребляющие ею, превратив Бога в то, что наши местные авторитеты причудливо называют попирателем праха) и рассекая по облакам небесным во славе, а не в автомобиле за тысячу гиней. Если вам угодно, это была бредовая идея; но это был бред души свободной, а не скованной позором, вроде Павла. Воистину, нигде и никогда не свершалось мошенничества более ужасного, чем ограничения, наложенные душой Павла на душу Иисуса.

Секрет успеха Павла

Вскорости Павел должен был обнаружить, что его последователи обрели душевный покой и победу над смертью и грехом ценой всякой моральной ответственности; ибо он сделал всё возможное для такого нововведения, компенсируя добрые дела проверкой на искреннюю веру и настаивая на том, что искренняя вера необходима для спасения. Но поскольку его система коренилась на том простом факте, что к тому, что он называл грехом, относится секс и, следовательно, неискоренимая часть человеческой природы (иначе для чего Христос искупил грехи всех будущих поколений?), – он не мог утверждать, что грех этот, даже в худших своих крайностях, может лишить грешника спасения, ежели тот покается и уверует. И по сей день павловское христианство – это плата за грех, и тем самым оно обеспечивает свою огромную популярность. Последствия этого сдерживались умудрённым большинством с помощью весьма антихристианской системы уголовного закона и жёсткой морали. Но, конечно же, основным ограничителем является человеческая природа, которой добрые импульсы свойственны так же, как и злые, а от краж, убийств, жестокости люди воздерживаются даже тогда, когда научены, что могут творить любые из них за счёт Христа и благополучно взойти впоследствии на небеса: просто потому, что не всегда хочется убивать, или грабить, или истязать.

Теперь нетрудно понять, почему христианство Иисуса не могло утвердиться политически и социально и легко подавлялось полицией и церковью, тогда как паулинизм покорил весь западный цивилизованный мир, которым на тот момент была Римская Империя, и был принят в нём как официальная религия: прежние мстительные боги беспомощно пали пред новым Избавителем. До сих пор (как мы можем увидеть это на примере Африки) оно является силой, несущей простым людям послание надежды и утешения, которых не может предложить ни одно другое вероисповедание. Но это очарование вызвано случайной ассоциацией с личным обаянием Иисуса и существует лишь для неподготовленных умов. В руках подкованного по части логики француза вроде Кальвина, строящего на нём свои предельные выводы и создающего «институты» для практичных зрелых шотландцев и скрупулёзных швейцарцев, оно становится самым адским из всех фатализмов; и жизни цивилизованных детей бичует его логика, пока негритянская детвора восторгается его легендами.

Черты Павла

Однако Павел заслужил свою отличную репутацию не одним лишь только жульничеством и

реакцией. Лишь по сравнению с Иисусом (которого можно ему предпочесть) он был грубым и высокомерным. И хотя в Деяниях он – всего лишь банальный ревивалист, в собственных посланиях он являет себя истинным поэтом, – пусть и отдельными проблесками. Он христианин не в большей степени, чем Иисус был крестильщиком; он ученик Иисуса лишь настолько, насколько Иисус был учеником Иоанна. Он не делает ничего, что сделал бы Иисус, и не говорит ничего, что сказал бы Иисус, но весьма (как в знаменитой оде милосердию) восторгается им. Он более еврей, чем евреи, более римлянин, чем римляне, и тщеславный, как те и другие, вместе взятые; он полон поразительных признаний и собственных откровений, которые не удивили бы нас, попадись они нам на страницах Ницше; он измучен рассудочной совестью, требующей доказательств даже ценой софистики; он – обладатель всевозможных дивных добродетелей и редкостных озарений, но всегда безнадёжно очарованный Грехом, Смертью и Логикой, каковые не имели власти над Иисусом. Как мы можем заметить, он добился этого благодаря введению унижения и страха в христианскую доктрину, приспособленную им для церковной и государственной системы, которую превзошёл Иисус, и он воплотил её в жизнь, старательно уничтожая иисусианский взгляд на неё. Он оказался бы совершенно на своём месте в любом современном протестантском государстве; и он, а не Иисус – истинный глава и основатель нашей реформатской церкви, так же как Пётр – глава и основатель римско-католической. Последователи Павла и Петра создали христианский мир, истребив назореев.

Мистер Шоу продолжает своё оригинальное утверждение, что у известного нам христианства нет оснований в словах, приписанных евангелию. Точь-в-точь Балабон из «Охоты на Снарка»! «Если трижды сказал, значит, верно». Что до меня, я готов отрекаться от этого семьдесят раз по семь и всякий раз отыскивать свежие тексты. В этом разделе, однако, Шоу выдаёт себя, заявив: «Ни единого слова павловского христианства не найти в характерных изречениях Иисуса». По-моему, это равносильно признанию, что он полностью отдаёт себе отчёт о масштабах своего petitio principii. Весь вопрос в том, что считать «характерными» изречениями Иисуса. Допустим, я попрошу найти с полдюжины утверждений мистера Шоу, в которых искажены факты. (Человеку свойственно ошибаться, и я сомневаюсь, что кто-нибудь способен проделать такую работу, как он, без единой ошибки.) Допустим, позднее я сошлюсь на эти высказывания и заявлю: «Ни единого слова смысла или истины не найти в “характерных” высказываниях Бернарда Шоу». Нетрудно простить мистера Шоу, если он уличит меня в несправедливости, особенно потому, что это – обычный метод, используемый его критиками (прежде всего теми, кто не утруждает себя поиском ошибок или не может опознать их, если увидит).

В этом разделе Шоу обращает наше внимание на диспут о Вере и Делах. Но, несомненно, приведённые выше цитаты из третьей и шестой глав Евангелия от Иоанна (и сотня других) показывают, что Лютер был прав, утверждая, что спасение целиком зависит от веры, а Кальвин

подтвердив, что вера – вопрос не свободной воли, но выбора. Действительно, в Евангелии от Иоанна (14:15) Иисус добавляет: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди». Но, несомненно, это соблюдение заповедей – всего лишь подтверждение веры. Св. Иаков в своём Послании (2:17-26) утверждает: «Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Но скажет кто-нибудь: “ты имеешь веру, а я имею дела”: покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих. Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва? Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего?Видишь ли, что вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства? И исполнилось слово Писания: “веровал Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность, и он наречён другом Божиим”.Видите ли, что человек оправдывается делами, а не верою только? Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев и отпустив их другим путём? Ибо, как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».