Текст книги "Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ)"
Автор книги: Алиса Евстигнеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
Женщина на фото мне понравилась. Было в ней что-то такое… темпераментное и энергичное, но при этом, она казалась мягкой и любящей, по крайней мере, именно так она смотрела на взрослую копию Стаса.
В голове крутилось так много вопросов, а задать их было некому, ну не Бонифация же мне пытать, который наконец-то соизволил встать с дивана и уже вовсю крутился у моих ног.
– Ну, что, собак, гулять пойдём? – наклонилась я к нему и потрепала по загривку. Вместо ответа пёс лизнул меня в руку. И меня опять накрыла волна неясных эмоций. Давно вытесненная мечта иметь собаку, от которой пришлось отказаться ещё в детстве, вновь просилась наружу.
Последующие дни мало чем отличались от моего обычного жизненного распорядка. Если, конечно, не считать того, что теперь мне приходилось больше времени тратить на дорогу в универ (зато до бара было ближе) и спать в чужой постели, которая просто сводила меня с ума запахом Чернова. Хоть тот и клялся, что сменил постельное белье. По какой-то непонятной причине, он велел мне спать именно в его спальне, а не на диване. Я тогда ещё подумала, что «Ага, щаззззз», но уже тем же вечером уткнулась носом в чужую подушку, которая так и подкидывала в мой мозг ненужные образы. Старалась не думать о том, сколько женщин могло перебывать здесь до этого, убеждая себя, что меня это совсем не касается, потому что… потому что я здесь совсем в другой роли.
Училась, работала, в промежутках между первым и вторым гуляя с Собакевичем, с которым мы очень даже неплохо спелись.
Ну а ещё, был вечно спокойный Севка, который изменил самому себе и очень долго ржал, когда я ему сказала, куда меня везти после смены.
– А твой-то не промах, – вытирая слёзы, простонал он.
– Он не мой, – злюсь я.
– А Стас об этом вообще знает?
– Сева! У него девушка!
– Это та, которая его всё женить на себе пытается? Поздравляю, ты её обогнала, – веселится Игнатьев, полностью игнорируя моё недовольство.
– Я просто приглядываю за собакой, – бурчу под нос своё единственное оправдание.
– Вижу, – опять веселится Севка, дёргая меня за замок оранжевой куртки, которую я всё же надела на себя.
– Это не его, – поясняю я, отчего Сева делает круглые глаза и вопросительно понимает бровь. – У неё запах другой, совсем не Стаса.
Говорю и сама же заливаюсь краской, понимая, как это всё звучит со стороны. А предатель Игнатьев чуть ли не лопается от самодовольства.
А я смущаюсь и теряюсь от этого, что совсем не похоже на меня. По крайней мере, на ту меня, жизнью которой я живу уже больше двух лет. И это пугает, вызывая чуть ли не очередной приступ удушья. Как такое возможно, что несколько ничего незначащих встреч, просто одним махом подрывают все мои бастионы, которые я возводила и взращивала в себе столько времени. Что же в тебе есть такого, Станислав Чернов, что я на ровном месте начинаю таять и сдавать все свои позиции?
В ту ночь я легла спать на диване, в слабой попытке собрать себя в кучу.
Впрочем, спустило меня на землю не это. И даже не то, что Стас опять не звонил, отделываясь несколькими сообщениями в мессенджере. Отрезвил меня один единственный оклик.
Мы стояли с Кролей у нашего корпуса и болтали, стараясь наверстать последние пару дней проведённых порознь, когда моё прошлое всё-таки решило меня нагнать.
– Ника! – требовательно позвал отец, выходящий из своего автомобиля на университетской стоянке.
Спустя полчаса мы сидим в одном из ближайших кафе. Отец недовольно хмурится, осматриваясь по сторонам. И это кажется мне почти правильным, потому что «великому» Константину Слепцову просто нечего делать в обычной студенческой забегаловке среди пластиковых столов и полуфабрикатов. Я бы, наверное, на его месте тоже презрительно оглядывалась, гадая, как судьба-злодейка занесла меня сюда. Но это на его месте. На своём собственном, я сижу напротив отца, нервно кусая ногти и ожидаю, пока он соизволит начать свой барский разговор с непутёвой мной.
