Текст книги "Тайна апостола Иакова"

Автор книги: Альфредо Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

4

Вторник, 4 марта 2008 г., 12:30

Простившись с Кларой, Андрес Салорио подошел к стеклянной двери, обозначавшей границу между отвратительным влажным холодом, заполнившим площадь Обрадойро, и приятной, комфортной атмосферой здания, которое он покидал. Комиссар приготовился вновь отважно противостоять непогоде. Зонта, как обычно, у него не было.

Он счел неподобающим для своего положения возвращаться назад и присваивать первый попавшийся под руку зонт, а посему поднял лацканы пиджака, готовый мужественно встретить почти зимнюю погоду, царившую в городе. Он уже сделал первый шаг, когда его остановил прозвучавший за спиной голос.

– Дон Андрес, задержитесь на секундочку, пожалуйста.

Голос принадлежал официанту, который четыре часа назад обслуживал их.

– Держите, – сказал он комиссару, протягивая зонт, который держал за острый конец, чтобы полицейский мог взять его за ручку.

Зонт был ярко-красного цвета и очень большой – такие используют гостиничные швейцары, когда встречают гостей у дверей автомобилей.

– Огромное спасибо, дружище, – сказал комиссар, не слишком переживая по поводу того, что с красным зонтом вид у него будет несколько вызывающим. – Как ваш зуб?

– У этого Пепиньо Бланко просто золотые руки, – ответил официант.

Андрес вспомнил впечатляющую картинную галерею доктора Бланко, который действительно обладал редким даром лечить зубы, не причиняя боли; одновременно он подумал о том, как хорошо заботится о своих зубах этот гостиничный служащий, вне всякого сомнения оставивший у дантиста сумму, равную десяткам хороших чаевых.

В это мгновение он почувствовал, как в кармане у него завибрировал мобильный телефон.

«Этот козел меня доконает, – подумал он, полагая, что это снова представитель правительства. – Интересно, у него что, нет других дел, как только играть в воров и полицейских или рассказывать мне, какая у него красивая дочь и как ее изуродовал шрам, который она получила по вине Сальвадора? Вот уж подходящее имя у моего пасынка». [45]45
  Сальвадор по-испански означает «спаситель».


[Закрыть]

Бормоча все это себе под нос, он попытался переместить зонт в другую руку. Дело в том, что петля, свешивающаяся с ручки зонта, плотно обхватывала запястье его правой руки, а телефон вибрировал тоже справа. Однако все поистине акробатические усилия комиссара, направленные на то, чтобы высвободить правое запястье из петли и при этом не уронить из левой руки купленные утром газеты, у которых он не успел просмотреть даже заголовки на первых страницах, оказывались бесполезными и выглядели нелепыми.

– Слушаю, – раздраженно прорычал он, когда ему наконец удалось поднести телефон к уху.

– Здравствуй, душа моя, как поживаешь? – ответила ему с другого конца телефонной волны Эулохия.

– Хорошо, а ты как?

– Очень хорошо, спасибо, вся такая загореленькая. Ты же знаешь, на снегу я загораю в момент, – ответила она.

– Очень рад, очень рад. Здесь по-прежнему льет как из ведра. А ты где?

– Я на Сьерра-Неваде, но скоро вернусь. Эухения сказала мне, что теперь еще и этот беспутный декан свалился с крыши. Ну-ка, расскажи мне. Это правда?

– Тебе известен романс о графе Арнальдосе? Так вот, я как моряк из этого романса.

– Нет, я его не знаю, расскажи мне.

– Ну, в нем говорится о том, как граф Арнальдос в Иванов день отправился со своим соколом на охоту и увидел галеру, пристававшую к берегу, на борту которой стоял моряк и пел песню, такую прекрасную, что волны кругом успокаивались, рыбы всплывали наверх из глубин, а птицы из поднебесья опускались на мачты, лишь бы услышать ее… Знаешь этот романс?

– Да нет, не знаю. Оставь свои штучки и не изображай из себя дурачка. Так о чем была песня?

– Свои песни я пою только тем, кто плывет со мной.

– А-а-а! Прекрасно… Ну и какой еще бред тебе придет в голову, придурочек мой? Ну ладно, хватит, ну давай расскаааааазывай, мой красавчик.

