Текст книги "Евангелие от святого Бернарда Шоу"

Автор книги: Алистер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Это, безусловно, и значит «слишком робкий для драки с полицией». После этого Шоу отмечает: «Мысль о том, что такая фигура может стать когда-нибудь средоточием мирового внимания, слишком уж смехотворна для обсуждения». Но в вышеприведённых фрагментах – несомненные указания на то, что он был именно такой фигурой; и он, без сомнения, стал как раз средоточием мирового внимания, ибо вот они, мистер Шоу и я, брюзжащие над его костями!

Был ли Иисус мучеником?

Таким образом, необходимо очистить наши умы от представления о том, будто бы Иисус умер, как некоторые имеют обыкновение заявлять, во имя своих социальных и политических убеждений. Есть множество мучеников за эти убеждения; но он не был из их числа, да и вообще (о чём свидетельствуют его собственные слова) придавал мученичеству не больше значения, чем Галилей. Иудеи подвергли его пыткам за кощунственные притязания на божественность; Пилат же, для которого всё это было не более чем суеверными бреднями, допустил казнь Иисуса в качестве дешёвого способа утихомирить их, формально сославшись на то, что тот совершил измену против Рима, уверяя, что является Царём Иудейским.

Иисус не был ни оклеветан, ни совершенно лишён возможности защищаться. Процедуры были просты и обыденны; и Пилат, которому была подана апелляция, симпатизировал ему и презирал его судей, а, кроме того, был, по всей видимости, достаточно добросовестен, чтобы пойти на мировую. Но вместо отречения Иисус повторил преступление. Он ведал, что творит: он был покинут всеми учениками и побиваем камнями на улицах за то, что сделал. Он не лгал: он в точности верил всему, что утверждал. Ужас первосвященника был вполне закономерен: он был первейшим противником уличного проповедника-еретика, чьи уста произносили то, что казалось ему вопиющим и наглым богохульством. То, что богохульство это было для Иисуса простой констатацией факта и что ныне оно принято таковой всеми странами Запада, не отменяет судопроизводства и не даёт нам права считать Анну и Каиафу большими злодеями, чем Архиепископ Кентерберийский или ректор Итонского колледжа. Если бы Иисус обратился в современный суд, его бы исследовали два врача; обнаружили бы, что его преследуют навязчивые идеи; объявили бы невменяемым; и отправили бы в дурдом: вот и вся разница. Но имейте, пожалуйста, в виду, что если человек предстанет перед современным судом (если рассматривать случай, произошедший в другие времена), заявляя и ручаясь, что является офицером, вернувшимся из-за границы, чтобы получать Крест Виктории из рук короля, хотя на самом деле он простой механик, никто и не подумает о том, что он страдает навязчивыми идеями. Он будет наказан за надувательство, ибо его утверждение правдоподобно и, следовательно, может ввести в заблуждение. Несомненно, притязания на божественность, выказываемые Иисусом, казались первосвященнику, с нетерпением ожидавшему пришествия Мессии, вполне похожими на правду и потому могущими ввести людей в заблуждение тем же опасным образом. Вот почему тот рассматривал Иисуса как шарлатана и святотатца, тогда как мы взялись бы лечить его как душевнобольного.

Этот восхитительно ясный раздел не нуждается ни в каких пояснениях.

Евангелия без предубеждений

Всё это становится очевидным, если мы прочтём евангелия без предубеждений. В молодости я не мог как следует читать их без фантастической путаницы в голове. Путаница эта так явственно ставила меня в тупик, что чтение Библии требовало особого

расположения духа. Иисус был младенцем; и при этом он был древнее творения. Он был человеком, который мог быть гоним, побиваем камнями, бичёван и убит; и он был богом, бессмертным и всемогущим, способным поднимать мёртвых и призывать миллионы ангелов себе на помощь. Грешно было ставить под сомнение его точку зрения: иначе говоря, грешно было вообще рассуждать о нём; итогом стало то, что вы не думали о нём, а читали о нём лишь тогда, когда вас принуждали к этому. Когда вы слышали евангельские истории в церкви или изучали их по произведениям художников и поэтов, их содержание производило на вас впечатление, которое могло бы шокировать китайца, ознакомившегося с ними без предубеждений. Даже скептики, которые всегда были начеку, постоянно держали Библию под рукой и читали евангелия с целью обнаружить несоответствия в четырёх повествованиях, чтобы показать, что их авторы были так же способны на ошибки, как и авторы вчерашней газеты.

