Текст книги "Тайна апостола Иакова"

Автор книги: Альфредо Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

3

Воскресенье, 2 марта 2008 г., 13:00

Все время до обеда у Андреса ушло на телефонные разговоры с представителями средств массовой информации, которые он вел из своего рабочего кабинета. В субботу ему удавалось виртуозно ускользать от преследований прессы, но теперь это оказалось невозможным.

Андрес Салорио ненавидел пресс-конференции и всеми возможными способами старался избегать их. Он организовывал все таким способом, чтобы контакты с журналистами брали на себя его подчиненные, а он оставался в стороне. И при этом всегда советовал своим сослуживцам распределять информацию так, чтобы то, что они действительно хотят довести до сведения широкой общественности, сообщалось представителям того или иного издания в беседах один на один в качестве сведений особого, даже конфиденциального характера. А на пресс-конференции об этой информации, переданной в строго индивидуальном порядке, они должны были умалчивать, ограничиваясь рассуждениями общего характера о преступлении и проводимом расследовании.

Он был убежден, что, только поступая таким образом, они смогут держать под контролем ход процесса, которым в противном случае будут полностью управлять журналисты, особенно после всех этих проклятых пресс-конференций, которые он действительно ненавидел, ибо не сомневался, что они только тормозят расследование и вносят сумятицу в ход дела.

И вот теперь, желая избежать досужих домыслов, он принялся одного за другим обзванивать главных редакторов печатных изданий, что делал лишь в исключительных случаях, при этом всегда находя возможность уклониться от каких бы то ни было интервью.

– Уверен, что он не остановится и будут еще трупы. Но ни в коем случае не говорите ничего такого журналистам, даже если у вас среди них есть друзья, – наставлял он Десу и Арнойу, которые зашли к нему в кабинет.

– Только что звонила Клара Айан, чтобы рассказать о телефонном разговоре, который состоялся у Софии с ее женихом несколько недель назад, – сообщили они ему.

– Доложите мне после обеда.

Когда наступило время обедать, выяснилось, что исчезла Эулохия; это было неожиданно, но вполне в ее духе. Убедившись в том, что ее нигде нет, Салорио воспринял сие исчезновение как естественный результат прошедшей ночи, а также как следствие событий всего вчерашнего дня, не имевших ничего общего с тем, как он и она, каждый по-своему, представляли себе празднование ее дня рождения.

Так внезапно, хотя и вполне предсказуемо для тех, кто хорошо ее знал, Эулохия исчезала всякий раз, когда возникала напряженная ситуация. Она утверждала, что просто не хочет отвлекать его внимание от важных дел, и даже настаивала на этом. «Все эти перипетии не для меня, милый», – заявляла она по возвращении.

Страстное желание не выдавать своих истинных чувств было своего рода навязчивой идеей Эулохии. Надо сказать, ей весьма редко удавалось в этом преуспеть. Ее дочь унаследовала от матери те же устремления, равно как и неспособность воплощать их в жизнь, хотя – следует отдать ей должное – она, как и мать, умела ловко камуфлировать свои эмоции. Скрыть же их по-настоящему ни матери, ни дочери, как правило, не удавалось.

В тщетных попытках утаить от окружающих свои чувства, неожиданно исчезая и так же внезапно появляясь, обе женщины добивались прямо противоположного тому, к чему стремились, и становились объектом пристального внимания и озабоченности со стороны людей, с которыми им приходилось общаться. Скорее всего, причиной тому была их экстравагантность, скрыть которую, несмотря на все их старания, было просто невозможно.

Думая об этом, Андрес улыбался, возможно, с некоторой горечью, но его улыбка на этот раз все же не превратилась в гримасу. Так, с блуждающей на губах улыбкой, он и направился в ресторан в сопровождении двоих своих подчиненных, которых, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, решил пригласить на обед.

Ему даже в голову не пришло сообщить Сальвадору, что, поскольку Эулохия исчезла, он не придет обедать домой. Кроме того, он так еще и не видел сына своей подруги с момента знаменитого воздушного приключения и не имел возможности высказать тому все, что по этому поводу думает. Хотя сделал бы это с превеликим удовольствием.

