Текст книги "Несмеяна для босса (СИ)"
Автор книги: Алёна Амурская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава 39. Признание
Эти слова звучат для меня, как тихий, светлый звон в пространстве между мирами.
Я понимаю их смысл, но пока не могу осознать полностью. Он слишком прекрасен для меня. Сердце замирает, дыхание перехватывает, и даже шум улицы за окнами словно растворяется в небытие под напряженно-тихий голос Артура Короленко, окрыляющий меня каждым своим словом:
– Ты мне нравишься. Если я в кого и влюблён, то только в тебя, Яна. Ни в кого больше.
Он не отводит взгляда. Всё, что было неясным, выстраивается в линию, становится отчётливым.
Я не сразу нахожу нужные слова в ответ. Моё сердце срывается с ритма, дыхание поверхностное и учащённое. Грудь будто сдавливает изнутри, в горле ком. Я смотрю на него, не мигая, и чувствую, как по коже пробегают мурашки от звука его слов. Дрожу от того, как долго не могла поверить в то, что могу быть кому-то настолько важна.
Он смотрит на меня так, словно видит насквозь самые глубокие и темные уголки моей души, которые я сама обходила стороной. И эти слова, такие простые, почти сухие, как всё, что он когда-либо произносил, будто затихают между нами, прорастая в воздухе особой вибрацией:
« Если я в кого и влюблён, то только в тебя, Яна. Ни в кого больше… »
Мир вокруг не исчезает, а деликатно смещается куда-то за пределы, где всё неважно. Только мы. Его голос. Его взгляд… и я. Неожиданно маленькая, хрупкая, уязвимая перед человеком, которого считала неприступной крепостью.
Я боюсь вдохнуть слишком громко, боюсь разрушить этот хрупкий момент. Горло пересохло, сердце стучит где-то в ушах, в висках, в ладонях. Он молчит. И я молчу. Но надо что-то сказать в ответ…
Отчаянно прижимаю руки к груди и лихорадочно облизываю губы. Потом собираюсь с духом и выдавливаю:
– И ты… ты мне тоже очень… очень нравишься, Артур. Больше, чем просто нравишься. Я… – горло перехватывает острым волнением, потому что никогда в жизни и никому я не говорила этой, казалось бы, такой простой и такой важной фразы “Люблю тебя”. – Я просто не знала, как…
Меня охватывает отчаянное смущение, и в итоге я теряюсь окончательно. В собственных словах, в собственных чувствах. Щёки горят. Опускаю глаза, не в силах выдержать его сосредоточенного взгляда. Но он делает шаг вперед и резко, по-мужски уверенно подхватывает меня за талию...
А затем сажает, словно куклу, на высокий барный стул, невесть как очутившийся рядом.
Я даже глазом моргнуть не успеваю, как оказываюсь в плену его крепких рук. Он почти не дает мне опомниться. Его рука, горячая и сильная, ложится мне на поясницу, притягивая ближе… еще ближе… пока между нами не остаётся ни воздуха, ни сомнений.
И целует.
Целует жадно и страстно, как будто этот поцелуй – самое важное, что он может получить от меня в этой жизни. И он не намерен тратить свой шанс впустую. Его губы жадно охватывают мои, язык сразу ищет доступ, настойчиво, почти грубо… и я поддаюсь. Открываюсь и отвечаю, поначалу неуверенно, но с каждой секундой всё больше вхожу во вкус этого стремительного поцелуя.
Мне… хорошо.
Горячая волна захлестывает с ног до головы под властным мужским напором, сосредоточившись где-то в животе сладкой дрожью, а бёдра наливаются напряжением. Колени мелко подрагивают. Я хватаюсь за края стула, чтобы не провалиться в это чувство, не исчезнуть целиком. Чувствую, как Короленко водит рукой по моей спине… вверх и вниз… почти маниакально точно, словно хочет запомнить каждую выемку, каждый изгиб моего тела в максимально точных очертаниях.
