Текст книги "Тайна апостола Иакова"

Автор книги: Альфредо Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

12

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 17:00

Так называемый «Осталь де лос Рейес Католикос», «Приют католических королей», занимает величественное здание в ренессансном стиле, возведенное на месте старинной больницы для паломников. Основанный католическими королями для пилигримов, совершавших паломничество по Пути святого Иакова, этот приют ныне преобразован в шикарный пятизвездочный отель, готовый принять любого из тех, кто в состоянии позволить себе сию роскошь.

Вместе с тем, храня верность традициям, «Осталь», как широко известно в городе, всегда резервирует несколько комнат, которые могут бесплатно на одну-две ночи занять паломники, документально подтвердившие полное прохождение Пути, и поныне, хотите вы того или нет, ведущего на край земли, в Финистерру. [19]19
  Финистерра– галисийский топоним, восходящий к латинскому выражению finis terrae – «край земли». Обозначает место, расположенное в самой западной точке Европы.


[Закрыть]

Клара не собиралась, разумеется, занимать ни одну из этих комнат. За два года до грядущего Святого Компостельского года [20]20
  Святым, или Юбилейным, Компостельским годом считается год, когда День святого Иакова, 25 июля, выпадает на воскресенье.


[Закрыть]приток паломников к священным мощам апостола Иакова несколько снизился, однако по-прежнему остается весьма высоким. Причем в любое из четырех времен года, в наших атлантических широтах, где расположена могила апостола и где все или почти все вертится вокруг священной веры в то, что именно в Компостеле захоронен великий Сын Грома. Не менее страстно верят люди и в то, что, пройдя в юбилейный год сквозь Святые Врата, человек полностью очищается от грехов, как если бы он вновь принял крещение, а то и в большей мере: ведь данное таинство уничтожает, кроме всего прочего, и последствия первородного греха.

Клара решила занять номер сюит на все дни, пока ее квартира будет опечатана. Нужно заботиться о своем имидже, и будет совсем неплохо, если в прессу просочится информация о том, что она остановилась именно в этом отеле.

Хороший отель предполагает хороший доход его постояльца, а хороший доход, в свою очередь, свидетельствует о том, что дела в конторе, где служит постоялец, идут хорошо. По крайней мере, такую логическую цепочку выстроила Клара в своей голове. Впрочем, возможно, ей просто необходимо было оправдание для каприза, который она мечтала удовлетворить еще со времен своей университетской юности. Ей, дочери эмигрантов, «Осталь» представлялся верхом исполнения всех желаний. Всякий раз, слушая рассказы о поколении шестьдесят восьмого года, [21]21
  Год студенческих волнений в Испании.


[Закрыть]представители которого проводили вечера в залах этого роскошного отеля за чашкой кофе, делая вид, что занимаются важными делами, она не могла подавить в себе смешанное чувство восхищения и зависти. И вот наконец время для моральной компенсации наступило. Мало кто из тех студентов спал на роскошных кроватях с балдахином. Да и она сама вряд ли когда-либо еще сможет такое себе позволить.

– Кровать я хочу, разумеется, с балдахином, – специально подчеркнула она самым естественным тоном, какой только в состоянии была придать своему голосу, когда еще из своей квартиры по телефону заказывала номер.

После звонка Клара наконец покинула свое жилище. Пребывание в нем стало тягостным и невыносимым. Два агента, терпеливо ожидавших у входных дверей, пока она спустится вниз, тут же приступили к опечатыванию квартиры. Крайне любопытная парочка, подумала Клара: блондинка с пирсингом в уголках полных аппетитных губ и пиратского вида парень с двумя круглыми сережками в мочке левого уха, похожий на морского волка, которому чуть ли не каждый день приходится огибать не углы улиц, а мыс Горн или мыс Бурь. [22]22
  Первоначальное название мыса Доброй Надежды.


[Закрыть]

Полицейские приступили к исполнению приказа своего начальства, а Клара, выйдя из дверей, направилась к стоянке такси, расположенной рядом с соседним домом.

Таксист тотчас выскочил из машины, чтобы взять чемодан; его лицо выражало удовлетворение: дамочка явно собиралась ехать в аэропорт. Однако Клара сказала ему:

– Отвезите меня в «Осталь».

Выражение лица таксиста сменилось на удивленное, и он не смог скрыть разочарования. Недовольный и раздосадованный, он резко ответил:

– Да он в двух шагах отсюда.