Когда они вышли из здания комиссариата, дождь прекратился, и мужчины превратили свои зонтики в трости. Не сговариваясь, они практически в унисон переставляли их в ритме, напоминающем мерное покачивание маятника. Андреа же шла немного позади них, засунув изогнутую ручку зонтика за ворот дождевика и свесив его за спину, как это всегда делали раньше крестьяне, чтобы освободить руки. Она понимала, что это выглядит исконно по-галисийски, и ей было приятно.

Они шагали против ветра. Андреа пыталась закурить сигарету. Ее вид привлекал внимание прохожих. Женщина с зонтом, закинутым за спину!

Комиссар хотел, чтобы за обедом его подчиненные как можно детальнее рассказали ему о телефонном разговоре, который упомянули перед выходом. Он еще не знал, что на сей раз привело его помощников к нему: то ли охватившее их нервное напряжение, то ли желание продемонстрировать свою ретивость, или же речь шла о том, чтобы внешне спокойно, но решительно заострить внимание шефа на том возможном повороте дела, к которому он сам, по их мнению, никогда бы не пришел. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что Салорио это не слишком волновало.

Едва выйдя из полицейского управления, он заметил двух корреспондентов «Эль коррео гальего», спускавшихся по склону, ведущему к ресторану «Сан Клементе».

– Сделаем так, как следовало бы сделать Андреа, чтобы сигарета легко раскурилась: развернемся, – решительно заявил комиссар.

Что он и сделал, развернувшись на сто восемьдесят градусов; при этом его зонт описал круговую траекторию.

– Шеф! Поосторожнее, вы меня чуть не убили! – воскликнула Андреа, отскакивая назад.

Андрес не обратил на ее возглас никакого внимания. Он размышлял: если в полиции работают не идиоты, то и в прессе – тоже, а посему за стойкой бара в ресторане, разумеется, совершенно случайно окажется пара-тройка представителей репортерской братии, которая в свое время получила прозвище «сволочное племя трех б», что расшифровывается как «беспардонные и бессовестные бедолаги».

Как он понял, именно в данный момент, когда прекратился дождь и ненадолго выглянуло солнце, эти самые беспардонные репортеры засели в засаде, вознамерившись любыми способами заполучить информацию, которой, уже по своему разумению, распорядятся главные редакторы их изданий, жадные до любой сенсации. Но они даже не догадывались, что как раз этой-то информацией комиссар и не собирается с ними делиться.

Итак, заприметив корреспондентов, Андрес Салорио и сопровождавшие его агенты повернули назад. У комиссара не было ни малейшего желания повторять ту отфильтрованную информацию, которую он уже изложил по телефону. Андреа, придя в себя, закурила сигарету и теперь шагала рядом с немного отставшим Диего Десой.

Андрес поднялся вверх по Руэла-де-Энтресеркас, миновал подъезд дома, где произошло убийство Софии Эстейро, и, дойдя до Руа-до-Франко, повернул налево. Не произнося ни слова, дошел до ее конца. Когда он проходил мимо дворца Фонсеки, то почувствовал: ноги у него из-за вновь припустившего дождя совсем промокли.

Когда комиссар вступил на площадь Обрадойро, Андреа Арнойа и Диего Деса уже шли рядом, по обе стороны от него.

До этого момента все трое хранили молчание. Подчиненные комиссара давно привыкли к странностям своего начальника. Поэтому когда они увидели, что он вошел под портик здания университета, снял ботинок с правой ноги и начал щупать носок, то и глазом не повели.

– Черт бы побрал Сына Грома и тот дождь, что он нам посылает! – сказал Андрес, удостоверившись в том, что носок его ботинка был насквозь мокрым.

Затем он сделал то же самое с левой ногой и сказал самому себе:

– Ну что ж, все ясно! – после чего продолжил свой путь под наигранно равнодушным взглядом своих подчиненных.