Воздуха не хватает… Но мне всё равно.
Когда он, наконец, отрывается, мы оба дышим тяжело, как после бега. Его лоб касается моего. Некоторое время Короленко держит меня обеими руками, крепко, не отпуская, а затем мягко прижимает мою голову к своей груди, целуя ее сверху легко-легко, почти неощутимо.
Его голос, низкий и хрипловатый, спрашивает меня приглушенно:
– Ты видела утром свою резинку для волос?
– Да, – шепчу я, блаженствуя от прикосновения его губ к своему виску. – Серенькая такая, с трилистником. Я думала, что потеряла ее, а она всё это время была у тебя…
– Два года держал эту проклятую штуковину в бардачке своей машины, – глухо говорит Короленко. – Не смог выбросить. Даже когда злился на тебя до чёртиков.
Я опускаю голову.
– Прости…
– Не надо. Не извиняйся больше, – шепчет он. – Лучше останься рядом со мной и прекрати избегать. Яна…
Его руки сильные, тёплые. В них нет ни спешки, ни грубости, только надёжность, которая обезоруживает. Он всё трогает и гладит меня, словно не может заставит себя прекратить. Словно каждую секунду проверяет, доверюсь ли я.. и происходит ли это с нами на самом деле, в живой материальной реальности, а не во сне.
Я улавливаю это, потому что чувствую то же самое. Опасение, что всё это всего лишь приятный сладкий сон.
– Ты даже не представляешь, как я устал играть в эти игры разума с тобой, – внезапно признается Короленко, скривив губы. – Ты была у меня в списке “не трогай, не лезь, забудь”. Удобно, логично. Но, видимо, мозг свой я всё-таки проиграл. И теперь ты – официально моя личная глупость. И я с ней мирюсь. Так что да, я тебя себе разрешил. И отказываться не собираюсь. Поняла, наконец?
Я смотрю в его глаза, и не понимаю, как вообще раньше могла избегать этого взгляда. В нём тепло, напряжение, желание, боль и терпение. Всё сразу. Он медленно наклоняется ко мне, как будто даёт мне шанс остановить его… и снова целует.
Я не двигаюсь.
Этот поцелуй на этот раз не такой агрессивный, как первый. Он тёплый, медленный и глубокий. Короленко касается меня сначала легонько, нежно лаская припухшие, зацелованные им же самим губы… а затем углубляет его, наслаждаясь каждым прикосновением вместе со мной.
Его ладонь ложится на мою талию, другая – к шее, чуть касается кожи, отчего мурашки пробегают по спине. Он не торопит. Целует меня так, будто у нас впереди вся жизнь, чтобы говорить, а сейчас – время только чувствовать.
Когда Короленко отстраняется, дыхание у нас обоих снова прерывистое, как у бегунов на короткой дистанции. Он смотрит на меня так, будто именно здесь, именно сейчас он нашёл то, чего не мог найти долгое время. Его рука остаётся на моей щеке, он мягко проводит по ней большим пальцем.
– Ты можешь не бояться меня, Яна. Никогда больше не бойся.
Я делаю крошечное движение вперёд и просто кладу голову ему на грудь. Он обнимает – не как мужчина, добившийся своего, а как тот, кто клянётся защищать. Я замираю в его руках, и впервые за долгое время мне не страшно.
Чувствую, что он хотел бы большего, как и любой мужчина, и неловко ерзаю. Он ведь мог бы, запросто… а я бы не отказала, хотя мне очень не по себе от неопытности. Но он почему-то ничего не делает.
Словно прочитав мои смущенные мысли, Короленко хмыкает над моим ухом.
– Расслабься уже. Я не буду пользоваться тем, что ты здесь со мной. Не такой я человек, ты же знаешь. Пока не станешь моей невестой, даже пальцем не прикоснусь. Я слишком долго учился быть сильным, чтобы так легко наступить на горло своему принципу. Не говоря уже о просьбе Батянина...
– Батянина?
Я вся напрягаюсь, едва вспомнив о нем.
