Текст книги "Иногда оно светится (СИ)"

Автор книги: Алиса Акай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Может, сам выйдет? – задумался брат, – Протяни ему руку!

– А почему я?

– Ты младше, может к тебе он охотней пойдет. И рука тоньше.

В тот момент логика показалась мне убедительной. Я лег на холодный липкий мох и протянул лисенку руку ладонью вверх. Мне очень хотелось чтобы он вышел ко мне, я стал говорить успокаивающие слова и подмигивать ему. Лисенок озадаченно чихнул, потом испуганно забился в самый угол и замер, блестя глазами. Ему было страшно. Я был терпелив, даже в том возрасте. Я лежал больше часа с вытянутой рукой, пока кости не стало ломить от боли, а поясницу трясти от холода. Стояла осень и лежать на мокром мхе не стоило. Брат дышал мне в затылок, он тоже как зачарованный смотрел на зверька.

А тот постепенно стал смелеть. Сперва он выставил вперед свой смешной игрушечный нос, несмело повел им, сделал шажок вперед. Наверно, он подумал, что огромный хищник, вломившийся к нему в дом, на самом деле не такой ужасный, каким выглядит. Мне хотелось надеяться на это. Хотя даже тогда я понимал, что все лисы боятся людей. Просто мне хотелось в это верить и все тут.

Потом сделал второй шаг… Он был напряжен, как сжатая пружина, если бы я чихнул, он молнией метнулся бы обратно. Я знал, что если хочу получить его доверие, мне придется терпеть. Сейчас я бы за такое не взялся, но тот мальчик, которому было десять лет и который еще не успел стать скай-капитаном Второго Корпуса Военно-Космического Флота Империи, во многое умел верить. В добро, в справедливость. В то, что два хороших существа, как бы они не выглядели, встретившись на просторах Вселенной, всегда найдут общий язык и подружатся. Если от того мальчика что-то и осталось, то только имя да пара старых шрамов.

Мне оставалось еще чуть-чуть. Может, минута. Лисенок уже тянулся к моей ладони, подходя все ближе. Вероятно, он просто решил посмотреть, что это за терпеливое существо ждет его столько времени.

– Только не дергайся… – прошептал брат.

А потом я все испортил. Что-то привиделось мне в выражении мордочки лисенка, показалось, что между нами уже нет никакой стены. Что друг у друга в глазах мы разглядели самих себя, настоящих. Я считал, что два хороших существа всегда смогут найти общий язык… Ведь не может же быть такого чтоб в мире было устроено иначе!

Я попытался протянуть руку еще дальше, чтобы коснуться его. Мне казалось, он не отстранится. Я стал елозить на животе чтобы вытянуться на пару сантиметров и наткнулся боком на острый обломанный корень, выпирающий из земли. От неожиданности и боли я вскрикнул, моя рука дернулась. И это было концом всему. Лисенок рыжей молнией метнулся обратно, сжался в углу. И когда я, шипя от боли, попытался протянуть к нему руку еще раз, показал мне острые ровные жемчужинки еще молочных зубов.

Тогда я впервые понял одну простую вещь. Во Вселенной есть много существ и все они хорошие. Но если один хороший человек неосторожно протянет руку другому хорошему, то может остаться без нее.

На следующий день нора оказалась пустой. Через какое-то время лисенок превратился в хладнокровного ночного хищника с настоящими крепкими зубами и уже без смешного рыжего пуха на мордочке. А я поступил в Академию и стал учиться убивать. Мы так и не коснулись никогда друг друга.

Сейчас, стоя на маленькой кухне маяка, я чувствовал почти то же самое, что и много лет назад. Нельзя делать резких движений, если не хочешь спугнуть. Даже если тебе будет больно.

«Если он всадит тебе между лопаток нож, больно будет точно,» – с сожалением сказал Линус-Два.

«Он не ударит.»

«О да, конечно. Они все миролюбивы, эти варвары, особенно те, что взяты в плен и оскорблены.»

Стоять спиной к опасности то же самое, что держать руку в огне. Сколько не уговаривай себя, что все в порядке, все равно будешь чувствовать запах паленого мяса.

– Проголодался, Котенок? – спросил я миролюбиво и осторожно, чтобы не спровоцировать его, обернулся.

Котенка не было. Была открытая дверь в коридор, за ней виднелся кусочек лестницы. Я подавил желание засмеяться. Обставил он тебя, друг Линус, в следующий раз не будешь хвастаться своим герханским чутьем. И неотесанный варвар может тебя кое-чему научить!