Всю оставшуюся дорогу он улыбался, демонстрируя прекрасное расположение духа, никак не вязавшееся со сложной ситуацией, в которой они пребывали. Но и это нисколько не удивляло сопровождавшую его парочку. Поэтому им даже в голову не пришло поинтересоваться причиной сей странной улыбки. Наверняка речь шла об очередной ерунде из тех, что нередко занимают голову их шефа.

Уже целые сутки в их распоряжении был труп, но следов, которые могли бы внести хоть какую-то ясность в расследование убийства, было столько же, сколько одежды на теле убитой. Что же в таком случае могло вызвать блаженную улыбку на лице их патрона?

Салорио же тем временем вспоминал разрезы на трупе, аккуратно уложенном убийцей в ванну. Они были многочисленны и разнообразны: целая симфония резаных ран, нанесенных, вне всякого сомнения, острым скальпелем, ибо ничем иным нельзя сделать столь совершенные, безукоризненно ровные разрезы. Преступник, несомненно, на них не поскупился, но в то же время нельзя сказать, что при их нанесении он продемонстрировал какое-то особое мастерство и эстетический вкус. Хотя отдельные линии были почти совершенны, если только такое определение применимо в подобных обстоятельствах. Особенно заинтриговали комиссара два симметричных надреза, произведенных по обеим сторонам подвздошной впадины и своей гармоничностью напоминавших очертания скрипки. Остальные грешили явной избыточностью, но в то же время их нельзя было назвать беспорядочными. В этом изуверском узоре на теле явно чувствовалась некая пока непонятная логика, и она свидетельствовала скорее не о страсти, а о рассудочности автора.

Тело было изрезано вдоль и поперек, словно тот, кто это сделал, хотел демонстративно дать понять, что над женщиной издевались; вместе с тем комиссару было очевидно, что никакого издевательства, а тем более сладострастной расправы не было. Это были надрезы, произведенные без применения силы, без страсти, как бы нехотя, чтобы запутать полицию и навести ее на ложный след. Речь, вне всякого сомнения, шла о необычном и очень странном преступлении. Именно такая странность поначалу и заставила Андреса улыбнуться, хотя он сам этого и не заметил. А вот причиной того, что эта первоначальная улыбка так и осталась у него на губах, было уже нечто иное.

Внимание комиссара привлек тот факт, что на теле Софии не было ни одного разреза в области влагалища или грудей, тугих и упругих, как накачанные мячики, напомнивших ему груди Эулохии. Именно это последнее воспоминание и вызвало у Андреса улыбку, которая не покидала его до тех пор, пока он не переступил порог ресторана «Карретас». Ах, груди Эулохии!

Искоса поглядывая на улыбающегося шефа, его помощники даже не думали задаваться вопросом о причинах странного выражения его лица. Они давно привыкли к тому, что от их патрона можно было ожидать гораздо более шокирующих вещей, чем необъяснимая блаженная улыбка.

4

Воскресенье, 2 марта 2008 г., 14:20

Ресторан «Карретас» расположен на улице, носящей то же название. Почуяв, какую ловушку готовит ему пресса, Андрес решил направиться сюда. Ему пришлось сделать круг, дойти до площади Обрадойро, пересечь ее по диагонали и затем спуститься по склону, который ведет к Руа-дас-Ортас. Пройдя по этой улице до угла, где расположена церковь, известная под названием Четыре Валета из Колоды, комиссар повернул направо.

Название закрепилось за церковью благодаря изображенным на самом верху главного фасада аллегориям четырех главных христианских добродетелей – мудрости, мужества, умеренности и справедливости, которые напоминают карточные фигуры испанской колоды дона Эраклио Фурнье. [27]27
  Эраклио Фурнье– печатник из Бургоса, основатель карточной фабрики в г. Витория. Именно ему испанская карточная колода обязана своим дизайном. В 1868 г. представил литографические карты на Парижской Всемирной выставке и был удостоен премии.


[Закрыть]

– Ах, дон Эраклио! – проходя мимо церкви, всякий раз к месту и не к месту восклицал комиссар.

