Текст книги "Фантастика 2005"

Автор книги: Алексей Пехов

Соавторы: Сергей Лукьяненко,Святослав Логинов,Евгений Лукин,Леонид Каганов,Сергей Чекмаев,Владимир Васильев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

37

– Все, что ни делается, все к лучшему, – сказал голос сзади.

Евгения, полуобернувшись вместе с креслом, выстрелила в кусок трубы, заклинивший створки двери; кусок вылетел и дврь захлопнкулсь с могучим лязгом.

Если невидимка стоял в дверном проеме, то его просто перерубило пополам. Но нет, судя по голосу, он стоял за дверью. Для него уж точно все обернулось к лучшему.

Она снова связалась с Хлопушкой.

– Джулия? Да, кое-что узнала. Я просмотрела дневник, здесь были довольно подробные записи. Кое-что интересно. А кое-что даже очень интересно, но это уже мое, личное. Это у них начиналось как эпидемия и в конце концов убило всех.

Но не сразу. Прошло несколько недель. Почему они не сообщили на Землю? А ты бы сообщила? То-то же. Их бы не пустили обратно. Если бы кто-то стал настаивать, то пассажирский корабль расстреляли бы на пути к Земле. А так у них оставался шанс.

Им так казалось. Кстати, один из невидимок сейчас стоит здесь, за дверью. Я подумаю, что с ним делать…

Информация.

Земля всегда была планетой войн и ставила выше всех тех своих жителей, которые умудрялись пролить больше всех чужой крови. Во имя идеалов или без всяких идеалов – во имя собственных психопатических склонностей. От Александра до Наполеона. Даже древним персам удавалось сгонять вместе несколько миллионов здоровых мужчин и без всякого понимания гнать их на смерть. Кто-то в древнем Риме обливал людей смолой и привязывал их на столбы – так было изобретено ночное освещение улиц. Цепная ядерная реакция была впервые опробована на городах, полных мирных жителей. И так далее. Что бы ни говорили моралисты, а менее всего на Земле ценилась человеческая жизнь.

Во времена насквозь провонявшего войнами двадцатого века людей сгоняли в огромные стада и заставляли работать, не давая пищи, потом удобряли людьми землю. На некоторых человечишках ставили медицинские эксперименты или скармливали человечишек собакам. Иногда сначала ставили эксперименты, а потом скармливали. Но медицина в двадцатом веке еще не существовала – так просто, были одни попытки лечить неизлечимое и борьба с простенькими болячками. Уже тогда большинство стран имело воинскую повинность, а те, которые не имели, все равно содержали огромную регулярную армию. Средства уничтожения перерасли сами себя и превратились в средства самоуничтожения. Их запретили, но продолжали содержать, модернизировать и изобретать. Оружие для чего-то постепенно превращалось в оружие ради оружия. То же произошло и с армиями. Армии росли, становились национальными или международными, но воевали понарошку, не применяя самоубийственных средств. В результате ни одна армия не погла победить ни одну дргую армию. Любой маленький городок мог восстать против всей планеты и победить такой городок было невозможно – из-за сверхмощного оружия, за которое хватались люди, доведенные до последней степени отчания. Чтобы не доводить друг друга до последних степенией отчаяния, армии воевали медленно, с оглядкой и не для того, чтобы победить, а для того, чтобы чем-нибудь заняться и за это занятие получить положенное жалование, положенную пенсию и положенное герою уважение. И тогда громадные армии стали не армиями нападения или обороны, а просто армиями ради самих себя – самостоятельной, безнадзорной и вполне бесполезной силой.

Мелкие войны тянулись и через весь двадцать первый век (век так же оказался с гнильцой), но теперь трупы, раненые и пленные использовались более продуктивно – их разбирали на мелкие детали (от сердца до ногтей и волос) и продавали как материал для пересадок другим людям. И человек, потерявший ногу или руку в автомобильной аварии, с нетерпением ждал, пока ближайшая к нему война предоставит подходящую новую ногу, лучше молодую и стройную. Людей стало так много и каждый из них настолько утратил собственное лицо, что в двадцать первом жизнь человека стала стоить еще меньше, чем когда-либо. Люди и сами перестали ценить собственныю жизни (а если вдуматься, то чем, собственно, жизнь хороша?) и с радостью шли на ближайшую войну и давали себя убивать без плачей и сожалений.

