Текст книги "Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ)"

Автор книги: Алиса Евстигнеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Я не врала ему, когда говорила, что не умею рассказывать о своей семье. Правда, не умею. И дело тут не столько в самих воспоминаниях или силе моего переживания. Мне элементарно стыдно. Стыдно от того, что я столько лет была безвольной куклой, являя собой разменную монету в отношениях между родителями.

Стас никак не комментирует мой рассказ, лишь иногда задаёт уточняющие вопросы. И я думаю, что так лучше. Не знаю, какой реакции я ждала от него, наверное, всё что угодно, лишь бы не пресловутое «мне жаль».

– Почему же не менялось? – слабо удивляюсь я. – Менялось, конечно, я же росла.

Когда мне было лет десять, мама вытащила счастливый билет. К тому моменту она ещё не отчаялась найти во мне что-нибудь гениальное. И желательно, чтобы это было как-нибудь связано с музыкой. Ей казалось, что последним она особо сильно впечатлит отца, мол: «Смотри, а дочь-то вся в тебя пошла». Практически с пелёнок со мной занимались вокалом и танцами, слух музыкальный у меня был, видимо, действительно от отца достался. Да и чувство ритма меня не подводило, в отличии ото всего остального – посредственного голоса и отсутствия особой прыти и пластики. Поэтому, хоть педагоги меня и хвалили, никто не ждал от меня ничего особенного.

Тогда мама решилась предпринять последнюю попытку и привела меня в музыкальную школу. Помнится, педагог меня тогда смерила недовольным взглядом.

– Ваша девочка слишком взрослая, чтобы начинать играть на музыкальных инструментах. Можем предложить только гитару.

Но последнее предложение категорически не устроило Светлану Викторовну, не для этого она растила единственную дочь, чтобы потом та брынчала песенки у подъезда. Не то чтобы я прям собиралась, но мамино воображение нарисовало именно эту картину.

Она угрожающе сдвинула брови и включила свой самый убийственный взгляд, который к счастью предназначался не мне, а незадачливому педагогу. Та на удивление быстро поняла намёк и, вымученно вздохнув, попросила меня рассказать какое-нибудь стихотворение. Я слабо понимала, какая связь между поэзией и музыкой, но задание выполнила. Красивым, но слегка заунывным голосом, начав:

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

– Ты знаешь, мне земля повсюду

Напоминает те холмы…

У меня тогда был период увлечения Осипом Мандельштамом. Можно было, конечно, и про синичку, и про зоопарк рассказать, но я знала, что мама любит, когда я делаю достаточно взрослые вещи. А мне очень хотелось её порадовать. Отца не было уже несколько месяцев, и я чувствовала её чёрную тоску, которая с каждый днём словно вытягивала из неё силы. Она никогда не обвиняла меня ни в чём напрямую, лишь просила ещё немного постараться. Что, впрочем, никак не мешало мне принимать всю вину на себя. Ведь он же не шёл к нам, потому что я была не достаточно хорошей дочерью, не так ли? Но об этом потом. А сейчас я сдаю вступительные экзамены в музыкальную школу.

Обалдевшая педагог несколько раз моргнула глазами, пытаясь осознать мой литературный выбор, на что маме оставалось лишь самодовольно хмыкнуть. Затем женщина взяла на фортепьяно ноту «ля» и попросила меня её пропеть. В этот раз на педагога как на дуру смотрела уже я. Постепенно мелодии стали усложняться, но для меня всё было слишком легко. Педагог отчего-то злилась, видимо ей не нравилось уступать моей маме. Поэтому, уже в конце смотрин она выдала небольшой отрывок из какого-то произведения. Отчего-то у меня из памяти совершенно вылетело воспоминание о том, что это был за кусок, но зато всё остальное достаточно прочно врезалось мне в голову, потому что имело вполне судьбоносное значение.

Педагог сыграла свою мелодию.

– Пропой, – потребовала она от меня.

– Не буду, – впервые упрямо засопротивлялась я.

Женщина победно взглянула на маму и ради интереса всё же спросила у меня:

– Почему?

– Вы ноту неправильную взяли. Вы сыграли так… А надо было вот так…

Выражение лица мамы в этот момент я не забуду никогда. Она ликовала.