Впрочем, осмотр помещения быстро ему надоедает, ведь он так и не сумел найти здесь ничего примечательного, куда больше интерес в нём вызывает мой внешний вид. Фиолетовые волосы отец не замечает принципиально, ибо, сколько всего уже возмущённого и скандального было сказано на их счёт. А вот по моей одежде он бы прошёлся с превеликим удовольствием, хотя я сегодня одета вполне прилично – всего лишь джинсы и Севкина клетчатая рубашка. Отец презрительно морщится, наблюдая за тем, как я отпиваю из своего стакана растворимый кофе, сам бы он в жизни не прикоснулся ни к чему из местной кухни. Ну и пусть. Мне вот сейчас просто необходимо занять себя и свои руки, потому что пальцы уже обкусаны до кровавых следов.
Я тоже не теряю времени даром, и пока отец с перекошенным лицом разбирает меня на отдельные молекулы, я осторожно разглядываю его. Константин Слепцов всегда считался особенно красивым мужчиной, ему было хорошо за пятьдесят, но многочисленные омолаживающие процедуры и педантичная забота о своём здоровье и внешности, делали своё дело, скидывая ему не один десяток лет. Правда, у этого всего была обратная сторона: с каждым годом его лицо всё больше начинало напоминать восковую маску. Но почему-то все кроме меня отказывались это замечать. У отца всегда было много поклонниц и обожательниц, что порядком испортило его характер, сделав капризным и избалованным. Но опять-таки, люди отчего-то не желали придавать этому особого значения. И в первых рядах была, конечно же, моя мама.
Его светлые волосы в идеальной причёске зачёсаны назад, буквально волосок к волоску. Широкий лоб, правильные черты лица, гладко выбритые щёки и маленькая бородка под нижней губой. Тонкая сеть морщинок в уголках глаз и вокруг губ, обычно добавляли ему некую мягкость, и как он считал сам – света. Но сегодня ничего подобного в выражение его лица не наблюдалось, лишь холодный взгляд серых глаз.
Он тяжело вздыхает, и я понимаю, что сейчас начнётся. Мне хочется сжаться. И почему я не надела сегодня толстовку? Не то чтобы одежда спасала, но психологически это было бы проще. Чем больше вещей, тем толще моя защита от этого мира. А ещё до безумия тянет закурить, но я напоминаю себе, что сигареты – это способ борьбы совсем с другим человеком.
– Ника, ты запустила себя, – почти спокойно чеканит отец.
Я пожимаю плечами, повторяя про себя в качестве мантры, что мне всё равно.
– Зачем ты приехал? Чтобы поговорить об этом? – твёрдо спрашиваю я, не желая развивать выбранную им тему. Оправдываться я не собиралась, хотя и чувствовала на уроне подсознания некую необходимость в этом. До сих пор.
Отец, не привыкший к такой манере общения, недовольно поджимает губы. Ещё бы, это только ему можно говорить всё, а вот окружающим, то есть мне, нет.
– Разве я не могу просто так приехать к своей дочери? – игнорирует он вторую часть моего вопроса.
– Нет, – достаточно жёстко отвечаю я. Не хочу ругаться, но если сейчас дам слабину, отец найдёт способ вывернуть меня наизнанку.
Константин Валерьевич теряется от моей прямоты, с осуждением поглядывая в мою сторону. А я невольно вспоминаю белокурую девочку, с щенячьим восторгом когда-то ловящую его каждое слово.
– Ты не ответила на приглашение, – наконец-то переходит он к делу.
– Поздравляю! – резко выпаливаю я, после чего между нами повисаем липкая тишина.
Становится как-то невыносимо душно, при этом глубоко внутри мне опять холодно. Словно что-то на дне моей души стынет и отмирает. Воспоминания прошлого так и не могут определиться с тем, чего им больше хочется: сдохнуть в болезненных судорогах или вырваться наружу в приступе слепой ярости.
– Ты придёшь? – скорее назидательно, чем с надеждой спрашивает он.
– Не собиралась.
Отцовские брови идеальной формы медленно поднимаются вверх.
