Текст книги "Иногда оно светится (СИ)"

Автор книги: Алиса Акай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Алиса Акай
Иногда оно светится

ГЛАВА 1

Это было рождение вечера. Небо уже стало блекло-серым, как стекло окна в зимний день, утратило глубину и цвет. Оно уже выглядело не как огромный купол, а как тусклый дисплей, на котором нет ничего кроме серой пелены статических помех. На такое небо можно смотреть часами – пока не появится резь в глазах и пока окончательно не растает, полускрытый горизонтом, огненный мазок заходящего солнца.

Красивое небо, еще не обожженное закатом и не затопленное ночью – безбрежное внутреннее море, вечно спокойное, безмятежное, бесконечное. Звезд еще нет, но, если присмотреться, видна усеявшая небо серебряная пыльца, легкая, на которую, кажется, можно подуть – и она снегопадом посыплется вниз, укрывая землю и море ровным призрачным свечением.

В такое время лучше всего устроиться на узком карнизе, свесив ноги вниз, в пустоту, и чтоб рядом была бутылка не старого еще вина, и чтоб в руке дымилась сигарета и чтоб до рассвета можно было сидеть, протыкая низкое ночное небо дымными копьями табака, думая под мерное ворчание холодных и сердитых волн о том, о чем раньше не было времени толком вспомнить.

Не хватало только луны. Чтоб ее уютный шар висел над водой и стелилась от него мерцающая тропа, ведущая прямо в небо. Бесконечная дорога, вечный путь. На который хочется встать и идти по нему, не оглядываясь и уж тем более не оборачиваясь. Потому что когда идешь в таком золотом свечении, оборачиваться и не захочется. Жаль, у этой планеты нет ни одной, даже самой маленькой луны.

Я сидел на карнизе в тот момент, когда тревожно запищал терминал. Писк этот был неприятен, тонкий и вибрирующий, колющий острыми электрическими иголочками прямо в мозг.

Сигнал дублировался на наручный пульт, укрепленный на предплечье, но где бы я ни находился, в метре от него или на другой стороне планеты, терминал пищал все равно. Но это случалось редко.

Секунд пять я позволил себе сидеть, прикрыв глаза и делая вид, что сигнал обращен вовсе не ко мне, что это просто причудливая и фальшивая нота в оркестре весенней ночи, которая вот-вот затихнет, растворится в плеске волн. Я мог и не подходить. Терминал выполнит все сам, он куда умнее и быстрее человека, особенно в таких делах, но сигналы приходили не так уж часто.

Значит, надо заняться этим лично.

Я с сожалением выкинул сигарету, отхлебнул вина и зашел в комнату. После прохладного и свежего ночного воздуха здесь было душно, но духота эта в чем-то была даже приятной, уютной. Беспокойными разноцветными светлячками перемигивались огоньки на панелях, оранжевые, синие, белые и красные точки. Их пульсация была тревожной, нервирующей… – я позволил себе еще секунд десять думать о постороннем, устраиваясь в кресле – идущей в резонанс с человеческим биоритмом.

А потом о постороннем уже не думалось, потому что загорелся большой дисплей.

– Ну и где же ты? – спросил я у пустоты. Когда долго живешь в одиночестве, привычка говорить с несуществующими собеседниками въедается очень быстро.

Вопрос был риторическим – я уже видел его. Маленький белый огонек, незаметно для глаза плывущий по серому полю. Крохотный, как только загорающиеся звезды. Но в отличии от них его курс был проложен не гравитацией орбит или невидимыми космическими ветрами притяжения.

