Текст книги "Иногда оно светится (СИ)"

Автор книги: Алиса Акай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Не упаду, – я положил свободную руку ему на плечо. И почувствовал как он вздрогнул.

Море было цвета недозрелого яблока. Оно шумело, но в его рокоте чувствовалось что-то новое. Другая мелодия. Которую я слышал когда-то очень-очень давно. И думал никогда не услышать. Ветер танцевал вокруг нас, прохладный и мягкий, как шелк, терся об ноги, трепал волосы. Он пах… Чем может пахнуть ветер у моря?..

– Неизбежность, – сказал я, закрывая глаза, – Иногда это понимаешь. Как раз в ту минуту, когда это бесполезнее всего. Есть вещи, которые случаются, как бы ты к этому не относился. Ты можешь это предчувствовать, но никогда не можешь этого изменить. От этого немного страшно, к этому нельзя до конца привыкнуть. Когда чувствуешь… Когда оно приближается… И ты видишь, как…

– Линус, ты сам фаталист, – сказал Котенок.

Потом извернулся, поднырнул под мое плечо и вдруг оказалось, что мы стоим прижавшись друг к другу, а моя рука теперь лежит у него на спине. Наверно, для него это тоже стало неожиданностью потому что он замер и я ощутил дрожь, которая прошла по всему его худощавому телу. Он всегда начинал дрожать, мой смелый, но робкий Котенок.

– Ты…

Котенок покачал головой.

– Не надо.

В этот раз он нашел мои губы гораздо быстрее.

– Зачем?

Он лежал на мне, прижавшись лицом к моей груди и тяжело дышал.

– Зачем что?

– Это, – я погладил его по спине. Он глубоко вздохнул и потерся об меня.

– А зачем жизнь?

– Философ…

Он снова потянулся ко мне, сперва робко, но все с большей жадностью впился в шею, потом перешел на губы. Он целовался как звереныш, ищущий сосок матери – резко, с силой, жадно. И при этом сам дрожал от страха. Я погладил его, мягко, как девушку. Прошелся между лопатками, потом позволил руке опуститься ниже, лечь на его талию. Котенок тихо застонал, потом вдруг стал снимать с себя майку. Она была обтягивающая, узкая, ему пришлось оставить мои губы в покое и срывать ее двумя руками.

– Малыш, малыш… – хотелось заскрипеть зубами. Хотелось закрыть глаза – и стереть все это. Просто представить, что ничего этого нет и я один на маяке… – Стой.

Он сорвал уже с себя майку и пытался стащить брюки. От волнения он не мог справиться с поясом, бархатная змея надежно сковала его бедра. Котенок пыхтел, но при этом старался дышать резко и страстно. «Вот так целомудренность, – звенело в голове, – Вот так варварские табу».

– Линус… Давай.

Я положил руку на его живот, прижал кисти. Пояс остался застегнутым. Котенок непонимающе посмотрел на меня, огромные глаза двумя зелеными лунами повисли в воздухе. И – догадка. Трещина догадки появилась в них.

– Я тебе не нравлюсь?

– Космос, что ты такое говоришь. Ты самое прелестное существо из всех тех, с которыми мне приходилось вместе спать.

Шутка зазвенела сломанным наконечником по каменным плитам.

– Я… Линус… Я не понимаю.

Черт. Черт. Черт. Космос, разорви меня. Пошли метеорит чтоб он проломил мне голову.

Размажь меня по всему Млечному Пути.

Сожги меня.

– Ты очень хороший, – я гладил его по спине и ягодицам, но две зеленые луны не исчезали. Они ждали ответа, – Котеночек, что ты… Не надо.

– Ты герханец! – бросил он с упреком, – И ты говоришь, что я тебе нравлюсь! Ты… что… ты столько говорил… Это были шутки, да?

«Нет, – подумал я, – Это были не шутки.»

– Давай не будем спешить. Все равно мы уже не сможем сбежать друг от друга.

– У меня месяц остался. Только месяц. А ты… Я понимаю. Ты врал мне, да? С самого начала? Тебе плевать на меня.