– Кажется, похороны сегодня после обеда.

– Вот тут ты ошибаешься, радость моя. Завтра утром. Сегодня проведут бдение у тела в Кортиселе. Так что я вполне успеваю.

Новость о ее возвращении радостно впорхнула ему сначала в среднее, потом во внутреннее ухо, и ему даже показалось, что небо прояснилось, пропустив сквозь облака маленький лучик солнца.

– Я рад. Ну а сейчас я должен тебя покинуть. Целую.

– Чао, красавчик мой.

Ему доставляло удовольствие, когда она называла его своим красавчиком, он даже не возражал против того, чтобы она говорила ему «мой толстячок». Когда он слышал ее голос, к нему возвращалась радость жизни.

Между тем он уже миновал дворец Фонсеки, который, если верить знаменитой песне [46]46
  Припев известной студенческой прощальной песни гласит: В печали и одиночестве остается Фонсека, / В слезах и печали остается университет.Дворец Фонсеки был первым зданием университета Сантьяго-де-Компостела, основанного в 1495 г. Алонсо де Фонсекой.


[Закрыть]старинных студенческих ансамблей, вечно остается в печали и одиночестве, и подходил к зданию комиссариата. Войдя в него и убедившись, что комната Диего пуста, он прямиком направился в кабинет Андреа Арнойи.

– А где Диего? – спросил он, открыв дверь и увидев Андреа, внимательно читающую что-то на экране компьютера.

– В пабе, пиво пьет, – ответила она.

– Мне нужна вся информация о последних десяти днях Томе Каррейры. Можете звонить в Бразилию и вообще делать все, что угодно, но мне нужен детальнейший отчет обо всех его последних передвижениях, а также о подробностях его личной и даже интимной жизни. – Он сделал паузу и добавил: – Что там с компьютером Софии?

– Ребята им занимаются.

– Ладно, позвони Диего и скажи ему, чтобы возвращался на работу.

Настоящая удача иметь пивной бар так близко от комиссариата. Через пару минут Диего уже выслушивал указания, которые ему давал комиссар.

– Постарайтесь извлечь из диска все, что только можно, но заранее предупреждаю вас, что то, что мы там можем обнаружить и что, надеюсь, поможет нам в расследовании преступления, связано с мощами апостола, с его ДНК и с важными открытиями, содержащимися в докторской диссертации покойной. А это означает, что руководитель ее диссертации вполне мог пожелать присвоить эти открытия себе и с этой целью совершить убийство. Так что надо как следует все выяснить.

– А что там с ДНК? – спросила Андреа Арнойа.

Андрес задумался на несколько мгновений, прикидывая, стоит ли рассказывать им все, что он узнал.

– Это в данный момент не имеет значения.

– А откуда вы об этом знаете? – спросил Диего Деса.

– Знаю, и все тут.

– Это понятно, но все-таки откуда?

– Это тоже сейчас не важно, – ответил ему комиссар, пытаясь придать лицу самое доброжелательное, приветливое и любезное выражение.

Помощник комиссара и инспектор переглянулись.

– Может быть, следует начать с того, что допросить господина профессора, – сказал Диего.

– Может быть… – ответил комиссар.

– То, что сказал Деса, – это не деза, ибо Деса – не деза, а деза – не Деса, – вдруг произнесла Арнойа.

Комиссар застыл, возмущенный тем, что у него узурпировали, пусть на какой-то миг, его исключительное право предаваться игре слов. Придя в себя, он изрек:

– Похоже, ты сама не поняла, что сказала. Ну-ка, попробуй повторить помедленнее, может, и мы что-нибудь поймем.

Андреа взглянула на него с тем же выражением лица, с каким обычно смотрела, когда он изрекал свои весьма неудачные, на ее взгляд, шуточки. Но комиссар никак не прореагировал на этот ее взгляд, и тогда инспекторша повторила, на этот раз по слогам:

– Де-са не де-за, а де-за не Де-са…

– Хватит, – оборвал ее Салорио, – если жизнь – движение, то движение – действие, а посему немедленно приступить к действию; я хочу сказать, совершите хоть какое-то движение, то есть убирайтесь отсюда и, черт возьми, беритесь наконец за дело, то есть действуйте.

