Текст книги "Тайна апостола Иакова"

Автор книги: Альфредо Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

3

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 13:55

В Сантьяго-де-Компостела идет дождь, нескончаемый дождь. И от этого сердца и души его жителей нередко заполоняет беспросветная меланхолия, которая может даже довести до самоубийства. Однажды приятель из Андалусии поинтересовался у Салорио, как чаще всего сводят счеты с жизнью галисийцы, и тот, удивившись столь странному вопросу, ответил, что некоторые топятся в реке, бросившись в нее с моста или доплыв до середины, но это обычно те, кому при жизни было знакомо чувство юмора. Другие же просто вешаются, закрепив веревку на потолочной балке или на ветке дерева. Мало кто стреляется.

Комиссар вспоминает об этом, наблюдая, как меняется выражение лица Сомосы, когда он смотрит на входящую в бар худенькую девушку, самую стройную из всех, кто сегодня сюда заглянул. Это вызывает у Салорио улыбку. Но при этом он продолжает вспоминать.

– На каком дереве? – упорно выспрашивал у него андалусиец.

Андрес задумался. Ему никогда не приходило в голову задаваться вопросом о том, на каком именно дереве обычно вешаются галисийцы. По правде говоря, он понятия об этом не имел. Сперва он решил было ответить, что на смоковнице. Но потом вдруг, сам не понимая почему, уверенно произнес:

– На яблоне.

Но андалусский приятель был нудным, как зубная боль.

– А что вы потом с ними делаете?

– Как что? Хороним! Что еще нам с ними делать? – Потом немного подумал и добавил: – Ну а некоторых сжигают.

– Деревья?

– Ты что, с ума сошел? Покойников.

– А что вы делаете с деревьями, черт возьми, что делаете с яблонями?

Салорио подумал, что его приятель спятил, но постарался сохранить спокойствие и снисходительно ответил ему:

– Продолжаем есть яблоки, что еще нам с ними делать?

Видя, что андалусиец хранит молчание, Андрес счел нужным, в свою очередь, задать тому вопрос, ответ на который в глубине души мало его волновал:

– А на каких деревьях вы обычно вешаетесь?

– На оливах!

– Ну да, черт возьми, конечно, ведь у вас их больше всего… – сказал Андрес, стараясь не демонстрировать своего безразличия к теме, после чего задал следующий вопрос, волновавший его не больше первого: – А что вы с ними делаете, когда кто-нибудь вешается на них?

– Мы их срубаем! Что же еще?

Андрес ничего не сказал, но про себя подумал: какие все-таки странные эти андалусийцы, ведь дерево не виновато в отчаянии и безрассудстве человека.

Ах, меланхолия, единственное поистине суверенное царство! Время от времени она овладевала и им. Шесть или семь лет назад дождь в Сантьяго шел десять месяцев кряду. И на протяжении всей бесконечной череды серых, унылых дней солнце выглянуло лишь четыре раза, да и то не больше чем на десять минут.

Возможно, люди сводят счеты с жизнью от скуки, чтобы придать существованию какую-то перчинку. Ведь что-то есть в том, чтобы повеситься на дереве, которое и дальше будет приносить плоды, и раскачиваться на нем, как когда-то в детстве, прервав земное существование по собственной воле, не дожидаясь, чтобы кто-то другой отнял у тебя жизнь. А может быть, чтобы не тешить себя напрасными надеждами. А возможно, такое самоубийство – это некий акт прозрения. Кто знает?

В глубине души Андрес Салорио, главный полицейский комиссар галисийской столицы, предпочел бы, чтобы ничто не нарушало привычного хода вещей и чтобы жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

– Все-таки самое неприятное – это сырость. Как надоедает этот дождь! – произносит он, вздыхая с притворным смирением. На самом деле он привык к дождю. Прошлый год выдался крайне засушливым, но в конце его все вернулось на круги своя. И в последние месяцы вновь идут бесконечные дожди.

4

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 14:00

Услышав комментарий полицейского, Карлос Сомоса улыбается. Впрочем, он уже давно, сам того не замечая, сидит с улыбкой на губах. Это что-то вроде застывшей гримасы, и она кажется комиссару неприветливой, если не презрительной; при этом профессор не удостаивает своего собеседника даже коротким взглядом. Он предпочитает смотреть в окно.