Он попытался отстраниться, вскочить, но я крепко прижал его к себе. Поцеловал в мокрую соленую щеку, в глаз, опять в щеку… Целовал, гладил, прижимал его к себе. Запах, Космос, ты не знаешь такого запаха… Мягкая кожа под пальцами. Аккуратная раковина уха. Вздернутый нос. Пульсация жилы на тонкой шее. Доверчиво, беззащитно прижавшееся тело. Ждущее.

– Все в порядке, малыш, – сказал я ему на ухо, – Все у нас будет хорошо. Но это делается не так. Не спеши. В любовь не бросаются как в пропасть, очертя голову.

– Мне кажется, что я лечу уже давно.

– Малыш… Котеночек…

Он обмяк, прикрыл глаза. Он ждал этого от меня, но я не переступал невидимой черты. Потому что…

Я могу повторить любую ошибку из своей жизни – но не эту.

Только не эту.

Он лежал еще пять минут, жадно отвечая на все мои ласки, но каждый раз когда он пытался перейти ту самую черту – начать расстегивать мою рубашку или начинал гладить мой ремень, я мягко но уверенно сжимал его руки. И замечал, что с каждым разом мое сопротивление становится все мягче и слабее.

Он стонал, изгибался, как будто переживал и самую ужасную пытку и самое большое блаженство в жизни одновременно. Варвар – он предпочитал бросаться в пропасть вниз головой, отдаваться целиком, пережигать себя. Смотреть на это было трудно, но это завораживало.

Потом он немного устал и лег, положив голову мне на живот. Я медленно гладил его по щеке, подбирал пальцами рассыпавшиеся локоны и заправлял за ухо. Но они, конечно, тут же снова оказывались на свободе.

– Это не страшно, – вдруг сказал он, глядя вверх, – Я думал, это страшнее.

– Мы все в детстве чего-то боимся. Но бояться любви нельзя.

– Это любовь?

Слово «любовь» в его устах прозвучало так необычно, что я замешкался и он успел укусить меня легонько за палец. Любовь. Оно прозвучало очень просто. Без карамельной накипи, без фальшивой позолоты, без извечной пафосной драпировки. Кайхиттен сказал «любовь». И это слово ему понравилось.

– Любовь… – пробормотал он, утыкаясь холодным носом мне в живот, – Лю-бовь…

Он смотрел на это слово как можно смотреть на диковинную красивую бабочку. И очень робко, осторожно произносил его. Как будто боялся сломать невесомые золотистые крылья.

– Не знаю, – сказал я честно.

– Не любовь, – подтвердил он серьезно, – Мне осталось недолго. Я бы не хотел уходить… так.

– Никуда ты не уйдешь! – я тряхнул его так, что он даже подпрыгнул на мне, – Только подумай еще раз!.. Мальчишка. Я тебя не отпущу, понял?

Он улыбнулся мне. И одна эта улыбка оказалась сильнее меня.

– Ты очень хороший, Линус. Жаль, что ты меня не хочешь. Наверно, у тебя всегда были покрасивее. Я понимаю.

– Поумнее точно, – сварливо отозвался я, растрепав ему волосы, – Перестань нести околесицу. Ты самый лучший и чудесный варвар, по крайней мере в этом секторе.

У него стало лицо как у пятнадцатилетней девчушки, которой сказали приятный комплимент. Он даже зарделся, хотя и отчаянно пытался сделать вид, что мои слова ему безразличны. Но даже нос его порозовел. Я чмокнул его в лоб, потом прижался щекой к его щеке.

– Ладно, хватит, – он отстранил меня, нарочито грубовато, вывернулся из объятий. Гибким котенком вскочил на ноги.

– Куда ты?

– Пойду… – неопределенно ответил он и вышел из комнаты. Я услышал шлепки его шагов по лестнице.

Космос. За что это мне? Или ему?

Кому из нас предназначено это наказание?

Я выкурил сигарету, глядя немигающим взглядом вниз, туда, где ворочались волны, мягкие, толстые, весенние. В волнах разливалось перламутровое свечение и небесная лазурь.