– Я знаю, – сухо произнесла в ответ Клара. – Что, повезете туда один чемодан? Потому что я не собираюсь тащить его на себе, да и сама не намерена мокнуть, если дождь снова припустит, как утром, – добавила она, не оставляя ему никаких оснований для возражений.

Таксист покорно вздохнул. Он узнал ее. В конце концов, они в каком-то смысле соседи и она человек известный. Он снова вздохнул, чтобы лишний раз продемонстрировать свое недовольство, положил чемодан в багажник и меньше чем через пять минут (да и то только потому, что в эти часы движение в городе было необычно интенсивным) высадил ее у входа в «Осталь», расположенный на левой, если смотреть на собор, стороне площади Обрадойро.

На рецепции ее встретили с любопытством. Известие о произошедшем уже распространилось по всему городу, и теперь любой шаг, который совершит молодая адвокатесса, в каком бы направлении он ни предпринимался, будет отслеживаться с обычной в таких случаях бесцеремонностью.

Разместившись в номере и произведя полную инспекцию всего, чем располагало ее временное жилище, Клара решила разобрать чемодан и разложить, как полагается, все вещи в шкафу. И в этот момент зазвонил телефон. Он сняла трубку с первого попавшегося ей на глаза аппарата, стоявшего на ночном столике, и присела на край кровати.

– Слушаю.

Она ожидала услышать голос в лучшем случае кого-нибудь из друзей или родственников, позвонивших, чтобы поддержать и ободрить ее, а также выразить уверенность в ее невиновности, но, вполне возможно, и какого-нибудь прыткого журналиста. На всякий случай она приготовилась проявить покорность перед тем, что может на нее обрушиться.

После трагедии с танкером она привыкла вести сложнейшие диалоги с представителями прессы, так что для нее это уже давно не в новинку. Она выразительно и шумно вздохнула, так чтобы ее вздох услышал звонивший, и снова сказала:

– Слушаю вас.

Однако, несмотря на ее готовность к любому развитию событий, раздавшийся в трубке голос, который, на ее взгляд, вряд ли мог принадлежать журналисту, голос неестественный, тягучий и намеренно искаженный, удивил ее. Он предупредил:

– Ничего не говори.

– Кто это?

– Три часа назад у себя дома ты показалась мне сладкой девочкой. Мне бы очень хотелось отведать твоей сладости.

Голос был высокий, как у тенора, при этом говоривший явно применял телефонный маскиратор для его искажения. Сам голос производил впечатление глубокого и профессионально поставленного, но интонация, с которой произносились слова, была излишне манерной. Так, во всяком случае, несмотря на весь страх, который породило в ней услышанное, показалось Кларе. Неужели этот странный голос принадлежал кому-то из тех, кто находился в ее квартире тогда же, когда она? По всей видимости, он хотел донести до нее именно это: что он наблюдал за ней с близкого расстояния. Но когда? И как это могло быть? Ведь она не заметила ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее доме другого человека. Ей стало страшно. Как он узнал, что она в отеле, если она только что приехала и никому ничего не говорила?

– Сукин сын! Это ты, сукин сын?

В ответ на вырвавшееся у нее бранное слово в трубке установилось молчание. Клара, не отрывая трубку от уха, подошла к окну и, слегка отодвинув занавеску, оглядела площадь, чтобы проверить, не следит ли за ней кто-нибудь со ступеней собора. Убедившись, что это невозможно, она, прежде чем вновь заговорить, задала себе вопрос: как случилось, что она позволила себе такую не свойственную ей лексику.

«Похоже, я непроизвольно говорю так, как это принято в детективах, – прошелестело где-то у нее в голове. – Неужели действительно жанр обязывает, и, оказавшись в определенного рода переделках, люди начинают исполнять определенные роли и вести себя в соответствии с поведенческими моделями, которые прежде не были им свойственны?»

Так или иначе, внезапная словесная дерзость ей, похоже, пришлась по вкусу, и она предпочла придерживаться того же тона, нежели рассыпаться в извинениях, которые прозвучали бы по меньшей мере неуместно.

– Что ты хочешь, вонючий козел?

– Две вещи. Первая – пароль от компьютера Софии. О другой я тебе сообщу позднее.

Клара услышала, как ее собеседник повесил трубку, и ощутила громкие удары сердца в висках.