Даже чудесное слово " невеста " проскальзывает мимо сознания, затронув его только по касательной. Расслабленность и нежное блаженство вдруг разом испаряются перед вопросом, который для меня так и остался до конца не разрешенным. Ведь именно с него началось всё сегодняшнее недоразумение.
– Что такое? – хмурится Короленко, мгновенно почувствовав перемену в моем настроении.
– Артур... – я поднимаю голову, задавая этот по сути риторический вопрос. – Так почему все-таки Батянин сказал, что ты влюблён в его дочь?..
Короленко смотрит на меня прямым серьезным взглядом, в котором нет насмешки – только понимание.
– Потому что он знает правду, – отвечает спокойно.
– Знает... – сдавленно повторяю я, всё еще не в силах переварить и принять этот факт отцовского молчания.
– Да. Но обещай, Яна, не говорить с ним пока об этом вслух. Ни прямо, ни намёком. Даже случайно.
– Почему?
– Ты можешь подставить всех в одной большой игре, – просто отвечает он. – И его, и себя, и Диану.
Глава 40. Предупреждение Деда
Стук в дверь раздается нежданно и негаданно. Тихий, но внятный: три коротких удара, пауза, потом ещё два таких же.
Моё сердце замирает.
Этот стук не из чужого мира, а из моего. Из прошлого. Из той части меня, которая всё ещё помнит, как это – быть на грани, и всё-таки держаться. Когда каждый шаг мог быть последним, а доверять можно было только тем, кто знал наши уговоры без слов.
Я бы узнала этот ритм даже сквозь шум поезда или сирену. Потому что в нем заложен код, который мы с Лёнькой – племянником Деда, – придумали уже давно. Ещё в те времена, когда я пряталась и от Германа, и от самого Короленко.
Настороженно поднимаюсь, скользя босыми ступнями по полу. Подхожу к двери почти бесшумно, по инерции прижимая ладонь к стене. Чувство опасности едва слышно гудит под кожей тиим выбросом адреналина. Но страха пока нет.
Просто мне не по себе, ведь Лёнька не должен был знать, что я сейчас живу тут, у Артура.
Я включаю экран домофона и сразу же вижу худощавую фигуру в нелепо яркой курьерской форме, с коробкой в руках и торчащим из-под кепки ухом с характерной заусенцей. Под козырьком – знакомое лицо, чуть искажённое углом камеры, но всё равно узнаваемое
Ну конечно. Так я и думала, это Лёнька.
Он даже не пытается казаться чужим, только ухмыляется своей фирменной мальчишеской ухмылочкой, глядя на меня с тем выражением, которое у него обычно означает: "Ну, приветик. Пришёл не просто так".
– Вам доставочка, уважаемая, – говорит он скучным голосом, зыркая по сторонам, а затем трясет коробкой перед экраном так, что внутри нее что-то демонстративно громыхает. – От дедушки Семёна из деревни!
Я быстро впускаю его внутрь.
Короленко с утра дома нет и спросить разрешения не у кого, но не думаю, что племянник Дедащева может нести какую-то угрозу для меня. Это что-то из области фантастики. Но я не могу слегка не напрячься: откуда он знает, где я? Кто проболтался? Неужели сам Артур? Или кто-то из его людей?
Машинально забираю у него “посылку” и только после этого обращаю на нее внимание. Она пуста. Точнее почти пуста. Внутри коробки лежит пачка любимого чая Деда с каркадэ и молочный шоколад, который опять же числится у него в любимых. Наверное, положил просто так, чтобы дать понять, что это действительно он. Ну и Лёньку заодно задобрить за сотрудничество.
Мальчишка тут же подтверждает эту теорию.