Немногие человечки все же имели свои цели в жизни, особенно в молодости, когда всем хочется чего-то своего, но ускоренное образование ускоренно уравнивало знания, способности и жизненные цели. Лишь совсем немногие сохраняли свои цели к зрелым годам; они бычно достигали ответственных постов или занимались работами, требующими ответственности. Например, таких набирали для боевых космических отрядов. Такие же люди двигали вперед науку и спорт. Их ценили. Одно время, примерно в шестидесятых годах двадцать первого наука почти решила проблему бессмертия, волновавшую человечество уже несколько тысяч лет.

Но в двадцать первом проблема личного бессмертия уже стала неактуальной и исследования закрыли. Какая разница сколько жить: тысячу лет, сто или вообще не рождаться. Нет ничего нового на свете. Родился, поглядел и умер.

Поэтому никто не стал бы церемониться с зараженным крейсером и выяснять больны люди или нет. Слишком уж упростилась мораль. В свое время мораль поддерживали три кита: литература, религия и обязательное длительное образование. Теперь от этих китов остались лишь косточки, интересные одним только любителям древностей или чудакам.

…Я узнала кое-что интересное, – продолжала Евгения. – Подожди сейчас пару минут, я тебе расскажу. Не уходи, я не надолго.

Евгения встала с кресла и прошлась по комнате. Комната была переговорным пунктом, расчитанным на несколько десятков одновременных разговоров. Кабинки были разделены полупрозразными стеклами. Стекла были совершенно звуконепроницаемы. Евгния нашла ящик для ненужных бумаг и, порывшись в бумажном хламе, установила взрывное устройство. Теперь, если что-нибудь случится, она всегда успеет выполнить свою миссию. Порядок. Она вернулась к наушникам.

– Ты чем там занимаешься? – спросила Джулия.

– Любовью с невидимками.

– И как?

– Никак, они слишком холодные, это несексуально. Я просто поставила взрыватель. Вспомнила и поставила. Слушай дальше. Я прослушала дневник. Эти люди, на Бэте, им все нравилось, все, кроме того, что Бэта слишком натуральная и не такая как Земля. Они намечали грандиозный проект – превратить Бэту в копию Земли: построить искусственные ландшафты, вырыть полости для подземных стран, полностью контролировать погоду, убрать животных и леса, а на их место поставить механические игрушки. Ну и все такое прочее. Уже пробурили глубокую шахту и собирались ставить первый искусственный остров. Тот человек, который заболел первым, был главным идеологом этого переустройства.

– Это точно? – спросила Джулия.

– Совершенно. Если тебе это интересно, шесть лет назад этот самый Жилкис (так его звали) жил на Земле и был моим любовником. Потом мы побывали в ним на Бэте. Ему настолько понравился курорт, что он решил сделать его еще лучше.

Тогда-то я и бросила его. Но я слышла, что он организовал что-то вроде клуба и стал там председателем. Потом он улетел на Бэту и больше не возвращался.

Честно говоря, я надеялась его встретить еще раз. Я сентиментальна. Ну, если умер, так умер.

– Ты собираешься сделать вывод?

– Собираюсь. Я теперь совершенно уверена, что эта болезнь, вирус Швассмана, связана с перестройкой планеты на земной лад. Если мы узнаем точно, чем занимался Жилкис в последние дни перед смертью, мы поймем откуда взялся вирус.

– По-моему, Бэта и так была неплоха, – сказала Джулия.

– По-моему тоже. Но ты ведь знаешь мужчин. Им все нужно сделать по-своему.

Если говорить честно, то я не думаю, что старушка Земля хороша. Она черезчур хороша, чтобы нравиться – знаешь, как рекламный манекен. Мне не нравятся земные порядки – может быть потому, что слишком много болтаюсь в космосе. На месте этой Бэты я бы специально выдумала вирус, чтобы людям неповадно было меня потрошить, насилосать и делать из меня чучело. Если бы я была живой и нетронутой планетой, я бы убивала каждого человека, который собирается приблизиться ко мне. Убивала бы еще на расстояниии тысяч световых лет.

– Ты это несерьезно?

– Конечно, несерьезно. Но о Жилкисе нужно разузнать. И подаришь мне его стереофото – мне интересно узнать, каким он стал без меня. Пока. Конец связи.

Она сняла наушники и потянулась. Что-то спать хочется. Плохо спала в последние дни.

В дверь вежливо постучали.