– Ну и кто же ты? – я даже почувствовал нечто вроде интереса, – Посмотрим на тебя, незваный гость…

У меня не было достаточно мощного телескопа, но он был и ни к чему – мои глаза находились на орбите. Четыре центнера металла, кремния, пластика и Космос знает чего еще, крутящиеся на геостационарной орбите, достижения многих лет исследований и научного прогресса, спрессованные в серебристую сферу диаметром в два с половиной метра. Самые зоркие из всех созданных искусственные глаза, замечающие каждую пылинку во всем секторе, самый быстрый электронный мозг, способный рассчитать траекторию за несколько мгновений. По нынешним меркам это уже был хлам, годный крутиться только на орбите планеты вроде моей, оборудование устарело лет на десять, но пока оно работало, менять его сочли нерациональным. В отношении обслуживающего персонала такой подход не годился – я мог и не работать. Я мог не подходить к терминалу вообще. Но я знал, что меня-то не заменят…

На экране медленно вращалось, покорное моим движениям, изображение небольшого угловатого корабля серого цвета. У меня было время рассмотреть и громоздкие сигары реверсных двигателей и обтекаемую улитку рубки.

Корабль был красив, но его красота была скорее хищной красотой осы, чем эстетичной и правильной красотой привычных моему глазу кораблей. Незваный гость ничем не походил на те белоснежные герханские фрегаты, которые я столько раз видел, у него не было плавности их линий и совершенства силуэта. Этот корабль строили не поэты, его строили воины.

На всякий случай я сделал два запроса. Бессмысленный поступок, учитывая то, что корабль опрашивался автоматически, на входе в зону видимости, но позволяющий размять пальцы. Нет, этот корабль принадлежал не Имперскому флоту.

Значит, все произойдет просто и быстро.

Как обычно.

Я закурил сигарету и вызвал панель управления орбитальных логгеров. Привычные картины заполнили экран. Графики, кадры, диаграммы. Разноцветные линии, острые лабиринты цифр, идеально ровные колонки символов. Бесконечное множество информации, совершенный и в чем-то поэтичный мир чисел в его привычной и строгой форме. Температура обшивки, скорость, курс, траектория – все было здесь, отображенное неяркими, еле светящимися символами. Люди, которые летели в этом корабле, тоже были здесь на экране, пусть и не явно – в виде цифр. Их жизни чертили кривые на моих диаграммах, их дыхание заставляло крутится стрелки на шкалах и отрезки на графиках. Завораживающая и идеальная красота математики. Их смерть тоже предстанет передо мной в виде цифр. Просто ворох чисел, которые сами по себе не красноречивее нарисованной ребенком закорючки.

Я щелкнул тумблером и сделал глубокую затяжку. Панель терминала передо мной привычно замигала разноцветными огоньками. За то время, которое у меня ушло на то чтобы выпустить дым из легких, система подготовила орбитальные логгеры и направила их на цель. Бортовые сенсоры поймали нарушителя в фокус – на маленьком экранчике я видел, как по ледяной пустоте космоса ползет маленькая капля. Как капля ртути в пыли. Я положил ладони на сектора управления. Вычисление можно было сделать и самостоятельно, мне это не составило бы серьезного труда, но в таких вещах проще положиться на автоматику. Компьютер никогда не ошибется. А ошибаться в таком серьезном деле никак нельзя.

Я сделал еще одну затяжку. Через две минуты я в последний раз прикоснусь к панели и в бесконечном Космосе на несколько секунд появится маленькая Сверхновая, почти тут же растворящаяся в ворохе брызг расплавленного металла. Вспарывая серую монолитную кожу, наружу прыснут искореженные и потерявшие форму остатки бортовой аппаратуры, смутно полыхнут где-то в глубине огромного металлического цветка два разрыва – топливные баки. Космос не дышит, в нем нет кислорода. Вспышка – и мгновенье, когда этот цветок распускается, выворачивая свои внутренности в холодные бездны. На Герхане растет цветок, который распускается только единожды за всю свою жизнь и увядает через несколько минут. Гибель космического корабля выглядит как смерть такого цветка.

Модель была мне незнакома, но компьютер колебался недолго. Кайхитенны. Я это понял сразу, как только в первый раз увидел обводы нахального нарушителя, проложившего курс рядом с моим маяком. Корабли кайхиттенов похожи на мелких хищников, шныряющих в непроглядных черных водах. Маневренные и быстрые, как настоящие осы, они бросались в бой не раздумывая. Космические пираньи. Я поймал себя на мысли о том, что кайхиттенский корабль действительно красив. Его форма была формой самой смерти, отлитой в металле. Смертоносный хаос, непокорный ничему во Вселенной и неотвратимый. Я покачал головой. Пожалуй, кайхиттенам, этим суровым воинам бесконечных просторов, тоже была не чужда поэзия настоящей войны.