Так я и попала в музыкальную школу. Правда, уже не в ту, в которую мы пробовались. Светлана Викторовна решила, что я слишком хороша для них, и нашла мне совершенно другое место.

Родительница с новыми педагогами долго выбирали между скрипкой и фортепьяно, в итоге остановившись на последнем. После чего начался совершенно новый этап моей жизни.

– Но можно я не буду про это рассказывать? – прошу у Чернова.

– Почему? – удивляется Стас, впервые за последний час продемонстрировав хоть какую-то эмоцию.

– Потому что это совсем другая история. Я и музыка. А мы вроде бы как о родителях.

Он молчит, и я тоже. Надо же, я рассказала ему ещё далеко не всё, а уже чувствую себя опустошённой и уставшей. Да и Стас со своими непонятными реакциями. Вроде как не отталкивает, но и не говорит ничего. Неужели, я и в правду в итоге окажусь противна ему?

–Я знаю… – вдруг выдаёт он.

– Что?

Чернов мнётся, но потом всё-таки отвечает.

– Про твои успехи. Про то, что ты играла, выступала… Побеждала, – после этого он делает долгую паузу, а я, задерживая дыхания, жмурюсь как от удара. – Я читал про тебя в интернете.

Мне плохо. Мне очень-очень плохо… Я так долго и упорно пыталась уйти от своего прошлого, стать другой личности. А тут… пара кликом мышкой и всё, ты опять, не ты… а твоё прошлое.

– Злишься? – неправильно трактует он моё молчание.

– А должна?

– Не знаю. Просто, я узнал это всё не от тебя. И без твоего разрешения. Но я должен был… Мне надо было. Понимаешь?

Сказать на это мне просто нечего. Я встаю с кровати, аккуратно отодвигая от себя Боню. Время уже давно перевалило за три. Должно быть, у Чернова уже вовсю утро. Но он отчего-то не спит, предпочитая выворачивать мне душу наизнанку.

– Вера, – зовёт он меня.

–Стас, а почему ты мне ничего не говоришь? Почему только спрашиваешь? Ты же сам просил, чтобы я тебе всё рассказала. А теперь ты злишься. Я слышу это по твоему голосу. Если я… тебе неприятна, то давай тогда покончим с этим… Вообще со всем.

Пока он не успел ответить мне что-нибудь, я опять жмурюсь, так, если бы это было способно защитить меня. Но ведь от себя не уйдёшь, правильно?

– Я злюсь, – напряжённо подтверждает Чернов. – Я очень злюсь. Но не на тебя, а на твоих родителей.

Ему сложно говорить, в чём-то даже сложнее, чем мне. Я-то почти двадцать лет живу со всем этим, а он впервые сталкивается… со всей этой хернёй.

–Я тоже злюсь… на них.

Но злость пришла не сразу. Далеко не сразу.

Первые пару лет в музыкальной школе пролетели для меня на одном дыхании. Я полюбила инструмент, я полюбила музыку. Это был отдельный мир, в котором была только я и удивительное таинство искусства. Мелкую меня долго трясло от непонимания, как возможно такое, что из отдельных нот, из отдельных движений, из отдельных закорючек на бумаге может рождаться ТАКОЕ.

Классическая музыка часто кажется детям скучной и неповоротливой. Но для меня это было сродни с космосом – пространство гармонии, целостности и чудес. А ещё свобода. Несмотря на периодическую боль в спине и ноющие пальцы, тонны зубрёжки и многочасовые занятия с педагогами, я была свободна в своём новом мире. Я могла по полдня проводить за инструментом, не замечая ничего другого. Лучшей наградой за музыку являлась сама музыка.

Ну вот, не хотела говорить про это и не удержалась. Но это важно.

Я не была несчастным и забитым ребёнком, хотя бы просто потому, что мне не было дела до того, что происходило вокруг меня. У меня было моё фортепьяно, и на тот момент большего мне не надо было.

Отец то появлялся, то исчезал из нашей жизни, не забывая на прощание чмокнуть меня в белокурую макушку. Мама всё так же улыбалась и обещала всё тоже, что наше с ней время ещё наступит. Я, увлечённая своими делами, слушала её в пол-уха и послушно кивала головой.

А потом я влюбилась. Очень нелепо, очень скомкано и очень искренне, как это только может быть у детей.