– Дай сюда, это моё, – он выхватывает обе шоколадки у меня из рук и плюхается на пуфик в фойе, с любопытством оглядывая огромную двухьярусную студию. – Не боись, Ян, дедушка тебя не сдал. Просто… ну, как сказать… у него свои каналы. Он сам прифигел, когда понял, где ты сейчас живешь. Но виду не подал, ты же знаешь. В общем, главное, что просил передать… – Лёнька наклоняется ближе и говорит уже почти шёпотом: – Тут это… Глеб сбежал из СИЗО, ты в курсе?..
– Да, – неохотно отвечаю я. – Не думала, что он сможет оттуда выбраться.
Он философски пожимает плечами.
– Ну, просто для некоторых особо ушлых там дырка, а не изолятор. Кто-то подмазал, кто-то проморгал. Герман Юрьевич делает вид, что не при делах. А Дед говорит, что началась суета. Реальная. И если ты вдруг увидишь во дворе какую-то вроде обычную машину… серая, без опознавательных знаков, но на литье, и с чуть притонированными стёклами – это может быть Бейбарыс. Ну, азиат тот, крутышка с черным поясом. Ты же помнишь нового решалу Германа?.. Реально жуткий тип. Тихий такой, шустрый, с лицом, как у офисного задрота…
По коже пробегает мороз.
Конечно, я помню. Разве такое забудешь… Это с его помощью Герман решил повоспитывать меня через страх и демонстрацию силы. А заодно и приманку в виде моего голоса для Короленко записать.
В первую очередь Бейбарыс пугал меня своим полным безразличием, даже скукой, когда отвешивал мне аккуратные пощечины по приказу Германа. Делал всё молча, как будто это было даже не серьезным делом, а просто рутиной. Он мог сжать руку так, что хрустели кости, и при этом не менялся в лице. Ни капли эмоций. Его пустой взгляд как будто говорил, что я была всего лишь ещё одной серой задачей на день. Мне было плохо и страшно, а ему – неинтересно.
Я помню, как он толкнул меня на пол, вывернул руку, чуть не сломал, и всё это с таким видом, будто закрывает браузер на чужом компьютере. Помню его лицо – идеально выбритое, с гладкими скулами и раскосыми глазами, в которых нет ни одной живой искры.
Единственное, что не вызывало у меня в этом воспоминании отвращения и страха – это тот момент, когда я в отместку за пощечины его укусила со всей дури. Вот тогда он сразу ожил и начал материться. Пожалуй, только позабавленный смех Германа: “С характером девочка, вся в папашу...” и не дал ему наброситься на меня и ударить по-настоящему.
Зато теперь я знаю, на что он способен. И если Бейбарыс действительно где-то рядом, то это плохой знак. Очень плохой.
Вот же… блин! Я только-только начала чувствовать себя в относительной безопасности. Только начала дышать свободно рядом с мужчиной, которого люблю… и вот, здрасьте. Приехали, называется.
– Дедушка сказал, чтобы ты была начеку, – продолжает Лёнька, деловито разворачивая обертку на конфискованной молочной шоколадке. – Он, конечно, понимает, что ты тут со своим Короленко не просто кофе пьёшь, но всё равно лишний раз проверить все выходы, камеры и всё такое не помешает. Твое убежище уже вряд ли секрет для некоторых...
Его слова снова меня немного настораживают. И в очередной раз напоминают о том, что Семен Иванович Дедащев не просто так считается среди людей Германа Мрачко лучшим специалистом по подделке документов… а также – по виртуальной слежке.
Будь у нас за плечами даже более двадцати лет дружбы, вряд ли было бы разумным доверять ему на все сто процентов. Человеческая душа – потемки. Да и кто знает, на каком крючке у Германа он может сидеть вопреки своей воле. А если тот снова готовит мне ловушку, на этот раз через Деда?.. Хочет заставить суетиться, покинуть безопасное место в поисках нового убежища...
В конце концов, кто я для Деда, чтобы ради меня он рисковал более важными для него вещами? У него свои планы, свои близкие, своя личная… жизнь..
Я замираю, озаренная новой мыслью.
Личная жизнь Деда!