Всё изменилось за каких-то два поколения. На сегодняшний день Библия является таким малозначительным чтивом, что язык авторизированного перевода стремительно устаревает; поэтому даже в Соединённых Штатах, где старая традиция словесной непогрешимости «книги книг» держится сильнее, чем в других местах (кроме, быть может, Ольстера), волей-неволей приходится делать переложения на современный английский, дабы писание не утратило ясности. Сегодня нетрудно найти культурного человека, который никогда не читал Нового Завета и на котором поэтому можно поставить эксперимент, попросив его прочитать евангелия и решить для себя, что же свидетельствуют они об истории, убеждениях и характере Христа.

«В молодости я не мог как следует читать их [евангелия; А. К.] без фантастической путаницы в голове. Путаница эта так явственно ставила меня в тупик, что чтение Библии требовало особого расположения духа. Иисус был младенцем; и при этом он был древнее творения. Он был человеком, который мог быть гоним, побиваем камнями, бичёван и убит; и он был богом, бессмертным и всемогущим, способным поднимать мёртвых и призывать миллионы ангелов себе на помощь. Грешно было ставить под сомнение его точку зрения: иначе говоря, грешно было вообще рассуждать о нём; итогом стало то, что вы не думали о нём, а читали о нём лишь тогда, когда вас принуждали к этому».

Я вынужден признать свою неспособность уловить какую-либо путаницу в голове при изучении этого вопроса. Объяснение даётся где-то в самом предисловии. Он был «аватарой», если использовать индийскую терминологию. Он играл роль и, конечно же, принял её ограничения.

«Даже скептики, которые всегда были начеку, постоянно держали Библию под рукой и читали евангелия с целью обнаружить несоответствия в четырёх повествованиях, дабы показать, что их авторы были так же способны на ошибки, как и авторы вчерашней газеты». Здесь следует заметить, что без этой работы было не обойтись. Теоретические представления о Библии на тот момент заключались в том, что она была записана непосредственно под диктовку Святого Духа. Эту теорию и пытались разрушить скептики; и потому вся аргументация вращалась вокруг вопроса о противоречиях. На самом деле вопрос был решён столетия назад: католическая церковь, со всей ясностью осознавшая, что скептики правы, запретила мирянам читать Писание и отказалась применять логику и разум для его истолкования.

В наши дни евангелия непонятны непосвящённому

Но невозможно читать евангелия с разумом, настроенным лишь на восприятие, скажем, биографии Гёте. Ты не только не увидишь в них смысла, но даже не сможешь, не устав от скуки, неуклонно продираться через них, если хоть немного не знаком с историей человеческого воображения применительно к религии. Не так давно я спросил у писателя недюжинных интеллектуальных способностей, изучал ли он евангелия с детских лет. Он ответил, что попытался заняться этим в последнее время, но «обнаружил там столько ахинеи, что не в силах им больше следовать». Поскольку я не хочу, чтобы, читая Библию, вы пришли к такому же результату, я постараюсь здесь кратко осветить вопрос о том, как изучение истории религий может сделать евангелия, образ жизни и окончательную судьбу Иисуса понятными и интересными.

Мы не можем согласиться с тем, что среднестатистический читатель не увидит смысла – или того, что он называет «смыслом» – в евангелиях. Мистер Шоу забывает, что критический подход столь редок среди людей, что среднестатистический читатель проглотит, не заметив, целые страницы противоречий или даже откровенную чушь.

