Текст книги "Иногда оно светится (СИ)"

Автор книги: Алиса Акай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

С трудом поднявшись на полсогнутых ногах, я запрокинул голову. Новые звезды вспыхивали все реже и реже, лишь изредка удавалось заметить призрачный алый сполох. Там, в сотнях тысяч километров Второй Корпус мстил за нас, круша все на своем пути. Бронированный кулак Империи, в нем было много герханцев, для него это была не битва, а хорошо просчитанная методичная бойня. Неуклюжие, похожие вблизи на растолстевших карасей, корабли противника не имели ни малейшего шанса. Потом, гораздо позже, я узнал, что наш корабль был единственной потерей Империи в той стычке.

А потом на фоне ночного неба я увидел три невысоких силуэта.

– Кто? – окликнули меня лязгающим неприятным голосом, – Стреляю!

– Свои, – сказал я как мог громко, – Капрал Линус ван-Ворт, Вторая Бригада. Тяжелый перехватчик

«Веста»… Бывший…

Они приблизились. Их действительно было трое, на них была форма имперских пехотинцев, грязная и немного лоснящаяся на коленях. В руке у одного загорелся фонарик, сильный узкий луч выхватил из темноты и меня и кусок дымящего бота, впечатавшегося в землю.

– Этот что ли падал? – спросил один из них у другого.

– Наверно, – ответил тот. Кажется, он и окликал меня, – Вызывай штаб, говори – нашли летуна. Что, долетался, голубь?

– Нас… сбили… Проводите меня в штаб. Моя рация сломана, я обязан доложить командиру.

– Прыткий, – процедил он, – Герханец?

– Да. Штаб…

– Штаб ему… Лук, посвети-ка на ему на лицо, – свет плеснул в глаза, ослепил. Люди вновь превратились в далекие смутные тени, – Смотри-ка, смазливенький. И че тебя сюда потянуло-то, мелочь?

– Я – капрал Военно-Космических Сил Империи, – отчеканил я. Голос ломался и крошился, как перекаленный металл, – Отведите меня в штаб. Мне надо…

– Штаб ему… – пробурчал другой, – Пускают детей на бойню, а потом… Тебя тут часиков пять назад не было, герханец, ты бы свои штанишки-то перепачкал бы.

– Что думаешь, Грим? – один из пехотинцев толкнул локтем другого, – Вести его? Нет?

– Я думаю, – отозвался тот. На лбу действительно появилось несколько морщин.

Все трое были молоды, лет на пять старше меня, черт лица я, ослепленный, разобрать не мог. Запомнилось только, что лица эти были гладкие, выбритые, у одного – небольшой шрам повыше левого глаза. Один из них, наверно тот самый Лук, стал возиться с радиостанцией. Она хрипела, ревела разными голосами, которые казались колючими из-за треска помех.

– Я так думаю… – тот, что был за старшего, облизнул губы, я услышал шелестящий влажный звук, – Я так думаю, что не надо ему в штаб. А, ребята?

В животе закопошилось что-то холодное, но пока неясных очертаний. И я вдруг подумал, что было бы неплохо…

Кобура была пуста. Вместо логгера мои непослушные пальцы уткнулись в гладкий пластик. Наверно, вылетел еще при посадке. Я стоял на свету и мой жест не остался незамеченным.

– А ну! – тот, что стоял левее всего, приподнял тяжелую пехотную винтовку, направил ее на меня, – Ты чего хватаешься? Чего хватаешься, говорю?

У него был голос человека, которому страшно, но который пытается собственным криком забить этот страх внутрь.

– Грим… Ты это… Думаешь, стоит? – неуверенно спросил тот, что окликал меня первым, обладатель лязгающего голоса, – Давай, действительно, отведем… Вдруг узнают?

– Не узнают, – отрезал тот, – Красивый, паскуда, – голос у него вдруг сделался скользким, маслянистым, вкрадчивым, – Да ладно, думаешь, не знаю я, что у вас там на Герхане? Там же у вас все… Вам же это в удовольствие, верно?

– Точно, – подтвердил Лук, не отводя ствола, – Всем известно. Жопа у них – самое первое дело.

Я хотел что-то сказать, но воздух замерз в горле, наружу вырвался только хрип.

– Давай сюда. Давай-давай. Мы быстро, да, ребят?.. Что тебе… Жалко что ли? Проведешь весело время с настоящими солдатами, жаловаться не будешь, обещаю.

– Ребята… – третий, имени которого я так никогда и не узнал, мялся на месте, – А тело? Тело куда? В штабе же засекли посадку. Проверка будет. Если герханец – могут чесать всех без рабора.

– Это тоже верно, – согласился тот, что был с оружием, – Проверка может быть.

– Брикет аммонсипала в задницу – и привет, Герхан! Какие там следы, к чертям… В десяти километрах линия фронта, кто будет разбираться? А? – собственная идея показалась ему хорошей, голос стал громче и веселее, – Давай, не жмись. Но я первый.

– Не подходить, мразь, – выдавил я, делая шаг назад, – Убью.

– Ишь как жмется… Не нравимся мы ему что ли?

– Стоять! – рявкнул Лук, наливаясь злобой, ненавистью, – Стоять, сука! Только попробуй… Железом нафарширую!

Страха не было, только мерзко и тоскливо зацарапало изнутри. Так, что захотелось своими же руками свернуть себе шею.

– Не бойсь! – тот, что стоял посередине, подходя ко мне, – Сейчас обоссется еще… Снимай одежду, слышишь!

– Не привычен он к солдасткой ласке, – хохотнули за его спиной, – Они ж все князья да графья, куда им…

Давай, только быстрее, а? У нас времени в обрез. И не перестарайся, а то вдруг после тебя совсем помрет.

– После меня не помрет, – уверенно отозвался тот. На его лице расползалась улыбка, в глазах же наоборот, стояла ледяная жуткая злость, – Раздевайся, кому говорю! Раз-раз и все. Жопа княжеская… Сейчас я покажу…

Единственное, о чем я думал тогда – почему же он так меня ненавидит. А он ненавидел меня, настолько, что делалось действительно страшно. Я стоял, смотрел на его маленький шрам над глазом, выглядевший вблизи как хвостик от вишни, выгнутый дугой и покрасневший, и все еще чувствовал запах горелой резины.

Он подошел ко мне вплотную, вдруг сильным резким ударом хлестнул меня тяжелой рукавицей по лицу. Из носа брызнуло горячим и влажным, во рту опять появился сладко-соленый слизкий привкус крови.

– Давай, сука… – он схватил меня за плечо и одним привычным движением расстегнул фиксирующие застежки на груди и животе. Тяжелый комбинезон упал, обнажив побагровевшую от ушибов кожу, непривычно бледную в безжалостном свете фонаря, – А нормально, да?..

– Сгодится. Не девчонка, конечно, но и то неплохо. Смотри, какая задница.

– Кого солдат догонит, тот и дечонка, – засмеялся тот, с винтовкой, – Грим, шевелись. Не до рассвета же стоять.

– Иди сюда, малыш… – он крепко схватил меня за предплечья, повернул к себе спиной. Руки были как каменые, только теплые. Я хорошо чувствовал это тепло сквозь ткань пехотного комбинезона, простое человеческое тепло. И мне самому почему-то не было холодно. Совсем, – А ну не дергайся, падаль! Ты думал, все тебе фисташки с шоколадом?.. – он прижал меня к себе, яростно стал шептать в ухо, – Нет, сука. Мы тут в окопах, думаешь, гнием и кишками дорогу устилаем, а вы там будете, князья, на балах танцевать и винцо потягивать? Ща я тебе все объясню, ты у меня сейчас все поймешь, как надо… Давай, а-а-ааа…

Его собственный комбинезон тоже упал вниз, спину закололи колючие волосы. Потом в ногу ткнулось что-то горячее, упругое, влажное, стало нетерпеливо ползти вверх, сильно, как небольшая торпеда…

Тогда все получилось очень быстро. В памяти остался черный кусок, непрозрачный, как самая черная темнота

Космоса. Отдельные отрывки, бесформенные, лишенные времени, россыпь…

Взгляд. Удивленный, на дне тает еще слой похоти. И застывает, потому что голова вдруг оказывается вывернута под неестественным углом. Темнота. Я куда-то бегу. Нет боли в ноге, нет ощущений, все нервы в теле заморозили, так, что я даже не чувствую себя, только лишь вижу, как движется мир вокруг меня. Человек в пехотном комбинезоне целится в меня из винтовки, лицо у него отчего-то белое и в нем уже совсем нет злости. Темнота.

Руки чувствуют что-то влажное и горячее. Резкая боль в запястьях, будто кто-то хлестнул по ним раскаленной проволокой. Человек кричит, из уголков рта у него текут две темные, почти черные, дорожки, текут медлено, а глаза у человека движутся быстро-быстро, так, что даже трудно уследить. Комбинезон на его животе висит рваными ошметками, под которыми сереют крупные осколки защитного жилета. Вниз хлещет черным, тоже горячим, а мои руки уже выныривают из его живота, оставляя после себя что-то бесформенное, выпирающее. Темнота.

Я стою неподвижно, вокруг меня никого нет. Ночь, сверху ровным светом горят звезды. Вспышек уже нет. Неподалеку лежит все еще горящий фонарик и конус света упирается в землю, почти ничего не освещая. Я смотрю внимательно на свои руки, потом вытираю их о бедра, на коже остается мокрое.

«Молодец, – вдруг говорит голос. Он не принадлежит мне, но вокруг меня никого нет. Только три темных силуэта на земле, – Все правильно. Ты молодец, друг Линус.»

Наверно, это галлюцинация. Я бью себя по лицу, хотя оно уже не чувствует боли. Рация лежит неподалеку, мне приходится повозиться, прежде чем я слышу треск эфира. Тогда я беру микрофон и говорю в него. Мой голос спокоен, как на уроках в Академии.

– Прием. Прием. Докладывает капрал ван-Ворт, борт «Веста», прием…

– Линус!

– А? Что?

Котенок тормошил меня за плечо. Лицо у него было перепуганное, на лбу пот.

– Что? – спросил я, выныривая из сна. Во рту еще остался его сладковатый привкус. Тело казалось разбитым, пережеванным, сон не освежил, наоборот, – Ну?

– Тебе снилось что-то?

– Мне?.. Снилось… Ничего, – я потряс головой, – Черт, нет. Было. Я брыкался?

– Ты кричал, – сказал Котенок очень серьезно, пристально глядя на меня. Обнаженное тело лежало рядом, узкое и прохладное, я погладил его по бедру и только тогда заметил, что сам весь мокрый от пота, – Тебе снилось что-то очень плохое, да?

Он поцеловал меня в висок. Мой отважный Котенок, ты пытаешься защитить меня даже от моих собственных снов.

– Все в порядке, малыш. Старая чушь имеет обыкновение скапливаться в голове, особенно если там пусто.

Ничего, не переживай.

– Что-то из прошлого?

Я глубоко вздохнул. Чтобы свежий воздух провентилировал легкие, выдул остатки сна.

– Да. Далекого прошлого. Мне тогда было семнадцать.

– И что тогда случилось?

– Я впервые убил человека. Людей. Но это не та история, которую я хотел бы рассказывать, понимаешь?

– Угу. Я не буду тебя спрашивать, Линус. Спи. До утра еще далеко.

– Космос, как быстро пролетел день.

– Да… – прошептал он, обнимая меня за шею, – Я его почти не заметил. Сколько у нас осталось таких? Очень мало. Они такие короткие, эти дни. Совсем крошечные.

Котенок стал рассматривать ноготь своего указательного пальца, как будто это был тот самый крошечный день.

– Счастья всегда не замечаешь.

– Правда?

– Да. Слишком тонкая субстанция… – я потрепал его по волосам, – Спи.

– А я счастлив, – сказал он тихо-тихо, трясь щекой о мое плечо, – Я даже не знал, что бывает… так. Я вообще почти ничего не знал, на самом деле. Я пытаюсь запомнить это, сохранить в себе. Каждую минуту, каждый день. Они все-таки крошечные… Я хочу запомнить тебя – навсегда.

– Запомни лучше что-нибудь хорошее, – сказал я, стараясь чтоб голос звучал сонно и немного сварливо, -

Нашел же…

– Ты – самое хорошее из всего, что есть. Я тебя запомню. Даже сейчас, лежу и ни о чем не могу думать.

Только о тебе и о том, сколько нам еще осталось. Поначалу мне было даже страшно немножко.

– Отчего?

– Мне показалось, что мне досталось слишком много. Я про счастье. Что так много его быть не может и что-то здесь не так… Не смейся! Я серьезно. Сперва мне казалось, что этот месяц – это очень-очень мало…

– Разве ты не говорил, что тебе и сейчас так кажется?

– Кажется. Но одновременно мне кажется, что это очень много. Мало и много… Да, это смешно, наверно.

– Ничуть не смешно.

– И каждый раз, когда я думаю о том, сколько осталось, мне становится так… гадко, что я стараюсь вообще про это не думать. У меня каждый день – это сегодня и нет никакого завтра. Так тоже приятно, на самом деле.

И еще у меня есть вчера, – он приложил руку к сердцу, – Оно немного помогает, когда все-таки думаешь о завтра.

Я, наверно, совсем дурак, да?

– Нет. Ты самое чудесное и замечательное из того, что у меня было.

– Самое-самое? – ревниво осведомился Котенок.

– Самое. Самое любимое.

– Линус…

– А?

Каких трудов мне стоило делать сонный вид. Кровь клокотала в висках. Космос, за что ты опят меня пытаешь?

Я бы предпочел вновь упасть на спасательном боте. Как в тот раз. Сто раз. Двести. Но только не это.

– Сейчас я счастлив.

Он сжал мою руку, очень крепко. Уткнулся носом в грудь и сонно засопел. Когда дыхание выровнялось, я очень осторожно, чтобы он не проснулся, переложил его на подушку, приподнялся. Он все равно это почувствовал, попытался задержать меня рукой, пробормотал что-то, не раскрывая глаз.

– Тихо, малыш. Я покурю. Спи.

Он горько вздохнул, но руку выпустил, прижал к себе подушку. Он очень устал, мой Котенок. Страстный до самозабвения, он отдавал всего себя, как огонь перекидывается на сухие ветви, не оставлял запасов… Утром он просыпался поздно, сонный и немного ворчащий. Но почти сразу же становился обычным. Он отмерил себе срок и торопился прожить его. Не думая о крошечных днях. Он был смелее меня, гораздо смелее, но сколько времени я этого не замечал… Очень, очень долго. Наверно, слишком.

У меня нет права опоздать.

Компьютер загудел, оживая. Я беспокойно обернулся на Котенка, но тот спал, все так же зажав подушку. Я сел, придвинул к себе клавиатуру терминала. По экрану беспокойными насекомыми запрыгали символы. Завертелись разноцветные плоскости, деловито поднялись язычки диаграмм. Красивый, в чем-то совершенный мир цифр.

У меня права ошибиться еще раз. Я должен сделать все сейчас.

Компьютер усомнился. Я ввел подтверждение. Еще одно. Клавиши стучали, как приглушенные пулеметные очереди, сухо: так-так-так-тиу-так. Я работал быстро, глядя только на экран. Рядом дымилась забытая сигарета. Как мало времени, до чего же мало… Оно уходит, как песок высыпается из ладони, его крупинки уже не соберешь обратно. Значит, мне надо спешить.

У меня ушло не больше получаса. Компьютер пискнул, вывел сообщение «Информация передана». Я устало потер ноющие виски, прикрыл глаза.

«Ты ведь не ошибся, друг Линус? Правда?»

«Нет. Впервые в жизни.»

«Мне всегда нравилась твоя уверенность. Но ты ведь знаешь – сейчас ты подписал себе приговор.»

«Напротив, я подарил нам обоим жизнь.»

Голос исчез, словно где-то в моей голове выключился другой компьютер, я сделалп последнюю затяжку, затушил сигарету о системный блок и лег. Котенок заворочался, но не проснулся. Я обнял его, погладил по спине, притянул к себе и почти сразу уснул.

Утром Котенок проснулся раньше меня. Пока я спал, он сварил кофе, принес в постель. И ждал, когда я проснусь.

Я видел его сквозь прищуренные веки, видел как он терпеливо сидит, забравшись с ногами на стул и неотрывно глядя на меня. Кофе в закрытой термо-кружке так же терпеливо стоял на столе. Сегодня Котенок одел черные короткие шорты в обтяжку, со шнуровкой по бокам и мини-куртку, открывавшую его руки выше локтя, тоже черную.

Спереди был достаточно глубокий разрез. На правом запястье обнаружился простой, но стильный браслет из переплетенных полосок серебра, а волосы были аккуратно уложены. С косметикой все было немного хуже – у Котенка еще не было навыков, в результате ресницы стали густыми и огромными, а губы – ярко-красными. Но, в общем-то…

Котенок присмотрелся, потом сдернул с меня простыню.

– Ты не спишь! – закричал он, щипая меня за нос, – Обманщик!

Я схватил его за руку, дернул и прежде чем он успел что-то сделать, поцеловал. Котенок почему-то опять залился краской, попытался вырваться, но с писком упал.

– Доброе утро, малыш, – сказал я, когда он поднялся и возмущенно уселся на мои ноги.

– Доброе. Герханец…

– Угу. Это кофе?

– Все герханцы – лживые и наглые обманщики.

– Точно, – подтвердил я, принимая горячую кружку, – Теперь у тебя есть свой личный лживый и наглый герханец.

Котенок засмеялся, перестал хмуриться.

– Линус, на тебя даже рассердиться невозможно.

– Это хорошо?

– Это ужасно.

Кофе был крепкий, сладкий, как я любил. У Котенка было достаточно времени чтобы изучить мои вкусы.

– Что сегодня? – спросил он, когда я допил.

Я сделал неопределенный жест обеими руками.

– Не знаю. Я давно отвык строить планы больше чем на пять минут. А что, есть конкретные идеи?

– Ну-у-уу…

– Выкладывай.

– Я хотел сделать сегодня что-то романтическое, – сказал Котенок, – Ну, что-нибудь такое… Романтический вечер.

– Ого. Осторожно, ты уже больше герханец, чем сам считаешь.

– Я серьезно, Линус.

– А кто сказал, что я шучу? Обычно в романтике к месту и ни к месту как раз обвиняют герханцев, хотя, справедливости ради, я не рискну их защищать…

– Ты мог бы исчезнуть до вечера? – несмело спросил он, – Я бы хотел подготовиться.

– Готовиться можно к пожару, – пробормотал я, – Романтика есть всегда, готовиться к ней невозможно. Стой.

Ты что, читал журналы, пока я спал?

Котенок виновато опустил голову.

От хозяйничевшей раньше на маяке жены полковника, имя которой я так и не вспомнил, кроме двух шкафов набитых предметами женского туалета осталось еще одно сокровище – целая кипа старых глянцевых журналов, преимущественно женских, того сорта, которые, кажется, если сожмешь в руке, на пол потечет липкий, такой же глянцевый мед. Там было все – про то, как устраивать приемы, готовить изысканные блюда, вести себя, соблазнять мужчин, украшать дом. Похожие друг на друга, как две капли духов, они расходились по всей

Галактике в невероятных количествах. Часть доставшегося мне богатства я сжег в первый же день, но глянцевая бумага горела так неохотно и давала такой отвратительный запах, что я собрал все оставшееся и забросил на второй ярус.

– Ну не все. Я просто нашел их… случайно.

– Космос, – простонал я, – Скажи мне, что ты их не читал.

– Читал. Немножко. Мне же надо было учить язык.

– Теперь я понимаю, что имперский ты учил не по сборнику стихов.

– Линус, не ворчи. nbsp; – Я не ворчу. Дай мне вина.

– Вино не пьют с утра. К тому же это вредно.

– Проклятье.

– Я приготовлю ужин для нас. С вином, конечно.

– По рецепту из журналов? – желчно осведомился я, – Я не видел там рецептов для гуманоидных рас. По крайней мере таких, которые я рискнул бы отведать.

– Ты придираешься! – он хлопнул меня по голове, – Там хорошие рецепты. И вообще…

– Бюстгальтер носить тоже там учат? – спросил я и тот час получил ощутимый пиной в ляжку, – Черт, больно же!..

Котенок, но я же не виноват в том, что у тебя нет груди!

– Сволочь.

– Перестань!

– Герханская сволочь.

Я застонал.

– Ладно, к черту, я согласен. Может, я и пожалею об этом, но это будет потом.

– Не пожалеешь!

Он с готовностью вскочил с меня. Глаза горели.

– Я вызову тебя потом, к вечеру.

– У меня нехорошее предчувствие, – пожаловался я, – А без этого никак? Может, возьмем пару бутылок вина, отчалим на ближайший коралловый риф, полюбуемся закатом, устроим тихий и приятный вечер, а?..

Я пропустил пальцы сквозь шнуровку на его шортах, пощекотал ногу.

– Я хочу хоть раз все сделать правильно. Я имею в виду, по-вашему, так, как ты привык. А потом можно будет и сплавать куда-нибудь, правда?

– Котенок, только не вздумай угождать мне, изучая герханские вкусы по этой бумажной мерзости! Поверь, бутылка вина и закат в море романтичнее любых ароматизированных свечей и пены в ванной.

– Пена в ванной? – удивился он.

– Все, молчу. Хотя бы на сигареты я расчитывать могу?..

Чтобы подготовить романтический вечер у Котенка ушел почти весь день. Время от времени я вызывал его с

«Мурены», он отвечал рассеяно и просил подождать еще немного. К счастью, на «Мурене» обнаружилась початая бутылка «Шардоне», так что у меня появился шанс дожить до того самого, обещанного мне, вечера. Вместо закуски подошли порции аварийного рациона, но жаловаться было грех. Отойдя километров на сорок, я бросил якорь чтобы не жечь понапрасну топливо.

Море пробуждалось, оно не просто выглядело весенним, весна была растворена в каждой его капле, словно море целиком только из него и состояло. Даже волны, эти ленивые суровые обитатели, вечные как Вселенная, уже выглядели иначе. И сама вода казалась прозрачнее, легче, даже запах ее был уже не тот… В глубине танцевали шнырьки, сплетаясь в своих уродливых и хаотичных брачных танцах, к поверхности поднимались стайки рыб с синими и зелеными спинками. Море окончательно проснулось и теперь готовилось жить дальше. Это было уже другое море, не то, что я видел пару месяцев назад.

«Да и видели то море глаза совсем другого человека, – подумалось мне, – Может, и море теперь смотрит на меня, уж не знаю, чем и откуда, смотрит и не может узнать того человека, за которым наблюдало столько времени.»

На «Мурене» было только одно зеркало, и то размером с тарелку. Я придирчиво уставился на собственное лицо.

Изменился? Да. Глаза, вроде, светлее стали, хотя это, конечно, вздор – просто свет так падает. А вот морщин меньше стало – вот здесь раньше была длинная такая, глубокая… Теперь только тень от нее. И взгляд другой, несомненно, это уже на освещение не спишешь. Более спокойный? «Нет, – поправил я себя, – Глубокий. Как будто в глазах появилось еще одно измерение, вот только рассмотреть, что же там происходит решительно невозможно.»

«Просто ты научился смотреть и наружу и вовнутрь.»

«Глупость какая.»

Я сидел на «Мурене» почти до самого вечера и под конец от скуки стал даже клевать носом. Наконец Котенок вышел на связь.

– Линус, – сказал он радостно. Я представил, как он сейчас стоит, склонившись перед радиостанцией и одновременно пытается отыскать на горизонте контур катера, – Линус, ты меня слышишь?

– А? – отозвался я, – Стою на якоре неподалеку. Сколько дней мне еще нежелательно появляться на маяке?

– Я уже готов. Ты скоро будешь?

Я посмотрел на хронометр.

– Часа через пол.

– Отлично! Я тебя жду. Поторопись, хорошо?

– Хорошо, хорошо.

– Я жду тебя!

– Угу…

«Мурена» с готовностью завелась и, выбрав якорь, понеслась в сторону маяка, который серым штрихом темнел далеко впереди. Кажется, она тоже соскучилась по дому.