Но где же он? Вернулся обратно к себе? Я отложил миску с фасолью на стол, вытер руки и выглянул в коридор. Мне показалось, что дверь спальни приотворена.

– Котенок! Эй!

Я потянул ручку. В спальне было пусто. Мятое одеяло на кровати, так и не тронутая еда на столе. Простояв столько времени, она кажется уже не пищей, а неаппетитным восковым слепком с нее. Вот негодяй, так и не съел ничего…

Ну и где он? Входная дверь заблокирована, здесь мне волноваться нечего. Решил осмотреться? Непохоже на него – осматривать дом в присутствии тюремщика, да и наверняка он обнюхал каждый угол, пока я выходил в море. Времени у него было достаточно. В туалет что ли пошел? Ну, дело обычное.

Я вышел из спальни, дверь оставил так, как была чтобы он не заметил моего визита, когда вернется. Вообще стоит хотя бы первые несколько недель пореже попадаться к нему на глаза. Я вернулся на кухню, снова взялся рукой за склянки. На чем я остановился? Базилик?.. Нет, кажется уже было.

Я смешивал, откупоривал то одну склянку то другую, позволял рукам свободно двигаться над столом. В кулинарии есть своя капля поэзии, как и в битве. Просто надо доверять своим рукам и… Я поморщился. Что-то неприятное засело в груди, какой-то острый осколочек скреб душу. Я нащупал его, как языком нащупывают дырку в зубе. И нащупав, вдруг почувствовал, что что-то не так. Котенок… Что-то не так.

«Конечно не так! С ним вообще все не так!»

«Не сейчас».

Подошел ко мне, потом вспомнил, что туалет на нижнем ярусе, спустился вниз. Он охотнее проглотит собственный язык, чем спросит что-то у меня. Пошел, значит, вниз и… Стоп. Я замер с щепоткой душистого перца в пальцах. Стоп. В туалет пошел? Но он же два дня ничего в рот не брал!

Рука сообразила прежде мозга. Тот еще что-то вычислял, сопоставлял, отбрасывал варианты, снова анализировал, а рука ткнулась в задний карман брюк. И не удивилась, когда в кармане ничего не отозвалось звоном. Чему звенеть, если внутри пусто, верно?

Ключи. Этот паршивец украл мои ключи. От всех дверей маяка.

– Кретин пустоголовый! – прорычал я, уже оказавшись на лестнице, – Водоросли вместо мозгов! Тупица! Слух у него, чутье…

Конечно же, он уже внизу. Ничего, ничего страшного. Купаться не полезет, сразу увидит, сколько здесь плыть можно в любую сторону, а «Мурену» завести у него не выйдет, она старушка хоть и надежная, но со своими причудами, без опыта двигатель не пустишь. Ну и задам же я ему трепку…

«Ремнем!..» – услужливо подсказал другой Линус.

Я успел пробежать половину ступеней до нижнего яруса, но осколок не исчезал. Очень такой гадостный осколок, с зазубринками. Врожденная интуиция ван-Вортов, чтоб ее…

Котенок не станет выходить из маяка. Ему не нужна «Мурена». Я вспомнил его лицо – потемневшее лицо ребенка, глаза – горящие изумруды. Котенок и не собирался уходить.

Кто угодно, но только не он.

Я остановился так резко, что едва не упал. Еще немного – и загремел бы с лестницы. Но сумел остановиться и со всей скоростью, на которую был способен, полетел вверх. Ступени слились в мутную спираль. Тридцать метров. Десять, десять и десять. Много. Слишком много. Не успею.

Я бежал со всей скоростью, на которую был способен, адреналин синим пламенем горел в жилах. Космос, дай мне время! Ничего у тебя не прошу, только времени!

Ох и задам я тебе… Щенок, варвар, подлый обманщик! Кайхиттен!

Быстрее я еще никогда не поднимался на верхний ярус. Всю лестницу я проскочил меньше, чем за десять секунд. Дверь, которую я заблокировал своими руками, была открыта. Настежь. Он не закрывал ее за собой, не заметал следов.

Зачем ему?.. Он все правильно рассчитал, у него было достаточно времени.