Опыты закончились, Линус. Один маленький мальчик пытался приручить лисенка. Это был маленький рыжий зверек с симпатичной мордочкой, такой беззащитный и маленький. А потом оказалось, что это лисенок его приручил. И никогда больше не отпустит.

Доигрался. Так всегда бывает, когда слишком долго лжешь самому себе. Ты все знал заранее, старый хитрец ван-Ворт. Все просто. Боже, какая мерзость… Я просто совратил его. Мимоходом, от скуки. Я вскрыл его, показал ему то, что у него внутри. А он мальчишка, его это поразило. И он сломался в моих руках. Мой маленький бедный Котенок.

Я обжег губы подбирающимся огоньком сигареты, со злостью бросил ее в море.

Гидрокостюм оказался на первом этаже, аккуратный Котенок уже зашил прорехи, которых оказалось едва ли не с дюжину. Я озабоченно провел по нему рукой. Ему придется долго провисеть без дела… Разгрузочный пояс лежал рядом. Я ковырнул его ногтем и вдруг заметил что-то серовато-белое, застрявшее между брикетинами балласта. Вытянутый овал с неровным слегка зазубренным краем.

– Котенок! – крикнул я, крутя в пальцах жемчужницу, – Иди сюда! Смотри, что тут.

– А? – отозвался он не сразу со второго яруса. Голос у него почему-то был смущенный.

– Жемчужница! За пояс зацепилась!

– Угу…

– Спускайся. Сейчас мы ее… Прихвати нож!

Котенок почему-то не спешил, возился в спальне. Обычно он оказывался рядом еще до того, как стихало эхо моего голоса. Вместо ножа я нашел старую проржавевшую стамеску, еще достаточно острую чтобы разжать створки. Жемчужница оказалась тяжелая, наверняка с жемчужиной. Подарю ее Котенку…

– Эй! – крикнул я опять, – Ты где там? Заблудился?

– Тут, – ответил он оттуда же, – Я сейчас… Не поднимайся.

– В чем дело? Малыш?

Он сопел в спальне, громко и смущенно. Что еще за новости… Я поднялся на второй ярус, толкнул дверь. Она оказалась заперта изнутри. Вот дела. Котенок давно уже не запирал двери. Из комнаты доносились приглушенные звуки – вроде шелеста ткани и быстрого дыхания. К счастью, карточка универсального блокиратора была при мне, я вставил ее в щель приемника и быстро набрал аварийный код.

Котенок оказался там, увидев открывающуюся дверь, он прыгнул в самый темный угол комнаты и почему-то вдруг сразу стал меньше ростом.

– Котенок… – я растерянно замолчал, забыв про жемчужницу в руке, – Ого.

– Линус… А я тут…

Было отчего удивляться.

Вместо привычных коричневых брюк или кожаных штанов на Котенке была короткая голубая юбка, болтающаяся колокольчиком и едва прикрывающая ноги до середины бедер. На ногах оказались чулки, отчего они выглядели еще стройнее и длиннее. Майка тоже исчезла. Вместо нее Котенок облачился в темно-синий топ, не очень подходящий по цвету к юбке, но такой же миниатюрный и обтягивающий. Спереди он прикрывал все до самой шеи, даже со стойкой, зато сзади имел лишь две веревочные завязочки. Котенок потупился. И, конечно, покраснел так, как умел только он – так, что щеки стали цвета остывающих углей в костре. Кажется, сейчас он желал только провалиться сквозь землю. Мне тоже стало стыдно – за себя, за свой взгляд, за выражение, которое должно было появиться на лице.

Котеночек…

– Я тут так… Просто смотрел. Хотел посмотреть.

Он впился обеими руками в подол юбки, точно пытаясь прикрыть ей свои ноги. На его щеках был даже не румянец – они раскалились, как готовое вот-вот расплавиться железо. мне было жарко даже стоять рядом.

– Тебе идет. Нет, серьезно. Но… Что на тебя нашло?

Он был похож на девчонку, которая тайком примеряет одежду старшей сестры, пользуясь ее отсутствием.