Даже подготовленные студенты не всегда могут с лёгкостью распознать нестыковки.

Философии, насквозь пропитанные ошибками, проходили сквозь века, несмотря ни на какие ухищрения враждебных школ. Можно сказать, вся история философии – лишь летопись альтернативных гипотез и их критики. Сколько их сменилось прежде, чем обнаружилось, что довод в пользу бессмертия в «Федоне» был одним огромным petitio pr/ncip/?

Мирянство большинства

Первая общая ошибка, от которой необходимо избавиться – что человечество состоит из огромного количества религиозных людей и немногочисленных эксцентричных атеистов. На самом же деле здесь можно выделить подавляющее большинство мирян и небольшой процент лиц, глубоко заинтересованных в религии и озабоченных вопросами о собственной душе и душах прочих людей; и эта категория состоит большей частью из тех, кто страстно утверждает господствующее вероучение, и тех, кто столь же страстно атакует его, истинных же философов считанные единицы. Таким образом, ты никогда не получишь страны миллионов Уэсли и единственного Тома Пейна . У тебя всегда будет миллион мистеров Житейская Мудрость, один Уэсли с небольшой конгрегацией и один же Том Пейн с конгрегацией ещё меньше. Страстно религиозные – люди особенные; и если бы их число не отставало безнадёжно от количества людей мирских, они перевернули бы мир кверху дном, в стремлении к чему, вполне справедливо, упрекали святого Павла.

Мало кто может назвать среди своих личных знакомых хоть одного атеиста или хоть одного члена Плимутского братства. Пока наше собственное религиозное преображение не приведёт нас к поиску крохотных сообществ, к которым принадлежат эти редкие птицы, мы проводим жизнь среди тех, у кого – какого бы вероучения они ни придерживались, в каких бы храмах ни утверждали свою респектабельность и ни изнашивали свои воскресные одеяния,

есть здоровая совесть, и голод, и жажда: не ради праведности, но ради сытного пропитания, и комфорта, и общественного положения, и привлекательного спутника жизни, и удобства, и удовольствия, и уважения, и почёта; иными словами, ради любви и достатка. Для таких людей одна мораль ничуть не хуже другой, если они привыкли к ней и могут принять без особой неприязни накладываемые ею ограничения; и в деле поддержания этой морали они будут сражаться, и карать, и принуждать без всяких угрызений совести. Они не могут быть солью земли, эти филистимляне; но они – основа цивилизации; и они хранят общество от разрушения преступниками и завоевателями, а также Савонаролами и Книппердоллингам . И поскольку они совершенно разумно полагают, что религия в маленьких дозах полезна для детей и на службе морали, удерживая бедноту в добром расположении духа или в трепете обещаниями вознаграждения на небесах или угрозами адских мук, они содействуют людям религии до некоего предела: например, пока Савонарола только заявляет дамам Флоренции, что им следует сбросить свои драгоценности и наряды и пожертвовать их Господу, они предлагают ему кардинальскую шапку и восхваляют его как святого; но стоит ему попытаться заставить их на самом деле сотворить такое, они сжигают его как помеху для общества.

Мне не удалось найти ни единого изъяна в этом совершенно точном разделе.

Религия меньшинства: сальвационизм

Вероучение допустимых религиозных меньшинств всегда было, в общем-то, одним и тем же вероучением; вот почему изменения имени и формы приводили к столь незначительным отличиям. Вот почему, помимо прочего, столь цивилизованная нация как англичане может запросто обращать в свою веру негров, но не магометан или иудеев. Негр находит в цивилизованном сальвационизме невыразимо утешительную версию его грубого вероучения; но ни сарацин, ни еврей не видят в нём никакого преимущества перед собственной версией. Крестоносец был удивлён, обнаружив, что сарацин столь же религиозен и нравственен, как он сам, и скорее более, нежели менее цивилизован. Католик не может предложить православному ничего такого, что уже не было бы предусмотрено православной церковью. Все они по сути своей сальвационисты.