«Обнаружен нарушитель, кайхиттенский легкий фрегат класса „Б“. Курс прилагается.

Принимаю решение о нейтрализации, – написал я, не отводя взгляда от медленно ползущей серой капли, – Время по станции – 19:47». Умный компьютер автоматически приложил пакет со всеми данными и приписал снизу – «скай-капитан Линус ван-Ворт». Сообщение дойдет за четыре недели. К тому моменту, когда его получат, от кайхиттенского корабля не останется предметов крупнее тарелки.

Компьютер тревожно пискнул. Нарушитель немного изменил курс, расчетное время увеличилось до пяти минут и шестнадцати секунд. Через это время он окажется в зоне действия орбитальных логгеров. Значит, у меня будет время выкурить сигарету.

Я поставил режим громкого оповещения и вышел наружу. Там было прохладно, я поежился и пожалел, что не накинул на плечи куртку. Весна весной, а подхватить простуду и проваляться неделю в кровати – перспектива не из лучших. На моем маяке не было балконов и вообще выступающих частей, лишь вокруг обзорного яруса тянулся небольшой карниз, достаточный для того чтобы на нем уместились мои ступни. Это был верхний этаж маяка, его купол. Обшивка здесь была прозрачной – я мог разглядеть свою рабочую комнату и мерцающий экран компьютера отсюда.

Иногда я думал, по прихоти какого сумасшедшего архитектора было построено мое жилище. К чему дверь, если она выводит в пустоту?.. Зачем этот бессмысленный карниз?..

Подо мной было тридцать метров пустоты и там внизу, где пустота кончалась, начиналось море – бесконечная поверхность рябящего аквамарина, уходящего во все стороны до горизонта. Погода стояла спокойная и море не волновалось, лишь плескалось с едва слышимым шелестом да облизывало подножье моей башни. На белой обшивке маяка медленно плыли раздробленные лунные осколки – отражения солнца в воде. Пахло так, как всегда пахнет возле моря – солью и свежей краской. Солнце расплавлялось в воде и мигало мириадами веселых теплых огоньков.

Я курил. Через пять минут мне предстояло оборвать чью-то жизнь.

Ничего особенного я в этот момент не чувствовал. Скользящий над водой ветер холодил грудь, я дышал на пальцы и пускал дым куда-то в сторону, думая о том, каким крошечным кажешься самому себе, когда живешь один в целом мире. Крошечным и вздорным.

Я посмотрел в небо. Конечно, там никак было не увидеть кайхиттенский корабль, но я знал, что он есть там – бесконечно далеко, крохотный кусочек жизни, скользящий сквозь парсеки и километры. Сколько там человек? Я прикинул – не больше двадцати. Одно касание кнопки – и я убью их. Даже не своими руками, не глядя в лицо, руками бездушных и неошибающихся механизмов. Они уже летят к смерти, хоть и не знают этого. Кровь ван-Вортов во мне протестовала против этого. Ведь это было больше похоже на казнь, чем на бой. Маленькому кораблю нечего противопоставить сокрушительной мощи логгеров, которые проломают его обшивку быстрее, чем капитан успеет включить тревогу. Мне было жаль этих людей, но я знал, что это такое – кайхиттенский легкий фрегат. Это смерть, много смертей. Если я не сделаю того, чего должен, погибнут люди, но уже родные мне – с Герхана, Земли, Венеры.

– «Выбора нет» – самые глупые и бессмысленные слова, сказанные с тех пор, как у человека появилось право делать выбор, – с чувством сказал я в пахнущую солью пустоту и бросил вниз окурок. Он завертелся, закрутился, пшикнул в пенной шапке набежавшей волны и исчез. Я вздохнул и вернулся обратно.