Он был здесь, в комнате. Я не сразу понял, почему его щуплая фигурка кажется как будто нечеткой и плоской. Котенок стоял за стеклом. Снаружи. Полы халата, волочившиеся прежде по полу, теперь трепетали, как крылья большой белой птицы, неуклюже усевшейся на карниз моего маяка. Растрепанные волосы качались на ветру, вихры ходили ходуном то в одну сторону, то в другую. Они взметнулись волной, когда Котенок резко повернул голову. Наверно, он услышал, как я ворвался внутрь. Испуга на его лице не было. И вообще ничего не было. С него будто стерли все чувства. Лицо подростка с красивыми и правильными, может быть немного резкими чертами, было не живее, чем у каменного истукана, простоявшего тысячелетия в чьей-то затхлой гробнице.

Котенок… Беспомощная бабочка за окном, прилепившаяся к стеклу…

Он правильно выбрал место, с той стороны маяка, где внизу была коса. Песок и острые камни. И тридцать метров пустоты между ними и одним маленьким глупым варваром, который стоял, едва сохраняя равновесие, на самом краю карниза.

– Космос, что за… – сказал я резко, едва ввалившись. У меня была надежда, что это сдержит его – хотя бы на те две секунды, которые уйдут у меня на прыжок. Иногда это помогает – как резкий удар хлыстом.

«Не поможет, – сказал мысленно тот, кто смотрел моими глазами, но был беспристрастен, – Лучше отвернись».

Я увидел, как на спине халата вспучивается горб – это воздух хлынул внутрь, когда крошечная фигурка качнулась на краю пропасти и, нелепо разведя руки, словно пытаясь обнять саму себя, медленно опрокинулась вниз. Сперва я видел спину и развевающиеся волосы, потом только ноги. Они были бледные, а полы халата задрались и неприлично обнажили их едва ли не до промежности. А потом все исчезло, остался только пустой карниз.

Это был кусочек будущего, я увидел его за мгновенье до того, как увидел глаза Котенка. Заметив меня, он не переменился в лице. А в глазах его не появилось ничего нового. Только бездна. Пропасть. Черный базальтовый песок. И в этой черной мертвой пустоте было еще что-то. Горькая торжественность человека, готового принести себя в жертву подвигу. Я знал это ощущение по себе.

Ощущение, когда хочется рыдать и смеяться одновременно. Чувствуешь себя всемогущим мотыльком, несущим огонь на крыльях. Чувствуешь себя до тошноты, до сжимания мочевого пузыря, до колик невыносимо героичным. И очень жалко себя.

Я прыгнул сразу же. Как только увидел его глаза. Все остальное пришло потом – мгновенье растянулось, у времени обнаружилась еще одна плоскость. Я перестал видеть себя, чувствовать свое тело, вообще воспринимать все окружающее – запахи, цвета, звуки. Остался только небольшой кусок карниза и бьющаяся о стекло белоснежная бабочка, вот-вот готовая сорваться вниз.

Котенок видит меня, на его лице появляются досада и испуг. Он быстро смахивает с лица лезущие в глаза волосы. Я на шаг ближе. И понимаю, что не успеть. Никак не успеть. Слишком он далеко, слишком близко к краю. Он распрямляет спину, подается вперед. Руки, как прежде, локтями прижаты к телу – ветер норовит распахнуть полы халата. Умирать обнаженным – тоже табу?.. Я ближе еще на два шага. Я не Линус ван-Ворт, я какая-то размытая во времени и пространстве субстанция, импульс, я весь – движение. Мальчишка, подставивший лицо ветру – вот все, что я вижу. Мои руки чувствуют мохнатую мягкость его халата – его? Это мой собственный халат! – но это всего лишь иллюзия, я вижу, что не успею. Не хватит двух или трех шагов. Потому что Котенок уже качнулся вперед, будто пытается лечь животом на ветер. Волосы у него поднимаются вертикально вверх. Я ближе на шаг. И я не успеваю. Что-то бубнит знакомый голос, в заброшенном дворце моего сознания бродит по пустым залам Линус-Два. Не до него. Шаг. Отлетает стоящая на моем пути табуретка. Кажется, расшибается с треском о прочное стекло – не замечаю, не вижу этого.