Сейчас все его внимание сосредоточено на фигуре Клары Айан, которая вышла из здания комиссариата и, укрывшись под пластиковым зонтом, похоже, направляется к заведению, в котором они сидят.

Впрочем, впечатление оказывается ошибочным: единственное, что пытается сделать Клара, – это по возможности обойти потоки воды, устремляющиеся по склону чуть в стороне от входа в пивную.

Когда Клара оказывается рядом с баром, Сомоса начинает постукивать по оконному стеклу кончиком ключа от машины. Несколько минут назад он извлек его из левого кармана брюк, чтобы рассеянно поиграть им. А может быть, чтобы еще раз продемонстрировать окружающим марку своего автомобиля: ведь он так им гордится.

Услышав стук ключа по стеклу, адвокатесса поднимает взгляд и, стараясь удержать зонт, который чуть было не вырвал у нее из рук сильный порыв ветра, улыбается, кивает головой и говорит «привет». Затем, не переставая улыбаться, демонстрирует левое запястье с часами, чтобы дать понять, что опаздывает.

– Ну и аппетитная же дамочка! – восклицает со вздохом доктор Сомоса, давно смирившийся с невозможностью выразить свою неудовлетворенность иным способом.

– Да уж! – подтверждает комиссар, поднося к губам кружку с темным пивом.

Оставив позади витрину паба с сидящими за ней двумя немолодыми мужчинами, адвокатесса продолжила свой путь по Руэла-де-Энтресеркас. Она живет совсем неподалеку, в здании, выходящем задней стороной в тот самый узкий переулок, по которому она сейчас прокладывает себе путь, упорно сражаясь с ветром и потоками воды. Однако большая часть просторных окон ее жилища выходит не сюда, а на противоположную сторону, и из них можно созерцать старинный колледж Сан Клементе, парк Аламеда, бульвар Феррадура и даже церковь Святой Сусанны, занимающую самую возвышенную часть древнего кельтского поселения и окруженную целой рощей столетних дубов.

Ее жилище находится в старом здании, построенном в том месте, где некогда проходила окружавшая город стена. Здание возвели вскоре после того, как стена была разрушена. А совсем недавно из него изъяли все внутренности, оставив только стены, и по указанию Клары Айан оно было полностью перепланировано по проекту, разработанному ее приятелем архитектором. В доме четыре этажа, которые соединены между собой по принципу двойного дуплекса. Впрочем, не исключено, что здесь использовались и иные дизайнерские приемы. Вид, открывающийся из окон дома на Аламеду, просто великолепен. На противоположной стороне здания с двух верхних этажей можно также любоваться барочными башнями собора и многочисленными колокольнями церквей, которыми наводнен город.

Новый порыв ветра заставляет женщину поднять зонт кверху. Крепко удерживая его твердой рукой, Клара привычно справляется со строптивым зонтиком. Проявив отменную сноровку, она не позволяет ему вывернуться наизнанку и продемонстрировать спицы идущему навстречу прохожему; из-за низко наклоненного зонта ей видны только его насквозь промокшие ботинки и брюки, которые постепенно перемещаются по направлению к ней.

Она не поднимает глаз, устремив взгляд на каменную плитку тротуара, по которой вода теперь уже струится бурным потоком. Однако, видя, что ноги мужчины подошли совсем близко, Клара приподнимает зонт, смотрит в лицо человеку и, узнав его, здоровается. Это Адриан, парень ее соседки по квартире.

– Привет. Что, идешь к подруге? – приветствует она его.

– А ты в такой дождь проходишь мимо дома? – спрашивает он.

У Клары создается впечатление, что он намеренно избегает прямого ответа на ее вопрос.

– Иду к Вратам Фашейра. У меня сигареты закончились, – отвечает она. – А ты-то зайдешь или нет?

Похоже, столь прямо поставленный вопрос смущает Адриана, и он не знает, что ответить.

– Нет, – говорит он наконец. – Я ей дважды звонил на мобильный, но она не ответила. Позвонил домой, и там тоже никто не взял трубку. Не знаю, где она может быть, так что пойду к себе. Каждый у себя, а Бог повсюду, – добавляет он на манер псалма. – Увижу ее завтра или как-нибудь потом.