– Откройся! – приказала Евгения и положила парализатор на колени. Если нужно, то парализатор мог стрелять обычными разрывными пулями.

Дверь открылась. Конечно же, на пороге никого не было.

– Пусть войдет один и закроет за собой дверь, – сказала Евгения и взяла в руку оружие.

Шаги вошли и дверь снова закрылась.

– Я сказала один! – она выстрелила на второй звук и разрывная пуля разбросла невидимые куски во все стороны. Было видно, как вздрогнули стекла и были слышны шлепающие звуки.

– Я никого и ни о чем не собираюсь предупреждать, – продолжала Евгения, – если вы будете меня обманывать, я стану действовать по-своему.

– Женщина, – сказал тихий голос, – ты только что убила ребенка.

– Еще одно вранье, а точнее два. Я стреляла слишком высоко, чтобы попасть в ребенка, да и шаги этого ребенка были что-то тяжеловаты. Это первое вранье. А вот второе: вы же уверяли, что бессмертны. Ладно, продолжай врать дальше. Я тебя послушаю.

Она привстала и потянулась рукой к ближайшему стеклу. Шаги отпрянули.

Правильно, пусть боится. Она сняла со стекла кусочек мертвой плоти и помяла в пальцах – холодный и не кровит.

– Я слушаю?

– Мы пришли, чтобы поприветствовать тебя.

– Я оценила. Дальше.

– Мы хотим принять тебя и стать стобой друзьями.

– А об этом я еще подумаю. Не обещаю. Сначала рассказывай кто вы такие. А то я начинаю злиться.

– Ты злишься, женщина, потому что ты несовершенное существо. Ты живешь жизнью инстинктов, прихотей или чужих приказов. Ты была когда-нибудь счастлива?

– Да. Раза два или три.

– Вот видишь. А мы счастливы всегда.

Евгения выстрелила по ногам и попала. Голос теперь доносился почти от уровня пола. Голос постонал и затих.

– А как теперь? – спросила она, – теперь ты тоже счастлив? Или насчет вечного счастья было третье вранье?

Голос остался спокойным:

– Да, и теперь – ведь теперь я умру и попаду в еще лучший мир.

– Еще лучший? А ты что, знаешь просто хороший?

– Да. Все мы живем в прекрасном мире. Наш мир не похож на ваш, человеческий. В нашем мире все любят друг друга. У нас не существует зла. У нас все настоящее. Мы можем передвигаться со скоростью мысли в любое место Вселенной…

– Еще одно вранье, – сказала Евгения, – если вы можете передвигаться со скоростью мысли, то вам не нужно было забиваться в этот крейсер и вести его к Земле. Откуда вы взялись?

– В свое время мы были людьми, такими же как ты сейчас. Потом нас посетила благодать. Мы не знали что это и пугались, и называли благодать болезнью. Мы думали, что люди умирают – а они просто переходили в новое, несравненно лучшее состояние и становились счастливыми навечно. Ты не можешь представить себе нашего счастья, как не может от рождения слепой правильно представить свет.

– А Жилкис тоже с вами? – спросила Евгения.

– Ты говоришь о первом человеке, который вкусил счастье?

– Да, именно о нем. У тебя раздроблены ноги, тебе совсем не больно?

– Больно, но мое счастье настолько велико, что боль его только оттеняет.

– Что делает? – Евгения прищурилась.

– Оттеняет.

– Я не знаю таких слов. Прощай, счастливчик. Я не люблю тех, кто мне врет.

Она выстрелила и голос замолчал.

– Откройся!

Дверь открылась.

– Вас там много за дверью?

Раздался гул голосов. В голосах не было враждебности – Евгения мгновенно это уловила. Странно, ведь я ухлопала уже двоих. Ну, посмотрим.

– Я хочу говорить с одним человеком, только с одним. Пусть придет Жилкис.

А когда придет, то пусть постучится в дверь, очень вежливо. Закройся!

Дверь закрылась.

Евгения стала ждать. Она действительно была сентиментальна, но не в том смысле, который вкладывали в это слово семнадцатый, восемнадцатый или двадцатый земные века – она была сентиментальна для современной жинщины, то есть помнила имена некоторых из своих любовников. Те имена, которые успевала спросить.