–Это наша свадьба… с твоей мамой.
– Как замечательно, – ехидничаю я. – Очень примечательное событие. Только тебе не кажется, что вы с ней опоздали лет этак на двадцать?!
– Вероника! – пытается одёрнуть он меня, а теперь морщусь я от давно позабытого мной имени. – Ты же понимаешь, что мы со Светой долго шли к этому решению.
– Не понимаю, – признаюсь честно. – И никогда не пойму.
Но отец игнорирует мои слова.
– Там будут все. Друзья, родственники, знакомые… Альбина с Ксенией. Будет странно, если наша родная дочь пропустит такое событие.
– Соври им что-нибудь. Что ты говоришь всем последние два года? Вот и в этот раз придумай что-нибудь этакое, оригинально-трагическое. Чего там ещё не было? Учёба в штатах была, лечение в Германии тоже было, – загинаю я пальцы, – медитация в Гималаях, кажется тоже. Вот и в этот раз можешь что-нибудь скреативить. В любой момент можно отправить меня в дурку или просто похоронить где-нибудь за плинтусом.
– Что ты из меня монстра какого-то делаешь?! – не выдерживает Константин Валерьевич, впервые за вечер демонстрируя свои истинные чувства. – Ника. Ты можешь сколько угодно быть не согласной с нашей жизнью, но это было твоё решение уйти от нас в порыве какого-то неясного протеста. Нам со Светой сложно понять это, особенно учитывая тот факт, что ты просто гробишь свою жизнь, в пустоту разбазаривая все свои таланты и возможности. Но мы готовы это…принять. В ответ я прошу лишь об одном, хоть в чём-то пойти нам на встречу.
Болезненно закусываю свою губу, отчего во рту появляется солоноватый привкус крови. А отец продолжает свою пламенную речь.
– Мы все неидеальны, и я в своей жизни сделал много ошибок. Но заметь, я никогда не отказывался от тебя. Я дал тебе свою фамилию и своё имя, не сомневаясь в этом ни на минуту.
В этот момент я чуть не ляпнула о том, что так-то это был его прямой долг, и в том, чтобы признать своего ребёнка, нет ничего выдающегося, но промолчала, в очередной раз почувствовав укол вины. Отца я всё-таки любила… даже такого, пафосного и циничного.
– Ника, ты можешь сколько угодно злиться на… меня, – а вот это было уже что-то новенькое. Обычно отец честно считал, что на Солнце пятен не бывает. – Но отнесись с уважением хотя бы к Светлане, она в этой жизни сделала всё, чтобы вырастить тебя достойным человеком.
Ту часть, где неблагодарная я всё это разрушила, он предпочёл опустить. Но в его словах был веский резон, и к вине в очередной раз примешалось чувство стыда.
– Давай, сделаем шаг навстречу друг другу, – на удивление миролюбиво предлагает отец. – Я обещаю… не давить на тебя.
Должно быть, последнии слова дались ему не так легко. Отец прав, мне было гораздо легче считать его монстром, лелея свои многочисленные обиды и страхи, но пока что это было единственное, что помогало мне выдерживать границы между нами. Но видимо и человеческое было ему не так уж и чуждо.
– Я подумаю, – выдавливаю из себя.
И Константин Валерьевич, как ни странно, благосклонно кивает головой, словно принимая мой ответ.
Остатки дня прошли для меня как в дурном тумане. После нашего разговора я заскочила на квартиру к Стасу и выгуляла Бонифация, затем была смена в баре. Весь вечер пропрыгала за барной стойкой, старательно игнорируя, пронзительные взгляды Севы, который уже видимо был предупреждён Кролей о случившемся. Иногда мне казалось, что все вокруг сговорились. Правда, цели этого коварного сговора я так и не могла разгадать. Юлька именовала это заботой, Кроля беспокойством, а Севка… Севка просто на меня смотрел и печально вздыхал, лишний раз стараясь не лезь мне в душу.
После смены он довёз меня до квартиры Чернова и лишь только напоследок поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Я соврала, что да, сделав как можно более беспечный вид. А Игнатьев притворился, что поверил мне.