– Просто решил… Мне действительно идет?

– Будь уверен, – промычал я, все еще в некотором потрясении, – Скажи, ты и… Я имею в виду… кгхм… под юбкой…

Он покраснел еще больше, хотя я не думал, что это возможно. И придержал руками края юбки, точно боялся, что налетевший неизвестно откуда порыв ветра задерет ее.

– Немного неудобно. Но я привыкну.

– Не уверен, привыкну ли я. Непривычно. Но как девушка ты тоже выглядишь неотразимо.

– Правда?

– Правда-правда. Мне всегда нравились такие, – я подмигнул, – Давай я помогу.

Я подошел, затянул завязки на спине, Котенок часто задышал и потерся ягодицами о мою ногу. Он выглядел до безобразия невинно и в то же время в его движениях уже появлялось что-то. Смутная, пока еле угадываемая тень. Намек. Его манера жестикулировать изменилась, даже ходить он пытался иначе, неуклюже по-женски переставляя ноги и ежеминутно одергивая норовящую задраться юбку. Чувствовалось, что непривычная одежда его сковывает, но он изо всех сил старался не подать виду.

На кровати лежал ворох женской одежды – платья, юбки, нижнее белье. Были здесь и мотки с лентами. Я взял одну, голубого цвета, бережно развернул Котенка спиной к себе.

– Думаю, это тебе тоже пойдет. Не шевелись.

Я повязал ленту так, чтобы волосы не лезли ему в глаза, на темени оказался кокетливый большой бант. Котенок нерешительно потрогал его, потом заглянул в зеркало. Покрутился перед ним, пытаясь заглянуть себе за спину, поковырял пол ногой в чулке.

– Хоть сейчас в гимназистки отдавай, – удовлетворенно сказал я, наблюдая плоды своих рук, – Чудные девчушки, оказывается, иногда получаются из диких варваров. Только не тереби юбку постоянно.

– Хорошо, – он опустил глаза. Закатный румянец по-прежнему горел на его бледных щеках. Ему было ужасно неловко, он не мог смотреть на меня, но… зачем-то же он сделал это?

– Котенок, – я мягко обнял его за плечи, – Почему?

– Я… – он вдруг кинулся мне на шею и я почувствовал, как на его лице появляется влага, – Извини. Прости меня, Линус. Я выгляжу глупо? Да? Скажи мне. Я выгляжу не так? Я просто… просто… я подумал, может тебе так понравится больше. Я… Тебе не понравилось, да? Мне лучше опять одеть штаны? Линус?

– Ты самый глупый, самый смешной и самый отважный котенок в этом секторе Галактики, – я вздохнул и чмокнул его в переносицу, – Ты хотел понравится мне. Для этого не нужна юбка. Ты нравишься мне таким, – я провел ладонью по его губам, – Ты греешь меня только тем, что находишься рядом. И мне все равно, что на тебе надето.

Он заревел, уже совсем по-женски, не таясь.

– Ну-ну-ну… Ну чего ты, глупышка? Перестань.

– Я думал… Я идиот, Линус. Я полный идиотский дурак.

– Тогда уже дура, – неуклюже пошутил я, – Дураки в юбках не ходят.

– Я думал, что у вас… На Герхане…

– Ты пытаешься меня соблазнить? О великий Космос! Оказывается, таки есть дураки побольше меня!

– Дуры… – прорыдал он, пытаясь спрятать лицо на моей груди.

– Неважно. Нет, ну надо же… Ты решил, что если не соблазнишь меня, я не буду обращать на тебя внимания? Ты считаешь, что герханцы не способны на чувства без секса?

– Уу-у-уу…

– Я не избегаю тебя. В штанах или еще в чем, ты выглядишь замечательно.

У меня перед лицом оказался огромный горящий изумруд.

– Да?

– Тысячу раз да. Красивее тебя я никого не видел.

– Линус.

– Что?

– Прости меня, – он успокоился, перестал плакать, – Я обидел тебя. Прости.

– Ерунда.