Компьютер сообщал, что осталось двадцать секунд – я успел вовремя.

И когда пришло время, граф ван-Ворт, скай-капитан Линус нажал на кнопку.

Если он когда-нибудь и колебался, то всегда заканчивал начатое.

Когда я впервые оказался тут, мне подумалось – более скучной планеты пожалуй нет во всей Галактике. Размером поменьше Марса – и одна вода! Бескрайняя, бесконечная, просто висящая в Космосе капля. Два небольших архипелага на северном полюсе да редкие островки, настолько маленькие, что и корабль не посадить. «То, что надо!» – сказал я тогда. И действительно, это было то, что мне было надо.

«Тогда» прошло четыре года назад, я был тридцатичетырехлетним скай-капитаном в сияющем мундире, брился каждый день и курил только «Бонфарс» по восемь миа за пачку. И я еще верил в то, что бегство – это последний выход для графа и офицера. Когда «тогда» прошло, оказалось, это вовсе не выход. «Бонфарс» я бросил курить еще на второй год – несмотря на приличное жалованье, транспорты снабжения заходили сюда редко. Пришлось перейти на обычные сигареты, которых в рационе всегда хватало. Впрочем, я все еще брился каждый день. Постоянное одиночество делает из человека педанта. Первый год я читал Плиттона, пил литрами кофе и бороздил бескрайний океан на маленьком катере. На второй год я достал из угла сенсетту и взялся за музыку. Но из слушателей у меня были лишь шнырьки, птицы, да изредка вылезавшие на косу погреться глубоководные тритоны. Третий год пролетел под шелест переворачиваемых страниц – я заказал с Герхана книги – настоящие книги, из обработанного дерева – и погрузился в пучину, где миром правит слово. Транспортировка этих книг стоила небольшое состояние, но я пока мог себе это позволить и в скором времени у меня скопился целый шкаф. Шкаф я сделал сам, из дрейфующего плавника и поставил на втором ярусе. Книги долго развлекали меня. Я внимал чарующим речам Фьорна, льющимся как волшебные ручьи, в которых плещется верткая рыба спрятанных за красотой слова образов, читал мудрые рассуждения Декмарта, проникнутые мудростью веков и осененные дыханием Времени, а когда старик Декмарт надоедал своим монотонным бормотанием, я брал с полки Каню и хохотал, упиваясь его отточенными остротами и сарказмом, едким как осиный яд. Когда становилось темно чтобы читать, я закрывал книгу закладкой и поднимался на обзорный ярус, где за толстым стеклом дышало и волновалось море, а солнце подсвечивало его медовыми лучами. Изредка поднималась буря – черное небо истекало грохочущими струями дождя, в тучах что-то сверкало с грохотом, а волны серыми зубьями пытались перекусить маяк, но разбивались об него и рассыпались веерами черных жемчужин. В такие момент я брал бутылку «Шардоне» и, накинув куртку, выходил на карниз. Я сидел, свесив ноги в рокочущую пустоту, смотрел на беснующееся море, пил вино и читал стихи – Плиттона или свои. Вино было отменное, с виноградников Герхана, каждый год мне поставляли по десятку ящиков и стоило это столько, что за прошедшее время я бы уже окупил виноградник размером с четверть этой планеты.

Вот так я и жил в своем мире, то срываясь в пропасть горькой романтики, то взлетая к бритвенно-острым утесам цинизма, которые вспарывали ветхую материю бытия не хуже, чем логгер вспарывает обшивку корабля. Изредка выходили на связь проходящие неподалеку корабли, но о чем им общаться с одуревшим от самого себя графом, сидящим безвылазно на своем маяке? Чаще всего они просто сбрасывали инфо-пакет с новостями и исчезали.

И еще были кайхиттены. Эти беспокойные дикари, которых носило по всей Галактике в поисках богатых миров и незаселенных планет. Как древние викинги, они садились в свои корабли и мчались в неизвестность, чаще находя смерть, чем богатство. Они оставляли все чтобы получить свое и за это их трудно было не уважать. Они были хорошими воинами, неплохими и в ближнем и в орбитальном бою, но их хаотичность, вечносжигающее их изнутри пламя, часто делало их корабли мишенью для имперских орбитальных логгеров.