Бонифаций встречал меня перед дверью, отчаянно виляя хвостом и жалобно подвывая. Возвращаться на улицу совсем не хотелось, я хоть теперь и ходила в куртке, но ощущение чего-то стылого внутри никак не хотело уходить.
Но собак смотрел на меня так просящи, что моё сердце дрогнуло, и, нацепив поводок на животное, мы отправились на собачью площадку недалеко от дома. Бонька весело семенил возле моих ног, а я с жадностью курила. А я ведь почти бросила… Вернее очень старалась это сделать последние пару дней, как поселилась у Стаса. Не знаю, откуда взялся этот дурацкий порыв, но в квартире у Чернова курить я не могла, а каждый раз бегать на улицу… просто не хотелось.
Время давно приближалось к двум часам, и тёмная Московская ночь давно вступила в свои владения. На душе было как-то муторно и одиноко. Появление отца в очередной раз перебередило все мои душевные раны. Надо будет попробовать позвонить маме, вдруг в этот раз у нас всё-таки получится разговор? Но этого я тоже боялась как огня. Она-то ждала свою примерную и покорную дочь. А тут я… такая неправильная и слегка повёрнутая.
В кармане вибрирует телефон, и я каким-то неясным образом, безошибочно определяю звонившего.
– Ты хоть иногда смотришь на часы? – ворчу, пытаясь скрыть предательскую дрожь в голосе.
– Не переживай, у меня на четыре часа больше. Скоро рассвет…
– Ключ поверни и полетели, – зачем-то цитирую я Сплинов.
– Примерно, – хмыкает Стас. – Выхода нет.
Не успеваю придумать ничего достойного, потому что Бонифаций в этот момент резко дёргается в сторону, я только и успеваю покрепче перехватить поводок. Пусть эта лохматая живность и маскируется под болонку, но силы в нём будь здоров.
– Бонифаций – сволочь, да стой же на месте! – ругаюсь я на Собакевича.
– Вы гуляете, что ли? – напрягается Стас.
– Да, я же после смены. А у твоего пса, знаешь ли, до безобразия маленький мочевой пузырь и до ужаса правильные манеры, гадить в твои тапки он отказывается, я проверяла.
– Вера, ты видела сколько времени на часах?! – не оценил он мою шутку.
– А я тебе о чём! Сам же позвонил…
Здравствуйте, друзья, в эфире программа «Где логика?!»
– Ты сдурела по ночам гулять?!
– Ну я же с собакой, – констатирую я.
– И что он сделает? Упадёт в обморок и притворится трупиком, давя на жалость?
– А ты сейчас о ком больше беспокоишься, обо мне или Бонифации? – пытаюсь отвлечь я его, вот только наставлений от Чернова мне сегодня не хватало. – Если о собаке, то не бойся, я его в обиду не дам, покусаю любого, кто попробует приблизиться на расстояние ближе пяти метров.
Стас не выдержал и прыснул от смеха. Всё-таки мой бред сработал.
– И как с тобой серьёзно разговаривать?! – задаёт он риторический вопрос.
– Никак, – подытоживаю я очевидное. – И вообще иди спать, у тебя же там рассвет скоро.
– Уже надоел? – интересуется Стас.
Такой простой вопрос, совсем не требующий от меня серьёзного или правдивого ответа, но я молчу. Потому что если честно, то я безумно рада слышать его, настолько сильно, что даже врать сейчас кажется неуместным. Вместо этого вспоминаю о своей обиде.
– Тебе не кажется, что ты задержался со звонком?
– Ждала? – довольно спрашивает он, после чего сам же отвечает. – Ждала.
– Вот чего! – скоропалительно фыркаю я, стараясь скрыть своё смущение.
Чернов многозначительно хмыкает, но развивать тему не спешит. Между нами повисает тишина. Я бреду с Бонькой по улице и слушаю такое… уютное дыхание Чернова.
– Вер, – наконец-то зовёт он меня. – Поговори со мной.
– О чём? – удивляюсь я, а у самой сердце в пятки уходит.
– Просто, поговори со мной… Но сначала, пожалуйста, вернись домой.
Бонифаций, к слову уже сделавший все свои дела, радостно тявкает, словно в подтверждение слов своего хозяина.