Я погладил его по голове, бант закачался, как севшая на поверхность воды птица. Кто бы мог поверить, что не так давно вместо легкой юбки на нем были стальные доспехи.

Он приник ко мне, намертво обхватив руками за шею. В этот момент он был таким хрупким, невесомым, маленьким. Я опустил лицо в его волосы, выдохнул воздух носом.

– Я больше не боюсь, Линус.

Чтобы ответить мне пришлось бы поднимать голову. Но этого я сделать не мог.

– Мне уже не страшно. Раньше я думал, что это ужасно. Даже не я, а как будто кто-то внутри меня так думал… Ну и я тоже чуть-чуть. Я тебя боялся.

– Умгу…

– А теперь нет. Знаешь, у нас там… за такое не прощают. Даже если есть подозрение… Это огромный позор на весь род. И мучительная смерть. Мужчину, который посмотрел на другого мужчину иначе чем как на соперника или товарища по оружию, ждет кол. Гадкая смерть, долгая. Смешно, да? Но я даже не этого боялся, я больше всего себя боялся. Так бывает?

– Ублюдки, – прошипел я, – Скоты. Они с детства учили вас бояться любви. Ублюдки. Своими бы руками… Все забрали, даже ее.

– Ничего, глупости все это. Линус, поцелуй меня.

Я поцеловал.

– Я не знал, что это так… Что так может быть. И я уже совсем-совсем не боюсь. Мне хочется быть с тобой. Чувствовать тебя. Прижиматься к тебе. Раньше я даже подумать о таком не мог. Наверно, я действительно идиотский дурак. И вел себя как идиотский дурак.

– Нет, все было правильно. Не терзай себя. Вот кому и в самом деле полезно было бы всыпать розог, так это мне.

– Почему? – удивленно спросил он, – Почему ты так говоришь?

Ну и что я мог ему ответить?

– Я знал, чем все это закончится. С самого начала – понимаешь?

– Ну и пусть. Стой. Ты думаешь… – его ноздри раздулись – Ты это серьезно, да? Ты думаешь, что я… то есть… Что я из-за тебя так? – Котенок раздраженно отдернул юбку, она сползла, обнажив на бедре тонкую ажурную полосочку, – Что ты меня соблазнил, думаешь?

– Да, – сказал я, чувствуя полынную горечь правды на губах, – Я мог ничего этого не делать. Из-за меня все пошло к чертям. Я двести раз мог сделать то, что надо было, но я не делал ничего. Смотрел. Обманывал себя. Боялся. Хотя с самого начала понимал, к чему все это идет.

Котенок схватил меня за ремень брюк, тряхнул.

– Сволочь ты, вот кто. Герханский задавака…

– Ты изменился, Котенок. Вспомни, каким я тебя увидел. Ты хотел быть воином, рвался в бой. Ты уверен, что и сейчас этого хочешь? Ты стал другим. И хочешь ты этого или нет, причиной был я. А у меня не было права менять тебя. Я хотел лишь погладить лисенка, а получилось так, что лисенок привык, стал домашним. И теперь пропадет без меня. А я без него.

– Какой лисенок? – не понял он.

– Пустое, это все прошло.

– Пошли на воздух. Мне душно здесь.

– Да, мне тоже душно, – сказал я и добавил мысленно, – Последние лет десять.

Мы спустились по лестнице и вышли на косу. С близкого расстояния маяк можно было принять за исполинскую, выбеленную временем кость какого-нибудь огромного давно мертвого животного. «Вот и мы так, – подумалось некстати, – как морские блохи, живущие на чужих останках.»

Был штиль, море растянулось бесконечной идеально ровной плоскостью, сквозь которую то в одном месте, то в другом просвечивали зеленоватые пятна. На их фоне можно было разглядеть беспечно шныряющие верткие силуэты рыб. Я присел на корточки, опустил руку в воду, море привычно облизало ладонь.

– У меня мало времени, – Котенок стоял рядом, скрестив на груди руки. Ему было холодно, кожа на плечах и шее пошла крохотными пупырышками, – Дай мне маленький кусочек счастья, а?