Клара чувствует, как вода, та самая струящаяся по улице вода, которую до этого момента ей так удачно удавалось обходить стороной, насквозь пропитывает туфли. Она всегда сомневалась в правоте утверждения о том, что нельзя дважды войти в одну реку.

Они стоят под дождем такие беззащитные и одинокие, что со стороны кажется, будто их связывают нежные чувства. Но ничего подобного. Клару занимает только один вопрос: все ли в порядке у Адриана с ее соседкой по квартире. Ее голова все еще занята недавним разговором в комиссариате, и, даже отдавая себе отчет в том, что ей свойственна оценка ситуации с сугубо женских позиций, она не может побороть в себе желание обвинить во всем Адриана; она толком не знает, в чем именно, но уверена, что есть в чем. Например, в том, что он, мужчина, даже не хочет взять на себя труд подняться и узнать, все ли в порядке с его девушкой, которая по странному стечению обстоятельств еще и ее приятельница и соседка по квартире.

В последние дни ее подруга была словно не в своей тарелке, размышляет женщина, вглядываясь в лицо Адриана. И всякий раз, когда Клара хотела поговорить с ней по душам, она отделывалась короткими резкими ответами. Нельзя сказать, что такое поведение было ей совсем уж несвойственно, вовсе нет, но на этот раз Клара была совершенно обескуражена неадекватностью ее реакции на обычные дружеские вопросы.

У Адриана имеется ключ от входной двери, и он вполне мог бы подняться, чтобы, по крайней мере, убедиться в отсутствии своей девушки. Или хотя бы остановиться и позвонить в домофон, в который без конца звонят подвыпившие студенты, когда на рассвете расходятся по домам после очередной пирушки в Аламеде. Однако совершенно очевидно, что Адриан не собирается этого делать.

– У вас все в порядке, Адриан? – спрашивает Клара.

Вопрос застает его врасплох. В эту минуту даже кажется, что дождь слегка стихает, словно чтобы дать юноше время без спешки, со всеми подробностями ответить Кларе, но парень ограничивается коротким «конечно, как всегда».

– Нет, ты уж извини, но все совсем не как всегда. Я ведь не просто так задала вопрос: вчера утром я слышала, как вы ругались.

Клара не умеет ходить вокруг да около. Она привыкла спрашивать или утверждать, как на очной ставке. Вот и теперь она задала прямой вопрос, и Адриан пытается парировать:

– А кто дал тебе право подслушивать чужие разговоры?

– Это ведь и мой дом тоже, если ты помнишь, – отвечает Клара, указывая на входную дверь позади них.

– Да нет, ничего такого… ничего важного, – бормочет Адриан. – Всякие глупости вроде «ты так на нее посмотрел, что мне это не понравилось», ну и все такое, ты же знаешь… С вами, девушками, вечные проблемы; иногда просто никаких сил нет вас терпеть.

– Ну ладно, если так. Пойду за сигаретами, – говорит ему Клара, на прощание по-дружески целуя его в щеку; этим поцелуем она как бы ставит точку в диалоге, который, как ей кажется, исчерпал себя.

– До скорого, – отвечает Адриан, не двигаясь с места.

Прежде чем завернуть за угол и направиться в бар «Асуль», где собирается купить две пачки сигарет, Клара останавливается, чтобы посмотреть, не остановился ли все-таки Адриан у дверей ее дома.

Но в это время кто-то говорит ей «привет». Она оборачивается и видит Аншос Вилаведру, докторшу из университетской клиники. Аншос машет ей рукой в знак приветствия и улыбается из-под красного зонтика.

Ответив на приветствие приятельницы, Клара вновь оборачивается и обнаруживает, что Адриан наблюдает за ней с того самого места, где она его оставила. Она машет ему рукой, заворачивает за угол и делает последние шаги, позволяющие ей наконец погрузиться в теплую и влажную атмосферу заведения, в котором, по общему мнению, варят лучший кофе в городе. Бар «Асуль».