За четыре года я уничтожил шесть кораблей.

Здесь, на самом краю Империи, они часто объявлялись – то искали транспорты, то шерстили переферию. Их никогда не было много, но злость и жажда крови делали из них страшного противника. В ближнем бою я сталкивался с кайхиттенами лишь однажды, когда был зеленым флит-капралом и проходил службу в пограничном гарнизоне пятого сектора. На память я унес воспоминания и длинный зигзагообразный рубец на плече, маленькую бледную молнию. В те времена на границах часто было шумно, приходилось сталкиваться и с другими варварами Космоса – ихтонами, сартками, негуманоидными фриггами, но никто из них не превосходил кайхитов по злости и безразличному отношению к собственной жизни. Они действительно были дикарями – жили чуть ли не при феодализме, книг не писали, а с их верфей никогда не сходил корабль, не оснащенный хотя бы одним орудием. Эти люди жили шумно, не считаясь ни с чем и даже с какой-то мрачноватой романтикой, которая, как по-моему, была замешана на фатализме и даже воспевании смерти. Смерть в бою, достойная и славная кончина для любого уроженца Герхана, для кайхиттенов была соблазном, к которому они рвались с фанатизмом настоящих берсерков. Я своими глазами видел, как кайхиттен, полусоженный лучами ручных логгеров, ослепший и истекающий кровью, пробежал не меньше полусотни метров для того чтобы своим страшным палашом снести голову имперскому пехотинцу. Прожить недолго, но с шиком, а уйти с дюжиной врагов на счету – это был идеал, нигде открыто не провозглашаемый. Тихая мирная жизнь была слишком скучна для этих воинственных бродяг Космоса. Герханцев они не жаловали особо, наша планета считалась среди кайхиттенов, таких беспощадных в бою и с такой на удивление консервативной моралью, рассадником порока и родиной хладнокровных убийц. Не могу сказать, что они сильно клеветали на Герхан, но, являя собой абсолютно полную противоположность нам, старались при случае подстроить подлость. Графы ван-Ворт не пользовались привилегиями по сравнению с остальными родами Герхана. Мой дядя погиб в плену кайхиттенов, когда мне было четыре года, а пятью годами позже в пограничной стычке с ними был смертельно ранен мой кузен. Так что в нашем роду кровожадные дикари были не в фаворе и делом чести для каждого графа ван-Ворт было иметь на личном счету не менее трех-четырех голов. Что до меня, свою норму по головам я сдал еще во время службы в пятом секторе, так что предки, чей прах остывает в земле фамильного склепа ван-Ворт, могли по праву гордиться своим потомком.

– Вы молоды, граф, вам тут будет одиноко поначалу, – сказал мне полковник. У него была небольшая бородка, а на щеке алел старый, так до конца и не заживший шрам. Еще у него была неплохая коллекция старых стерео-фильмов, столь же обширный запас ликеров и молодая жена, отчаянно строившая мне глазки с нашей первой встречи. Они оба были из таури – миниатюрные, выглядящие хрупкими, но с красивыми тонкими чертами лиц и свойственной только таури грацией. Полковник сидел на этой планете уже лет пятнадцать. Когда я прибыл чтобы заменить его, он даже украдкой смахнул слезу. Он успел насмотреться на море, а пятьдесят лет – это не тот возраст, когда еще можно наслаждаться одиночеством, жить на маяке посреди моря и жечь пролетающие корабли.

– Я всегда был меланхоликом, господин полковник, – ответил я тогда с улыбкой, – Врядли эта планета остудит меня еще сильнее.

– Что ж… Ваш выбор не может не восхищать. Мне кажется, с вашим характером вы не раскиснете в одиночестве. И ваш род… мм-м-м… ван-Ворт… кхмм-мм… В общем, я уверен, вы продолжите славное дело предков.