Все это могло означать, что убийца был в квартире и безуспешно пытался войти в память компьютера. Но как могло случиться, что полиция не обнаружила никаких следов его присутствия? И как он узнал, что она поселилась в «Остале»? И что у компьютера есть пароль? Вне всякого сомнения, на все эти вопросы имелись ответы, но она понимала, что не сможет их найти, пока пребывает в состоянии крайнего возбуждения.

Клара поднесла руку к груди, пытаясь совладать с бешеным сердцебиением, но потом передумала и решила измерить пульс. Охваченная дурным предчувствием, она отчетливо ощутила, как по всей левой руке от ладони к предплечью поднимается ноющая боль, и ей стало не по себе.

«Неужели стенокардия?» – подумала она, прежде чем осознала, что это всего лишь приступ ипохондрии.

В эту минуту адвокатесса вспомнила о флэшке и протянула руку к висевшей у нее на груди под одеждой цепочке, к которой та была прикреплена. Посмотрим, кто ее сможет здесь обнаружить, подумала она и занялась дальнейшим освоением гостиничного номера, в котором ей предстояло провести ближайшие дни. Она решила, что своеобразная трудотерапия пойдет ей на пользу, и стала раскладывать одежду, пока не ощутила себя наконец полновластной хозяйкой только что занятой территории, этого роскошного сюита, голубой мечты ее юности.

А произошло это только после того, как все ее вещи были слегка поспешно и нервно, но при этом аккуратно развешаны и разложены в шкафу и она смогла воспользоваться ванной комнатой.

К этому времени она уже была уверена, что убийца пытался войти в память компьютера либо до, либо после того, как уложил труп в ванну. Но как он проник в дом? Этого она не знала. Как не знала ответов и на другие сформулированные ею же самой вопросы. Впрочем, в этот момент у нее в голове возник еще один вопрос, который отбросил необходимость немедленного ответа на предыдущие. Следует ли ей позвонить комиссару и сообщить о телефонном звонке?

Поразмыслив, она решила, что не следует, по крайней мере пока. Так она избежит разговора о компьютере и пароле, обеспечивающем доступ к его памяти. Приняв это решение, она позвонила дежурному администратору и попросила заказать ей такси для поездки в «Гиперкор». Она сочла нужным купить несколько флэшек, чтобы скопировать на них весь твердый диск компьютера Софии и затем разместить их в различных труднодоступных местах; попутно ей пришла в голову вызвавшая у нее легкий трепет мысль о том, что флэшки будут служить своеобразной охранной грамотой и для нее. Пока же она понятия не имела, что именно заключали в себе архивы, которые она скопировала на съемный диск. Она узнает об этом, когда вернется из торгового центра. Впереди у нее целый вечер и ночь.

13

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 22:45

Когда Андрес вечером пришел домой, Эулохия ждала его, сгорая от нетерпения. Из-за царившего во время обеда молчания она так и не узнала никаких подробностей об убийстве врача и все еще пребывала в состоянии потрясения от полученного известия. Теперь этому невыносимому молчанию наступал конец. У Андреса не оставалось никаких оправданий: труп Софии уже давно им осмотрен (и надо сказать, это не только не лишило его аппетита, а даже, похоже, еще больше его подогрело) и, кроме того, теперь он находился дома, а домашний очаг, как известно, – это царство женщин.

Эулохия знала покойную по занятиям пилатесом, которые они обе посещали в гимнастическом зале Аэроклуба. Занятия проходили каждый понедельник, среду и пятницу с восьми до девяти часов вечера, то есть последний раз они виделись как раз накануне, всего сутки назад, и мысль об этом не давала Эулохии покоя.

Андрес был прав, когда во время обеда произнес единственную фразу о том, что София была неприятной и заносчивой особой, бездушной и крайне амбициозной, лишенной каких-либо представлений о деликатности. Это было правдой. Она проявляла все эти качества и в дни занятий пилатесом, полагая, что все вокруг ею восхищаются, и всегда держась отстраненно и обособленно; она общалась только с преподавательницей, странной особой, судя по всему отягощенной массой комплексов. Впрочем, теперь-то она, сама того не желая, пребывала в абсолютном одиночестве.