–Да мы уже вроде бы всё. Только тут ветер сильный, говорить неудобно…
– Хочешь, я пока буду что-нибудь рассказывать?
– Хочу, – неожиданно для себя соглашаюсь я, принимая курс в направление дома.
Пока мы с Бонькой не спеша бредём обратно, Стас развлекает меня различными историями, рассказывая какие-то небылицы из детства, на что мне остаётся только весело хмыкать и улыбаться.
Минут двадцать спустя, я сижу на Черновской кровати, обнимаясь с его подушкой. Пёс развалился в моих ногах, и, изображая из себя кошку, пытается тереться головой об колени. Мы со Стасом молчим уже какое-то время. Из трубки доносится мерное сопение, которое уже успело стать родным для меня. Чувствую, как безвозвратно проваливаюсь в его сети, как тону в нём и его голосе, его историях и его молчании. Сегодня мне почему-то совсем не страшно. Так, если бы это было самым безопасным местом в мире. Неужели, встреча с отцом так на меня повлияла? Обычно после разговоров с Константином Валерьевичем, мне хочется забраться поглубже в свою раковину и не высовываться оттуда как можно дольше.
– Что случилось? – нарушает нашу уютную тишину Стас.
– А что случилось? – наигранно удивляюсь я.
– Вер, давай, без всего этого, м? Я просто спрошу, а ты просто ответишь.
– С чего ты вообще решил, что мне это нужно? – предпринимаю я слабые попытки сопротивления.
– С того, что каждому человеку нужна поддержка, когда ему плохо.
– Мне не плохо.
– Я слышу, – саркастично замечает Чернов. – Итак, давай, попытка номер два. Что у тебя случилось? Тебя кто-то обидел?
– Ага, мужик меня бросил, – использую я его объяснение, которым он когда-то вывел меня из себя в баре.
– Дебильная была мысль.
– Дебильная, – соглашаюсь с ним.
Интересно, если б я тогда так бурно не отреагировала на эту его фразу, чем бы закончился наш разговор? Разошлись и забыли? Может быть, он всё ещё общается со мной из-за того несчастного дайкири?
– Так ты мне скажешь или нет?
–Нет? – предлагаю я самый очевидный ответ.
Стас вымученно вздыхает, возможно, пытаясь сказать тем самым, как я его достала.
– Хорошо. Тогда у тебя есть альтернатива. Выбираешь из двух вариантов. Либо ты мне сейчас рассказываешь, что сегодня повергло тебя в такой транс, а ты в нём, и не спорь. Либо же мы с тобой будем говорить о нас, – последнее он произносит особо нагло, отчего я закашлялась.
– О чём?! О нас?! Чернов, ты сдурел, какое «нас»?! – пытаюсь смеяться я, но выходит как-то истерично. Даже на кровати подпрыгнула, чем потревожила спящего Бонифация, который теперь недовольно завошкался рядом со мной.
– То есть ты всё-таки второй вариант выбрала? – с напором начинает Стас. – Отлично. Вера, ты мне…
– Стой! – панически перебиваю я его. Хотя видит Бог, как же мне хочется услышать продолжение, но остатки инстинкта самосохранения вопят о том, что надо бы вообще бросать трубку, хватать вещи и бежать до Канадской границы. – Я с отцом сегодня встречалась. Слышишь? С отцом.
Чернов выдерживает паузу, словно давая мне свыкнуться с мыслю о том, что я наконец-то решилась ему хоть что-то рассказать. А мне страшно, я боюсь его вопросов, боюсь того впечатления, которое может у него сложиться обо мне, боюсь, разочаровать.
– Вы поругались? – осторожно предполагает он.
– Мы и не мирились, – нахожу я самое правдивое объяснение происходящему.
– Не хочешь говорить?
– Я не умею об этом говорить, – почти отчаянно признаюсь я.
– Почему? – он задаёт слишком много вопросов. Ненавижу вопросы… Ненавижу, когда их адресуют мне. Потому что за ними обычно стоит либо любопытство, либо жалость. И мне не надо ни того, ни другого.