5

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 14:15

В этот предобеденный час посетителей в пабе немного. Возможно, виной тому непогода. Да, скорее всего, дождь многим изменил привычные планы. Ведь любитель пива – человек устойчивых привычек, верный, как влюбленный. Он знает, что объект его страсти разъедает ему внутренности, разрушает печень, лишает его разума и воли; тем не менее он полагает, что способен властвовать над своей возлюбленной. В те славные дни, когда ему кажется, что он достиг этого, влюбленный ощущает себя Богом, созерцающим самое прекрасное из своих созданий. О, пиво!

Однако все не так просто. Пиво, особенно золотистое, притупляет чувства любителя сего пенного напитка. Всякий раз, когда он пьет его, наслаждаясь горьковатым вкусом, у него резко взлетает вверх уровень самооценки. Он испытывает мимолетное ощущение величия, упоительное состояние легкого золотистого опьянения, подобного пылкому взгляду обольстительной светловолосой женщины. И только льющаяся с неба вода способна разлучить их, создав между ними непреодолимую пропасть. Это логическое построение, возможно, не более чем пустая выдумка, но никто не будет отрицать, что в нем что-то есть. Итак, сегодня идет дождь, и в баре Moore’sпочти нет завсегдатаев. А жаль. Сегодня здесь лишь комиссар и профессор медицины.

Всякий раз, когда комиссар встречается с доктором Сомосой, на него наплывают воспоминания; особенно когда тот говорит с ним о женщинах. Вот и сегодня то же. Он испытывает тоску по самому себе, по тому мужчине, каким мог бы быть и каким уже никогда не станет.

Заметив, что комиссар загрустил, Сомоса по-приятельски похлопывает его по спине.

– Ну, дружище, не унывай! – говорит он, проявляя обычно не свойственную ему фамильярность. Делается это исключительно для того, чтобы подчеркнуть доверительный стиль общения с комиссаром полиции, о котором сорок лет назад ему можно было только мечтать. В конце концов, сорок – это всего лишь два раза по двадцать, а двадцать лет – это ничто, как утверждает популярное танго, такое бесхитростное, но внушающее напрасные надежды.

Теперь в грустное настроение погружается Сомоса. Это случается с ним особенно часто в конце зимы, особенно если учесть, что в этих краях она длится большую часть года. Когда профессор похлопывал Андреса Салорио по спине, он вдруг отчетливо осознал, что в душе он такой же, каким был сорок лет назад, что это время бежит и становится короче, а он, Сомоса, остается прежним. Мысль об этом вызывает в его душе определенный дискомфорт, который некоторые называют меланхолией – той самой черной меланхолией, которая заставляет человека задаваться вопросом: а что он все-таки делает в этой жизни? И которая дает ответ, ведущий на ветку яблони или в реку.

В то время как доктор пытается сопротивляться нахлынувшему вдруг чувству тоски с помощью очередного глотка пива, комиссар предается своим невеселым раздумьям. Пребывая в одном шаге от пенсии, он все еще ищет смысл жизни. Ему шестьдесят, а он в третий раз связал себя узами брака, пусть и гражданского; и это после двух тяжелых разводов, в результате которых он чувствует себя совершенно разбитым, как старый, выброшенный на свалку грузовик.

– Но не какой-нибудь, а компании «Баррейрос», – произносит он достаточно громко для того, чтобы быть услышанным и понятым своим соседом по столу.

Грузовики «Баррейрос» долговечны, они крепки, надежны и служат еще и поныне, несмотря на то что их производство прекращено несколько лет назад. Лорд Хью Томас написал вдохновенную биографию их изобретателя, жителя Оренсе Эдуардо Баррейроса. [17]17
  БаррейросЭдуардо (1919–1992) – известный испанский конструктор и предприниматель, основатель холдинга по производству военных грузовиков марки «Баррейрос».


[Закрыть]Андрес прочел ее меньше года тому назад.

– Что ты сказал?

– Что я похож на грузовик «Баррейрос».

– Да, он был совсем не плох.

Салорио в задумчивости смотрит на профессора. Разве он может поведать доктору тайны своей жизни, рассказать об отношениях с третьей в его жизни любимой женщиной? Первая заставила его стать интеллектуалом. Благодаря ей он поступил сначала на юридический факультет Мадридского университета, потом в университет заочного обучения и в конце концов получил диплом, который в свое время серьезно поспособствовал его профессиональному росту, а теперь гордо вывешен на стене в его домашнем кабинете.