Пусть и не сей достославный господин изобрел знаменитую колоду из сорока карт, но, вне всякого сомнения, он внес важнейший вклад в распространение столь популярного и поныне времяпрепровождения. Ведь карты дона Эраклио скрасили унылый вечерний досуг стольким пребывающим в праздном безделье людям. Сгруппированная по мастям, известным как кубки, мечи, монеты и палицы, эта колода из сорока карт, в которой отсутствуют восьмерки и девятки, годится для игры в бриску, туте, а также аукционную туте, в которой, как известно, всегда требуется ходить в масть. Такие вот неожиданные мысли посещали Салорио всякий раз, когда он оказывался возле церкви, под сенью сразу четырех добродетелей.

Он познакомился с Эулохией в ее мадридской квартире уже довольно много лет тому назад. Тогда его попросили подняться наверх два полицейских агента, которые обратились к нему за помощью, узнав среди посетителей кафе неподалеку от места происшествия; он проводил там время за карточной игрой. В те годы он еще не был комиссаром.

Позднее агенты признались, что им пришлось прибегнуть к его помощи, так как они попросту не знали, что делать с этой экстравагантной, вызывающе одетой дамочкой с разноцветными волосами, которая орала как оглашенная и рассуждала, как ученая дама.

– Представляешь, у нее язык острый как бритва, Салорио, – сказал один из молодых людей, только что окончивший полицейскую академию и проходивший практику в местном участке. Желая продемонстрировать высшую степень доверия к старшему товарищу, он обратился к Андресу на «ты», но, вспомнив, чему их учили в академии, готов был уже пожалеть об этом.

Однако пожалеть он не успел. В этом просто не было необходимости. Салорио широко и по-приятельски улыбнулся ему, не предполагая, что отныне ему очень часто придется улыбаться – по вине той самой женщины, разобраться с которой просил его парень. Он еще не успел ее увидеть, а она уже разбудила в нем фантазии.

– Ну что ж, пусть попробует свой язычок на мне, – сказал он, направляясь к дому, номер которого указали ему агенты, следовавшие за ним.

По дороге они рассказали, что прибыли по вызову консьержа, встревоженного скандалом в одной из квартир дома: некая только что вышедшая замуж молодая женщина заперла там своего все еще пылавшего страстью супруга, этакого знойного бамбино, с итальянской матушкой в придачу, предварительно напоив обоих снотворным, которое позволило ей благополучно исчезнуть из дома.

По возвращении дамы из одиночного свадебного путешествия разгорелся скандал. Спящие итальянские красавец и красавица пробудились ото сна и с нетерпением ждали воссоединения со взбалмошной и строптивой девицей, от которой они никак не ожидали скандала, поскольку были уверены, что она уж во всяком случае попросит прощения.

О, как глубоко они заблуждались! Когда от нее потребовали объяснений, она начала бить сервиз из шестидесяти девяти предметов производства фабрики «Саргаделос». Виртуозно, педантично и аккуратно, она безжалостно бросала предмет за предметом на пол, наслаждаясь счастьем разрушения и не забывая при этом наблюдать за ошеломленным взглядом своей свекрови и умоляющим – молодого мужа.

– Ну что? Поняли наконец, а? Мать вашу! – кричала Эулохия, продолжая методично разбивать тарелки и краешком глаза поглядывая на своих новоиспеченных родственников.

Андрес появился в самый разгар сих разрушительных действий. Он с трудом, но понял, что молодой муж был типичным итальянским ревнивцем, который сразу после свадьбы запер молодую жену в квартире, а сам в сопровождении горячо любимой мамочки удалился якобы для того, чтобы купить равиоли. Так или иначе, это получилось у него в первый и последний раз.

– Это же уму непостижимо, просто тюрьма какая-то! – кричала она, охваченная неудержимой яростью. – Мать твою! Да что они себе вообразили?!

После нескольких терпеливых и доброжелательных попыток Андресу, в то время еще помощнику комиссара, удалось наконец усмирить разбушевавшуюся дамочку.