Я – движение, я – волна. Котенок склоняется над пропастью под немыслимым углом, я вижу, как халат на его спине надувается огромным пузырем. А он смотрит вниз. Порыв ветра мягко толкает его назад. Чтобы через секунду затянуть вниз, в невидимый водоворот, из которого уже не выбраться. И Котенок покорно идет за ним. Я ближе на… шаг? год? Котенок срывается с карниза – его наполовину разворачивает и он падает боком. Я вижу его огромные распахнутые глаза, глядящие в сторону неба. И в каждом из них тоже есть небо. Но темное, грозовое. Руки, больше не придерживающие ткань, вытянулись – отчаянно, едва не выскакивая из суставов. Последняя судорога тела, которое никогда не хочет умирать и которое так сложно кинуть в бездну, на самом дне которой лежат коричневые песчинки камней. Котенок падал вниз молча, запрокинув голову.

Глупый маленький Котенок. В котором оказалось куда больше храбрости, чем должно было вместиться в это маленькое тщедушное тело.

…

А потом вдруг оказалось, что я чего-то лежу на полу, больно упираясь щекой в самый край карниза, подо мной шумит море, а в моей руке зажато что-то тяжелое, но мягкое на ощупь. Плоскости времени мгновенно объединились. Прошло не больше одной-двух секунд.

Кайхиттен висел метром ниже. Пойманный за ткань халата на спине, он беспомощно болтался над пропастью как котенок, которого крепко взяли за шкирку.

– А-а-аа! – закричал он, задрыгал ногами и попытался извернуться чтобы цапнуть меня за руку.

Я крепко тряхнул его – ткань халата опасно треснула – и, подтащив поближе, вытянул на карниз и толкнул внутрь комнаты. Он упал и остался лежать на спине. Растрепанный, с сумасшедшим взглядом, с тонкой змейкой крови, бегущей из уголка рта. Губу прикусил или язык, не страшно.

– Полет окончен? – я резко закрыл дверь. В комнате сразу стало тише. Завывающий ветер, так и не успевший стянуть свою жертву, разочарованно гудел снаружи. Он не исчезал – наверно ждал, что рано или поздно ему еще представится шанс и тогда-то уж он не упустит своего.

Я даже не знал, что способен приходить в такое бешенство. Внутри меня грохотал пылающий атомный реактор. Я начал говорить и говорил добрых минут пять, прежде чем почувствовал, что стало отпускать. Я вспомнил все подходящие слова из герханского и общеимперского, я вытащил из стылых чуланов памяти те слова, которые не повторял со времен Академии. Я вспомнил даже ругательства, которые использовали в обиходе экипажи кораблей, бороздящих Дальний Космос. Я припомнил все известные мне оскорбительные обороты на всех языках, бытовавших в обжитой части Галактики. Я рычал так, что даже ветер испуганно стих снаружи. А я все говорил, говорил и не мог остановится. Котенок, распростертый на полу, сжался в комок, его лицо сперва порозовело, потом покраснело до корней волос. Но в этом врядли была моя заслуга – он просто почувствовал адреналиновый шок, настигший его только теперь, кровь прилила к лицу. Руки его затряслись, подбородок задергался. Герой вшивый! Я тебе покажу, как с честью умирать у меня на руках!

– Пустоголовый чурбан! Сопляк! Безмозглый варвар! – я никак не мог остановиться, – Оболтус чертов… Кретин…

Наконец я немного выдохся. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов и только из-за этого я закончил свой монолог раньше времени. На губах оказалась кровь – в падении я разбил зубами щеку изнутри. Я сел на пол рядом с Котенком, внимательно посмотрел на собственную ладонь, алую от густой крови, и вдруг спокойно сказал:

– Ну и бестия же ты, Котенок. Ты мне единственный халат порвал.

Он удивленно посмотрел на меня, его все еще трясло. Я улыбнулся. И вдруг начал смеяться. Я ничего не мог с собой поделать, меня трясло болезненным сумасшедшим смехом и не было никакой возможности остановиться. Я смотрел на взлохмаченного растерянного Котенка, сидящего на полу в моем халате, смеялся и чувствовал себя так, как будто выпил море колючей минеральной воды. Должно быть, это смотрелось очень странно со стороны.

– Сволочь! – крикнул Котенок, вскочил и молнией вылетел из комнаты, оставляя за собой разодранный халатный шлейф.

– Ну постой ты… – отдышавшись, попытался сказать я, – Не обижайся! Я над собой смеюсь!

Конечно же, он не слышал. Заблокировав дверь и спрятав надежно ключи в карман, я спустился на второй этаж. Дверь в спальню была плотно закрыта, проходя мимо я расслышал странные тихие звуки, доносившиеся оттуда. Я уже протянул руку чтобы толкнуть дверь, а если не поддастся – высадить плечом, но передумал, приник к ней ухом. Звуки раздавались изнутри. Производить похожие может скатывающаяся с металлической крыши дождевая вода, падающая на мягкую глину. Или зарывшийся в подушку лицом ребенок.