На этом месте Стас недовольно запыхтел в трубку, чем невольно заставил меня улыбнуться.

Шла с музыкальной школы в своих светлых брючках и папкой с нотами. А тут он, рыжий, конопатый и смешной. Не знаю, откуда выскочил, но уже через пару секунд после его появления я оказалась по уши обрызгана водой из грязной лужи. Больше всего, конечно же, досталось брюкам.

Рыжий стоял рядом, растерянно почёсывая свой затылок.

– Ё-моё… – философски изрёк он.

А я трагично шмыгнула носом, обиженно выпятив нижнюю губу.

– Только не реви, – напрягся парень.

– Угу, – пообещала я и со всего размаху треснула его своей папкой по голове.

Мы потом ещё долго собирали мои ноты, которые веером разлетелись по всему двору, окончательно вымазавшись в грязи. В тот день я впервые пришла домой с часовым опозданием в мокрых и безнадёжно испорченных брюках. Маму тогда чуть кондратий не хватил от вида того, что стало с её идеальной дочерью.

Парень оказался нашим новым соседом. Не знаю, как случилось, что мама допустила нашеу дружбу, но факт оставался фактом. Рыжий как ураган ворвался в мою жизнь и остался в ней на долгие-долгие годы. Наверное, сыграл тот момент, что жил наш новый сосед со своей бабушкой – известной арфисткой, которая была лично знакома с Константином Валерьевичем. Отец одобрил, а мама не стала спросить.

А зря. Вера Григорьевна была совершенно колоритнейшим персонажем. Даже не знаю, как правильно её описать. Сам Рыжий рассказывал про свою единственную родственницу так:

– Слышала песню Гарика Сукачёва «Моя бабушка курит трубку»? Так вот, моя бабушка ещё хлеще.

И Вера Григорьевна действительно готова была дать фору не только Сукачёвской бабуле, но и всему остальному миру. Она не только курила ядерный Беломор или пила алкоголь, не то что рюмками или бокалами, а самыми настоящими стаканами, причём обязательно гранёнными. Она смачно ругалась матом, да так, что все местные дворники и алкаши выстраивались в постойке смирно.

При этом она действительно было талантливейшей арфисткой, создающая удивительно нежную, тонкую и до безумия красивую музыку.

– Тёзка, – учила меня жизни Вера Григорьевна, – запомни, музыка – не главное, у настоящего человека в жизни должно быть что-то ещё.

– А почему тёзка? – удивлялась я. – Я же Вероника.

– Потому что, тот же хрен, только вид сбоку. Но вообще, ты неправильный вопрос задала.

– Надо было спросить про главное в жизни?

– Правильно! Отчего же не спросила?

Я застенчиво пожимала плечами, словно меня поймали на чём-то плохом. Вера Григорьевна тяжело вздыхала и бурчала себе под нос что-то о том, что совсем ребёнку мозги затрахали.

Но однажды я всё-таки отважилась задать нужный вопрос.

– Так что же самое важное?

– Отношения. Отношения – самое главное. С людьми, с миром, с самой собой.

– Это как? – растерялась я, мне как закоренелой отличнице хотелось конкретных ответов.

– Вот однажды влюбишься и поймёшь, – загадочно пообещала мне бабушка Рыжего.

Я тогда долго думала над этим, вынашивая первые сомнения в идеальности своего мира. Дело в том, что появление Веры Григорьевны и Рыжего сделали страшную вещь – они вырвали меня из моего уютного мирка, суть которого состояла из трёх вещей: быть идеальной девочкой, слушаться маму и папу и, конечно же, играть на фортепьяно.

А тут оказалось, что вокруг меня есть что-то ещё. Я впервые стала обращать внимание на других людей, на одноклассников, учителей… родителей. Я стала пытаться осмыслить то, что происходило между ними. И даже мой детский ум подсказывал мне, что что-то есть неправильное в нашей семье. И тогда я решила, что чтобы понять, мне надо влюбиться. И выбор предсказуемо пал на Рыжего.