Давайте проследим за этой религией Спасения с самых её истоков. Столь много событий постоянно происходит без желания и замысла человека – смерть, мор, бури, вредители, наводнения, восход и закат, и прорастание, и урожай, и увядание, и два кантовских чуда – звёздное небо над нами и моральный закон внутри нас, – что мы приходим к выводу, что кто-то должен делать это всё, или что кто-то творит всё доброе, а кто-то другой – всё злое, или что полчища незримых существ, добродетельных и злотворных, устраивают всё это; таким образом, ты провозглашаешь существование богов и дьяволов, ангелов и демонов. Ты стараешься умилостивить эти силы дарами, называемыми жертвами, и лестью, называемой молитвами. Затем кантовский моральный закон внутри тебя заставляет тебя думать о своём боге как о судье; и тут же ты пытаешься подкупить его, такими же подношениями и славословиями. Это ошеломляет; но все наши возражения на это

совсем недавнее изобретение: не позднее шекспировских времён, когда было абсолютно естественно полагать, что стороны должны приносить дары судьям земным, а взяточничество гневу божьему в виде обычной денежной дани священникам или (в реформатских церквях, стеснявшихся подобного) подписок о благотворительности, церковном строительстве и тому подобном пребывало ещё в самом расцвете.

Практический недостаток такой системы в том, что она облегчает дела толстосумам, лишая обездоленных всякой надежды на божью благодать. И это ускоряет нравственную критику со стороны бедноты настолько, что та вскоре обнаруживает моральный закон внутри себя, восставая против идеи подкупа божества золотом и монетами, но будучи всё так же готовой подкупать его банкнотами молитв и векселями о раскаянии. Исходя из этого, вы можете обнаружить, что религия всё-таки может много веков оставаться неизменной в простых обществах, где условия жизни не оставляют места нищете и богатству и процесс задабривания сверхъестественных сил доступен и малому, и великому; но когда цивилизация коммерциализируется и капитализм разделяет людей на горстку богатых и великое множество столь бедных, что едва способны свести концы с концами, движение в сторону религиозных реформ начинается именно в среде обездоленных и является, по сути, движением в сторону дешёвого или совершенно бесплатного спасения. Чтобы понять, чего хотят бедные от умилостивления, мы должны сперва рассмотреть, чего хотят они от правосудия.

В этом разделе я нахожу существенный недостаток, и это важно отметить по соображениям, на которых мы остановимся в дальнейшем, когда приступим к полноценной дискуссии о Джоне Ячменное Зерно. У людей примитивных, каковыми я считаю тех, кто не впитал всей структурой своего разума суть причинности, есть несомненный страх перед счастьем. Есть некое ощущение, что везение не может длиться вечно. Таким образом, мы подходим к жертве, принесённой в миг успеха. Клятва Иеффая принести в жертву первое живое существо, которое он встретит, если вернётся с победой, – как раз такой случай.

Подобно тому римляне и греки полагали, что на пике процветания вещь, наиболее дорогая для человека, должна быть пожертвована подземным богам. Греческая драма полна историй о наказании за «hybhs», представление о том, что всё идёт замечательно и что так будет всегда, что человек – чудный парень, слишком великий, чтобы пасть. Мы всё ещё «стучим по

дереву» или, в Шотландии, говорим «cauld a/rn».

Существовал также обычай умерщвлять человека под фундаментом при строительстве. Самым подходящим подношением считался первородный сын зодчего (см. Нав. 6:25 и 4 Цар. 16:3). Эта традиция сохранилась до наших дней в символической форме. Обычно мы погребаем под фундаментом монеты и всякие прочие сокровища, вроде того, как мы по-прежнему используем талисманы Митры в упряжи наших лошадей.