Сердце наполнилось мягким свинцом, в кистях рук расплылась противная слабость.

– Ублюдок ты, Линус, – хрипло сказал я сам себе, – Ублюдок и сволочь.

Возможно, мне стоило открыть дверь. Возможно мне стоило вообще много всего сделать.

Я сделал проще. Спрятал так и не пригодившийся ужин в криогенную камеру, выпил стакан вина и лег спать.

ГЛАВА 6

С утром пришел туман. Он покрыл море зыбкой дымной шапкой, которая висела над ним неподвижно, несмотря на перекатывающиеся волны. Маяк поднимался из туманного пласта как его продолжение, огромный столб, сотканный из туманных нитей. В воздухе растворилась неприятная малярийная сырость, которая всегда приходит с такой погодой, солнце вяло висело где-то высоко и не собиралось прекращать это безобразие. Весна здесь часто капризная, сырая. Если прогнозы метео-зонда верны, по-настоящему теплая погода установится не раньше, чем через три недели. Тогда планета оживет, стряхнет с себя остатки тяжелой зимней дремы и станет приводить себя в порядок. Надо будет не забыть показать Котенку цветных летяшек, эта красивая мелочь часто ошивается на северных рифах, выскакивая из-под воды и сверкая переливающимися разноцветными плавниками. Наверняка ему понравится… У них такого точно нет.

Эх, Котенок… Ну что мне с тобой делать, а? Чучело ты инопланетное, олух космический… Повезло же мне с тобой, что тут сказать. На пятый год – и вдруг оказался и тюремщиком и нянькой и Черная Дыра знает, кем еще. Кажется, сейчас я не торгуясь обменял бы половину родового состояния на обычный имперский курьерский корабль, который причалил бы к орбите и снял отсюда маленького варвара.

Тот Линус, который щурился на туман и молчал, пока я думал, гнусно усмехнулся.

«Не слишком ли настойчиво ты мечтаешь от него избавиться?»

«В каком смысле?»

«Если он всего лишь маленький варвар, которого ты спас из жалости к возрасту, ты слишком много уделяешь этому внимания.»

«Две Галактики тебе в глотку! Мне приходится жить с ним под одной крышей, мы с ним как два заключенных на крохотном необитаемом острове! Что мне прикажешь, закрывать глаза всякий раз, когда я прохожу мимо него?»

«Ты ван-Ворт. Человек, достигший вершины, получивший все, что вообще может получить человек. Получить твою улыбку раньше считалось не менее почетным, чем получить орден Семи Звезд из подагрических императорских рук Его Величества. Ты участвовал в битвах, легенды о которых будут рождаться еще при жизни твоих пра-правнуков. Тебя знала вся Империя и та ее половина, которая не была в тебя влюблена, тебе завидовала. Линус ван-Ворт, блестящий офицер, придворный поэт, которому еще при жизни пророчили лавры второго Фьорна…»

На моих губах заиграла улыбка, острая, как лезвие резака.

«Трусливый беглец, променявший честь своего рода на вечную ссылку. Изменник, жалкий ренегат и убийца. Самодовольный повеса, думающий только о себе и ни о ком больше. Человек, готовый продать за жизнь гордость и достоинство.»

«Чушь. Ерунда. Ты все тот же ван-Ворт, человек, который навсегда останется в памяти Вселенной».

«Как трусливый предатель. Закончим сегодня с этим. Причем тут мальчишка?»

Линус-Два некоторое время молчал. Будь он реально существующим человеком, а не отголоском моего голоса, блуждающим в пустых закоулках сознания, он бы, наверно, пожевал губами, рассеяно глядя сквозь стекло.

«Ты уделяешь ему слишком много внимания. Это странно, странно…»

«Мне действительно жаль его. Человек, обреченный на ненависть… На Герхане ему пришлось бы проходить реабилитационные процедуры бОльшую часть оставшейся жизни.»

«Да, мы всегда считали, что убивать надо спокойно и с улыбкой, – закончил тот, – Но пусть, речь не о том. Ты присматриваешься к нему. Ловишь каждый его взгляд, пытаешься понять, о чем он думает. Равнодушный тюремщик не станет вставать с рассветом чтобы наловить специально для пленника кусачек к завтраку.»