А на кого ещё? Он был не просто мальчиком, с которым я могла общаться, в то время как все остальные смотрели на меня, как на существо с другой планеты. Он был моим единственным другом, с которым я могла позволить себе редкие минуты беззаботного времяпрепровождения, такие как прыжки по лужам, лазанье по деревьям, взрывание петард, ну и дальше по списку. А уже позже, когда мы стали старше, просто гулять по городу и вести ничего незначащие разговоры.

Поэтому в один прекрасный день, когда нам обоим было уже по тринадцать, я взяла его за руку, посмотрела в его глаза и трагичным голосом, как в одном из моих любимых бразильских сериалов, предложила:

– Я тебя люблю. Давай встречаться.

Я говорила, что у меня были некие проблемы с нормальностью? Нет? Ну что ж, тогда пришло время об этом узнать. В то время мои мозги сильно обогнали моё эмоциональное развитие, поэтому для меня было вполне обычным делом совершать малоадекватные поступки.

Обалдевший Рыжий отчего-то кивнул головой, то ли соглашаясь, то ли просто нервничая.

– Тогда поцелуй меня, – счастливо попросила я.

Наш жаркий роман продлился ровно семь секунд, потому что именно столько занял наш первый и последний поцелуй, после которого мы оба решили, что не быть нам парой.

– Вер, – а Рыжий в подражание бабушке звал меня только так. – Ты меня, конечно, извини, но это как… с сестрой целоваться.

– Угу, – без всяких обид согласилась я. – Или ещё хуже…

Вот так вот бездарно прошла моя первая влюблённость. Правда, своё дело она сделала, подтолкнув меня к первым мыслям о том, а какие же на самом деле должны быть отношения между мужчиной и женщиной. И чем я больше начинала думать об этом, тем меньше мне нравилось происходящее у нас дома.

Собственно, сильно потом, в далёком будущем, это и станет главным камнем преткновения между мной и родителями. Мама таки добьётся своего, и отец уйдёт от своей жены. А я не смогу понять ни этого, но многого другого.

– По-моему, кто-то съел концовку своего рассказа, – придирается ко мне Чернов.

– Ну главное ты услышал…

– Тогда почему у меня такое чувство, что где-то ты… недоговариваешь?

– Это уже к тебе вопрос, что там тебе кажется.

– Стой. У меня миллион вопросов. Как ты стала Верой? Что у тебя с родителями? Кто такой Рыжий? И вообще, почему у меня такое чувство, что я его знаю? – Стас напирает, а у меня появляется ощущение, будто мы с ним действительно сейчас просмотрели очередную серию мыльной оперы.

–Уже поздно. Мне на пары завтра, а тебе… а у тебя там утро.

– Вера, не соскальзывай с темы, мне вон каких сил стоило разговорить тебя!

– Тогда твоя излюбленная игра. Один вопрос, один ответ.

Стас самодовольно хмыкает, ему понравилось, что я сослалась на его же методы.

– Хорошо. Кто такой Рыжий?

– Ээээээ… – теряюсь я, так как ожидала какой угодно вопрос, но только не этот. – Это всё, что тебя беспокоит в моём рассказе?

– Нет, просто я уверен, что знаю его. А голова уже не варит, не хочу потом весь день в догадках теряться.

– Ты ж мой наблюдательный, – ёрничаю я. А потом смущаюсь того, что назвала его своим. Но Стас вроде как не замечает этого. – Мозги напряги хорошенько. Как много у нас с тобой общих знакомых?

Чернов какое-то время молчит, должно быть, напрягая последние мозговые извилины.

– Сева, что ли?

– Аллилуйя. А то я уже переживать начала, что у тебя всё в мышечную массу ушло.

– Нет, ты серьёзно, – напрягается Стас. – Ты целовалась с Севой?

–Девять лет назад, – смеюсь я. – Семь секунд, ровно семь. Так что… можешь расслабиться.

– То-то мне он сразу не понравился!

– А мне-то показалось, что вы неплохо так спелись.

– Слышала, когда-нибудь поговорку, а том, что врага нужно держать поближе к себе?

И тут я не выдерживаю и хохочу в полный голос. И только просмеявшись, до меня доходит, что Стас специально выбрал тему про Рыжего, чтобы отвлечь меня от всех остальных грустных мыслей.

– Ты всё сразу понял, да? – уточняю я.

– А ты думала, что я действительно настолько глуп?