Она ведь у него и правда вроде есть. И судя по всему – в центре этой самой личной жизни у него не так давно вдруг появилась та эксцентричная пожилая женщина… баба Рева, точно. А эта бабуля у нас кто..?
Родственница невесты одного из семерых боссов корпорации “Сэвэн”!..
Об этом я знаю точно, потому что мне сам Короленко рассказал вчера вечером за совместным просмотром фильма в обнимку.
Облегчение накатывает сразу же. Если баба Рева реально важна для Дедащева, то подстава исключена. Он не станет рисковать, разрушая доверие сразу двух людей, так или иначе связанных с людьми Батянина. А следовательно, стоящих на противоположной стороне от Германа Мрачко.
Но проверить всё равно не помешает.
– Лёнь, – небрежно обращаюсь я к мальчишке, увлеченно поедающем шоколад, – а ты не в курсе, Дед сейчас общается с женщиной по имени Рева?
Он поднимает ко мне удивленное лицо с шоколадным пятном на щеке и вдруг хлопает себя по лбу.
– Блин, точно! Э… да-да, общаются они… по телефону постоянно шушукаются, а по факту мутят мелодраму на старости лет, по ходу, – Ленька позволяет себе чуть ухмыльнуться, хотя обычно к своему дедушке относится очень почтительно. – Короче, у них всё серьёзно. Хорошо что напомнила про неё, а то я чуть не забыл…
– Хорошо, что напомнила? – повторяю я, приподняв бровь. – А что, Дед и про неё тоже что-то просил передать?
– Ага. Эта баба Рева на прошлой неделе точку открыла. Прямо на проспекте, возле подземки. Продаёт семена, саженцы, фиалки там всякие… ну, ты поняла. Волчарин помог, прикинь? Лично. Типа уважает её. И, что самое полезное – это в паре минут отсюда, буквально за углом. То есть… – он многозначительно косится на меня. – Дедушка сказал, что если чего передать ему захочешь – действуй через неё. Она поможет.
***
Вечер кажется уютным и теплым. Почти как обычно… если бы не ощущение, что мир просто затаился на вдохе, перед тем как начать рушиться.
Я сижу на диване, не включая свет, в полутьме. Только отблески от экрана ноутбука бьют по лицу. В этом неровном свете мои пальцы кажутся чужими. Принадлежащими той, другой Яне, которая давно научилась бояться заранее.
Короленко подойдет ко мне с минуты на минуту. Я знаю. Слышала, как лифт поехал вверх, как тихо щёлкнула дверь в холле, как автоматическая подсветка вспыхнула где-то в фойе. Эти знакомые звуки заставляют моё сердце биться чуть быстрее. Но не только от радости, а еще и от необходимости сказать то, что я с утра держу в себе, как острый камень под языком.
Не знаю, с чего начать. Как сказать ему, что впустила кого-то в квартиру, пусть даже ненадолго? Пусть даже Лёньку с его кодовым стуком? Это всё равно нарушает правила. Его правила.
Я слышу его шаги, глухие, ровные, будто отмеренные.
Короленко всегда двигается так, как будто не ходит, а ставит линии на плане. Потом лёгкий, почти неслышный скрип кожаного ремешка на часах, когда он поднимает руку. И уже через мгновение его тёплые ладони неспешно обхватывают меня со спины, притягивая к себе. От мягкого прикосновения его губ к моей щеке, как обычно, слегка слабеют колени.
– В чём дело? – негромко спрашивает он, не отступая ни на сантиметр. – Ты нервная, как уж на сковородке. Выкладывай.
Я тяжело вздыхаю.
– Лёнька приходил, – говорю неохотно, глядя в бликующую темноту за окном. – Передал сообщение от Дедащева. Насчет побега Глеба из СИЗО.
– Ну это не новость, – Короленко касается колкой щетиной моей кожи на изгибе шеи, и у меня внутри что-то сладко вздрагивает, отвлекая от важного разговора.