Благодаря его стараниям в благородном семействе не только было восстановлено спокойствие, но даже на какое-то время воцарились мир и порядок; короче говоря, дальше дело не пошло. Все разрешилось прямо на месте, и не пришлось прибегать к помощи суда, во всяком случае, в тот момент, после чего он мог спокойно забыть об этом деле. И о деле он действительно практически забыл. Но не о ней.

Спустя несколько лет Андрес вновь повстречался с этой странной женщиной в аэропорту Сантьяго. Она как раз только что сделала аборт, избавившись от третьего ребенка, и оформила развод со своим Беппе, итальянским бамбино с прилагающейся к нему мамочкой.

На следующий же день после встречи в аэропорту он с ней переспал. Охваченная неистовым возбуждением, которое показалось Андресу не чисто эротическим, Эулохия оседлала его, как дикая амазонка, и из ее полных, округлых грудей, ритмично поднимавшихся и опускавшихся, опускавшихся и поднимавшихся, поднимавшихся и опускавшихся, вдруг стали сочиться струйки теплого молока, которые Андрес отчаянно пытался поймать ртом, пока наконец это ему не удалось. Какое же у нее теплое и сладкое, с легкой горчинкой молоко, подумал он тогда.

И в это мгновение он понял, что уже никогда не сможет ее забыть.

Он позволил живительной влаге оросить его грудь, и, измученные, они сплелись в объятиях; их влажные, липкие тела были пропитаны тем же кисловато-сладким запахом, что оставил такое восхитительное послевкусие у него во рту. У него создалось полное впечатление, что он только что принял священный обряд крещения, прошел через уникальный ритуал, открывший ему доступ в новое измерение, и теперь он пребывает там, где, как он был уверен, завершается Млечный Путь.

Однако на самом деле это было только начало, и вскоре они вновь предались любви. Она испытывала множественный оргазм, и он познал то, что называется тантрическим сексом, и тут же виртуозно овладел его техникой. В общем, изъясняясь языком современной молодежи, это были совершенно обалденные дни.

– Черт возьми! – сказала она ему в какой-то момент. – Ну и здорово же ты трахаешься!

С тех пор они больше не расставались. И теперь на него буквально накатило воспоминание об уникальном млечном наслаждении, о неожиданном ощущении от струй, одаривших его упоительными грезами, о неуловимом флере окутавшего его легкого тумана, о гулкой арфе ее пленительного голоса, о финальном аккорде, когда все вокруг замирает и ты готов воскликнуть в восхитительном экстазе: «Здравствуй, солнце, это я!» – в общем, обо всем том, что так поэтично всколыхнулось в его памяти и вызвало не сходящую с губ улыбку. Он даже чуть было не разразился раскатистым, жизнеутверждающим смехом, но вовремя сдержался: как объяснить его неожиданную радость этим двум молокососам? Они его не поймут, да их, в общем-то, и не волнуют его чувства. А Млечный Путь они наверняка называют Дорогой святого Иакова; [28]28
  Так называют в Испании Млечный Путь. Согласно преданию, эту звездную дорогу святой апостол начертал на небе, чтобы указать Карлу Великому путь на сарацин.


[Закрыть]впрочем, они имеют на это полное право.

5

Воскресенье, 2 марта 2008 г., 14:30

Войдя в «Карретас», они поднялись на второй этаж и прошли в зал, названный по заглавию романа одного ныне покойного галисийского писателя, старого клиента этого заведения. Роман назывался «Достославная», на стенах зала были развешаны обложки книг писателя. Едва они уселись за стол, как Андрес, даже не дождавшись закуски, приступил к расспросам.

– Ну, что произошло? Она была беременна? – был первый вопрос.

– Нет, – поспешила ответить ему Андреа. – И полового акта не было, ни добровольного, ни насильственного.

– Больше ничего не говорите, я все понял. Она сама себя убила, а потом сделала надрезы.

– Не надо ехидничать, шеф.