Правда, для этого ему пришлось в далекие годы франкизма вступить в общественно-политическую бригаду и добросовестно выполнять возложенные на него обязанности, стараясь не потерять при этом лица, то есть не предать собственные идеалы и своих товарищей, которые даже не подозревали о его тайной службе в полиции. На протяжении нескольких лет он виртуозно плел кружева секретности, считаясь человеком левых убеждений и при этом состоя в рядах полиции франкистского режима.

Он делал все, чтобы не превратиться в подонка. Приходя в комиссариат, пользовался всевозможными уловками, дабы не выдать ту информацию, которой располагал, и не нанести тем самым непоправимый вред своим истинным единомышленникам. И это ему удавалось до тех пор, пока на него не донес один из его товарищей. Его перевели в уголовный розыск – словно в штрафной батальон отправили. И не было ни одного трупа, при опознании которого ему не пришлось присутствовать, ни одного самого чудовищного преступления, в раскрытии которого он не принял участие, ни одного мерзкого дела, к которому его не привлекли. Это были самые тяжелые годы в его жизни. Он сумел их пережить, замкнувшись в себе.

Жена хотела, чтобы он стал адвокатом, и он делал все, чтобы им стать. Он перевелся в университет заочного обучения и курс за курсом, предмет за предметом одолевал знания, которые ему предстояло получить.

Приход демократии застал его уже дипломированным специалистом, занимавшимся подготовкой диссертации, а его брак к этому моменту потерпел полный крах. Жена хотела его видеть адвокатом, но не выдержала выходных, которые он проводил за упорными занятиями; она не желала видеть его полицейским, но ей пришлось стать свидетельницей его превращения в сыщика, без конца выезжающего на убийства, бандитские разборки и в бордели, преследующего наркоторговцев и преследуемого своими же товарищами. Она не выдержала напряжения и начала изводить его бесконечными придирками, ссорами, постоянными упреками, пока наконец им обоим не стало очевидно, что примирение невозможно.

Эти воспоминания теперь уже совсем не трогали комиссара. Он выдержал все, как старый добрый грузовик «Баррейрос». Самым любопытным в этой истории было то, что его первая супруга снова вышла замуж… за полицейского; это она-то, утверждавшая, что не в состоянии больше терпеть его именно по этой причине. Ее сменила вторая жена, красавица, будто с полотен Боттичелли, такая же стройная и обольстительная.

Когда он в первый раз увидел ее обнаженной в проеме двери, ведущей из ванной комнаты, он чуть не разрыдался от созерцания такой красоты. Это была выходящая из раковины Афродита с необыкновенно плавным, достойным резца Праксителя изгибом бедер, нежной улыбкой и обжигающим взором синих глаз. Он любил ее страстно и самозабвенно.

Она была жадной до благополучия и денег, которые, по ее мысли, должны были еще больше подчеркивать ее красоту, обрамляя ее, подобно золотой оправе, в которой она бы блистала, как звезда. Ей постоянно было необходимо слышать звон монет в недрах то ли кошелька, то ли души, она сама толком не знала. Скорее всего, и там, и там. Если первая супруга поощряла его к получению образования и развитию интеллекта, то вторая толкала к обогащению. Это тоже были весьма непростые для него годы, когда он оказался на самой грани законности и позволил вовлечь себя в ряд ситуаций с коррупционным душком, которые, однако, позволяли ему к концу месяца ощущать весомое прибавление к официальному окладу. А всего-то и нужно было сделать вид, что чего-то не замечаешь, слегка притупить бдительность, скрыть какие-то улики, не обратить внимания на определенные обстоятельства – и табачные контрабандисты щедро вознаграждали за это.

В результате ему удалось сделать удачные вложения в недвижимость, которую он оформил на имя своей жены: ему самому ничего было не нужно. Достаточно было просто любить ее. Но постепенно он стал ощущать, как она отдаляется от него, становится чужой. А потом в один далеко не прекрасный для него день поездка с подругой в ближайший пригород на поверку оказалась встречей со старым любовником; назавтра, когда он вынужден был отправиться на выполнение внеочередного задания, чужая машина всю ночь занимала в гараже место его собственной, и это означало визит очередного любовника; потом был ужин с другом в сельской гостинице и интимный вечер уже у него дома. Об этом вечере он узнал очень быстро, ибо полиция совсем не так глупа, как некоторые думают. Но даже прекрасно зная обо всем, что она позволяла себе, он из любви к ней продолжал молчать в надежде, что к ней вернутся утраченные чувства. Однако надежды были напрасны. Такой уж она родилась. И ей не измениться. Тогда он опять ушел в себя: это было его единственное убежище.