Подобным же образом мы повелеваем Аврааму принести в жертву его единственного сына, и подобным же образом евангельская история является описанием жертвоприношения своего единственного сына самим Богом. Мы отдаём богам самое драгоценное, что у нас есть, чтобы в других вопросах они оставили нас в покое. Конечно, люди практичные, мы берём для этих целей нечто, что не имеет для нас никакой ценности; но, чтобы обмануть Бога, мы выдумываем представления о том, что оно бесценно. В этом – главнейшая формула «богоедения»; как показали Фрэзер и прочие, распространённая повсеместно, от Месопотамии до Мексики. Мы избираем кого-то, не имеющего значения, называем его царём и Богом, наряжаем его, поклоняемся ему и оказываем все иные необходимые почести. Затем, по окончании назначенного срока, мы жестоко убиваем его. Этот тезис будет разработан дальше, в соответствующем месте.

Различие между искуплением и наказанием

Примитивная идея правосудия заключается в частично узаконенной мести и частичном искуплении с помощью жертвоприношения. Она основывается на представлении, что чёрное на чёрное даёт белое, а неправильный поступок должен быть оплачен эквивалентным страданием. Большинство филистимлян, конечно же, полагает, что это ответное страдание должно быть причинено преступнику, дабы другим было неповадно чинить правонарушения; но несложные рассуждения покажут, что это утилитарное, прикладное извращение всей сути сделки. Например, пролитие крови невинного не может быть уравновешено пролитием крови виновного. Принесение преступника в жертву ради задабривания Бога за убийство одного из его праведных слуг подобно жертвоприношению паршивой овцы или чумного вола: оно может лишь призвать на землю гнев божества вместо того, чтоб успокоить его. В таких делах мы приносим Бога в жертву собственной мстительности и сохранению наших жизней без учёта нашей собственной ценности; а в нашей ценности и заключается суть жертвы и искупления. Сколько бы филистимляне ни добивались успеха в запутывании подобных вопросов на практике, они остаются сальвационистами несмотря на это и даже вопреки этому. Кузен баронета из романа Диккенс , недоумевая по поводу неспособности полиции найти убийцу поверенного баронета, заявляет: «Гораздо лучше повесить не того, кого надо, чем никого», – не только выражая это распространённое чувство, но и балансируя на грани убеждения немногочисленных сальвационистов в том, что гораздо лучше повесить не того парня: что, в общем-то, «не тот, кто надо», вполне себе подходит для того, чтобы быть повешенным.

Это основополагающий момент, поскольку, не осознав его, мы не только не сумеем постичь исторического христианства, но даже те, кого не волнует историческое христианство, способны впасть в заблуждение, решив, что если мы отринем месть и будем поступать с убийцами так же, как Господь поступил с Каином (то есть освободим их от наказания, заклеймив как недостойных быть принесёнными в жертву и позволив им встретиться с миром лицом к лицу столь всеохватно, как только смогут они с подобным клеймом на челе), то мы избавимся и от наказания, и от жертвоприношения. Последнее никоим образом не вытекает из первого: напротив, ощущение, что убийство должно быть искуплено, может, скорее всего, привести нашего ни в чём не повинного человека – чем более неповинного, тем лучше – к жестокой гибели, дабы прийти к согласию с законами божьими.

Спасение – прежде всего, классовая привилегия; и лекарство

Таким образом, даже когда бедняк решает, что метод спасения, купленного за подношения овнов и козлищ или возложение золота на алтарь, неправилен, ибо недоступен ему, мы так и не можем почувствовать себя «спасёнными» без жертвоприношения и жертвы. Напрасно пытаться менять мистические обряды на ничего не стоящие, вроде обрезания или, после изменения, вроде крещения. Наше чувство справедливости по-прежнему требует искупления, жертвы, страдальца за наши грехи. И это оставляет бедняка с его прежней проблемой; ибо если он не мог раздобыть ни овнов, ни козлищ, ни шекелей, то куда труднее будет ему найти соседа, который добровольно примет страдания за его грехи; кто бодро ответит: «Ты кого-то убил. Ладно, чёрт с ним: я с удовольствием буду повешен за это вместо тебя!»