Как только Андрес пришел, они начали болтать о том о сем, то серьезно, то шутя, то напуская на себя суровый вид в зависимости от того, о чем шла речь. Начали с того, что вспомнили о почти детской выходке с вертолетом. При этом они оба беззлобно над ней посмеивались, обмениваясь взглядами, скрывавшими вопросы, не требующие ответа. Способ, который избрал Сальвадор, чтобы напомнить своим соученикам об их достоинстве, казался им хоть и обидным, но довольно забавным. Они вдоволь посмеялись над шуткой, и Андрес даже заговорил раскатисто и басовито, подражая громоподобному голосу представителя центрального правительства, которым тот говорил сегодня с ним по телефону.

Они ни слова не упомянули о завтраке с белужьей икрой и серебряной ложечкой. И о трупе тоже не говорили. Решили оставить эту тему на потом. Ужин, который был по настоянию Эулохии достаточно легким (запеченный в духовке горбыль, надо сказать, отменный), прошел за оживленной беседой на отвлеченные темы: от количества выпавших на квадратный метр осадков до последних сплетен о внебрачных связях некоторых членов галисийского правительства.

И только в постели, которая, как известно, располагает к особой откровенности, Андрес заговорил о том, что хотела услышать от него Эулохия. Он настолько верил в ее порядочность и умение держать язык за зубами, что не испытывал никаких этических терзаний, когда подробно рассказывал ей о той или иной ситуации, в которую в данный момент был вовлечен.

– Мне гораздо интереснее слышать обо всем от тебя, чем по телевизору, – вкрадчиво сказала она ему как-то.

И он это запомнил. Ему даже стало казаться, что эти доверительные беседы ее возбуждают; заводят, как сказали бы молодые. И не смог устоять перед возможностью использовать сию незамысловатую уловку в надежде, что она поможет ему подольше удерживать молодую возлюбленную подле себя.

Итак, Андрес со спокойной совестью подробно поведал Эулохии о произведенном Андреа Арнойей и Диего Десой допросе Клары Айан и результатах тщательного осмотра спальни и ванной комнаты, на настоящий момент представлявшейся полиции единственным местом, где могло произойти убийство, хотя никаких конкретных подтверждений этому пока не было.

Версия о том, что убийство было совершено в каком-то другом месте, представлялась совершенно невероятной. Дело в том, что подъехать к дому жертвы на машине по Руэла-де-Энтресеркас было если не невозможно, то по меньшей мере чрезвычайно затруднительно.

Не было обнаружено никакой одежды, которая могла быть на покойной в момент кончины, ни единой капельки крови и никаких следов, свидетельствовавших о присутствии в жилище постороннего человека. Трудно себе представить, что какой-то неизвестный пронес в дом обнаженное тело, взвалив его себе на плечи. Поэтому все указывало на то, что женщина была убита в своем собственном жилище. Но как и кем?

Можно было, конечно, вопреки здравому смыслу, предположить, что некто выстирал и выгладил одежду покойной и аккуратно разместил ее в шкафу, а затем перенес труп в ванную, где нанес на него резаные раны, из которых не просочилось ни капли крови. В общем, речь шла либо об идеальном преступлении, либо об изощренном убийстве. Теперь надо было подождать, что покажет вскрытие. Если оно вообще что-то покажет.

Клара, со своей стороны, во время допроса поведала полиции, что когда накануне вечером она вернулась домой, то стала свидетельницей не слишком дружелюбной беседы Софии с доктором Каррейрой, профессором медицинской антропологии и руководителем ее диссертации.

С этого момента Эулохия стала слушать особенно внимательно, а Андрес продолжил свой рассказ. Время от времени, как бы желая приблизить ее к себе, он обращался к ней «милая подруга», «мой верный друг», но только не «Эулохия» или «любовь моя»; он готов был использовать любое обращение, кроме ее имени или слов, которые выдавали бы его страсть. Комиссар прекрасно осознавал, что это глупо и что таким образом он вовсе не демонстрирует той холодной отстраненности, на которую претендует. Однако он ничего не мог с собой поделать. Все-таки постоянный просмотр детективных фильмов таит в себе немало опасностей. В общем, он продолжал рассказ в своей привычной, якобы отстраненной манере.

Как поведала полицейским Клара, написанная Софией под руководством доктора Каррейры диссертация, судя по всему уже практически завершенная, представляла собой исследование болезней, которыми при жизни страдали обитатели некрополя, расположенного в подземелье собора.

Исследование было осуществлено на основе тщательного изучения останков тел, некогда служивших пристанищем человеческих душ, которые ныне либо все еще пребывают в Чистилище, либо горят в огне Ада, либо с самого начала были вознесены на Небеса.