Жилкиса она помнила лучше других – с ним она прожила целых семь месяцев и даже завела детей: микроскопический эмбриончик, расклонированный на семь или восемь близнецов. Тогда ей почему-то хотелось детей. Но когда дети вышли из инкубатора, она уже изменила свое мнение. Да и Жилкис к этому времени исчез.

В дверь постучали очень вежливо. Вот так, скотина, когда-то ты научил меня уважать силу, теперь ты просмотришь, какой способной ученицей я оказалась.

– Постучи еще раз!

Постучали снова.

– А теперь можешь войти, если не боишься. И чтоб дверь сразу закрылась. У меня хороший слух.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

38

Дверь открылась наполовину и в нее протиснулся один человек. Евгения услышала его дыхание:

– А ты растолстел, – сказала она со мстительной радостью.

– Совсем немного.

– Среди невидимок, оказывается, тоже бывают толстые? Кушать надо меньше, свинья.

– Я теперь вообще не ем. Ты напрасно ругаешься.

– Ах, да! Ты же теперь питаешься святым духом. Я совсем забыла. А испражняешься ты тоже святым духом?

– У меня вообще нет органов пищеварения.

– Жалеешь?

– Нет.

– Теперь рассказывай, что с тобой случилось. И быстро рассказывай. Иначе станешь третьим.

Евгения вспомнила пришельцев, пойманных вместе с летающим блюдцем как раз накануне катастрофы. У них тоже не было органов питания и половых различий.

Когда они решили умереть, то взялись за руки. Как мило. А Коре разрезал их блюдце и не нашел в блюдце даже намека на оружие. Как глупо. Впрочем, умереть, взявшись за руки – в этом что-то есть.

– А мужчиной ты тоже перестал быть? – спросила она.

– Да. Теперь это мне не нужно.

– Конечно. Рассказывай мне сказки. Тебе это не нужно. Какое у тебя теперь лицо? Бороду сбрил? Немужчинам ведь борода не к чему?

– Давно сбрил, она слишком поредела.

– Жаль. Она мне нравилась.

Шнур выдернулся из разъема и громко упал на пол. Евгения выстрелила и в полу осталась дыра с догорающими краями. Шнур отбросило на стену, высоко, потом он свалился прямо ей на колени. Евгения взяла шнур в руку.

– Здесь еще кто-то есть?

– Нет больше никого, – сказал Жилкис. – У тебя просто нервы сдают. Просто шнур выпал от вибрации.

Евгения продолжала играть разорванным концом шнура. Она прислушивалась.

Не было никакой вибрации. Но и посторонних тоже не было.

– Слушай, слушай, все равно никого здесь нет.

Она положила шнур на колени, ладони положила сверху.

– Ты иногда вспоминал?

– Нет.

– Я тоже, – сказала она.

Так странно было сидеть сейчас, здесь, совсем рядом, так, что при желании можно даже протянуть руку и дотронуться, спустя столько лет, спустя целую вечность, пройдя сквозь целые миры необратимого – как будто два парусника разошлись в море и уплыли в противоположные стороны, чтобы никогда больше не встречаться, но все же встретились, потому что планета круглая – но встретились в чужом океане и один из них потерял паруса, а второй стал Летучим Голландцем.

Так странно и так неправильно быть здесь и говорить эти слова: «Я тоже».

– Я тоже, – сказала она и сжала кулаки.

Шнур обвился вокруг запястий.

Она попыталась вырваться, но еще три шнура выскочили из нижних ящиков и опутали ей ноги. Потом еще один охватил за шею и стал душить. Парализатор вначале свалился на пол, потом взлетел и теперь висел в воздухе, направленный стволом ей в грудь. Сейчас он был поставлен на стрельбу разрывными пулями.

– Зачем ты убила их? – спросил невидимый Жилкис.

– Потому что я их ненавижу.

– Почему ты их ненавидишь?

– Потому что они похожи на тебя, недоумок.

Ствол качнулся в воздухе. Казалось, невидимка раздумывает.

– Ну, стреляй!

– О, нет. Ты собиралась умереть так просто? Ничего не получится. Во-первых, я не могу тебя убить, потому что во мне нет ни капли ненависти – я ведь больше не человек. Во-вторых, потому что за нами по пятам идут люди и только ты поможешь нам от них избавиться.

Евгения плюнула. Сейчас главное – заставить его выстрелить. Невидимая рука вытерла невидимое лицо. На мгновение рельеф лица стал видим и Евгение показалось, что она успела его узнать. Но только на мгновение.