– Несомненно, Империя будет в безопасности, пока я на посту.

Он не раскусил сарказма. Я тогда стоял в парадной форме, с алым шнурком скай-капитана поперек груди, начищенный козырек белоснежной фуражки сиял и я выглядел образцовым офицером, для которого не то что заведовать маяком, и флотом командовать не проблема. Полковник смотрел на меня с одобрением – оторванный от цивилизации на долгие пятнадцать лет, он разумеется не был в курсе последних светских новостей. Иначе он мог по-другому посмотреть на молодого офицера из древнего и почтенного рода, который ни с того ни с чего прибыл его сменять на забытый Богом и Космосом планетоид.

Но он ничего не знал, шумиха не добралась сюда, заплутав среди миллионов миров. Здесь я уже не был «тем самым», планета встретила меня таким, как есть – бестолковым тридцатичетырехлетним повесой, дуэлянтом и возмутителем общественного спокойствия.

– Удачи вам, – сказал полковник на прощанье, – Надеюсь, вам тут понравится.

Я с трудом дождался его отлета. В первый же день я напился до полусмерти, чуть не свалился в море и перебил половину пустых бутылок. Это были те дни, которые я меньше всего хочу вспоминать, дни, налитые бешенством, ужасом и отвращением к себе.

Я их пережил.

Жена полковника улетела вместе с ним. Несмотря на все, она была верна ему, как может быть верна женщина – мало кто способен прожить столько лет в полной оторванности от всей Галактики, в мертвой тишине медвежьего угла. Гарнизон любой, даже самой захудалой планеты по сравнению со здешним местом походил на двор Его Величества. Удивительно, как она смогла прожить тут так долго. Мужчина может вынести подобное заточение, но для женщины-таури с ее переменным и вспыльчивым характером это был сущий подвиг. Единственным ее грехом была страсть шикарно одеваться. По прибытии сюда, разгребая оставленные предшественниками вещи, я натолкнулся на такой гардероб, который не снился, пожалуй, ни одной столичной моднице. Должно быть, она собирала все это годами – сомневаюсь, что все эти бесчисленные килограммы и метры материи могли доставить одним рейсом транспорта. Впрочем, у всех нас есть причуды. Я не мог представить, с какой целью она это делала – врядли шнырьки и тритоны оценили бы ее шикарные платья с кринолинами, вышитые шали и кружевные юбки, а больше тут красоваться было не перед кем. Для всего этого балласта места на борту корабля не оказалось и жена полковника бросила все как есть, пообещав когда-нибудь забрать весь этот хлам. Однако учитывая стоимость транспортировки, я прикинул, что врядли она станет этим заниматься – куда дешевле будет купить новый гардероб. Выкидывать ее вещи было бы глупо, кроме того у меня не было желания смотреть несколько дней на дрейфующие вокруг маяка панталоны и колготки, так что я упаковал все это в два огромных шкафа и оставил на первом ярусе, где они реже всего попадались на глаза. Коллекция полковника пришлась более кстати, хотя я никогда не был ценителем старых стерео-фильмов и не любил ликеры.

На второй день я обошел свои новые владения и скрупулезно провел инвентаризацию. Это было весьма утомительным, да и бестолковым занятием, но в то время я радовался любой работе, которая позволяла забыть про воспоминания. Если я оставался без дела, через час подступало непреодолимое желание броситься в море. Дни черной депрессии миновали, но я понимал, что занять себя необходимо.