Увидев выражение лиц своих непосредственных подчиненных, Салорио наконец успокоился. Последнее слово оказалось за ним. Потом он вышел из кабинета и немного побродил по коридору, пока не увидел, что его помощники покидают комиссариат. Тогда он взял свой мобильный телефон, набрал номер Эулохии и, когда она ответила, спросил:

– В котором часу ты прилетаешь?

5

Вторник, 4 марта 2008 г., 13:15

Захлопнув крышку своего мобильника, Андрес Салорио даже засвистел от удовольствия. Если не произойдет задержки рейса, которым Эулохия планировала лететь из Гранады, этой ночью он будет спать не один. Постель, которую он с ней делил, казалась ему огромной всякий раз, когда она отсутствовала по какой-либо причине, но последние три ночи оказались длинными, как никогда.

«Три дня без тебя – для меня это слишком, моя венесуэлочка», – скажет он Эулохии в одно из счастливых мгновений мыльной оперы, которую, как ему иногда казалось, он проживает со своей карибской возлюбленной.

Размышления Андреса прервало новое вибрирование телефона в кармане пиджака. Прочтя имя звонившего, комиссар процедил сквозь зубы:

– Твою мать! – и приготовился выслушивать очередное занудство представителя правительства.

– Как дела, господин полномочный представитель? Доброе утро или, скорее уже, добрый день, не знаю даже, – бодро приветствовал он собеседника, все еще находясь во власти радостных эмоций.

– Добрый день, Салорио. Думаю, вы не будете против того, чтобы пригласить меня на обед в наше привычное место. Так что перенесите на другое время любую иную договоренность, если она у вас была, и в половине третьего встречаемся в «Карретасе». Моя секретарша уже зарезервировала для нас приватный кабинет. Разумеется, на ваше имя. Договорились?

– Конечно… конечно… господин представитель, договорились… в половине третьего.

– Ну, тогда до встречи, – удовлетворенно произнесло его политическое начальство, резко заканчивая разговор.

А для Андреса Салорио, главного комиссара полицейского корпуса Сантьяго-де-Компостела, мир разом перевернулся с ног на голову.

«Ну да, еще одно нераскрытое дело! В точности как с журналистом Рехино», – сказал он себе.

Одновременно он подумал, что представитель правительства все-таки непревзойденный халявщик. Он предпочитал тянуть деньги из бюджета своих подчиненных, не тратя ни копейки из своего. Ну что ж, таким уж он был, и не оставалось ничего иного, как таковым его и принимать.

Андресу доставляло искреннее удовольствие тешить себя мыслью о том, что когда представитель правительства будет наконец освобожден от занимаемой должности и превратится в обычного гражданина, то не он, а комиссар будет напрашиваться на приглашение на обед. И он будет это делать исключительно для того, чтобы тот вспомнил обо всех случаях, когда это делал он. Представитель правительства был удивительным наглецом. Он постоянно упрекал комиссара, что тот тратит слишком много денег на представительские обеды, в то время как большинство этих обедов проходило именно с ним и, более того, по его настоянию; и при этом он еще осмеливался всякий раз заявлять полицейскому: «Что-то ты много ешь, комиссар, потому-то ты такой толстый, хе-хе-хе».

Наверняка и сегодня он это скажет. Но не это больше всего беспокоило Андреса Салорио.

Он вспомнил, как в деле с журналистом, которое он немедленно, после первых же результатов расследования связал с террористическими группами севера Испании и наркотрафиком, вскрывавшиеся обстоятельства тут же приправлялись огромным количеством пикантных подробностей, отвлекавших внимание обывателя от того нежелательного, что выявило совершенное убийство.

Так, например, газеты без конца мусолили одну и ту же надоевшую всем информацию о том, что ванна, в которой обнаружили труп, была заполнена дюжиной хорошеньких желтых пластиковых утят, к шейкам которых были подвешены погремушки. Погремушки были довольно тяжелыми и тянули игрушечные шейки вниз, поэтому утята плавали, высоко задрав кверху попки.