– Он ещё сказал, – продолжаю я, с усилием, – что Герман Мрачко выпустил на охоту Бейбарыса. Что он может прийти… сюда. За мной. И если он сюда ворвётся… я даже убежать нормально не смогу. С такой-то высоты… – нервно усмехнувшись, стараюсь свести свою панику к черному юмору: – Разве что в окно сигануть.
Короленко резко, почти грубо встряхивает меня и тут же сжимает в своих объятиях. Его грудь кажется напряженной.
– Не говори так больше никогда, Яна, – цедит он мне на ухо. – Даже в шутку.
– Ладно, – вздыхаю я. – Просто хотела разрядить обстановку. А то клаустрофобия какая-то из-за этой высотки. Как будто застряла в коробке без черного выхода
– А пожарная лестница тут на что? – иронически напоминает Короленко. – Она вполне себе заменяет черный выход.
– Ох, ну спасибо, что сказал, – нервно ежусь я. – Теперь мне намного легче, когда я знаю, что Бейбарыс может еще и оттуда просочиться.
– Не может. Туда можно попасть только с самих этажей, а в здание так просто не войти. Если только сама Бейбарыса не впустишь.
Короленко разворачивает меня к себе, чуть наклоняется и целует в нос, как маленькую напуганную девочку. Коротко, почти буднично. Но так, что внутри становится теплее.
– Мы справимся с этим, Яна – говорит он успокаивающе. – Ты больше не одна.
Глава 41. Последняя выходка Сары
Я как раз собираюсь включить чайник – в который уже раз за день, просто чтобы занять руки и не дать тревожным мыслям вновь расползтись, как плесень. Но не успеваю. Звонок телефона перехватывает мое внимание вспыхнувшим на нём именем.
Ольга Евгеньевна. Мать Артура.
Одно это сочетание вызывает лёгкое внутреннее напряжение, словно позвоночник вдруг стал жёстким, как натянутая струна.
Я молниеносно принимаю звонок, позабыв о чайнике.
– Яна, здравствуй, – звучит спокойное, выверенно-грудное контральто. Как всегда, без спешки, сдержанно, будто она ведёт деловую беседу. – Это насчёт Сары. Она снова ушла.
– Куда? – машинально спрашиваю я, не вполне понимая, какое ко мне отношение имеет очередная выходка взбалмошной девчонки.
– Куда глаза глядят, как обычно, – с лёгким усталым вздохом поясняет она. – Полагаю, что скорее всего она направилась к тебе. Точнее… к моему сыну. К другим в чужом городе она не пойдёт.
Я молчу, уже ощущая, как накатывает беспокойство, но не перебиваю.
– Пока не вернулся ее дядя Дибир, она числится на моём попечении, я ведь ее крестная, – продолжает Ольга Евгеньевна. – Задержи ее, если объявится, будь так любезна. Как умеешь. Я сразу за ней приеду.
– А если она так и будет продолжать убегать? – невольно любопытствую я, поражаясь чужому терпению.
– Больше не будет, это ее последняя выходка, – голос матери Короленко звучит отстраненно и буднично, с лёгкой иронией. – Как только я ее найду, то она сразу отправится обратно в Абхазию под надежным сопровождением охраны. Я собираюсь передать ее обратно в руки более близких родственников. Там ей объяснят, что такое дисциплина, прежде чем она снова решит ехать “в гости” за тысячу километров и вести себя, как трудный подросток.
Я почти слышу, как она сдерживает раздражение, пряча его под слоем ледяной иронии. Но в голосе есть и усталость. Та, что приходит после многих лет бессмысленных попыток вразумить кого-то, кто не слышит.
– Поняла, – тихо говорю я. – Хорошо, Ольга Евгеньевна. Если она тут появится, я постараюсь ее всеми силами задержать.
– Спасибо, Яна, – рассеянно благодарит она, и тут же включаются короткие гудки.
Я смотрю в потемневший экран и чувствую, как под кожей поднимается тревожная дрожь.