– Ну, так что вы мне расскажете? Или предпочитаете сначала поесть?

– Ты расскажешь или я? – спросил Диего Деса.

– Без разницы, давай ты, – ответила Андреа Арнойа, хотя было заметно, что она не намерена отдавать пальму первенства коллеге. И в общем-то, рассказывала в основном она.

Помощники поведали комиссару, что несколько недель назад Клара случайно услышала, как София просит своего жениха уговорить дядю, декана соборного капитула, назвать имена трех священнослужителей, в ведении которых находятся три ключа, позволяющих открыть саркофаг, где покоятся останки апостола Сантьяго и двух его учеников.

Салорио весь превратился во внимание. Опять мощи святого… Они словно беспрестанно кружатся вокруг них в танце, который начинал казаться ему все более зловещим. Появление официанта, вооруженного ручкой и блокнотом, прервало только что начавшуюся беседу.

Комиссар вновь, как и накануне, заказал миноги.

– Нужно пользоваться моментом, пока не прокуковала кукушка, не прогрелись воды и миноги, отложив икру, не ушли в открытое море. А то потом целый год ими будет не полакомиться, – попытался было он оправдать свой выбор, но, видя, что никто не обращает на его объяснения никакого внимания, вновь стал размышлять о деле, которое занимало всех троих.

– Мне для начала устрицы. А потом скажите Маноло, чтобы приготовил мне стейк тартар с виски, пожалуйста, – попросил Диего.

– Вот-вот, – подхватил Салорио, – мне тоже принесите полторы дюжины устриц. И бутылочку «Террас Гауда», чтобы им было в чем плавать. А к миногам подайте «Аманди» или «Баррантес», все равно.

Андреа заказала лангустинов и жареного палтуса, после чего официант счел возможным удалиться с чувством выполненного долга.

– И что вы предприняли? – спросил комиссар, как только за официантом закрылась дверь служебного помещения.

– Попытались поговорить с женихом жертвы, – ответил Диего, который наконец решил вставить слово.

– Да, но нам не удалось его найти, – тут же подхватила Андреа, не намеренная выпускать инициативу из рук.

– И что вы сделали? – вновь спросил Салорио.

– Поговорили с господином деканом. Тот сказал, что его племянник уехал в их родную деревню, где намеревается пробыть до завершения судмедэкспертизы, после чего собирается вернуться, чтобы перед похоронами, как подобает, провести ночь возле тела. И еще – что парень хотел прийти к нам, но он ему запретил. Тогда мы спросили, не интересовался ли Адриан мощами апостола.

– И что?

– Он сказал, что да, интересовался. Но больше мы ничего не смогли от него добиться. Он заявил нам, что дела Церкви требуют деликатности и благоразумия и что он больше ничего не скажет, пока не посоветуется с монахом-францисканцем, выступающим в качестве адвоката и консультанта во всех юридических делах, так или иначе касающихся компостельского клира. Его имя – брат Ормаэчеа, по всей видимости баск.

– Интересно, он носит баскский берет, чтобы прикрыть тонзуру? – ехидно заметил комиссар.

– Ну разумеется, куда же они без своего наголовника, весь ум растеряют, – решил сострить помощник комиссара.

Комиссару шутка не показалась удачной.

В эту минуту вновь появился официант, на сей раз с закусками на подносе.

– И что вы сделали? – вновь задал комиссар свой прежний вопрос, когда они опять остались одни.

– Мы очень осторожно попытались прощупать почву относительно того, что могла узнать о святых останках доктор Эстейро, – ответил Деса.

– Но господин каноник мило улыбнулся и тут же с нами распрощался, – завершила рассказ коллеги Андреа. – Однако мы решили продолжить расследование в этом направлении, – поспешила добавить она, желая оставить последнее слово за собой.

В ту минуту, когда инспекторша подносила ко рту хвостик лангустина, у комиссара зазвонил телефон.

– Боже, кончится это когда-нибудь?! – воскликнул Салорио.