Вполне возможно, что лик кого-то из покоящихся там запечатлен на одной из двух боковых арок соборных врат, где слева представлены души, вознесенные на Небеса, а справа – бегущие из Чистилища. Изображенные там лица исполнены восторженного ожидания встречи с Божественной благодатью, величием Господа, в созерцании которого прежде им было отказано; теперь же они с полным правом могут лицезреть Его на среднике Врат Славы. Правда, осмеливаются устремить свой взор на Него лишь те, кто обитает в Раю; души из Чистилища почему-то не осмеливаются поднять глаз. Может быть, они ослеплены, а возможно, предпочитают бросить взгляд назад, чтобы лишний раз осознать, что именно они оставили позади, и сквозь века возразить Лютеру, заявив, что, в отличие от Небес и Ада, у Чистилища есть будущее, ибо в нем остается место для надежды.

После смерти Франко и перехода в мир иной почти всех его министров на земле не осталось людей, которые столь же виртуозно, как Каудильо владели бы статистикой относительно того, сколько душ с момента появления на исторической арене Славного Национального Движения было спасено, сколько призвано в то, что Лютер называл третьим местом, то есть в Чистилище, а сколько низвергнуто в Ад.

Такими неожиданными размышлениями, возникшими под влиянием не совсем понятных ассоциаций, комиссар поделился с Эулохией во время ужина; скорее всего, к подобным умозаключениям его подтолкнули внезапно пришедшие на ум статистические данные, характеризующие результаты эффективной работы министра одного из первых кабинетов правительства Каудильо.

Нет нужды говорить, что ныне не существует никакой статистики относительно индекса мастурбаций, произведенных, скажем, с момента установления демократии в стране, а ведь в годы диктатуры подобные подсчеты велись на полном серьезе. Тогда на суд широкой общественности не выносились ежегодные отчеты по ВВП, ИПЦ и тому подобные, но зато скрупулезно учитывалось количество душ, прямо попавших в Рай, угодивших в Ад или заточенных в так называемое третье место.

Комиссару доставляло удовольствие вспоминать эти давние истории и наблюдать за недоверчивым выражением лица, с каким Эулохия обычно слушала их, считая плодом разыгравшегося воображения своего возлюбленного. Впрочем, она находила его фантазии восхитительными. Но весь ужас состоял в том, что на самом деле он ничего не выдумывал. Все это были совершенно достоверные данные, хотя теперь почти никто о них и не помнит. И в этот вечер они просто всплыли в памяти Салорио, когда он предался достаточно неожиданным размышлениям, на которые его натолкнуло воспоминание об архитектурных особенностях собора.

Во время допроса Клара вспомнила, как в какой-то беседе София упомянула, что останки епископа Теодомиро из Ириа-Флавии не были подвергнуты исследованию наряду с остальными покоящимися в некрополе телами, ибо среди мощей, предоставленных ей для анализа, их не было и они вообще были недоступны для всеобщего обозрения; она помнила, что они покоятся рядом с мощами апостола, но при этом даже самые привилегированные посетители некрополя, те, кому был разрешен доступ в закрытые для публики зоны, не имели права взглянуть на гробницу епископа. Может быть, ей все же удалось получить особое разрешение и она смогла исследовать сии останки? Не в этом ли кроется мотив преступления?

Когда теперь, погрузившись в спокойные воды тихой гавани, каковой почти всегда служит нам постель, Салорио вспоминал эти факты, чтобы рассказать о них Эулохии, то он невольно установил определенную связь между мощами епископа и апостола Сантьяго. Последние покоятся в специальной урне, увидеть которую могут лишь те, кто, получив особое разрешение спустится в крипту, расположенную под главным алтарем собора. Сами останки также полностью сокрыты от всех посторонних глаз, кроме очей самой Церкви.

Но даже если произойдет практически невероятное и Церковь дозволит кому-то взглянуть на святые мощи, обладателя сей высочайшей привилегии должны сопровождать по меньшей мере три хранителя трех ключей, отпирающих три замка урны, тщательно скрывающей священный тлен от нежелательных взоров. По крайней мере, в соответствии с предписаниями капитула, все должно происходить именно так.

– А ведь они покоятся в непосредственной близости друг от друга! – сказал себе комиссар.