Если этот ходячий источник неприятностей снова прибежит к обожаемому “Айтуру”, то мне придется опять терпеть ее ядовитые подколки. Что ж… надеюсь это действительно в последний раз, и вскоре избалованная девчонка вернется на родину. Ольга Евгеньевна – на редкость разумная женщина, раз приняла такое решение, взяв на себя ответственность вместо пропадающего хрен знает где Дибира Агаева.
Не проходит и часа, как раздается сигнал домофона.
Там, внизу во дворе Сара стоит прямо перед камерой, почти впритык, заслоняя собой весь обзор, так что за её ухмылкой и растрёпанными волосами ничего не видно. Ни двора, ни машин, ни пасмурного, уже декабрьского неба. Я вижу только её лицо с прищуренной гримаской, как у избалованной актриски на кастинге.
– Приветик, Яна. Айтур дома? – недовольно тянет она. – Я к нему.
– Нет его сейчас, – неохотно говорю я. – Но ты ведь, как обычно, собираешься его караулить до последнего, так?
– Ну конечно, а ты как думала? Пока не увижу его, не уйду. Надеюсь, ты не против?
Голос у неё всё еще немного детский, с этой странной нарочитой наивностью, за которой всегда прятался почти что зрелый яд. Страшное сочетание. Она ведь с самого начала не могла не понимать, что днем Короленко практически не бывает дома. Проигнорировать бы ее нафиг…
Но я вспоминаю звонок от его матери, спокойный и жёсткий, вместе с обещанием: если Сара появится – задержать и сообщить. И тогда эта ходячая проблема исчезнет из нашей жизни хотя бы на какое-то время.
Чёрт. Ладно. Придется открыть.
– Поднимайся, – говорю коротко, нажимая на кнопку. – И веди себя прилично.
Она ничего не отвечает. Только победно ухмыляется и исчезает с экрана.
Я медленно отхожу от домофона, ощущая, как сердце начинает стучать быстрее. Что-то в её поведении не даёт мне покоя. Слишком уж Сара держалась самоуверенно, даже торжествующе. Слишком легко и просто вошла в это здание… с моей же помощью.
Задумчиво подхожу к окну. Пряди штор колышутся от сквозняка приоткрытого на продувание окна. И я, всё ещё ничего не подозревая, рассеянно выглядываю наружу.
Во дворе среди дорогих иномарок припаркована какая-то несуразная серая тачка, вроде отечественного производства. Обычная, затемненными стеклами. Я бы не обратила на нее внимания, если бы она не смотрелась среди роскошных блестящих иномарок, принадлежащих жителям элитного комплекса, так простенько и безобидно.
“... если ты вдруг увидишь во дворе какую-то вроде обычную машину… – вдруг деловито напоминает в моей голове мальчишеский голос Лёньки, – … серая, без опознавательных знаков, но на литье, и с чуть притонированными стёклами, то это …”
О Господи.
Я буквально прилипаю к стеклу, разглядывая серую тачку до рези в глазах.
Вижу, как из водительского окна высовывается длинная мускулистая ручища с вонючей дымящейся сигарой. С такого расстояния разглядеть сложно, но я оперативно пользуюсь камерой телефона, как биноклем. Приближаю с помощью зума изображение этой руки и с противным холодком страха разглядываю уродливые наколки, густо облепившие всю руку, вплоть до костяшек нездоровых желтоватых пальцев. Это зрелище до жути напоминает мне об охранниках Германа. Те тоже у него все в наколках ходят.
А что если это она? Машина Бейбарыса, о которой предостерегал через племянника Дед?
И что… что, если Сара появилась тут не случайно..? Что-то уж больно подозрительно выглядит ее появление в комплекте с серой тачкой у нас во дворе…
Или у меня уже паранойя на фоне острого стресса последних дней?
Понятия не имею, стоит ли доверять самой себе в этих притянутых за уши выводах, но два года жизни в бегах приучили меня к одному важному правилу: лучше перебдеть, чем недобдеть – и оказаться пойманной в ловушку из-за своего же скептицизма. И плевать на Сару, которая вот-вот должна подняться сюда на лифте.