Но Стас, он какой-то другой. Он не стал бы сейчас приставать ко мне лишь из-за одного желания узнать что-то жаренькое обо мне. И это не жалость… Жалость она звучит иначе, более снисходительно и покровительственно. А Стас… кажется, он переживает за меня. Ему не всё равно. Наверное. Эта мысль в очередной раз за этот день пугает меня. Но я так устала бежать, так устала отталкивать его.
– Потому что у меня совершенно бредовая история, больше смахивающая на сюжет какой-нибудь бразильской мыльной оперы. Знаешь, раньше такие часто показывала по первому каналу? Я в детстве их очень любила. Вот видимо и долюбилась, – тараторю я всё, что приходит мне на ум, лишь бы не углубляться в пояснения.
– Я люблю бредовые истории, – пытается уговорить он меня.
– Нет, Стас, ты не понимаешь.
– Думаешь, я настолько туп?! – неожиданно резким тоном злится Чернов.
Закусываю нижнюю губу, уже жалея, что вообще решилась на этот разговор.
– Нет, – шепчу очень тихо.
– Тогда что? – спрашивает Стас уже более спокойно, но всё так же напряжённо.
– Просто… Просто это реально дрянная история. Моя семья, она не такая… как твоя.
Стас достаточно грубо хмыкает.
– Вот откуда ты вообще умудряешься делать выводы о моей семье? Ты ведь обо мне тоже ровным счётом ничего не знаешь.
– Я тебя самого знаю, – заявляю излишне уверенно.
– Откуда?! Я-то себя до конца не понимаю… А ты так легко об этом говоришь.
Я жмурюсь, понимая, насколько это всё глупо. Но сделать со своими убеждениями тоже ничего не могу.
– Ты хороший.
– Это преступление?! – возмущается он.
– Нет, не преступление. Просто, это означает, что… что всё у тебя в жизни хорошо было. И что тебе просто не нужна вся моя… дурацкая драма.
В трубке раздаётся нервный смех.
– Зашибись логика. А то, что если бы сериал о твоей семье показывали по первому каналу, то моей самое место на втором? Или того хуже… где-нибудь на кабельном в разделе индийских фильмов.
Я упрямо молчу, не зная, что можно сказать на это.
– Это как у Толстого, – продолжает Стас. – Про то, что все семьи несчастны по-своему. Если я тебе скажу, что в моей истории событий на десять жизней вперёд хватит, тебе легче станет?!
– Стас, я не об этом…
– Зато я об этом! – безапелляционно восклицает он. – Что тебе такого рассказать о себе, чтобы ты уже отпустила всю эту хрень?! Когда мама меня родила, ей было шестнадцать. Этого достаточно? Нет? Однажды мои родители чуть не развелись, потому что… Потому что чуть не развелись! Так сойдёт? У меня ещё гора всего. Как насчёт того, что мои родители даже не встречались толком, когда вдруг обзавелись мной, первоначально планируя сделать аборт?! А то, что я однажды напился и подрался с отцом? Лучше? Все ещё идеально?
Его несёт. Его лихорадит. Он говорит зло и как-то отчаянно. Так, если бы каждая фраза давалась ему особенно тяжело, но и остановиться он тоже не может.
– Стас! – вклиниваюсь я в его отповедь, и он удивительно быстро останавливается, но молчит, лишь тяжело дыша в трубку. – Стас…
Я не знаю, что говорить, потому что тоже чувствую его боль… его злость… его обиду. Горячие слёзы катятся по моим щекам, и мне остаётся только радоваться тому, что он не может этого видеть. Бонифаций, разбуженный повышенным тоном нашего разговора, тыкается мне в ладонь, пытаясь успокоить. Наверное, у него в роду где-то были кошки….
– Вера, – уже чуть спокойней начинает Стас. – Пойми ты уже, не бывает идеальных семей. Если не хочешь говорить, не говори. Но тогда… Тогда зачем вообще это всё, если ты не можешь мне доверять?
Что он имеет в виду под «вообще это всё», я не уточняю, потому что сейчас ни разу не об этом
– Я доверяю тебе, – обречённо признаюсь я. – Очень хочу тебе доверять.
Стас рвано выдыхает, окончательно беря себя в руки.