Исследование, проведенное Софией Эстейро для написания докторской диссертации, казалось Андресу Салорио заслуживающим самого пристального внимания.

Ему всегда представлялось в высшей степени интересным и увлекательным узнавать о том, что ели и пили жители Компостелы, какими болезнями страдали, какого образа жизни придерживались, прежде чем упокоиться в земле; одновременно эти сведения служили для него источником бесчисленных гипотез, предположений, догадок и способом познания неведомой ему реальности.

При этом он подумал, что было бы интересно получить данные ДНК тех, кто захоронен в некрополе собора, и сравнить их с соответствующими данными современных обитателей Компостелы, чтобы определить, кто может считаться их истинными потомками, коренными жителями Компостелы, своего рода WASP на галисийский манер, настоящей белой костью, чем-то вроде новоявленных левитов. Ведь должна же на ком-то покоиться власть, которую Церковь умудряется удерживать в Галисии на протяжении многих веков. И это при том, что в душах большинства ее жителей церковные догмы никогда не находили должного отклика, о чем свидетельствует, например, тот факт, что галисийцы издавна не боялись открыто демонстрировать свое неверие в какого бы то ни было бога и всякий раз, когда их спрашивали о вероисповедании, отвечали: «Как мы можем верить в лживую религию, если не верим в истинную?»

Эулохия прервала размышления комиссара, принявшие совершенно неинтересное для нее направление, сухо сказав:

– Да, думаю, тема диссертации любопытна, хотя не знаю, для кого.

Комиссар порадовался, что не высказал вслух свои последние мысли, и внимательно взглянул на лицо Эулохии. Оно было очень красивым. А в свете, исходившем от экрана телевизора, который, подобно идолу, занимал почетное место в супружеской спальне, еще и очень соблазнительным. Пока он в восхищении ее разглядывал, она попыталась угадать, какой эффект произвела на ее возлюбленного вскользь брошенная ею пренебрежительная фраза. Однако Андрес оставался невозмутимым. Это заставило ее сменить тон.

– Возможно, достоинство диссертации состоит в разработке методики определения болезней, – скорректировала она свое предыдущее высказывание.

Комиссар же продолжал размышлять о захоронениях. Он вспомнил, что именно Теодомиро в самом начале VIII века обнаружил могилу апостола Иакова. Поэтому пребывание на земле покоящихся в соборном некрополе мертвецов датируется как раз этим и последующим периодом.

«Но скорее всего, не позднее одиннадцатого-двенадцатого веков», – предположил комиссар, вспомнив, что где-то встречал такие данные.

Однако ему и в голову не пришло делиться этими скучными фактами со своей подругой, которую интересовало совсем иное. Поэтому он вновь вернулся к допросу Клары.

Эулохию обычно утомляли его многочисленные отступления от темы, но он был не в силах совсем от них отказаться. Поэтому он старался чередовать свои собственные оценки ситуации с изложением мнения Клары, полицейских и бог знает кого еще. Он был абсолютно убежден, что именно в этакой вальяжной риторической разбросанности рассуждений и состоит главный секрет хорошего рассказчика.

Помимо всего прочего, такой способ изложения фактов позволял ему взглянуть на события под новым углом зрения, способствующим лучшему пониманию истинного положения дел, отсеять ненужное, отделить зерна от плевел и в конечном счете найти решения, к которым он вряд ли смог бы прийти иным путем.

Облечение мыслей в слова всегда было для него чрезвычайно важным фактором познания истины. Оно позволяло ему вынести проблему, которую ставило перед ним то или иное расследование, за рамки своего я, как бы отделить ее от себя, удалив на расстояние, необходимое для того, чтобы объективно ее оценить. Поэтому он всегда предпочитал излагать свои мысли кому-нибудь другому. Таким образом, рассказываемая история становилась собственностью другого человека, и, удалив ее на должное расстояние, он отстраненно и беспристрастно мог судить об ее истинных и ложных моментах, принимая или отвергая их, ибо они уже перестали быть частью его я и ему было не так больно обманываться.

Как сообщила Клара дознавателям, которые, в свою очередь, в дальнейшем доложили обо всем комиссару, если она правильно поняла суть разговора, который вечером накануне произошедших событий слышала урывками, София совершила ошеломляющее открытие, превосходящее по важности то, что в свое время сделал епископ Теодомиро, но какое именно, Клара понятия не имела. Зато она хорошо помнит, какой суровый оборот принял разговор с Каррейрой, стоило Софии об этом упомянуть. К сожалению, видимо услышав, что она пришла, они резко сбавили тон беседы и она не смогла больше ничего разобрать.