Особая, можно сказать садистская, изощренность состояла в том, что в том деле все постарались списать на гомосексуализм жертвы, который комиссар признавал вероятным, поскольку хорошо знал покойного, но который вовсе не считал главным и определяющим в данной ситуации; более того, он даже не счел нужным рассматривать эту версию при розыске преступника.

То же самое могло произойти и сейчас, поскольку это новое дело затрагивало важные религиозные ценности. Политика и религия всегда служили темным целям, которые они официально поддерживали если не в государственных интересах, то во имя спасения душ человеческих, что в действительности скрывало интересы даже не институтов власти, а конкретных индивидуумов, которые по воле случая оказывались во главе данных учреждений.

Звонок, на который он только что ответил, предвещал именно такой поворот событий. Возможно, он ошибался, но беседа с Кларой совершенно очевидно свидетельствовала о том, что он, если выражаться на манер Сервантеса, наткнулся на Церковь, друг Санчо. [47]47
  Мы наткнулись на Церковь, друг Санчо. – Фраза из второй части романа Сервантеса «Дон Кихот». Считается, что она выражает реакцию писателя на то, что Католическая церковь внесла первую часть романа в список запрещенных книг.


[Закрыть]Меньше чем через час у него будет возможность проверить, ошибается он или нет, но главная проблема состоит в том, чтобы понять, что делать. Теперь он точно знал, почему с самого начала безотчетно связывал дело Рехино с убийством Софии. Сам того не осознавая, он интуитивно угадывал, что оба они закончатся одним и тем же. И теперь он уже практически до последней детали знал, о чем пойдет речь в беседе с представителем правительства. И это начинало очень сильно его раздражать.

Теологические проблемы, равно как и вопросы религиозной морали и веры любой конфессии, неизменно вызывали у него уважение и даже пиетет. Однако ничуть не в меньшей степени, чем мораль гражданская. Лично он исповедовал именно последнюю. И уважал ее, как никакую другую. И сейчас именно эта мораль, наряду с его профессиональной этикой, требовала от него обнаружить истинного виновника преступления.

Андрес нервно ходил по кабинету, пока не догадался прибегнуть к проверенному способу: получить удовольствие от ароматного дыма своих любимых сигар «Колониалес де Тринидад». Радость, охватившая комиссара в результате звонка Эулохии, после разговора с представителем правительства в Галисии полностью улетучилась. Перед ним было еще одно дело, подобное случаю Рехино, еще одно дело, грозившее остаться нераскрытым только потому, что там, наверху – впрочем, в данном случае не на самом верху, поскольку речь все-таки шла лишь о клире, – было решено, что лучше оставить все как есть. Сделав третью затяжку, Андрес почувствовал, что спокойствие хоть и медленно, но возвращается к нему.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить о пагубном воздействии, которое табачный дым оказывает на артериальную и венозную системы, а также, разумеется, на дыхательную и пищеварительную. Вспомнив о вреде курения, он сделал еще две-три восхитительно глубокие затяжки, после чего раздавил сигару в пепельнице, словно надеясь, что вид раздавленной сигары вызовет у него отвращение; однако вместо этого испытал лишь бесконечную жалость к самому себе.

Охватившие его грустные размышления о несчастной планиде были прерваны появлением секретарши, которая, предупредительно постучав в дверь, вошла в кабинет и с улыбкой сказала:

– Вот папка с документами на подпись, вы с пятницы ничего не подписывали, так что пока будете разбираться с этими бумагами, я схожу за следующей папкой.

И комиссару ничего не оставалось, как приступить к подписанию огромного количества документов, которые секретарша услужливо положила ему на рабочий стол. Перед тем как начать, он бросил взгляд на часы и подумал, что вряд ли у него будет время просмотреть, что он подписывает, если только он не хочет опоздать на встречу с представителем центрального правительства.

Тут он вытащил из правого ящика стола нож для обрезания сигар, взял ту, что в полураздавленном виде лежала в пепельнице, обрезал ее примерно на треть, раскурил и приступил к утомительному процессу подписания неизвестно чего.

Когда секретарша принесла вторую папку с документами на подпись, он категорично заявил:

– А вот это подождет до следующего раза, оставьте папку здесь, на столе, если получится, я займусь этими бумагами после обеда.