«Я всегда знал, что из меня паршивый тюремщик».

«Линус…»

Тревога – вот что. Тревога пробралась тайком внутрь и свила себе шипастое гнездо на обнаженных ветвях моих нервов. Я прикоснулся к ней мысленно пальцами, ощутил выпирающие во все стороны острия. Тревога… Ощущение того, что что-то не так и главная задача – понять, что же именно. Откуда исходит опасность.

«Он мне интересен, – сказал я с напряжением, словно выдавливая правду по каплям из онемевших легких, – Пожалуй, я исследую его. Мне редко раньше приходилось встречаться с кайхиттенами, а если встречался, заканчивалось это всегда нехорошо для одного из нас. Мы такие же природные враги, как змеи и мангусты или волки и волкодавы. Ни одному лингвисту в Галактике не удастся придумать для нас общий язык… Котенок – это маленькая частичка их культуры. Она еще поддается изучению. Пока он мал, я могу проникнуть в его мысли и понять, что ведет его в этой жизни. Это даст мне понимание образа мышления моего врага, а изучение врага – похвальное занятие для любого ван-Ворта, не так ли?»

Сказанное было правдой, тревога треснула и рассыпалась ворохом безопасных сухих веточек, среди которых уже не было отточенных шипов.

«Ты считаешь себя исследователем?»

«Вроде того. Я как путешественник, которому неожиданно повезло наткнуться на неизвестную и неизученную букашку.»

«Значит, бесстрастный блеск линз, реторт и предметных стекол?.. Трезвое холодное изучение объекта?»

«Я не ученый. Возможно, я допускаю в это что-то личное.»

«О да.»

Я почему-то вспомнил, как стоял в ванной обнаженный перед Котенком. Воспоминание, до того казавшееся смешным и забавным, вдруг налилось чугуном, стало неприятным. Я выкинул его из головы, как выкидывают просроченную банку консервов. Та часть меня, которая тоже отзывалась на имя Линус, не отреагировала. Должно быть, разговор был окончен.

Туман укутал море в сонный мутный кокон. Я тоже начал чувствовать непонятную апатию – передалось, что ли… Взял наугад с полки книгу, открыл на первой попавшейся странице, попытался читать. Не стоило и пробовать. Вереницы черных неровных букв вползали в сознание как стальная гусеница огромного танка, подминая под себя. Некоторое время я с остервенением вчитывался, стиснув зубы, но в этой мучительной и бесполезной, как и все войны, схватке я с самого начала был в проигрыше. Слово победило и часа пол спустя я со вздохом запустил книгой в стену. Вытащил давно отложенный лист с неровными и угловатыми столбцами вычислений. Сколько я к нему не прикасался? Год?.. Там, помнится, было одно интересное преобразование, которое могло поставить все с ног на голову. Я любил размять мозг такими вычислениями, не прибегая к услугам компьютера, которому хватило бы на все про все трех-четырех секунд. «Плохо, когда ленится рука, смерть – если ленится мозг» – эту пословицу из богатого арсенала рода ван-Ворт я помнил хорошо. Но и с вычислениями не заладилось. Символы прыгали по бумаге, хаотичные и мелкие, как спасающиеся от пожара вши, интегралы корячились уродливыми коромыслами где ни попадя, то тут, то там вздувались уродливые опухоли непреобразованных, зашедших в тупик блоков. Вздумай я рассчитать вручную курс для навигационного компьютера, мой корабль имел бы все шансы приземлится на обратной стороне Солнца.

Я смял бумажные листки, отбросил карандаш. Прозрачный купол нависал надо мной, но он был пуст, просто несколько метров прозрачного вещества. «Сейчас бы завести „Мурену“ да двинуть подальше, – подумал я, – Потом акваланг – и в воду. Чтоб вымыло всю эту ерунду. Надо хорошенько прополоскать мозги». Мысль была хорошая, но невыполнимая – в такую туманную погоду я никогда не выводил катер в море. Пусть в строю самые современные эхолоты и на полную заряжены батареи сонаров и гидро-детекторов, я слишком хорошо знал капризный нрав этой планеты. Блуждающий риф, подкравшийся в мутной пелене тумана или большой шнырек, всплывший из глубин прямо под днищем – и все. В лучшем случае придется пару месяцев латать днище. Нет уж, посидишь здесь, господин граф, ничего с тобой не приключится.