– Я давлю на тебя? – то ли спрашивает, то ли утверждает он.
– Да…. Нет… Не знаю. Просто…
– Просто ты ещё не готова?
– Не готова, – на автомате повторяю за ним. – Но я расскажу тебе.
Долго подбираю правильные слова, которых просто нет на этой Земле. Как можно спокойно описать то, что ты в корне считаешь неправильным? Если ты и себя считаешь в принципе одной сплошной ошибкой, без которой просто не было бы всей этой истории. А потом всё-таки решаюсь, с силой прижимая к себе подушку Стаса.
– Знаешь, когда мои родители встретились, мой отец был глубоко и надёжно женат. И вовсе не на моей маме. И когда я родилась, он всё ещё так же оставался глубоко и надёжно женат, и всё ещё не на моей маме.
Глава 10
Мои родители повстречались в конце 90-х. Уж не знаю, какими путями свела их судьба, потому что оба принадлежали двум совершенно разным мирам.
Отец уже тогда был вполне знаменитым исполнителем, правда, его известность распространялась на достаточно узкие круги, но и сам отец никогда не был рядовым певцом. У меня язык через раз поворачивается его так называть, потому что свои песни он не пел, а именно исполнял – качественно, профессионально и с полной отдачей. И какие отношения не были бы между нами, даже я не могу отрицать его талант.
Чтобы понять, о чём я говорю, надо было слышать его. Диапазон, сила, тембр голоса… Константин Слепцов умел вытворять со своим голосом такое, что слушатели буквально впадали транс, уносимые куда-то вдаль силой искусства. У меня до сих пор волосы встают дыбом, когда я слушаю его выступления, ни одна запись не способна передать всю мощь происходящего, есть такие вещи, которые нужно слушать только в живую. А если приправить это всё очарованием и недюжей такой энергетикой, то у людей просто не оставалось шансов. Особенно у женщин. У отца всегда было много почитательниц, которые были готовы ездить с ним по городам или же безропотно ждать на месте, в надежде на свою долю урванного внимания. Этакие группи, только все как на подбор возвышенные, утончённые и какие-то благостные.
В этом плане моя мама выгодно отличалась на их общем фоне. Она достаточно рано осталась без родительского попечительства, поэтому с юных лет Арбатова Светлана Викторовна привыкла рвать и метать, полагаясь только на себя. К своим двадцати пяти, она была не только юной и красивой, но и гордой обладательницей стального характера, который помогал ей не только открывать лбом любые закрытые двери, но и разносить их в щепки. Она очень практична и прагматична. А на момент знакомства со Слепцовым уже вовсю трудилась в какой-то крупной фирме на должности главного бухгалтера. Для её возраста это в принципе было достижением, а если учитывать время (любимые лихие девяностые), то это был просто нонсенс.
Не знаю где, не знаю как, но однажды они встретились. У них закрутился лёгкий и ни к чему не обязывающий роман, потому что отец тогда был глубоко и надёжно женат. Но маму отчего-то это не остановило. Впрочем, отца тоже. Опять-таки не знаю, сколько продлилась их связь, никогда не спрашивала у мамы об этом, но видимо в какой-то момент их отношения стали угасать, и у Светланы Викторовны сработали предостерегающие сигналы. Сложно сказать, любила ли она его тогда, либо же это было простым желанием добиться своего. Мама всегда добивалась желаемого… а с годами она стала хотеть лишь одного – Константина Валерьевича Слепцова. В общем, она не смогла придумать ничего лучше, чем положиться на опыт миллиона других женщин и забеременеть мной, в надежде, что отец дрогнет и уйдёт от законной супруги. Думаю, что она надеялась на то, что ей удастся родить ему мальчика, ведь на тот момент у отца уже было две дочери. Но им обоим не повезло, и родилась я.
На этом месте Стас впервые меня перебивает.
– Ты поэтому такая?
– Какая? – не понимаю я.
Он мнётся, видимо, уже жалея о том, что спросил.
– Ни какая. Забудь.
– Ты хотел спросить пацанка? – догадываюсь я.
Он не отвечает, и я понимаю, что угадала.