Итак, у меня был маяк. Эта большая конструкция сорока или даже более метров в высоту, формой похожая на вертикально поставленную капсулу с прозрачным куполом, действительно напоминала старый маяк – такой, какие стояли вдоль берегов еще тогда, когда человечество путешествовало по Земле. В диаметре набиралось метров десять – не очень много, если привык жить в фамильном замке ван-Вортов, но достаточно, если хочешь до конца жизни пребывать в одиночестве. Третий ярус служил для наблюдений, прозрачный купол позволял видеть на много километров вокруг, хотя в этом не было совершенно никакой необходимости – при всем желании даже с самым сильным биноклем я врядли разглядел бы в небе корабль, тогда как сенсоры на орбите делали это без труда. Так что купол был скорее приятной особенностью, чем функциональным архитектурным ходом. В нем действительно приятно было посидеть, когда хотелось поглядеть на море, да и рассветы я полюбил встречать именно там. На третьем ярусе находилась бОльшая часть аппаратуры – панели управления сенсорами, орбитальными логгерами, внутренним климатом и прочим. Получалось тесновато, но меня устраивало. Нужда в огромных апартаментах пропадает тогда, когда учишься жить один. Что до меня, я тогда был самым одиноким человеком в Галактике.

Второй ярус назывался «бытовым» и содержал небольшую кухоньку с печью и спальню с узкой откидной койкой. Холодильника не было, но кто-то из моих предшественников установил старую крио-камеру, которая поддерживала достаточную температуру и могла хранить продукты. Впрочем, особой нужды в этом не было, так как из продуктов были в основном консервы, доставлявшиеся транспортом снабжения, упакованные полуфабрикаты и стандартные брикеты пищевого рациона. Меню смотрителя маяка оказалось весьма скудным, но я и на это не жаловался. Иногда удавалось подстрелить птицу или медлительного тритона, тогда я сооружал роскошные блюда и ел их в гордом одиночестве, не стесняя себя правилами этикета. Локти можно было ставить на стол, а пепел с сигареты стряхивать прямо в рюмку – тут не было никого, перед кем мне могло быть стыдно. Однако въевшиеся в кровь традиции ван-Вортов не дали мне опуститься окончательно. Проклятая фамильная гордость, над которой так любили подшучивать недруги, оказалась крепче тяги к комфорту.

Первый ярус был отведен под технические нужды – генераторная, крошечная мастерская да санитарный блок размером со шкаф.

Не очень много места для человека, привыкшего к просторам бальных залов и палубам космических крейсеров. Мне этого хватало с избытком.

Маяк стоял на косе – это была узкая каменистая насыпь, изгибавшаяся полумесяцем, длины в ней было ровно сто семь метров. Сто семь метров пустой земли, где ничего не росло, лишь гнили наносимые морем водоросли. Коса едва поднималась над водой, при волнении в четыре балла волны перекатывались над ней, поднимая пенные гребни. Я иногда приходил сюда, чаще по утрам, когда над морем еще трепетал осторожный и прохладный утренний бриз. Здесь было приятно посидеть, опустив ноги в мутную лазурь воды. Изредка на косу садились птицы – здешние чайки с пушистым белым воротником и внимательными черными крапинками глаз. Но и они не задерживались здесь.

Я был хозяином целой планеты. Я мог взять катер, погрузить на него запас еды на неделю и уйти в долгий рейс к экватору. Аппаратура маяка работала в автоматическом режиме, вмешательство человека ей не требовалось. Я был самым бесполезным устройством на этой планете.

У меня ушло четыре года. И целая планета.

Как и полковник, я оторвался от мира, заперся в облюбованной раковине. Самое полезное и самое глупое, что можно сделать в такой ситуации. Пару раз в год приходили новости из дома. Я их просматривал мельком и неохотно. Меня помнили. Приходили письма от разных людей. В письмах были разные слова, написанные разным почерком, но все они говорили одно. Один раз, напившись, я собрал все и сжег на косе. Багровый отблеск огня отражался на спокойной глади воды. После этого я попросил чтобы личную корреспонденцию ко мне не спускали. С каждым годом писем приходило все меньше.

На третий год прибыл инспектор. К его прибытию я устроил изрядный бардак на маяке, одел самую грязную рабочую одежду и за ужином выпил одну за другой три бутылки «Шардоне», после чего пел хриплым голосом под сенсетту песенки не всегда пристойного содержания, хохотал дьявольским смехом и приглашал его на танец. Инспектор проглотил спектакль с постной рыбьей рожей, холодно пожелал успехов на новом месте службы и отбыл в тот же день. Больше проведать меня никто не являлся, а через некоторое время доползли слухи о том, что молодой ван-Ворт окончательно спился, сходит с ума и долго, конечно, не протянет. «Там» молчали – со своими обязанностями я справлялся, придраться по большому счету было не к чему. Новость о том, что я постепенно выживаю из ума пришлась кстати – подозреваю, они надеялись, что я загоню себя в гроб сам, без посторонней помощи. Да я в общем-то и сам не был против. Маяк был последней точкой в кривом пунктире графика, отображавшего мою жизнь.

За четыре года я научился жить и терпеть общество – самого себя. Это уже было неплохим достижением. Одиночество и вино быстро сделали из меня мрачного и философствующего циника, хотя я и раньше был склонен к подобному.

Маленький Принц термоядерного века, я владел всей планетой. Неплохая карьера для в прошлом блестящего и перспективного молодого скай-капитана.

Я учился жить заново.

Фрегат кайхиттенов исчез мгновенно. Маленькая точка на экране вспыхнула и тотчас погасла. Но еще пару секнуд я продолжал видеть ее – нечеткий отпечаток на сетчатке глаза.

Я закрыл глаза и сидел так несколько минут. Хотя знал, что все сделал правильно. Просто смотреть на свои руки было неприятно. Одним нажатием кнопки я уничтожил людей, не меньше десятка, это стоило минуты молчания.

– Все, довольно! – сказал я громко сам себе, – Траур окончен.

В последнее время я привык разговаривать сам с собой вслух. Говорят, это первый признак сумасшествия. Что ж, я всегда подозревал, что я сумасшедший. Захотелось курить, я не глядя вытащил сигарету, сунул в рот, подкурил. Крепкий табак привычно обжег язык, я надолго задержал его в груди и выпустил через нос. Я молча курил, глядя сквозь прозрачный купол на быстро темнеющее небо и думал о том, до чего же сильно устал.

Панель управления издала громкий тревожный писк. Я не торопясь подтянул ее к себе. Я знал, что корабль не уцелел – у него не было шансов.

– Не было шансов, – повторил я вслух медленно, словно пробуя на вкус эти слова. Забавно, когда так говорит человек, убивший только что экипаж корабля одним нажатием кнопки.

Несколько огоньков на экране продолжали тревожно пульсировать. Обычно, после того, как я нажимал кнопку, они замолкали и впадали в спячку, как крошечные, насосавшиеся крови комары. Чтобы потом опять разбудить меня, алчно перемигиваясь в ожидании следующей жертвы. Белая точка, немного сместившись, продолжала ровно гореть, приближаясь к орбите. Промах был исключен. Второй корабль? Макет-ловушка?

Все было куда проще.

Корабль кайхиттенов погиб, но перед смертью успел выплюнуть крошечную спасательную капсулу. Я отбросил со лба волосы, сплюнул на пол сигарету и склонился над экраном. Что ж, дикари оказались весьма шустрыми – они успели заметить залп и подготовить капсулу. Капсула совсем небольшая, человек на пять, я видел, как она размытой точкой скользит, оставляя за собой молочно-белый след двигателей. Быстро, очень быстро они среагировали… Я потянулся за сигаретой, но потом вспомнил, что уже выкинул ее, достал новую.

Компьютер анализировал события со скоростью, которая многократно превышает скорость самого быстрого человеческого мозга. Через секунду или две я уже читал сводку. Капсула попала под излучение логгеров. Не жесткое, но достаточное для того чтобы вывести из строя бОльшую часть оборудования на борту. Отклонившись от первоначального курса, она теперь плыла по направлению к планете, беспомощно освещая космическую темноту сполохами реактивных выхлопов. Компьютер услужливо прочертил вероятную траекторию. По его прогнозам капсула должна была с ужасной силой хлопнуться о поверхность через несколько минут. Если не сгорит в атмосфере. Наверно, я смогу увидеть ее отсюда – мгновенно вспыхнувшую и тут же погасшую комету, чертящую едва видимый след на ночном небе. К тому моменту там уже никого не будет в живых.