– Ладно, давай уже… – сердито буркнул я себе, – Ты же знаешь, что тебе надо сделать. Хватит тянуть. За тебя это никто не сделает.

Я поднялся, протянул было руку к сигаретам, но вовремя отдернул ее. Я видел, как Котенок с отвращением принюхивается каждый раз, когда я прохожу мимо него после того, как покурю. До безобразия чуткое обоняние у этих варваров! За прошедшие двое суток проходить пришлось раз десять – вчера утром и под вечер. Котенок почти не реагировал на меня. Сжавшись по своему обыкновению, в комочек, он восседал на кровати, бесстрастный как ацтекский идол. Еда всегда оставалась нетронутой. Космос, он даже пить не просил! Кажется, меня ожидала вторая часть нравоучительной повести о юном герое, погибающем в плену вдали от родной планеты. К концу вчерашнего дня я готов был проклясть всех писателей и поэтов, восхвалявших отвагу пленных, до последнего вздоха не дававших врагу себя сломить – герханских, имперских и кайхиттенских. Разницы, наверно, было немного, все мы думаем одинаково. Нам нравятся каменные герои, которые без малейших колебаний приносят себя в жертву – любимым, Родине, долгу. Умереть за кого-то – почетно в любой культуре.

Мало кто задумывается, насколько это отвратительно – умирать за кого-то.

Лицо у него посерело, кожа натянулась на скулах. Глаза сделались мутными и тусклыми, как у умирающей собаки. Медленно ритмично дыша, Котенок часами сидел без движения, уставившись взглядом в стену. Остатки халата смотрелись на нем как лохмотья погребального савана на мумии, теперь они прикрывали совсем немного. Но ему, кажется, было уже все равно. Может, грядущая смерть должна была искупить нарушение табу?..

Но какие-то мелочи я научился подмечать – например, запах табака явно был ему неприятен. Сперва, разозлившись на его невыносимое упрямство, я специально выкурил полпачки сигарет, прежде чем зайти еще раз. Но почти сразу же мне стало стыдно. С тех пор я стал курить меньше.

Я отпихнул сигареты, убедился, что брюки на мне чистые и не нуждаются в глажке, одел форменную рубашку, провел рукой по волосам. Не хватало только облиться туалетной водой с ног до головы и нацепить мундир с алым шнуром!..

Я спустился в кухню, не глядя открыл банку консервов, кажется это была опять баранина, налил чая, поставил как обычно на поднос. Но этого было мало. Надо было прихватить еще кое-что. Нужное мне нашлось на техэтаже, мне пришлось минут двадцать полазить по пыльным шкафам, то чихая, то чертыхаясь, натыкаясь на предметы туалета полковничьей жены. Я нашел то, что надо, положил в карман и, захватив поднос, поднялся к спальне.

Коротко постучав – лишь для вида, ответа не ждал – я вошел внутрь. После чистого свежего воздуха, гулявшего по маяку, атмосфера здесь казалась больной и душной. Котенок лишь приподнял голову, увидев меня его глаза как обычно сузились, оставив место лишь для злого огонька, пляшущего в изумрудном океане.

«Он волчонок, – устало сказал Линус-Два, – Он перегрызет тебе шею.»

В этот раз я ему даже не ответил.

– Все еще не поел?

Глупый вопрос. Тарелка с едой стояла здесь же. Запеченные кусачки с мясным соусом, ломтики консервированных ананасов, жаркое. Я убил на все это часа три!

Он не ответил. Но сегодня я не был настроен на ожидание ответа. Поставил тарелку рядом с предыдущей, сел на стул.

– Хочешь умереть, Котенок? Я так вижу, тебе до смерти не терпится отправиться на тот свет. Так ведь? Кажется, ты не успокоишься, пока не заморишь себя голодом. Ты прекрасно понимаешь, что я не могу кормить тебя силой. У меня нет ни капельницы, ни физраствора, ни смесей – ничего, короче. Я не могу принудить тебя, а разговаривать с тобой не полезнее, чем разговаривать с молодым хищным реппером. Ты хочешь смерти, мой юный варвар? Насколько я понимаю сложившуюся ситуацию, моя смерть тоже может прийтись кстати, так?

Он непонимающе моргнул. Наверно, пытался сообразить, какую хитроумную ловушку придумал ему лживый герханец на этот раз. Он чувствовал, что неуязвим – спасти его жизнь против его воли я действительно не мог, тут я не лгал. Но вместе с тем он насторожился.