И от последней его фразы на душе становится особенно тепло. И даже весь мой рассказ, больше не кажется мне чем-то постыдным и уродливым.

– Но к остальному мы обязательно вернёмся… когда ты будешь готова.

– Спасибо, – охрипшим голосом шепчу я, словно что-то осело у меня в горле.

И мы опять молчим. Я возвращаюсь на кровать, растягиваясь на ней на спине. Мне нравится просто лежать и слушать, как он на другом конце страны, точно так же ловит звуки моего сбившегося дыхания и думает о чём-то своём.

А потом в трубке раздаётся громкое:

– Ай, Крис, слезь с меняя!

Голос у Стаса звучит очень громко, и мы с Бонифацием нервно подпрыгиваем на постели. Чернов на кого-то там бурно ругается. А я невольно напрягаюсь, переполошено начиная переживать насчёт того, кто такая Крис.

– Вера, ты там? – почти испуганно зовёт он меня.

А я молчу, не зная, что мне думать. Или чувствовать… Хотя нет, с чувствами тут как раз всё более или менее понятно.

– Вера! Пока ты там себе чего-нибудь не придумала. Кристине двенадцать, и я имею с ней прямые родственные связи.

– Точно? – глупо уточняю я.

– Абсолютно, – заверяет меня Чернов. Только после чего я смогла сделать нормальный вдох, оказывается, всё это время я задерживала дыхание.

– А мне всё равно…

– Я так и понял, – фыркает он. После чего я слышу его глухой зевок. – Пошли спать?

– Пошли, – киваю я головой. – Только постой. Когда ты приедешь?

– Послезавтра, днём. Не хочешь меня встретить? – наглеет он.

– Я на парах. А потом смена в баре. Так что встретимся на следующий день, я заскочу к тебе отдать ключи и забрать вещи, – от последней фразы становится грустно. Можно подумать, что я жить у него собралась! Но перспектива отъезда от Боньки и Черновской подушки оказалось не такой уж весёлой.

– Вер, я приеду, и мы поговорим. Хорошо?

Я мнусь, боясь разрешить себе надеяться хоть на что-то. Но ведь я и так сегодня уже вон как рискнула. Не рискнуть ли мне опять?

– Посмотрим, – пространно обещаю я ему.

– И за что только ты мне такая на пути попалась?

– Не знаю, тебе виднее, где ты там нагрешил, – подкалываю я его.

После разговора с Черновым я проваливаюсь в глубокий и безмятежный сон, не забывая прижимать к себе пса.

Глава 11

Следующие дни прошли в томительном ожидании. Время вновь изменило своё течение. Возомнив себя резиновым, оно тянулось непозволительно долго, закручивая всё моё существо в одну тугую пружину. В последнюю ночь перед приездом Стаса я долго лежала в его постели, нервно ворочаясь с боку на бок, и пыталась осознать, во что же я всё-таки ввязалась. На ум шли слова Дамира, о том, что мне в спальню Стаса ещё рано. Тогда я приняла это как насмешку над нами двоими, сейчас же, нелепая шутка принимала какой-то иной смысл. Словно я оказалась внутри его мира, при этом, будучи абсолютно к этому не готова. Чернов будто обволакивал меня, не оставляя никакого шанса на спасение.

Казалось бы, вот зачем мне надо было посвящать его во всё то дерьмо, которое по какой-то тотальной ошибке являлось моей биографией? А ведь никому и никогда… Хотя нет, тут я кривлю душой. Помимо Игнатьева, который был прямым свидетелем всего моего семейного безобразия, ещё были Кроля… и Олег. И если с Ольгой было всё понятно, потому что именно на её долю выпал пик моей борьбы за независимость, то с последним всё было до ужаса запутанно. Во-первых, он не просто знал мою историю, а собственно, был её большой и неотъемлемой частью. Во-вторых, это был именно тот случай, когда знание было силой, силой давления на меня и мою волю. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что уже на следующее утро после разговора со Стасом я схватилась за голову, переживая из-за своих излишних откровений. Нет, я не думала, что он такой злодей сходу начнёт тыкать на все мои болевые точки и загоны. Я вообще не ждала от Черного ничего специального. Но ведь далеко необязательно иметь осознанную цель сделать больно, иногда просто достаточно пары случайных слов или действий.

В общем, как легко понять из всего выше сказанного, я начинала паниковать. И дело было не только в страхе, ведь были ещё все эти Черновские недомолвки и намёки.

– О нас…

– Вера, ты мне…

– Я приеду, и мы погорим…

Что? Что, чёрт возьми, ты хочешь всем этим сказать? Что я тебе нравлюсь? Что тебе не всё равно на меня? Но, блин, Стас, у тебя же есть Настя… А ты так упорно это игнорируешь. А теперь и я вместе с тобой. И от этого мне хочется кидаться на стены и выть на Луну, потому что это так похоже на… отношения родителей.

Нас тянет друг к другу. Это факт. Даже я клиническая идиотка, не могу отрицать того, как мне хочется прижаться к тебе, коснуться твоей щеки… запустить свои пальцы в твои непокорные тёмные волосы. Но… но.

За пару часов он умудрился вселить в меня столько надежд, что сердце было готово уже сейчас выпрыгнуть из груди и станцевать непонятный шаманский танец с бубнами и прочими барабанами. Я запрещала себе мечтать, запрещала строить планы или ждать хоть чего либо. Но разве кто-нибудь собирался слушать меня и все мои запреты? Можно было не думать об этом словами, можно было не облекать свои мысли во что-то конкретное, ведь в любом случае оставалось сладостное ожидание и будоражащее волнение, пронизывающие каждую клеточку моей нервной системы. Наверное, это и называется: «сойти с ума».

В день возвращения Чернова я уже была на грани. Часы в универе пролетели как в тумане. Сидела на парах и смотрела в одну точку, не забывая глупо улыбаться. А когда ловила себя на этом, начинала злиться и нервничать.

А потом была работа, где я судорожно крутила бутылки и всё время поглядывала на экран телефона, отсчитывая минуты до конца смены и ожидая, когда же он наконец-то оживёт, высветив нужное имя на своём дисплее.

Обычно работа всегда позволяла скрыться мне от всех проблем и тревог, заставляя всё время быть сосредоточенной и при деле. Но не сегодня… Было ощущение, что всё моё барное хозяйство взбунтовалось против меня. Каким-то неведомым себе образом неплотно закрыла шейкер, уделав себя и всю стойку в каплях липкого алкоголя, потеряла джиггер, разбила два рокса. Причём, последний из них улетел на пол вместе с бутылкой неплохого ликёра.

– Вер, мы так по миру пойдём, – пообещал мне Севка, печально облокотившись на стойку с внешней стороны.

– Уберу, – огрызнулась я.

– Ага, уберёшь, а потом ещё что-нибудь расквасишь, – добавила Юлька, взявшаяся неведомо откуда.

Сегодняшняя смена вроде как исключительно моя. Была середина недели, и особого завала на работе не ожидалось, поэтому появление Сидорчук было для меня полной неожиданностью. Я угрожающе сдвинула брови, злобно зыркнув на эту парочку спасителей. Игнор – вот лучшее средство от нежелательного вмешательства в свою жизнь. Отвернулась от них, изображая бурную профессиональную деятельность. Что я там готовила? Ах да, Белый русский. Закидываем нужные ингредиенты в блендер… можно, конечно и в шейкере, но с этим предателем связываться совсем не хочется.

– Вер, не сходи с ума, – опять вклинивается в мои мысли Игнатьев.

– Сева, иди в жопу, – выпускаю я порцию своих колючек.

Водка, сливки…

– Хочешь, я за стойку встану? – предлагает Юлька.

Добавляем кофейный ликёр…

– А ты поедешь этого своего встречать, – не унимается Сева.

Теперь лёд.

– А что, Стас сегодня приезжает? – удивляется моя сменщица.

– А ты думала, чего она сегодня такая дёрганная? – включает знатока моей натуры рыжий экс-друг.

– Да кто её знает?! Её же через раз клинит, – не остаётся в долгу Сидорчук.

Не слушай их, Вера, не слушай! Водка, ликёр, сливки, лёд… Теперь можно включать. Выставляю нужную скорость и со злостью тыкаю на кнопку включения.

– Вераааа!!! – уже хором кричат они мне.

И опять весь бар, я и Юлька с Севкой уделаны алкоголем. Крышка, Вера, крышка…

Кусочки колотого льда вперемешку со всем остальным содержимым блендера медленно стекают по моему лицу.