Когда он покидал кабинет, имея в запасе ровно столько минут, сколько было необходимо для того, чтобы точно в назначенное время предстать перед представителем правительства, на некоторых из подписанных документов красовался пепел от его любимой сигары.

6

Вторник, 4 марта 2008 г., 14:30

Придя в «Карретас», Андрес Салорио первым делом поинтересовался, побывали ли там агенты службы безопасности. Когда Маноло, неизменный и гостеприимный хозяин заведения, ответил, что да, побывали, он понял: зал, который был для них зарезервирован, уже подвергся должному инспектированию и что беседа, которую представитель правительства сочтет нужным вести с ним, может протекать без всяких опасений с какой-либо стороны. Он уже с субботы постепенно начинал отдавать себе отчет в том, в какие дебри они залезли, но никак не подозревал, что все это может зайти так далеко и иметь столь неприятные последствия. В очередной раз ему довелось убедиться в том, до какой степени интересы отдельного человека или группы людей могут встать выше закона, и сей факт отнюдь не вселял оптимизма.

Салорио решил дождаться представителя правительства в одном из приватных кабинетов второго этажа, полагая, что таким образом его присутствие в ресторане не привлечет особого внимания. Тот прибыл, разумеется, с большим опозданием, повлекшим за собой оправдательную фразу, столь же привычную, сколь и раздражающую по причине нулевой значимости.

– У нас случился прокол шины, – в который раз оправдала свое опоздание важная политическая персона.

У Андреса возникло было желание ответить, что в продаже существуют баллончики со сжатым газом и пенистым каучуком, с помощью которых подобные проблемы решаются за несколько секунд, но он вовремя остановился, будучи уверен, что это лишь все осложнит.

– Добрый день, господин представитель правительства, – только и сказал он в ответ, пытаясь изобразить сердечность, которой ну уж никак не испытывал.

Они тут же уселись за стол. На этот раз, выбирая блюда, Андрес не поддался искушению заказать миноги и ограничился тем, что попросил приготовить рыбу на гриле с тушеной ботвой брюквы в качестве гарнира. Правительственный чиновник, вспомнив, что платит не он, попросил принести для начала морского краба и стейк тартар.

– Но только если Маноло сам мне его приготовит; если нет, принесите мне кордон блю, – уточнил он. И, обернувшись к Андресу, сказал то, что тому и так было прекрасно известно: – Он делает это гениально; ведь это он научил всех шеф-поваров сети «Мовепик» готовить стейк тартар.

– Да, – коротко ответил комиссар, радуясь тому, что его подчиненный во время вчерашнего обеда оказался вполне на уровне его высокого начальства. С другой стороны, он опечалился оттого, что за недешевый обед снова придется платить ему.

Едва официант отправился выполнять заказ, полномочный представитель правительства приступил к обсуждению первой из беспокоивших его тем. Как с самого начала и опасался комиссар, это был, разумеется, шрам его горячо любимой дочери. Шрам, который без должного вмешательства самого высококлассного пластического хирурга, несомненно, навсегда изуродует личико его красавицы.

Андресу было наплевать на деньги, которые будут стоить услуги хирурга, среди прочего потому, что их вынут из своего кармана родители Эулохии, но, поскольку ему очень уж был неприятен сидевший перед ним олух, он ответил, что все должна покрыть страховка.

Как и следовало ожидать, представитель правительства тут же задал вопрос, отправлен ли уже в тюрьму по обвинению в нанесении ущерба здоровью сын этой шальной дамочки, с которой комиссар прелюбодействует. Сия фраза окончательно определила курс дальнейшего развития разговора на животрепещущую тему, в результате чего Андресу пришлось заверить своего начальника, что тот может не волноваться по поводу денег и что они могут выбрать любого хирурга, который им понравится.

– Ну хорошо, в таком случае можно заодно сделать небольшую косметическую коррекцию носа, о которой она давно мечтала, – не преминул воспользоваться представившимися возможностями представитель правительства.

Андреса Салорио это нисколько не удивило. Он только подумал о том, что счет будет оплачен из средств деда виновника происшествия, и, насколько он понимал, тот вряд ли пожелает раскошеливаться на исправление формы носа любимой дочурки кого бы то ни было.