Однако она хорошо помнит, что именно упоминание об этом открытии явилось причиной жаркой дискуссии, развернувшейся между автором диссертации и ее руководителем. Об открытии чего-то очень важного. В чем состояла эта важность? На этом интереснейшем месте история, которую мог поведать своей возлюбленной Андрес, по крайней мере на данный момент, обрывалась.

То, что Клара рассказала полиции, было очень похоже на правду, и у дознавателей не было никаких оснований не доверять ее словам. Она действительно не знала, в чем именно состояло столь важное открытие.

Но вот что Клара поняла очень хорошо: между исследовательницей и ее руководителем разгорелась нешуточная борьба относительно того, кому из них должна принадлежать честь этого открытия. И ей стало так неловко оттого, что она оказалась невольной свидетельницей излишне ожесточенного спора, что она предпочла больше их не слушать; и она сделала то, что сделала: заявила о своем присутствии. Комиссар дважды повторил эту мысль, словно повторение могло ему чем-то помочь. Возможно, так оно и было. Но все же было в этом нечто, что не вписывалось в логику произошедшего. Может быть, следовало еще несколько раз повторить все вслух, чтобы нащупать хоть какую-то зацепку? Однако Андрес предпочел продолжить свой рассказ.

Во время беседы с дознавателями Клара настаивала на том, что, если бы она хоть на мгновение могла предположить, что этот разговор и упоминаемые в нем результаты исследования обладают такой важностью, что могут повлечь за собой необратимые последствия в виде смерти, она бы ни за что не вмешалась в спор.

Когда Клара отдала себе отчет в том, что только что, по существу, высказала обвинение в убийстве, она задумалась и постаралась, как могла, исправить положение.

– Разумеется, то, что я только что сказала, нельзя рассматривать иначе как гипотезу, красивую, но всего лишь рабочую гипотезу, – сказала она со слабой улыбкой; затем добавила уже более решительно: – Спор был ожесточенным. Это правда. Доктор Каррейра говорил Софии, что без него она никогда не пришла бы к подобным заключениям, что заслуга открытия во многом принадлежит ему; что это он направил ее работу в нужное русло, вел по верному пути и предоставил ей все материальные средства, необходимые для получения столь важных результатов; именно он разработал методику исследования, которой она пользовалась в своей работе и благодаря которой осуществила свои открытия; в общем, без него она не смогла бы сделать решительно ничего: не только обнаружить что-то мало-мальски значительное, но и вообще хоть какое-то исследование провести, – заключила Клара, оставляя за слушателями право на любые выводы. Потом продолжила свой рассказ, но уже совсем в другом ключе. По крайней мере, так доложили Андресу его подчиненные.

Комиссар подумал, что, возможно, в эту минуту Клара вспомнила о какой-нибудь реплике, которая ее неприятно удивила. Ему представлялось весьма вероятным, что в минуту крайнего раздражения Каррейра мог спросить Софию, не считает ли та, что оплатила свой долг предоставлением сексуальных услуг.

Дело в том, что с этого момента Клара, словно пытаясь отвлечься от неприятного воспоминания, начала очень подробно рассказывать полицейским, как в тот день она вернулась домой, рассчитывая на обычную легкую болтовню с приятельницей, но, увидев, что во всей просторной квартире горит свет и услышав доносившийся из гостиной разговор на повышенных тонах, сначала решила незаметно пройти в свою спальню и, благоразумно оставив приоткрытой дверь, послушать, о чем эти двое так ожесточенно спорят.

Теперь она очень жалела о том, что в конце концов все-таки прервала жаркие дебаты, но сделала она это исключительно потому, что, как ей показалось, спор принимал уже нешуточный оборот.

«В общем, сказка про белого бычка», – подумал Салорио; однако вслух ничего не сказал.

– Томе Каррейра – это человек… – продолжил было свой рассказ комиссар; однако он все ближе придвигался к Эулохии. Многообещающая характеристика Каррейры так и осталась незавершенной.

Ему наконец удалось придвинуться к возлюбленной совсем близко. Запах ее тела, теплого и мягкого, и прикосновение к коже, нежной и бархатистой, пробудили в нем желания, которые требовали неотложного осуществления. Однако она его остановила: