Текст книги "Иногда оно светится (СИ)"

Автор книги: Алиса Акай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 20

Было холодно. Ветер облизизывал кости отвратительным ледяным языком, глаза слезились, а веки напротив вдруг оказались толстыми и теплыми, из-за чего смотреть было еще труднее. Я стоял на верхней площадке башни и за огромными камеными зубцами покачивались, как волны в штормовую ночь, синие, черные и серые угловатые тени деревьев. Их движение были плавны, но грозны, иногда даже казалось, что не ветер заставляет их качаться, а напротив, эти гигантские опахала заставляют ветер дуть, пронизывая, кажется, насквозь двойную каменую кладку и задувая площадку башни.

Площадка была круглой, пол из старых, но ровных – одна к одной – плит. Залитая тусклым светом трех Герханских лун, она выглядела как посадочная площадка, с которой только что стартовал небольшой фрегат. И ветер – всего лишь отзвуки его испепеляющего дыхания, а качающиеся кроны – разлетающиеся клубы пыли.

– Здесь холодно в последнее время, – сказал Элейни, – Осень на Герхане год от года все более холодная.

Он стоял на самом краю, примостившись к зубцу и выставив ногу в бойницу. Он выглядел старше, черты лица проступили жестче, четче, взгляд тоже был другой. Эти глаза принадлежали Элейни, но в последний раз, когда я видел их, они не выглядели так, как сейчас – двумя проточенными ветром в каменой стене щелками. А внутри этих щелок они по-прежнему были зеленые. Как спокойное море в теплый весенний день.

– Здесь никогда не было тепло, – пожаловался я, ежась, – Поэтому я всегда улетал отсюда, переждав лето.

Нет, в последний раз они не были зелеными. Они были большими, ужасно большими, и не зелеными, а какими-то блекло-синими, как тающий весной снег, такиими же тусклыми и застывшими. И в них больше не было выражения.

Но сейчас их взгляд был иной.

– Замок тоже тебе никогда не нравился, так ведь?

– Ты же знаешь, я всегда не любил эти каменные склепы с тухлой родовой паутиной по стенам.

– Линус ван-Ворт… Ты всегда любил море.

– Да.

– Свобода? Хаос?

– Жизнь. Переливы, меняющиеся цвета, бесконечность направлений. Шторма, течения, подводные рифы.

– И смерть, если вода попадает в легкие.

– Всегда есть вероятость того, что воздуха не хватит до поверхности.

– Наверно, за это ты тоже его любишь. Риск. Ты всегда любил рисковать. Сколько я тебя помнил… Сейчас тоже, да? Ты ведь не смог долго оставаться в стороне. Тень не для тебя, верно?

– Это зависит не от меня, – сказал я и почувствовал, как слаб собственный голос. Затихающий порыв ветра.

– Конечно. Во всем виноват варвар, правда?

– Он не виноват.

– Линус…

Он подошел. Я не видел его шагов, просто он оказался передо мной. Так бывает во сне. И я еще отчетливей увидел его лицо. Прекрасное, даже у самых совершенных статуй не бывает такого, сочетание несочетаемого – дерзость, покорность, отвага, скромность, решительность… Глаза – бездонные провалы непонятного цвета, но в них, где-то во втором слое, или в десятом или в сотом, светится что-то. Знакомое и в то же время пугающее. Завораживающее, как свечение шаровой молнии. Далекое, но понятное. Очень опасное и невыразимо прекрасное.

Волосы у Элейни были золотистого, привычного для Герхана, цвета, но теперь они выглядели жесткими и ветер даже не шевелил их. А по правой стороне шеи, из-под уха, текла тонкая струйка крови. Ей неоткуда было взяться,

Элейни застрелился из логгера, но я видел эти потеки и знал, что если прикоснусь, на пальцах останется жирный багровый мазок – как тогда, когда я запачкал руки в вине.

И мне стало страшно, потому что я понял – продирающий холод не от ветра. От Элейни. А он улыбнулся мне – как обычно, у глаз пояаились тонкие стрелочки-морщинки. Он понимал. И приблизился еще, так что его волосы почти коснулись моего подбородка.

– Он заставил тебя, да? Он был слишком беззащитен, а ты слишком устал. У тебя не было выбора.

Правду, Линус. Пусть она сожжет твою глотку, но дай ей выход наружу. Не заставлей ее испепелить тебя изнутри.

– Нет, Элейни. Выбор у меня был. Я люблю его.

– Он сбил тебя с пути. А я ждал… Ждал тебя, мой Линус. Но ты долго не шел.

Голос стал холодным, слова превратились в крохотные зазубренные льдинки.

– Перестань! – я попытался вызвать в себе гнев, взорваться, вспыхнуть, хоть на секунду растопить это адское ледяное наваждение, – Не говори о нем так! Я… я люблю его, да. Зачем все это?

– Зачем?.. – он задумчиво почесал переносицу, – Ты всегда любил задавать сложные вопросы.

– Хватит. Я пойду с ним до конца.

– Так же, как обещал со мной?

Ледяное лезвие впилось в живот, прокрутилось, нанизывая внутренности, хлынуло в кровь, отчего кровь тут же заледенела, стала густой и прозрачной.

Но я даже не отступил. Во сне такое бывает. Боль я чувствовал где-то в другом слое сна, в этом же я смотрел в глаза давно мертвому человеку.

– Я не смог пойти за тобой, Элейни. Ты знаешь это.

– Ты испугался?

– Я понял, что не смогу этого сделать. Это был не мой путь. Элейни, ты же знаешь, что между нами было. Я не мог.

– Ты не смог умереть бессмысленно. Ты поэт, но ты всегда был рационален, любимый.

Последнее слово ужалило, клюнуло расплавленным металлом в лоб. Я качнулся. А он подошел еще ближе. Я узнал запах его духов, хотя еще минуту назад этого запаха не было. В голове кружилось, но я отчетливо видел, как он осторожно и внимательно заглядывает мне в лицо. Если не присматриваться, можно было даже не заметить этого потека на шее…

– Я остался. Это мой выбор, – я выпрямился и посмотрел ему в глаза, – Я перед тобой, Элейни. Я сделал выбор.

Хватит.

– Ты лгал мне.

– Да.

– Ты позволил мне уйти. А сам остался.

– Да.

– Ты изменил мне. С варваром.

– Уже ничего не исправить.

– Еще можно.

Он взял меня за руку и ладонь у него вдруг оказалась теплой. Не холодной. Не твердой. Простая теплая человеческая ладонь, мягкая и приятная. Я узнал это прикосновение, хотя оно относилось к другой жизни, к той, которая мне уже не принадлежала. И мне почему-то стало вдруг легко, я смог вздохнуть полной грудью. Исчезло ледяное острие, растаяла кровь в жилах. Я снова видел ясно и четко.

Элейни смотрел мне в глаза и улыбался. Я помнил его лицо, прекрасное, незабываемое, я помнил эти кудри, очертания этого носа, эти брови были мне более знакомы, чем собственные… Я поднял руку и коснулся его лица.

Элейни даже не вздрогнул.

– Пошли, Линус.

Мы подошли к краю башни. Я успел подумать, как же забираться на зубец, ведь во сне движения такие неловкие и скованные… Но зубцы исчезли сами, даже не растворились, просто они перестали существовать в этом, ограниченном площадкой, мире. Мы подошли к краю и заглянули за него. Там было темно и покачивались шапки деревьев, с высоты похожие на большие пушистые шары, из которых то тут, то там выпирали куски проволочных каркасов. И я понял, чего мне хотелось все это время. Оттолкнуться от последнего материалнього предмета в этом мире, отбросить от себя все, чего можно коснуться. Отдать себя ветру. Оторваться. Нырнуть. Это было так неожиданно и так просто, что я едва не засмеялся. А ветер уже не был холодным. Он подбадривал меня, поддерживал и в то же время мягко давил в спину. Мне оставалось только оторвать ногу и сделать последний шаг.

Я чувствовал, как нужен этот шаг, как сами камни старой площадки отталкивают ногу, как звенит напряженный воздух, как… Элейни улыбался мне и я понял, что единственное, что мне надо для того чтобы быть полностью, окончательно и вечно счастливым – это видеть эту улыбку до тех пор, пока не закончится падение.

Котенок был бледной тенью и, теперь я видел это так отчетливо, что даже колючие мурашки бежали по пальцам, он с самого начала не был нужен. Я просто схватился за него, как утопающий хватается за качающуюся на волнах доску. Он знает, что утонет, у этой планеты нет берега, его ждет дно, но он боится и пальцы все сильнее сжимаются на дереве.

Все было просто с самого начала. Мне всего лишь стоило довериться себе.

Площадка становилась все меньше – мы с Элейни, взявшись за руки, стали наклоняться над пропастью. Ветер бил в лицо и сильнее всего в жизни мне хотелось хватать ртом этот прохладный сладкий ветер. И чувствовать тепло в руке. Видеть отсвет золотых волос.

Пусть забудется несчастный малыш, одиноко сидящий на вершине маяка, глядящий не отрываясь в море, прости меня Космос, пусть он забудется, как детский сон, пусть обретет свободу и плывет… Туда, где нет Линуса ван-Ворта, где всегда тепло и где есть море – ласковое, с пенистыми мантиями ленивых волн, с дерзким шелестом приливов, с красноватыми ракушками на дне и клубками похожих на пряжу водорослей. Где ночи мягки и душны, но их дыхание приносит свежесть, где рассвет пахнет небом и солнцем, а закаты пылают как огромные пожары за горизонтом. Где море поздней весной горит и светится колдовским зеленым огнем, в который можно упасть…

Что-то стальное и узкое пробило навылет сердце. Пригвоздило к камню. Нога, уже поднявшаяся, замерла. И я увидел в глазах Элейни досаду.

Я обещал Котенку. Обещал, что покажу, как светится море.

– Я остаюсь.

Элейни посмотрел на меня и я увидел, как в его зрачках загораются маленькие, пока еще черные, огоньки.

– Линус, мы должны.

– Я остаюсь, – повторил я и вырвал свою руку. Его ногти царапнули по коже, оставив четыре ледяных, как космический лед, дорожки. Было поздно – я отошел от края площадки.

Деревья под нами заволновались, закачаличь, ветер, которого я уже не ощущал, гнул их едва ли не до самой земли и их скрип, скрип сухого крепкого дерева в сочетании с шелестом листвы, звучал как причудливая и неприятная музыка, с намеком на ритм, но вызывающая дрожь.

– Линус.

Он шагнул ко мне. Остановился. И его глаза уже не были глазами Элейни. Они превратились в то, чему я не мог дать названия. Но я не мог отвести и взгляда. Сон заморозил меня, сковал, сделал воздух вокруг сухим и плотным, таким, что я не мог даше пошевелить рукой. И еще в нем появился запах, предвестие чего-то страшного и тяжелого.

– Линус.

– Элейни, посмотри мне в глаза. Я не пойду с тобой. У меня теперь другой путь. И я ничего не смогу с этим поделать.

Его лицо исказилось от злости, потемнело.

– Ты предал меня… – прошептал он тихо, будто еще сомневаясь.

И шагнул в мою сторону.

Но за моей спиной послышался звук вроде хлопанья огромных крыльев. Я обернулся. И увидел человека.

Он был немолод, но крепок, одет почему-то в парадную форму Геханского флота, с алым шнурком, пересекающим грудь наискосок. Статный, выточенный из камня и такой же, как камень, грузный, уставший, осыпающийся. Его лицо я видел тысячу раз. Оно тоже осыпалось как старинный барельеф, но я узнал его, также безошибочно, как узнавал в зеркале собственное лицо. Хотя это было одно и то же. Его кожа была покрыта морщинами, тяжелыми, глубокими, напоминающими трещины на поверхности пустынной холодной планеты, а взгляд пустой и уверенный.

И мертвый. Седина в длинных волосах, гордый и породистый излом носа, благородные линии острых скул, подбородок…

Это была моя статуя, слепленная по моему же образу и подобию, слишком страшная чтобы подойти к ней и слишком живая.

– Иди, – сказал он громко, – Тебя ждут. Ты обещал не оставлять его одного.

– Он мой, – твердо возразил Элейни, – Он уже обещал мне. Ему придется идти за мной.

– Дорога, по которой он шел с тобой, не привела его к тебе. У него теперь новый путь.

– Он мой!

– Нет. Он уже даже не принадлежит сам себе. И у тебя не хватит сил тягаться с тем, кто показал ему новый путь.

Элейни застонал, как от боли, я сжался, чувствуя отчаянное желание обнять его, впитать его боль, его страдание, снова почувствовать его тепло… Но я понял – если коснусь его, мертвенный холод уже не отпустит меня. До тех пор, пока не разобьется ставшее хрупким ледяное сердце. Это был не мой путь.

Линус-Два повернулся ко мне.

– Уходи. Ты больше не увидишь меня.

– От тебя не убежишь, старый зануда. Ты еще навестишь меня.

Он усмехнулся. Так, как мог бы усмехнуться древний ледник или вековой дуб.

– Нет. У меня тоже другой путь, друг Линус.

И прежде чем я успел понять, что это значит, он коричневой молнией метнулся к Элейни. Я услышал только тонкий вскрик. Прежде чем две фигуры, слившись в одно целое, беззвучно перевалились за край площадки.

Я стоял один. И деревья больше не качались, они замерли неподвижными часовыми, стражами леса, где уже никогда не пройдет человек. Леса, в котором осыпается от старости чей-то грозный родовой замок с гербом на воротах.

Но к нему уже никто и никогда не пройдет.

А потом меня завертело в огромно водовороте, поднимая к нему, затормошило, закрутило, воздух стал мягче и свежее, а тело начало чувствовать что-то знакомое, привычное, но то, чего не было до этого. А потом меня вдавило в небо и вышвырнуло куда-то еще выше, где мир оказался полон совсем другими звуками и был другим на ощупь.

– Что? – пробормотал я, пытаясь сохранить во рту сладковатый привкус сна, – Да?..

Что-то теплое завозилось рядом, приникло к боку.

– Линус, корабль.

– Что… Какое… Корабль?

Сон сорвало, разметало остатки, как ветер рвет и срывает паутину с куста, в глаза хлынуло яркое солнце, его золотистые прожилки уже дрожали в воздухе. Надо же, сколько проспал… А зуммер не сработал.

– Наверно, он уже давно появился, – виновато сказал Котенок, – Я только что увидел. Смотри, вот здесь.

Я поднялся на ватных ногах, едва не зацепив терминал, приник к экрану. В глазах все еще рябило, но я сразу нашел небольшой серебристый огнек, плывущий по серому полю.

Они успели?

На лбу выступил пот, пальцы в миг закостенели, стали чужими. Я коснулся ими клавиатуры терминала и серебристая точка обросла бахромой цифр и символов, приблизилась. Теперь это уже была не точка, а вытянутый эллипс, имеющий сходные с веретеном очертания. Просто неподвижная отметина на плоскости экрана – такая же могла бы образоваться, если бы я по рассеянности разлил на матовую поверхность немного серебристой краски. Котенок напряженно глядел на нее и беззвучно шевелил губами.

– Не они, – сказал я со спокойствием, от которого, будто замороженное, онемело нёбо, – Это не герханский корабль.

Котенок не удивился. Должно быть, он сам уже это понял.

– Точно?

– Да, точно. Не отвечает на стандартный сигнал.

– Они не успели.

– Самое интересное… – я зацепил отметину ногтем. Наверно, в подсознании на мгновенье появилась мысль – стереть ее, счистить с экрана, – что он не отвечает и на стандартный имперский сигнал. Не знаю, что это за корабль, мне отчего-то кажется, что не к добру он здесь появился.

Котенок тенью замер за моей спиной. И мне показалось, что он напуган.

– Ты можешь его показать?

– Он еще довольно далеко, врядли что-то можно будет разглядеть. Сейчас попробую.

Я набрал несколько команд, терминал послушно загудел. Через две минуты он выдал изображение – крошечное существо, копошащееся на экране, маленькое и тусклое, как капля потемневшего от времени серебра. Качество было плохое, это был предел для устаревшей аппаратуры спутника, лишь прищурив глаза я смог разобрать смутные очертания корпуса. Корабль был узкий и длинный, в нем было что-то от брошенной невидимой рукой прямо сквозь ткань Космоса рапиры, но рапиры огромной и красивой. Все остальное было смазано так, что сколько я ни щурился, почти ничего не рассмотрел кроме небольшой обтекаемой рубки и острого носа. Непривычные обводы, совсем не похожие на герханский стиль и уж конечно в нем не было ничего от неуклюжих имперских коробок.

Значит…

– Десантный крейсер второго класса, – сказал Котенок, – Тип «Арьян-доу».

Я не сразу повернулся.

Я должен был знать это с самого начала.

Скай-капитан Линус ван-Ворт, вы всегда были идиотом. Слишком погруженным в себя чтобы замечать простые вещи. Слишком упрямым. И вы слишком долго прощали себе веру в то, чего не бывает.

Не было больше изумрудов, я видел простые человеческие зеленые глаза. Яркие, но обычные. Они смотрели на меня испуганно и этот испуг был как талая вода, еще недавно выглядевшая льдом. Такая вода бывает в проталинах, когда море ранней весной начинает избавляться от ледяного панциря. И мне захотелось чтоб он ничего не говорил.

Космос, не дай ему ничего сказать. Но я видел его губы и я видел его глаза. Он должен был сказать, а я должен был услышать.

– Это кайхиттены, Линус.

– Да?

– Это их крейсер. Наш.

– Котенок.

Он сделал движение, как будто хотел прижаться ко мне, но не подошел. Стоял передо мной – маленький, сжавшийся. Смотрел в пол и тяжело дышал. А я удивлялся собственному спокойствию, хотя и чувствовал, как зарождается внутри, где-то там внизу, где вечно чернеют непроглядные волны, неподвластные взгляду, напряжение, дрожащая уже буря, вихрь. И в это черное море погружался я сам. Оно заливало меня, мешая дышать, обволакивая, останавливая сердце.

И было еще что-то, что подсказывало – на этот раз я не вынырну.

Котенок все понимал. Он начал всхлипывать, стиснул кулаки.

– Линус!

– Да, малыш. Я тут.

– Они пришли за мной.

– Я знаю. Что-то еще? – ледяной голос ван-Ворта. Такой же холодный, как руины заброшенного замка. И он уже не обжигает мне губы.

– Я не хотел…

– Это неважно. Ты передал им координаты?

Он всхлипнул.

– Ты дал им координаты?

– Да.

– Когда это было? Отвечай.

– Давно… Линус…

– Нет, – я чувствовал, как мои слова падают на него, эти грязно-серые ледяные пласты, острые как бритва и тяжелые, как валуны. И я не мог остановиться. Черное море внутри меня закипало, в нем закручивался шторм и я уже видел, как поднимаются вверх волны, больше похожие на зубы исполинского черного дракона, – Не Линус.

Скай-капитан ван-Ворт.

– Линус! – слезы на его щеках. Крик, от которого вот-вот лопнут сосуды.

– Замолчи.

– Пожалуйста. Линус… Я не думал, что…

Он все же попытался прижаться ко мне. Я не отступил, остался на своем месте. Котенок прикоснулся к мертвому холодному телу ван-Ворта и, точно обожженный холодом, отступил, с ужасом глядя то на меня, то на свои руки.

– Когда ты впервые вышел на связь?

– Я…

– Когда?

– На второй день.

– Когда я напился?

– Ты забыл закрыть сейф. Там были основные ключи для терминала.

– Но ты мог взломать и так, верно?

– Я боялся. У меня не получилось тогда. И я плохо знал имперский.

– Но я помог тебе, так? – я позволил себе усмешку, – И ты смог послать сигнал. Корабль был неподалеку, я думаю. Сигнал шел недолго… Почему он сразу не подошел после того, как я уничтожил ваш фрегат? Боялся логгера? Опасался сам попасть в прицел?

– Да.

– И в самом деле, если рядом болтается орбитальный логгер, нет нужды рисковать крейсером, пускать его вслепую. Его можно положить в дрейф и ждать, когда нужный человек изнутри сделает всю работу. Отошлет координаты или даже больше, уничтожит угрозу чужими руками.

– Я не хотел! – закричал Котенок. Его лицо исказилось, как от боли, – Я не знал! Клянусь тебе, я не думал…

– Это я не думал. Я был полным идиотом. Как всегда, в общем, глупо надеяться, что несколько лет одиночества прибавят ума.

– Линус!

Он отшатнулся, наткнувшись на мой взгляд.

– Не надо. Все.

– Я не знал, что они прибудут так рано! Я думал, мы успеем…

– Успеем… – отозвался я тихо, – Все в порядке, они успели. Вот терминал, пользоваться им ты, кажется, умеешь. Можешь сообщать, что операция прошла успешно. Нет, ты действительно очень хорошо справился. Ты сумел обвести вокруг пальца даже герханца, а ведь мы считаемся самыми двуличными и хитрыми ублюдками в Империи!

Хорошая работа. Это не сарказм, малыш, я действительно восхищен. И как красиво… Даже элегантно. Вы все про меня знали, да? Не надо лжи. У нее дурной вкус, когда жизни осталось не так уж много.

Он посмотрел на лежащее неподалеку ружье. Один взгляд – быстрый как бросок змеи. Я медленно взял ружье, упер стволом в пол, облакотившись о приклад.

– Нет, я не убью тебя.

Облегчение?.. Кажется, я перестал понимать его глаза. Нет – поправил я себя – я перестал лгать себе, что их понимаю. Космос, как же умеют гипнотизировать людей драгоценные камни. Алмазы, топазы, изумруды… Как замечательно их блеск ложится на сетчатку, усыпляя мозг, перестраивая его под себя, изменяя так чтобы он думал только об этом волшебном предательском блеске.

– Не потому, что ты думаешь. Убивать тебя уже бесполезно, это будет банальная месть, пустая жертва, порожденная отчаяньем. Я не хочу этого. Ты вернешься к своим и получишь заслуженную награду. Надеюсь, твое задание будет подходящим образом оценено?

Котенок обессиленно сел на лежанку. И даже поза, которую он принял, была мне незнакома. Это был не тот

Котенок, который ластился ко мне по утрам и пытался забраться на колени и не тот, что любил смотреть на море, хотя его и боялся. Здесь не было вообще ничего от того человека, что я знал. И самое страшное было понимать – это не он сбросил маску, это я наконец открыл глаза. Говорят, лучше поздно, чем никогда… Наверно, бывают и такие случаи, когда уже действительно поздно.

– Я умер, – он не добавил «Линус», но этот звук помрещился мне, как шепот с того света, – Меня приговорили к смерти четыре месяца назад. У нас нет апелляций и помилований, приговор к смерти – это смерть. Значит, меня убили еще тогда.

– Четыре месяца… – я напряг память. Но она была уже глубоко, под толщей черной воды.

– Стычка при Хайконе. Я был вторым пилотом на легком перехватчике. Это была война… – его глаза засветились, но не зеленым, скорее в них на секунду появился алый оттенок, как отблеск близкого взрыва. Голос стал еще тяжелее и медленнее, – И я проиграл свою войну. Первый пилот погиб, а я испугался. Развернул перехватчик и вернулся. Тех, кто остался там, уничтожили, там были имперцы, несколько ракетных крейсеров… Там осталась только металлическая пыль, которая будет вечно плыть в Космосе. Пыль из кораблей и людей, которых я предал.

Я молчал. Даже если бы я и хотел что-то сейчас сказать, я никогда не знал нужных слов. И я чувствовал, что мой голос не будет соответствовать моменту, добавит диссонанс в эту последнюю из всех слышимых мной мелодий.

– Я был приговорен к смерти за бегство. Но наших сил в этом районе становилось все меньше. Пять месяцев назад имперцы замкнули окружение в секторе восемь-двадцать два-пять. Остатки нашей группы оказались отрезаны.

От дома. От жизни. Мне предложили очистить свой клан от позора перед смертью.

– Послужить в последний раз на благо кайхиттенам? – спросил я язвительно.

– Да. Мы нашли путь отхода. Единственное слабое место, где еще оставалась возможность пробиться. Переферия, край Галактики. Никто не ожидал, что мы попытаемся пройти сквозь нее. Слишком далеко от всех обитаемых миров, слишком рискованно. Мы долго убегали от имперской флотилии, но вырваться мы не могли. У нас было время, пока нас снова найдут, не больше пятидесяти дней. Космос большой, но бесконечно в нем прятаться нельзя. Это был хороший план.

– Если бы еще до этого кто-то не додумался повесить рядом, просто так, на всякий случай, станцию наблюдения и перехвата, так? И если бы на этой станции не оказался бы тихо спивающийся герханец, которому уже плевать было на все.

– Да.

– И вы не рискнули идти на логгер. В моем представлении кайхитенны были отважней.

– Там семнадцать кораблей… Почти все повреждены, многие с трудом управляются. Чтоб их уничтожить хватит даже орбитального логгера средней дальности. Станция была на нашем пути. Мы не могли рисковать.

– И вы не стали. Но вы знали, что здесь сижу я. И вы нашли другой путь, уже без риска…

– Мы не знали, что именно ты. По расшифрованным кускам перехваченных сигналов мы знали, что тут лишь один человек и он герханец. Поэтому выбрали меня.

– Посчитали, что на тебя герханец клюнет наверняка, правильно… У них хороший вкус, знаешь. В таком деле ведь самое главное – подобрать правильную наживку. А потом рыбка сама клюнет. Здесь много рыбы, малыш, я давно научился разбираться во всех рыбацких тонкостях. А из тебя действительно получилась замечательная наживка. Самая лучшая. Такая, которую я клюнул и уже не смог выпустить. На это и был рассчет. Отлично. Чего я не понимаю – зачем надо было устраивать… – я почувствовал острый тошнотворный спазм, осекся, но закончил, – это. Зачем такая сложная афера? Соблазнение, игра на чувствах, вся эта имитация?.. К чему? Ты не был уверен, что сможешь отключить логгер? Думаю, ты легко с этим справился бы, раз уж за несколько часов снял блокировку терминала. Зачем была эта игра? Ведь ты мог тихо свернуть мне шею и мы оба получили бы от этого удовольствие. Тихо и незаметно, во сне… Раз – и все! Впрочем, понимаю. Пока я был жив, твое задание продолжалось, а ты тоже хотел жить. Конечно же. Ты просто оттягивал висящий над тобой приговор, правда?

Это естственно. Извини, я не подумал об этом сразу.

– Я… я…

– Ты поступил совершено правильно. Жаль, конечно, что это не спасет твоей жизни, но ты выиграл почти целый месяц. Для приговоренного человека это большое сокровище.

– Я не хотел посылать сигнал! Но я думал, что имперцы будут тут раньше всех… Пожалуйста…

– Решил, раз уж тебе все равно конец, перед смертью все-таки отправить сигнал своим? Весьма смелый поступок. А если бы герханский корабль пришел первым?

Он сник.

– Я бы послал его в последнюю минуту. Я улетел бы с тобой.

– Хватит. Давай не будем затягивать эндшпиль, он и так оказался длинней, чем требуется. Но концовка все равно хороша. Сколько терпения, сколько дерзости… Вы полагали, что герханец не устоит и оказались правы. Что еще надо старому пьянчуге с аристократическими корнями, если не возможность хоть раз в жизни обмануть самого себя, поверить в очередную, им же самим сочиненную сказку. Вы дали мне эту сказку. И я не в обиде. Она была действительно хороша. Так идеально точно подогнать… Миллиметр в миллиметр. Вы дали мне то, чего я хотел, дали вдохнуть сладкого дурмана, а я совсем не был против. Четкая, красивая работа.

Терминал издал нетерпеливый гудок. Корабль стал гораздо ближе, он явно шел на предельном ускорении, не заботясь о мягкой посадке и зря сожженном топливе. Компьютер, всегда спокойный, точный и уверенный, сообщал – оставалось сорок минут.

Сорок минут жизни. Как некоторое количество кубических литров газа, которые надо вдохнуть чтобы умереть.

Или кубических миллиметров яда, которые надо ввести в вену чтобы закончить ставший давно бессмысленным спектакль. Но мне не надо было ничего вдыхать и колоть вены, мне оставалось только смотреть и ждать. Сорок минут жизни. Довольна солидная доза, если подумать.

– Я не должен был… я… – он застонал, впился пальцами в волосы, – Я не… Мне надо было просто убить тебя, а… Я не из-за этого поцеловал тебя тогда.

– Если просто убить – тогда не было бы смысла посылать ко мне симпатичного подростка вроде тебя, сгодился бы любой. За столько времени усыпить мою бдительность мог бы каждый. Чтобы потом аккуратно свернуть шею или всадить нож.

– Мы… Они не были уверены, что ты не убьешь пленника сразу. Герханцы не любят кайхиттенов!

– Герханцы не любят ложь и предательство. Этот корабль, он ведь был пуст, да? Там никого не было кроме тебя?

– Он был на автоуправлении.

– И взорвался за пару секунд до того, как я уничтожил его, успев перед этим выпустить тщательно настроенную капсулу. Которая была запрограммирована на аварийную траекторию с предельными перегрузками. Так чтоб все выглядело как везение, но ты при этом остался бы жив.

– Все было так, – сказал он. Кажется, сил у него оставалось ровно столько чтоб не упасть, даже сидел он с трудом. Тело было безжизненным, как будто из него капля за каплей вытекли все силы, осталась только сухая мумия, – Посадка была не случайной.

– Я всегда соображал слишком поздно. А что если бы я уничтожил тебя вместе с капсулой еще до приземления?

– Я бы умер.

– Ты рисковал. Отважно с твоей стороны.

– Замолчи! – закричал он, вскакивая, – Не надо! Ли…

Он упал на пол, перекатился на бок и зарыдал. Тихо, тонко, как может скулить поранивший лапу щенок, как-то безнадежно, тоскливо. Так, как не должен плакать человек.

Я стоял над ним и не делал попытки подойти.

Когда сказка дочитана, надо уметь переворачивать последнюю страницу. Линус-Два, где ты, старый желчный циник? Что бы ты сказал на этот счет? У тебя всегда было в запасе то, что надо. Отрезвляющая порция яда.

А иногда бывают ситуации, когда до смерти хочется именно яда, потому что в глотке уже приторно и мутит от вина.

Котенок… Не беззащитный ребенок, который увидел во мне что-то, к чему осмелился потянуться, невзирая на страх. Расчетливый диверсант, знающий, какую струну надо тронуть и в какой момент. Хищник. Они все-таки добрались до тебя, друг Линус, да?.. Тогда проглатывай скорее свою порцию яда. Сколько осталось? Полчаса?

Не мало. Ты успеешь еще выпить немного вина, выкурить две или три сигареты. У тебя даже будет время сходить за патронами и спуститься на второй ярус чтобы занять удобную позицию. Они врядли будут с тобой драться, они, как и ты, слишком хорошо знают, кто такие герханцы. Уничтожат при посадке, мимоходом. Все равно приятней будет провести последние минуты у окна, глядя в небо, чем сидеть здесь. Стрелять в себя не буду – к черту. Это была бы жалкая и пошлая смерть.

Жаль, что все закончилось так, но сожаление это не острое, а давящее, щемящее, оно пахнет осенними листьями и стылой водой.

Котенок все плакал, уткнувшись лицом в пол, поджав ноги к животу. Точно пытался свернуться клубком. Я безразлично смотрел на него и думал, когда же это все наконец закончится.

Терминал тревожно загудел, издал резкий неприятный звук. На экране пестрыми мотыльками заметались сообщения, так быстро сменяющие друг друга, что едва можно было прочитать текст, вспухли уродливыми багровыми рубцами извилистые линии на графиках.

– Спутника больше нет, – сказал я, не думая о том, кому адресованы эти слова, – Теперь этот сектор Космоса защищает только один маяк с одним герханцем на борту.

– Они спустятся, – прошептал Котенок, – Теперь они не боятся. И убьют нас обоих.

– Сколько там человек?

– Много. Не знаю.

– Утешайся тем, что ты умрешь героем. Черт, может быть я и сам умру героем. Империи никогда не нужна была шумиха с герханцами, скорее всего по новостным каналам пройдет сообщение, что граф ван-Ворт пал смертью храбрых в битве с варварами, до последнего защищая оплот Империи на безжизненной планете.

– Я попрошу… – Котенок вскочил на колени, глаза опять загорелись, но это был мертвый черный огонь, -

Я приговорен, но они могут не убивать тебя. Ты офицер и граф, ты сможешь быть военнопленным, ты…

Я посмотрел на него, но этот взгляд оказался действенне плевка в лицо. Котенок сжался и снова застонал.

– Линус, пожалуйста.

– Убирайся, – ровно и очень спокойно сказал я, приподнимая ружье, – Ты безразличен мне, но я не хочу последние минуты жизни видеть тебя. Ты всего лишь космический мусор, который оказался на моем пути и это было чертовски неудачное для меня время. Я не буду тратить на тебя пулю, просто убирайся. Можешь утопиться, ты знаешь, где здесь можно это сделать, можешь бежать к своим, можешь прятаться. Мне все равно. Тебя больше нет… во мне, – я ткнул пальцем в сердце и на секунду мне самому показалось, что в сердце вонзилась зазубреная ледяная заноза, словно вместо пальца у меня появился длинный стальной стилет.