– Ты никогда не был мужчиной! – сказала она, – у тебя даже не хватит смелости нажать на курок.

Она плюнула снова, но не попала. Только бы он выстрелил сейчас…

Информация:

Все люди на свете делятся на друзей и врагов, на своих и чужих, на красных и белых, на слуг Господа и слуг сатаны на славящих своего вождя и славящих чужого – и тому подобное. Эту истину земной ребенок впитывает не то чтобы с молоком матери (матери уже не кормят молоком, как дикие звериные самки), но впитывает примерно в том возрасте, когда дети сосут молоко. Когда ребенок вырастает, деление на своих и чужих не исчезает, а лишь усложняется и украшается орнаментальными подробностями. И так было везде и всегда: начиная от туманных и росных лесов, где взяли в лапы палки первые дриопитеки и заканчивая роскошными подводными офисами первой половины двадцать второго века, где современные дриопитеки кормят с правой ладони роскошных современных самок, а левыми ладонями гладят их роскошные современные зады – зады совсем на волосаты, не то что у дриопитеков.

Так как люди всегда делились на друзей и врагов, то человечество постоянно и с тупым упорством вырабатывало методы обращения врагов в равнодушных, равнодушных в союзников, союзников в друзей, а друзей в фанатичных приверженцев, готовых отдать за чужую идею свою жизнь и энное (бесконечно большое) количество чужих жизней. Тупое упорство приносило свои плоды. Вначале методы были очень просты и сводились к кнуту и прянику. Затем и кнут, и пряник стали совершенствоваться: кнут превратился в изощренность пытки (палачи выросли до уровня художников) а пряник выродился в подкуп. Но ни кнут, ни пряник не давали надежного и стойкого эффекта. Уже в двадцатом веке в дело вмешалась психология.

Первыми заказчиками были религиозные секты: всякие поклонники, служители, свидетели, общества, братства и сестринства. Рубеж тысячелетий был ознаменован возникновениями сотен новых культов и повальными само– и другдругаистреблениями приверженцев этих культов. Практические психологи поднялись в цене. Вскоре были созданы вполне практичные и результативные методики изуверства, позволяющие обратить кого угодно во что угодно (а обращенный во что-то уже не человек, а только вещь – палка в руках дриопитека).

К началу двадцать второго таких методик было множество, они настолько усовершенствовались, что предательство перестало считаться зазорным: если ты не предавал, то тебя заставляли предавать. Это вам не детские штучки гестапо – гестапо это всего лишь милые малышки, подравшиеся в песочнице и наставившие друг другу синяков. Это вам не бездарный маркиз де Сад с его примитивной и тусклой средневековой фантазией.

Ондим из самых простых и удобных способов превращения врага в фанатичного друга была полная сенсорная депривация. Известно, что мозг человека не способен жить без информации. Без информации он медленно гаснет как спичка без кислорода.

Если отключить все нервы, передающие информацию в мозг, то мозг мгновенно заснет – это его единственная защитная реакция. Если же ему не позволить спать (возбуждая определенные хорошо известные центры) то мозг начнет питаться собственной информацией и начнет с самой важной. В таких экспериментах человеческий мозг съедает сам себя начиная с убеждений, а заканчивая знаниями и умениями. Обычно человека доводят лишь до той степени, когда исчезают убеждения, а потом впрыскивают убеждения противоположные.

Процедура выглядит примерно так: человека крепко привязывают, впрыскивают лекарство, блокирующее афферентные нервы, затем друге лекарство, не позволяющее заснуть, и ждут. Вначале человек начинает кричать от ужаса, но не слышит собственного крика. Затем он видит галлюцинации – это уже первые поломки в системе. Галлюцинации разрастаются в невыносимые кошмары и тело начинает биться в припадке. Когда мозг доводится до грани окончательной поломки, приоткрывается слуховой канал и через слух дается та информация, которая с этой минуты врастет в плоть и кровь новоявленного предателя. Просто и почти безопасно.

– Нет, я не выстрелю, и не надейся, – сказал Жилкис, – ты слишком нам нужна. Откройся!

Дверь открылась, несколько невидимок вошли, положили Евгению на носилки и понесли куда-то, наверное, в медицинский отсек. В отсеке связи тяготение было слабым, а сейчас оно нарастало. Это значит, что крейсер вращается, – подумала Евгения и попробовала укусить кого-либо из несущих.