Это снова был представитель центральной власти, который коротко поинтересовался, как продвигается расследование убийства докторши, но потом, по всей видимости, вновь вернулся к воздушному происшествию, случившемуся накануне, потому что оба полицейских агента смогли наблюдать, как их шеф поморщился и возвел очи горе.

– Все под контролем, не беспокойтесь, дружище; дайте нам спокойно работать, у нас очень много дел, – услышали они; потом комиссар выключил телефон и перевел взгляд на блюдо, где еще оставалось довольно много устриц, гораздо больше, чем это предполагало даже его привычное чревоугодие. – Черт, да они у меня совсем остыли! – воскликнул он, претендуя на изящную шутку. – Так на чем мы остановились?

Они остановились на том, что после разговора с деканом решили взять на абордаж доктора Каррейру, постаравшись сделать это как можно более неожиданно. Им бросилось в глаза его крайне нервное состояние. И еще загорелый внешний вид. Было такое впечатление, что он только что вышел из солярия, заметила Андреа.

Пока комиссар одну за другой поглощал устриц, запивая их маленькими глотками белого вина с фруктовым ароматом, которое как нельзя лучше им соответствовало, Андреа сообщила ему, что они начали разговор с доктором о результатах медицинской экспертизы. Однако тот, как и декан, тоже уклонился от беседы. И сделал это вежливо, но твердо, заявив, что, если у него будет что сообщить, он непременно доложит об этом судье или же непосредственно главному комиссару полиции, с которым его связывают дружеские отношения.

– Ну что ж, похоже, мы все-таки хоть как-то продвинулись, – сказал на это комиссар, с наслаждением заглатывая последнюю устрицу.

Диего Деса между тем разделался со своими, время от времени кивая головой вслед словам Андреа. Теперь он довольно улыбался, наблюдая, как официант расставляет приспособления, необходимые для приготовления стейка тартар. Это означало, что сейчас придет хозяин ресторана, чтобы лично его зажарить. Хозяин был настоящим виртуозом своего дела. Он долгие годы жил в эмиграции в Цюрихе, где обучал приготовлению стейков всех, кто работал в сети «Мовепик», в результате чего приобрел известность во всей Швейцарии как лучший их изготовитель. То, что он сейчас решил сам приготовить стейк, было настоящим подарком, ибо он делал это исключительно для избранных клиентов.

Маноло вошел в зал, поздоровался с гостями и без всяких околичностей приступил к работе. Профессиональная беседа закончилась; она сменилась более прозаическими рассуждениями относительно того, с чем стоит готовить это блюдо из сырого мяса: с виски или с коньяком. Впрочем, это не мешало Маноло совершать поистине виртуозные движения руками.

Когда повар завершил приготовления и простился с участниками застолья, Салорио уже разрезал хвостик миноги, которую ему подали приготовленной в собственном соку, или, иными словами, по-бордоски.

Остаток обеда они провели, что называется, за переливанием из пустого в порожнее, словно надеясь путем повторения пройденного лучше запомнить урок; никаких новых мыслей, кроме тех, что уже сформировались у него в голове, у комиссара не возникло. Когда кофе был выпит и бокалы опорожнены, комиссар простился со своими подчиненными.

– В следующий раз платите вы. Я поехал домой, поработаю немного, – сказал он им, садясь в машину, которую вызвал по телефону, когда подали кофе.

Снова пошел дождь. Но как только комиссар захлопнул дверцу служебного автомобиля, создалось впечатление, что никакого дождя нет и в помине.

– Не хочется промокнуть, – сказал он, словно оправдываясь, водителю, когда разместился в машине.

Между тем Андреа, левой рукой помахивая ему на прощание, а правой удерживая зонт, решила вдруг с запозданием ответить на заявление шефа.

– Ну разве что в «Гато негро», а так пусть за тебя твоя венесуэлка платит, старый козел, – пробормотала она, изображая на лице очаровательную улыбку. Комиссар уже не мог ее услышать, на что, собственно, со всей очевидностью и рассчитывала предусмотрительная инспекторша.