– То есть решением проблемы станет смерть одного из нас, – бесстрастно продолжил я, глядя ему прямо в глаза, – Это все решит, правда? Если умираешь ты, твоя честь спасена и в памяти своего народа ты останешься как пусть и плененный, но не сдавшийся воин. Если умираю я, это тоже неплохо. Ты получаешь свободу и возможность полностью распоряжаться своей жизнью. Сможешь вызвать подмогу – ты знаешь, где стоит аппаратура. Ты увидишь смерть своего заклятого врага и, даже если он оскорбил твою честь, никто об этом уже не узнает… Ты согласен?

– Ты прием… принимаешь вызов?.. – спросил он сипло. Язык явно с трудом его слушался. На лице появилось какое-то облегчение.

Мне захотелось выругаться. Проклятый олух! Язык ведь к глотке прилип, а упрям как моллюск в раковине! Вызов ему… Мальчишка…

– Нет. Указом императора нашему роду запрещено участвовать в дуэлях без его наисвятейшего соизволения. Это… вроде старого, но почетного наказания. Ван-Ворты всегда были несколько настырны в таких делах… Нет, твой вызов я принять не могу. Но у меня есть другая идея, тоже хорошая. Смотри.

Я вытащил то, что лежало в кармане. Котенок зачарованно смотрел на мой сжатый кулак. Так смертельно больной может смотреть на ампулу экспериментального лекарства, способного вернуть ему жизнь. Усмехнувшись, я разжал кулак и перевернул ладонь над кроватью. На одеяло упали три небольших цилиндра синего цвета. Размером они были с половину кулака каждый, с одной стороны у них имелось тускло-желтое металлическое донышко с припухлым кружком по центру, с другой они были запечатаны.

– Что это?

– Это?.. О, это то, что нам надо.

Я достал ключи, открыл сейф. Пришлось повозиться, прежде чем я сумел вынуть из него большую железную штуку, от которой в спальне сразу же разнесся тяжелый, кисловатый на языке запах старого металла, плесени и оружейного масла. Котенок следил за мной, как за факиром, готовящемуся показать сложнейший фокус. Что ж, на счет фокуса я его не обману…

– Это гладкоствольный карабин системы Сихуралидзе, – пояснил я, с удовольствием протирая старое ложе, которого уже несколько месяцев не касались человеческие руки, – Штука старая, как мир, но опасная как голодный шнырек. Конечно, вообще это музейный хлам, но нам сгодится. Человек, живший тут до меня, когда-то увлекался охотой, должно быть, это его оружие. Три ствола, ручная система взвода, полуавтоматика, единый спусковой механизм. Вот это – спусковой крючок. Когда нажимаешь на него, курок бьет по капсюлю на гильзе патрона и производит выстрел. Специальный механизм проворачивает блок из трех стволов так чтобы напротив курка становился заряженный ствол. Спуск, конечно, туговат, но тут есть скоба для нажатия сразу тремя пальцами. В общем, это довольно примитивное оружие, револьверного типа, да еще и под десятый калибр. Мощности хватит чтобы разорвать медведя на мелкие куски. В патронах не пули, – я покатал на ладони один из принесенных с собой синих цилиндров, – там картечь Мак-Малиса. Зверское изобретение, его давно запретили во всех мирах Империи… Представь себе небольшие кристаллы, чистая сталь высочайшей марки с добавками вольфрама, каждый с горошину размером и весит грамм пять. На самом деле он похож на ежика – его грани настолько острые, что картечина может уйти под кожу без всякого ружья. На некоторых сериях еще использовалось алмазное напыление. Такой вот многогранник, острый, как пачка лезвий. Сгоревшие мгновенно пороховые газы выталкивают из контейнера гильзы два десятка таких красивых штучек… Тут увеличенная пороховая навеска, с близкого расстояния сделает из десятимиллиметрового стального листа стали решето. Что останется от человека – можешь себе представить. Система Сихуралидзе, как и картечь Мак-Малиса, созданная специально под этот патрон – штука надежная. Придумали лет двести назад, во время мятежа в русских колониях. У мятежников были проблемы с оружием и боеприпасами, но не было проблем с фантазией. И имперских поданных они тоже не любили чересчур сильно… Варварское оружие, простое и смертоносное. Разрывает человека в ошметки, даже в стандартном штурмовом комбинезоне. Ты мне веришь?