Полагая, что вопрос об улучшении внешнего вида его дочери решен, представитель центрального правительства в Галисии завел речь о деле, которое привело их сюда, причем так, чтобы с самого начала было ясно, кто здесь распоряжается и что необходимо сделать в самое ближайшее время.

– Надеюсь, вам не нужно напоминать, господин комиссар, что никто не должен знать об этом обеде и лучше вам оплатить его наличными. Никакой кредитной карточки или счета, которые могут подтвердить факт нашей совместной трапезы, – подчеркнул он с самого начала.

Ему, очевидно, нравится играть в воров и полицейских, подумал Салорио, приготовившись терпеливо выслушать то, что намеревался изложить представитель центральной власти; впрочем, после такого предисловия он был почти уверен, что для того, чтобы понять, чем тот завершит свою речь, особой необходимости выслушивать все его разглагольствования просто не было.

– Сегодня утром мне позвонили из министерства, как вы понимаете, из самых высших инстанций, и попросили, чтобы мы не слишком там все ворошили и не связывали воедино две смерти последних дней… Понимаете, есть ряд нерешенных вопросов, которые требуют полного консенсуса светской и церковной властей, а его никак не удается достичь. Поэтому мы не должны раздражать клир больше, чем это уже имеет место в настоящий момент, – начал представитель правительства.

После чего пустился в пространные рассуждения на политические темы, в то время как комиссар хранил молчание, не переставая прилежно пережевывать осьминога по-ярмарочному, на котором в последний момент остановил свой выбор. Занимаясь поглощением блюда, он не переставал задавать себе один и тот же вопрос: неужели наивысшего представителя центрального правительства Галисийского автономного сообщества совершенно не интересует реальное состояние, в котором находится расследование преступлений? И приходил к выводу, что, похоже, это его интересует в самую последнюю очередь, если интересует вообще.

– Вопросы, касающиеся веры, должны рассматриваться с крайней деликатностью, дабы не осквернять чувства верующих, – говорил в этот момент представитель Мадрида.

– Разумеется. А убийцы должны понести справедливое наказание, – перебил его комиссар.

Отец несчастного создания, раненного в результате падения летательного аппарата, тут же взвился в праведном гневе:

– Ну хорошо, если хотите, я скажу вам это по-другому, Салорио. С этой минуты все расследования временно прекращаются. Вам понятно?

– Но…

– Никаких но, это не подлежащее обсуждению указание, которое я получил из Мадрида. Так вам понятно?

– С этой самой минуты?

– Именно. С этого самого момента.

Комиссар хотел было заметить, что до этого самого момента расследование все-таки проводилось и сейчас по-прежнему проводится и что сделано было за это время уже немало, но предпочел не усугублять положения. Еще ему очень хотелось сказать следующее: «Но как я мог узнать об этом указании, если на этом обеде, который я должен оплатить наличными из своего кармана, вас не было…» Однако вновь предпочел промолчать и действовать по обстоятельствам.

– А как мы объясним смерть Софии Эстейро, если пресса уже столько писала о жертве, смакуя все подробности произошедшего, что, пожалуй, осталось только уточнить рисунок, образованный на теле надрезами?

– Решайте проблему, как посчитаете нужным. Моя задача – не допустить, чтобы то, что касается мощей апостола Сантьяго, стало достоянием широкой общественности.

– Ну что ж, вот и договорились, – положил конец обсуждению комиссар. – Я все решу, как посчитаю нужным, но решу наверняка, можете не беспокоиться.

Остаток обеда протекал на фоне беседы между людьми, у которых не было ни малейшего желания и интереса ее поддерживать. Представитель правительства не отличался особым даром речи, а во время обеда, когда все его внимание было поглощено разделыванием краба, сосредоточенное молчание стало особенно невыносимым.

Салорио мысленно порадовался, что не заказал крабов-плавунцов: это было бы явной неосмотрительностью с его стороны. Маленькие размеры сих ракообразных и трудности при их разделывании наверняка напомнили бы ему ловкость и мастерство, необходимые пластическому хирургу – тому самому, который обойдется в немалую сумму евро тем, кого он пока не решался назвать тестем и тещей.