Когда он окончательно понял, что она никогда не станет другой, он поставил точку на своем втором браке. К счастью, детей у них не было. К тому времени он уже привык не мечтать о них.

Со своей третьей женщиной он в браке не состоял и не имел ни малейшего желания заключать его. Эулохия не принуждала его ни к учебе, ни к зарабатыванию денег. Но зато все время смешила его. Он был уверен, что ей, как никому другому, удается извлечь из него все лучшее, что он только в состоянии ей предложить. Она даже возродила в нем забытое желание заняться живописью. И он действительно снова стал писать картины. Однако по-прежнему был нелюдим и замкнут в себе. Впрочем, теперь у него было чудесное оправдание своему уединению. Он писал картины. Эулохия возбудила в нем желания, дремавшие на протяжении долгих лет.

Он стал полицейским из-за того, что у него не было возможности сразу получить высшее образование. Сегодня, когда университеты ежегодно принимают на свои факультеты десятки тысяч студентов, видимо, понять это непросто, но в те далекие времена все три или четыре тысячи молодых людей, обучавшихся на каждом курсе в университете Сантьяго-де-Компостела, были детьми весьма обеспеченных родителей. А у него таковых не имелось. Ему пришлось всего добиваться самому. И его двум первым женам тоже.

У его третьей жены ситуация была совершенно иной. Эулохия была дочерью разбогатевших эмигрантов. Ей все было дано изначально. Если он жил так, как мог, то Эулохия – так, как хотела. Она была остроумная и взбалмошная, креативная и бойкая на язык, порывистая и активная. Могла, не моргнув глазом, украсть несколько баночек белужьей икры в «Уголке гурмана» в «Гиперкоре» и отправиться в путешествие, когда ей заблагорассудится. А ее сын, только что сдавший последний экзамен, запускал летательные аппараты в главной библиотеке университета.

Дочь Эулохии была строптивой и неуравновешенной, как мартовская кошка. У нее в террариуме жил питон, а в сумочке она постоянно носила карликового йоркширского терьера; она обожала разгуливать по дому голой и в таком же неподобающем виде время от времени выходить на балкон.

Все это, вместе взятое, было, пожалуй, слишком неприличным для того, чтобы эту женщину можно было считать подходящей спутницей жизни главного комиссара полиции, какой бы всеобъемлющей ни была ныне действующая демократия, вознесшая нашего героя на столь высокий пост, который, правда, полностью преградил ему путь к вожделенной адвокатской карьере. Разве это да еще непрекращающийся дождь – не достаточный повод для меланхолии? Но как объяснить все это коллеге по пивным возлияниям? Как объяснить, что сегодня у его возлюбленной день рождения и она отомстила ему за обиду, которую он, как выяснилось, нанес ей ровно год назад; и что он трусливо сбежал из своего собственного кабинета, оставив ее там поедать белужью икру изящной серебряной ложечкой?

Сейчас Эулохия или по-прежнему сидит в его кабинете, или расхаживает между столами инспекторов, неприлично кокетничая с некоторыми из них, или уже покинула здание комиссариата, незаметно выскользнув из него в тот момент, когда он на минуту отвлекся от непрерывного, как ему казалось, наблюдения за входной дверью. Когда последнее предположение представилось Салорио наиболее вероятным, он поспешил одним глотком допить пиво, встал из-за стола и заявил доктору Сомосе:

– Ну, давай пошли!

– Что? – спросил тот.

–  Let’s go, черт побери!

Когда двое друзей покидали бар Moore’s, дождь по-прежнему шел с тем же упорством, с каким, по свидетельству древних текстов, он шел в чистилище Святого Брендана, того самого святого, который осуществил евангелизацию Ирландии. Тот дождь, как известно, был вечным и неистовым.