Я встал, обнял его, растер кожу. Котенок поежился, но освободиться не пытался.

– Счастье. Это горячая штука, малыш. Если съесть сразу кусок, можно сгореть.

– Я уже сгорел. На орбите.

– Не шути так.

– Я и не шучу. Линус. Мой Линус.

По сердцу резануло сталью.

– Что? – Котенок беспокойно повернулся ко мне, заглянул в глаза, – Объясни мне. Я попытаюсь понять. Я глупый идиотский дурак, но я попытаюсь. И если… если есть причина, я… – он шмыгнул носом, – Я больше не буду. Вообще. Обещаю. Но я не могу понять.

– А я старая герханская сволочь, – получилось не весело, а вытерто и бесцветно, как истертый временем бесформенный лоскут ткани, – В паршивых романах у главного героя всегда есть что-то такое… Старая драма из прошлого.

– Ты говорил. Но мало совсем.

– Это не та вещь, про которую я хотел бы говорить, даже тебе. Звучит также глупо и мерзко, как в паршивых романах. В этом нет ничего красивого. Все гораздо проще. Когда-то давно я пообещал себе, что никогда… Никогда не сближусь с человеком ближе, чем того требует разговор.

– Ты? – он недоверчиво наморщил нос.

– Я знаю, я не сильно похож на блюдущего целибат отшельника. Но так получилось, что мне пришлось довольно резко сменить курс. Врядли ты узнал бы того ван-Ворта, каким я был тогда.

– Это тоже был хороший человек, я знаю.

У моей улыбки был привкус жженного сахара.

– Ты безнадежно романтичен, малыш. В жизни всегда все проще и… хуже.

– Элейни? – вдруг спросил он.

Кажется, у меня получилось не подать вида. Только лишь горло сжало стальным проводом.

– Откуда ты слышал? – получилось чуть грубовато, я прикусил язык, но Котенок никак не отреагировал.

– Ты много говорил, когда… болел. Я почти ничего не понял. Но это имя ты повторял очень часто. Почти постоянно. Она была близкой к тебе?

Котенок хоть и схватывал все на лету, некоторых оборотов речи еще не улавливал. Например, в общеимперском говорить «близкой к тебе» считалось неграмотным, чаще употреблялось «близкой для тебя».

– Близким. Это была не женщина, – в горле почему-то оказалось много морской воды, она клокотала, с трудом пропуская слова, – Но это не имеет никакого значения. Не подумай, что я что-то от тебя скрываю, просто есть такие страницы, которые перелистываешь лишь один раз.

– Я понимаю тебя.

Мы стояли, прижавшись друг к другу, две статуи на берегу моря.

Упадет, высушенный дыханием веков, маяк. Высохнет море. А статуи все также будут стоять.

Мы молчали, как будто обычное слово могло разбить хрупкий хрусталь тишины, в котором мы оказались. Тишина связывала нас теснее, чем любые слова. Статуям не нужны слова. Только рокот волн, наползающих на песок. Только свист ветра.

– Мы забыли про жемчужницу, – наконец сказал я, нащупывая в кармане острую раковину, – Хочешь открыть?

– Хочу, – кивнул он.

Я передал ему жемчужницу и стамеску. Котенок улыбнулся мне, потом положил раковину на песок, поставил стамеску и стал методично бить по ней камнем. Ему понадобилось минуты две. Я успел подумать – хорошо бы здесь оказалась огромная жемчужина. Это было бы не просто украшение. Это был бы знак. Того, что мы не все еще потеряли. Что надо жить и верить, даже тогда, когда последнюю золу веры выдувает ледяным ветром. И я почувствовал – остро, отчаянно – что жемчужина непременно будет. Я увидел ее блеск в щели полураскрытых створок.

Котенок ударил последний раз, потом с тихим треском разнял жемчужницу на две одинаковые, как капли воды, половинки.

– Пусто, – сообщил он с огорченным лицом, – Жаль.

Вместо жемчужины в раковине был размытый серый комок, похожий на кусок слизкой раскисшей глины.

И больше ничего.