Раздражение постепенно уходило, но его сменил неожиданный страх. Ведь он не мог знать наверняка, что произойдет, когда приедет Эулохия и он расскажет ей, о чем он договорился с тем крайне неприятным типом, что сейчас восседал напротив него. Вполне возможно, она взбрыкнет и не признает его договоренности, заявив, что все расходы должна покрыть страховка, а вовсе не ее отец, и… до свидания, увидимся в суде. Впрочем, может быть, последняя информация о новом увлечении ее сына, вызвавшая у него столь серьезные опасения, поможет ей рассудить иначе. Вряд ли ей доставит удовольствие тот факт, что ее обожаемый сыночек может быть связан с правыми экстремистскими движениями через какое-нибудь тайное религиозное братство.

Если это действительно так, то можно считать его карьеру в Национальной полиции окончательно завершенной. Сальвадор – спаситель отечества? Семья, к которой он теперь имел самое непосредственное отношение, была настолько необычной, что от любого ее члена можно было в самый неподходящий момент ждать чего угодно. В полной мере осознав все опасности, которые могут его поджидать, он испытал приступ черной меланхолии.

– Боже мой, ну и семейка! – в который раз повторил комиссар, привыкший обсуждать все животрепещущие вопросы прежде всего с самим собой.

На всякий случай он стал производить расчеты, принимая во внимание бесконечные проволочки, характерные для испанской судебной системы, и прикидывая возможность потянуть с датой суда так, чтобы она более-менее совпала со сроком его выхода на пенсию.

Поскольку сроки эти у него никак не сходились, он стал вспоминать, сколько времени осталось представителю правительства до истечения срока его полномочий, размышляя над тем, устроят ли тому в благодарность за оказанные услуги шикарный прощальный обед и наградят ли орденом. Потом решил, что ни к чему предаваться пустым рассуждениям, и сосредоточился на еде.

– О чем вы так напряженно думаете? Скажите же хоть что-нибудь, дружище.

– Да нет, я ни о чем особенно не думал. Ел себе спокойно.

Не вызывало никакого сомнения, что этим двум людям не суждено когда-либо понять друг друга.

Смерть декана наступила в результате несчастного случая, это не вызывало никаких сомнений, и заставить людей поверить в сей факт не представляло особых трудностей. Сложности начнутся, если возникнет необходимость объяснить присутствие в обоих трагических случаях Клары и если станет известно о диссертации, над которой перед смертью работала София. Пока что об этом мало кто знал, но это только пока.

На настоящий момент достаточно узкому кругу специалистов было известно, что работа посвящена болезням, которыми страдали компостельцы в Средние века, и ее исследовательской базой служили человеческие останки, покоящиеся в соборном некрополе; также имелись сведения, что на основе проведенного анализа делались выводы о характере питания древних жителей города и устанавливалась связь их образа жизни с местным климатом. В общем и целом, весьма привлекательный материал, сказал себе комиссар.

«Думаю, не так уж сложно будет выйти из создавшегося положения, ну а пока пусть этот придурок думает, что я сделаю все, как он велит», – подумал комиссар, которому уже не терпелось вернуться к расследованию.

«Но самое неприятное во всем этом, – добавил он inmente [48]48
  Мысленно (лат.).


[Закрыть]вспомнив, что ему еще предстоит оплачивать счет, – это то, что ты не только выполняешь роль шлюхи, но еще и за постель платишь».

В эту минуту представитель правительства намекнул, что, поскольку краба он уже съел, следовало бы сменить вино и перейти к красненькому, например какому-нибудь из сортов «Торо», которое как нельзя лучше подходит к заказанному стейку тартар.

Андрес Салорио ограничился тем, что согласно кивнул и заметил самым ироничным и ехидным тоном, на какой только был способен:

– Ну да, молоко коровье, а вино бычье. [49]49
  Игра слов, построенная на том, что Toroпо-испански означает «бык» и одновременно известную марку вина. Vino de Toro, таким образом, может означать и «вино Toro», и «бычье вино».


[Закрыть]

Увидев изумленное выражение на лице представителя центрального правительства, он чуть было не расхохотался.