На помощь нам неизбежно приходит воображение. Почему бы и нет, не будем доводить себя до отчаяния, настаивая на отдельном искуплении за каждый грех отдельным избавителем, давайте у нас будет одно великое искупление и один великий избавитель, на которого можно навсегда свалить все грехи мира? Ничего проще, ничего дешевле. Ярмо становится лёгкой, необременительной ношей. Всё, что ты должен сделать, когда мы найдём избавителя (или выдумаем его) – это поверить в эффективность сделки, и тогда ты спасён. Овны и козлища перестают истекать кровью; алтари, требующие драгоценных монет и непрерывно повторяемых жертвоприношений, повержены; и Церковь единого избавителя и единого искупления растёт на руинах древних храмов и становится единой Церковью Христа.

Проницательный, как всегда, мистер Шоу, оказывается, страдает от чувства Греха, как и следовало ожидать от протестанта ирландской или шотландской крови. Как показано выше, это не столько стремление избегнуть кары, сколько средство избавиться от невезения. До Павла идея греха в нашем современном понимании играла весьма несущественное значение, кроме как в религиях женоподобных и трусливых жителей некоторых частей Индостана. Жертвоприношение в Египте – всего лишь магический ритуал, гарантирующий необходимые разливы Нила. «Осуждение греха» есть современное изобретение, объясняемое, главным образом, тиранией паулинистского духовенства. В тёмные века всякое бедствие связывалось священниками с грехом; и, поскольку бедствия были нередки, дух людей был сломлен. В наше время у нас даже случается психоз того сорта, когда основная навязчивая идея заключается в том, что её жертва якобы совершила «грех против Святого Духа».

Такие бредни возможны только среди рабов, подобно тому, как расстройство, в результате которого больной считает, что растерял все свои сбережения, возможно лишь в коммерциализированной цивилизации. У самих евреев было представление о грехе, выработанное благодаря четырём векам рабства в Египте, но ничего подобного не встречается среди храбрых людей вроде арабов или афганцев, не допускающих превосходства священников. Не было этого и в Индии, пока брахманы не вытеснили кшатриев, или касту воинов. Чувство справедливости довольно однобоко у сильного, вооружённого человека. Всё, что он считает справедливостью – исполнение собственной воли по отношению к более слабым. Все представления о грехе и искуплении – прямое метафизическое творение рабской психологии.

Мы полагаем, что Шоу не вполне справедлив в своей этиологии централизованного избавителя. Свою роль сыграла и экспансия Римской Империи, и начало путешествий и торговли, показавших всевозможным жрецам, что множественность соперничающих храмов – плохой бизнес. Они сформировали идею Веры. Позднее христианская религия оказалась полна пережитками языческих обрядов.

Позвольте сослаться на древнюю рукопись, сохранившуюся в одном из тайных святилищ Инициации, хранимую столь бережно и оберегаемую столь ревностно, что, наверное, не наберётся и пяти десятков человек, заслуживших привилегию видеть её.

«Тем, кто сковал себя, кто потемнел в собственных глазах, кто предал собственное здравомыслие в поисках фантастических богов, грязных и запутанных хитросплетений метафизики, сплетаемых кастрированными пауками-исповедниками в бессолнечных монастырях, мыльных пузырей, надутых идиотами и безумцами, мифов, неправильно понятых, басен, принятых за историю, лжей, выталкиваемых вперёд всяким приспособлением для подлога, мошенничества, интриги, предательства и убийства, такая Истина кажется ложью, а Свет – тьмою.

Такие боги как Парабрахман просто ставят человека в тупик и делают его добычею духовенства, тогда как христы, общие для лютеранской, католической и англиканской церквей, есть не что иное как машинные боги всякого шарлатанства и притеснения, украденные и проституированные из того Христа, в коем отцы наши по Гнозису старались объединить враждующих богов Сирии, Греции, Халдеи, Рима и Египта, когда расширение Римской Империи впервые сделало возможными странствия и общение между жрецами Митры, Адониса, Аттиса, Осириса, Диониса, Исиды, Астарты, Венеры и множества иных. Следы этой редактуры до сих пор видны в Мессе и в Святцах: все боги и богини универсального заимствования получают те же самые почести в тех же самых обрядах, что и прежде, тогда как местные божества заменены святыми, девственниками, мучениками или ангелами, зачастую с тем же именем, всегда с тем же характером.

Поэтому солярно-фаллическое Распятие окружено на алтаре сиянием шести планет, ежели брать лишь один пример из сотен, имеющихся в нашем распоряжении; а Рождество приходится на зимнее солнцестояние: рождение Христа установлено во имя рождения Солнца.

Все эти моменты можно обнаружить в таких книгах как «La Messe et ses Mysteres», «Рим – языческий и папский», «Два Вавилона», «Реки Жизни», «Два очерка о культе Приапа», а также во множестве иных трактатов. Смешно наблюдать, как ультрапротестантам, называющим римский католицизм языческим и фаллическим (что они делают весьма безапелляционно), приходится постоянно возражать на аргументы католиков, что каждый пункт их вероучения выводится из Писания, дабы сформировать предпосылки силлогизма, вывод которого заключается в том, что христианство есть не что иное как адаптация фаллизма.

Искупление свершившееся и ожидание Избавителя

Но это случается не сразу. Между старой доброй религией богачей и новой безвозмездной религией бедноты находится период междуцарствия, во время которого избавитель, уже задуманный человеческим воображением, ещё не обнаружен. Его ждут не дождутся под именами христа, мессии, Бальдра Прекрасного и т. д.; но он ещё не явился. Однако грешникам можно не отчаиваться. И действительно, хотя они и не могут заявить, что «христос пришёл и избавил нас» (как говорим это мы), сказать, что «христос придёт и избавит нас», вполне допустимо для них, а это не менее утешительно, чем искупление, считающееся уже свершившимся. Бывают времена, когда целые страны буквально бурлят этим ожиданием и громогласно выкликают пророчества об Избавителе устами своих поэтов. Чтобы почувствовать эту атмосферу, нам достаточно взять Библию и прочесть у Исаии об одном из таких периодов и у Луки или Иоанна – о другом.

«Бывают времена, когда целые страны буквально бурлят этим ожиданием и громогласно выкликают пророчества об Избавителе устами своих поэтов». Под «целыми странами» Шоу, конечно же, подразумевает всех угнетённых и несчастных в этих странах. Когда народ процветает, ему не нужен Избавитель. Это не более чем проявление рабской психологии. Храбрые люди избавляют себя всякий раз, когда нация или класс освобождает себя от притеснений. Сальвационизм увядает. В наше время мы как раз можем наблюдать разложение христианства благодаря росту процветания в мире со времён завершения непрерывных войн Средневековья, и это можно сравнить с рассказом Фрэнка Харриса о его друге-атеисте, который, потеряв на фронте двух сыновей, писал о третьем: «Que Dieu I’ait en sa sainte

garde/»

Завершение схемы Лютером и Кальвином

Теперь мы видим нашу религию как причудливую, но вполне понятную эволюцию от грубых попыток умилостивить разрушительные силы природы у дикарей до тонкой теологии с дорогостоящим ритуалом жертвоприношения, возможного только для богачей, в качестве роскоши, и, наконец, до религии Лютера и Кальвина. Стоит также заметить, что более ранние формы предполагали совершенно реальные жертвоприношения. Жертва не всегда бывала искупительной, и это бывало далеко не везде. В Индии мужчины собственноручно сдирают с себя кожу, жестоко истязая себя, чтобы достичь святости. На западе святые изумляли мир своей строгостью, самобичеваниями, раскаяниями, бдениями. Но Лютер избавил нас от всего этого. Его реформация стала триумфом воображения и дешевизны. Она принесла тебе предельное спасение и не требовала от тебя ничего, кроме веры. Лютер не знал, что делает он для научного социологического пути, как знаем об этом мы; но его инстинкт послужил ему больше, чем могли бы знание; ибо именно инстинкт, а не теологическая казуистика, заставил его столь решительно ограничиться Оправданием Верой в качестве главного козыря, которым он должен был побить Папу, или, как определил это он сам, в качестве знака, под которым он должен был побеждать. Можно сказать, он отменил плату за небо. Павел настаивал на этом; но сделали это Лютер и Кальвин.

По этому разделу почти нечего сказать, но настораживает одна сентенция. Мы видим один из главных пороков в критическом инструментарии мистера Шоу. «В Индии мужчины собственноручно сдирают с себя кожу, жестоко истязая себя, чтобы достичь святости».

Это одна из тех полуистин, которые вводят в заблуждение хуже любой лжи. Ибо святость в Индии подразумевает контроль над телом и умом, чувствами, мыслями и страстями, а вознаграждение предполагает обретение владычества над природой, равно как и избавление от греха и воздаяния. На самом деле они действуют точно так же, как химик, рискующий жизнью и лишающий себя всех обычных человеческих удовольствий ради того, чтобы совершить открытие в своей науке.

Джон Ячменное Зерно

Есть ещё одна страница в истории религии, которая должна быть вызубрена и усвоена прежде, чем мы сможем полностью понять природу Иисуса. Те, кто способен читать длинные трактаты, найдут её во фрэзерской «Золотой ветви». Простой народ – в крестьянской песне о Джоне Ячменное Зерно, ставшей теперь доступной нашим салонным дилетантам благодаря прекрасному сборнику Сесила Шарпа «Народные песни Сомерсетшира». Из выдающегося труда Фрэзера вы узнаете, как та же нехитрая логика, что заставляет современного англичанина верить, будто, съев бифштекс, он может обрести силу и смелость быка, и сохранять свою веру в это, невзирая на позорнейшие поражения от вегетарианских борцов, или гонщиков, или велосипедистов, вела первых людей, придумавших Бога способным к воплощению, к вере в то, что они могут приобрести искру его божественности, отведав его плоти и испив его крови. А из песни о Джоне Ячменное Зерно вы можете узнать о чуде семени, прорастания и урожая, самом замечательном среди всех чудес и столь же необъяснимом, как прежде, но познанном простым хлебопашцем, и о том (как мы можем теперь заявить, изучив всё с должным тщанием), что Бог пребывает в семени, и что Бог бессмертен. И оно становится проверкой на божественность, поскольку, что бы ты с ним не делал, ты не сможешь его убить, и когда ты похоронишь его, оно поднимется вновь с новой жизнью и красотой и подарит человечеству вечную жизнь, чтобы быть съеденным и выпитым, и снова убитым и погребённым, чтобы подниматься снова и снова, ещё и ещё. Ты можешь и даже должен обращаться с Джоном Ячменное Зерно с «праведной свирепостью», опуская его «на колени» своей косой, бичуя его своим цепом, зарывая его в землю; и он не будет ни сопротивляться тебе, ни упрекать тебя, но восстанет вновь в золотой красе средь великого полыхания солнечного света и пения птиц, и спасёт тебя, и освежит твою жизнь. И, соединив эти две традиции с необходимостью Избавителя, вы получите, наконец, представления о том, что, когда Избавитель придёт, он будет бессмертен; он отдаст нам своё тело на съедение и кровь – на выпивание; и он докажет свою божественность, приняв мученическую смерть без сопротивления или осуждения, и воскреснет из мёртвых, и вернётся на землю во славе как даритель жизни вечной.