Следующие пару минут я действую на автомате.
Поворачиваюсь, рывком натягиваю куртку прямо поверх домашней пижамы, хватаю ботинки, запрыгиваю в них. Затем выбегаю в подъезд, захлопнув дверь. Там на ходу отправляю короткое предупреждение Короленко и бросаюсь к двери запасного выхода с лестничной площадки.
Руки дрожат, но пальцы чётко вводят код на электронном замке. Звук механического щелчка – и вот я уже на металлической пожарной лестнице, обдуваемой ледяным ветром.
Ветер хлещет по щекам, по пальцам, сквозит под воротник и режет глаза. Быстро натягиваю на голову капюшон и застегиваю куртку. Железные перила обжигают ладони холодом. Я почти срываюсь, когда перепрыгиваю два пролёта вниз, не рискуя задерживаться ни на секунду. Меня трясёт. Не от холода – от страха, дикого, липкого, пронзающего кости.
Первый этаж…
Я срываюсь с пожарной лестницы, выпрыгиваю во двор… и замираю, затормозив, как вкопанная.
На огороженной детской площадке, прямо перед подъездом, стоит Сара. Несмотря на то, что я видела на камере, похоже, она даже и не думала заходить внутрь здания. Оперлась о качели и скучающе рассматривает ногти, будто дожидается выхода из маникюрного салона.
При виде меня девчонка аж подпрыгивает от неожиданности и подсознательно начинает вертеть головой в поисках кого-то… выдавая себя с потрохами. Моя уверенность в собственных подозрениях начинает нарастать с каждой секундой. Как и страх.
– Вот уж не думала, что ты на досуге занимаешься такими вещами, – говорит она,делая вид, что ее озадачило мое появление с пожарного выхода. – Это у тебя развлечение такое?
– Ага, – киваю я, не останавливаясь и быстро прошмыгивая мимо нее в сторону выхода на улицу. – Обожаю пожарные лестницы, лучше любого фитнеса.
Сара неохотно отталкивается от качелей и семенит следом, как собачка.
– Ну и куда ты намылилась? Я, между прочим, в гости пришла и…
Я резко разворачиваюсь, и она чуть не натыкается на меня.
– Хватит этих сказок, Сара. Думаешь, я такая дура и не способна сложить дважды два? Иди лучше к своим дружкам на серой тачке и не доставай меня своим враньем больше. Привет Бейбарысу!
Я снова устремляюсь к выходу с детской площадки, высматривая обходной путь подальше от дворовой парковки, но Сара идет за мной, как привязанная. Только теперь ее тон заметно меняется.
– Ты же понимаешь, – тянет она, – что сама во всём виновата? Зачем пришла туда, куда тебя не звали? Влезла в жизнь Айтура… нет, в мою жизнь и его! Потому что мы с ним самой судьбой предназначены друг другу, ясно тебе?! Так что не жалуйся теперь! Друг моего дяди Дибира быстро тебе объяснит, где твое настоящее место…
Я оборачиваюсь на секунду. В её лице – что-то мерзко торжествующее. Даже не злость. Удовольствие. Тёмное и ревнивое.
– Я знаю, что ты меня сдала, – говорю ей с брезгливой жалостью. – Но ты не понимаешь, кто эти люди. И на что они способны. Надеюсь, ты когда-нибудь поймёшь, что натворила. И, возможно, тебе станет стыдно.
– О, пожалуйста! – фыркает Сара. – Вот только драму мне тут не заказывай, Яночка. С тобой и всё равно скоро будет покончено... – и она вдруг принимается пронзительно вопить во всю глотку в сторону парковки: – Эй, вы там! Сюда! Она здесь!!!
Но я уже бегу, скользя по обледеневшим плиткам двора, мимо клумбы, в сторону ближайшего цветочно-семянного ларька у поворота. Туда, где находится баба Рева – мой единственный маяк в этом промозглом декабрьском дне.