–Нет, – почти смеюсь я. – Воспитать меня в роли сына было бы слишком просто для моей мамы, слишком очевидно. А она у меня умная.
Моё рождение не разрушило отцовский брак. Зато помогло добиться иной цели. Теперь у мамы была гарантия, что, так или иначе, отец никуда не денется из её жизни. Впрочем, он не особо то и сопротивлялся. Как оказалось, для Константина Валерьевича было вполне приемлемой вещью иметь ребёнка на стороне. Он спокойно признал меня, дав мне свои отчество и фамилию.
Отец появлялся в нашем доме не так часто, как хотелось бы Светлане Викторовне, но, тем не менее, он был, и она не теряла надежд. И верно рассудив, что раз ей не удалось родить ему сына, то она всё равно обязана дать отцу такое, на что не способна его жена – воспитать из меня самую идеальную девочку в мире.
Конечно же, понимание этого пришло ко мне не сразу. Во-первых, я была ребёнком и многого просто не знала. Во-вторых, мама всегда умела подать все свои действия так, что я была уверена, что всё происходящее в нашем доме делается исключительно для моего благополучия.
Не помню своего детства, и если честно, то не очень-то и хочется. Просто это была вечная круговерть из различных занятий с педагогами, учителями, кружками и секциями. Меня учили рисовать, плавать, танцевать, этикету, гимнастике, и хрен знает ещё чему. Уже лет в пять я вполне сносно болтала на английском, а в десять могла неплохо рассуждать о разнице в творчестве поэтов Золотого и Серебряного веков.
Одними цветными пятнами во всей этой истории были приходы отца. К ним мы начинали готовиться задолго. Мама заранее спрашивала меня о том, чем же мы на этот раз порадуем папочку. И я честно старалась разучить красивую псенку, нарисовать самый лучший в мире рисунок, сесть на шпагат или же что-то ещё. В нужный день мне надлежало встречать блудного родителя в новом платьюшке и с завитыми кудряшками на голове, благо, что светлые волосы всегда придавали мне достаточно ангельский вид.
Наши встречи практически всегда проходили по одному сценарию. Когда Константин Валерьевич звонил в дверной звонок, мама мягким голосом шептала мне: «Беги, открывай». И я неслась по коридору отпирать тугой замок, чтобы уже через мгновение оказаться в тёплых отцовских объятиях. Он подхватывал меня на руки и кружил перед собой. Затем мне вручали фарфоровую куклу. Новую, красивую, идеальную. И до ужаса похожую на меня. В таком же чистеньком платьице с рюшами, голубыми глазками и белыми кудряшками. Годам к двенадцати, у меня в комнате уже скопилось штук двадцать этих кукол. Самым поганым было то, что с ними никогда нельзя было играть, они же фарфоровые. Вдруг разобью, а папа решит, что я не дорожу его подарками.
После сентиментальной встречи, когда я получала свои объятия и дорогую куклу, мы шли на кухню пить чай с тортом. Попутно мама хвасталась перед отцом моими успехами, на что он всегда искренне радовался и нежно трепал меня по моей кудрявой голове. Когда с тортом было покончено, меня отправляли в свою комнату «поиграть с новой куклой». А родители оставались на кухне для очередной попытки выяснить отношения.
Я закрывалась в своей спальне, садилась на постель, располагая очередную «подружку» на стульчике напротив, и долго играла с ней в гляделки, пытаясь найти в её глазах отголоски человеческого тепла.
Как ни странно, но я очень любила эти отцовские визиты, потому что только в эти дни мне в полной мере удавалось почувствовать свою порцию любви, причём со стороны обоих родителей. Когда отец уходил, мама проскальзывала ко мне в комнату и садилась рядом, потом целовала меня в лоб и устало улыбалась, каждый раз обещая одно и то же.
– Ничего, дочка, однажды он останется с нами навсегда. Надо только ещё чуть-чуть постараться.
И я старалась.
– И ничего не менялось? – глухим голосом спрашивает Стас. Он вроде как спокоен, но мой тонкий слух чётко улавливает в глубине его тона что-то металлическое и угрожающее. Старается не показывать своих эмоций, но что-то злит его, и мне хочется куда-нибудь спрятаться от этого.