– Вера. Иди. Домой, – до ужаса спокойным голосом приказывает мне Сева. А мне даже почти жутко от этого его вида. Он не зол, не взбешён, но что-то такое есть в его взгляде, что подсказывает мне, что ещё чуть-чуть и он просто-напросто придушит меня на месте. Зато весёлая Сидорчук крутит пальцем у виска, намекая на мою невменяемость.

Минут двадцать спустя, я выхожу из бара, кутаясь в ворот ярко-оранжевой куртки. От меня всё ещё несёт водкой и кофе, даже несмотря на то, что я сменила рабочую униформу. На душе странно… И я совсем не знаю, что мне с этим делать. Вернее знаю, но боюсь. Мне нужно увидеть Стаса, здесь, сейчас, сию минуту, иначе я просто взорвусь от всей той каши, что творится в моей голове. Трушу, опять трушу. Первый порыв – поймать такси и уехать в общагу, скрывшись под своими тремя одеялами. Мне опять холодно. Второй порыв – отключить телефон и просто притвориться, что всего этого не было. Не было никакого Стаса Чернова в моей жизни. Третий порыв…

Согласно третьему порыву я всё же заказываю такси и еду совсем не в сторону общаги. Злая, встревоженная, растерянная. Но до категоричности решительная. Мне надо его видеть.

Знакомая многоэтажка встречает целой мозаикой огней. Ещё относительно рано, но в Москве уже стемнело. Я медленно бреду по двору, перебирая в руках ключи от чужой квартиры. Подъезд, лестница, лифт, дверь, открыть которую своим комплектом ключей я не решаюсь. Только со второго раза получается уверенно нажать на звонок. За дверью слышится задорный лай Бонифация и чьё-то чертыхание. С замирающим сердцем пытаюсь определить, кому из двух обитателей этой квартиры принадлежит голос – Стасу или Дамиру?

Дверь долго остаётся закрытой, пока на пороге не появляется он. На вид лет девятнадцать – двадцать. Высокий, чуть ли не на полголовы выше Стаса, худощавый, весь такой длинный и тонкий, и слегка ссутулившийся, видимо из-за роста. Отросшие волосы с идеально уложенной светлой чёлкой, в левом ухе пара серёжек. Чуть наклонил голову в бок и смотрит на меня своим наглым и въедливым взглядом, без стыда и зазрения совести оценивая каждый участок моего тела. Вроде как не скабрезно и без намёков, скорее уж с любопытством, но я всё равно чувствую себя голой. Шоколадные глаза скользят по моей куртке, джинсам, кедам, а потом возвращаются обратно и останавливаются на волосах.

– Ну? – не выдерживаю я.

– Обалдеть, – восторженно сообщает мне незнакомец. – Ты нам подходишь.

– Нам это кому? – теряюсь я. Но парень игнорирует мой вопрос, с хитрой ухмылкой разглядывая мою голову.

– Цвет волос – зачёт.

– Твои тоже… ничего так, – осторожно отвечаю я. Божечки, откуда он только взялся.

– Фигня. Стричься пора уже, – отмахивается он. – Зайдёшь или так и будешь стоять в коридоре?

Стоять.

– А Стас дома?

– Ещё нет, но поверь, я тоже вполне хорош… – парень откровенно надо мной издевается, но делает это как-то… беззлобно, что ли.

– Я, наверное, пойду, – начинаю я медленно пятиться от этой худощавой дылды.

Но парень успевает поймать меня за руку и неожиданно прытким движениям затянуть в квартиру.

– Да ладно тебе бояться, я же не кусаюсь. Вера, давайте, знакомиться?

Тот факт, что он знает моё имя, совсем не успокаивает. Скорее уж наоборот, зарождает какие-то новые опасения.

– А…. вы? Ты…?

Парень очаровательно улыбается, одним взмахом руки поправляя свою чёлку.

– Роман, – говорит он так, как будто это что-то должно для меня означать.

– Роман, – киваю я головой. Он молчит, выжидающе поглядывая в мою сторону. Точно ждёт чего – то. – Иииии?

–Ну как это… брат.

– Чей? – всё так же не понимаю я.

– Как чей? Стаса. И Дамира.

– Нелогично, – ошалело трясу головой.

– Почему? – удивляется мой новый собеседник.

– Если ты их брат, то получается, что они родственники. А они как-то не особо похожи, да и возраста одного. Только если двоюродные или троюродные. И вообще, Стас вроде как единственный ребёнок в семье.

Чужие брови смешно лезут на лоб, вот только мне сейчас совсем невесело. Я вообще себя чувствую очень глупо.

– Стой, – выставляет перед собой руку парень. – Мы сейчас про одного и того же Стаса говорим? Такой темноволосый, вампирски-бледный, до ужаса заумный и критически правильный засранец?

– Кажется, – очень медленно соглашаюсь я с ним.

– А ты Вера? Неадекватная барменша, на которой сдвинулся мой братец?

А вот последнее обидно… Особенно если учитывать тот факт, что по ходу дела все в этом мире знают что-то о нас со Стасом такое, что неведомо только мне. «Неадекватную» я пропускаю мимо ушей, а вот последнее…

– Что значит сдвинулся?

– Ууууууу, – тянет мой собеседник. – Как всё сложно-то. Так ладно, давай начнём сначала.

Он протягивает мне свою руку.

– Роман Чернов. По какой-то неясной мне случайности младший брат Стаса Чернова. И да, Дам нам тоже брат. Просто немного нетрадиционный. И заметь, не в плане ориентации. Хотя кто его знает, может и в этом тоже.

– То есть вас трое в семье? – поражаюсь я своей «проницательности».

Рома мнётся, качая головой из стороны в сторону.

– Ну как бы да… и как бы нет.

– Это как? – окончательно теряю я логику происходящего.

– Ну то что в нашей семье есть трое нас, это абсолютно точно. Вот прям неоспоримо.

– А что оспоримо? – пытаюсь уточнить я.

– То что на этом всё не окончилось. Будем считать, что я не самый младший.

– Вас четверо? – не унимаюсь я. Хотя какая по сути разница сколько их там, главное, что Стас врал мне. В то время когда я изливала ему душу, этот гад не спешил посвящать меня в свою жизнь.

– И четверо тоже. Но всё же чуть побольше.

– Сколько?! – не выдерживаю я.

– Шестеро.

– Шестеро?! – истерично повторяю я.

– Угу. Шестеро. Пока что.

Нервно сглатываю, теряя всякое желание задавать какие-либо ещё вопросы. Шестеро. Шестеро, блин!

Пока я пытаюсь справиться с нахлынувшим на меня негодованием, Рома внимательно наблюдает за мной.

–Может, всё-таки зайдёшь?

– Я лучше пойду.

– Ну уж нет! А как же Стаса дождаться?

– Не хочу… – выдавливаю из себя, пытаясь хоть как-то сдержать свою обиду.

– Нет, ну так нечестно. Ты же ему сцену закатишь при встрече. А я не увижу. Давай, ты зайдёшь, разуешься, а я пока попкорн приготовлю, м?

Я нервно посматриваю на этого очередного ненормального Чернова в моей жизни. У меня даже глаз дёргается от сюрриалистичности происходящего. Попкорн?!

– Нет? Не хочешь? – продолжает свой цирк Рома. – Тогда, давай так, ты сейчас зайдёшь к нам и заберёшь свои вещи. Это же твои вещи лежат там в квартире? А я пока… послежу за открытой дверью, чтобы товарищ Бонифаций не сбежал.

Пёс, всё это время мирно валяющийся под ногами своего нового хозяина, в этот момент весело завилял хвостом, видимо, радуясь тому, что на него наконец-то обратили внимание. Сбегать он явно не собирался.

Я с сомнением посмотрела на Чернова-младшего.

– Если не зайдёшь, то значит, я прав.

– В чём?

– Не только он на тебя запал…

Вот от последней фразы в глазах потемнело. Рома совершенно точно провоцировал меня, я это прекрасно осознавала, но вот не реагировать не могла. Со психом сбросила кеды с ног и щёлкая зубами, отправилась в комнату собирать свои скромные пожитки, которые переехали сюда вместе со мной. Стоило мне скрыться за поворотом в комнату, как за спиной послышался звук захлопнувшейся двери и противное Ромино: