Текст книги "Пуля для депутата"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Из-за чего?

– Да из-за денег же – понятное дело! Все из-за баксов…

– Ну-ка, ну-ка! Откуда такие сведения, мастер?

Максимов повернулся к водителю и посмотрел на того с искренним интересом… Мужик как мужик: сидел, крутил баранку, дымил дешевой сигаретой, скрипел рукавами толстой кожаной куртки, под красным кончиком носа росла прозрачная капля. Мужик шмыгал носом, но капля через секунду снова нависала над плохо выбритой верхней губой.

– Они же все, суки, одним миром мазаны… – начал таксист свой монолог. Видимо, он был из такой породы водителей, что не могут молчать за рулем.

«Неизвестно еще, кто лучше, – подумал Карпов, – эти болтливые весельчаки или те мрачные молчуны, которые источают ненависть ко всему миру вообще и к каждому отдельному пассажиру в частности».

– …Все – одного поля ягоды, – продолжал водитель.

– Кто это – все? – спросил Карпов.

– Да эти… Политики. Депутаты. Народные избранники.

– Да? Вы так думаете?

– А чего? Ты погляди только, на каких они тачках ездят. Что коммунисты, что дерьмократы. У тех джип и у тех джип. У этих «мерс», и других «мерс». Они, суки, на одних кортах в теннис лупят, понимаешь, а мы как тютьки: этому верим, тому не верим. А они – одна шайка. Одна! – смачно повторил водитель, выкручивая руль. – И доит она нас как хочет. А мы ни хрена сделать не можем. Так-то вот!

– Да… Глубоко вы, однако, смотрите.

– А тут, парень, глубоко или не глубоко – один хрен. Собралась кодла дармоедов и дерет страну на куски. Рвут зубами! А мы только воздух портим…

– Хм… Что-то в этом есть, – заключил Максимов.

– А ты чего – по-другому думаешь? – повернулся к нему водитель.

– Да нет. В принципе, наверное, ты прав.

– Не наверное, а наверняка! И этого Маликова – его тоже из-за бабок шлепнули. А тебе чего, друг, вообще, что ли, все это по фигу?

– Почему?

– Да так… Я тебе такие простые вещи говорю, о которых каждый знает, а ты – «может быть», да «наверное».

– Да нет, шеф, просто голова другим занята.

– A-а… Тогда другое дело. И правильно. Что о них думать – думай, не думай – один хрен. Надо своими делами заниматься. Я на них давно уже болт забил. Ни на какие выборы не хожу и ходить не буду. Не заманишь меня за них, сук, голосовать.

До Садовой доехали быстро. Была уже поздняя ночь, а питерские улицы пустели после десяти вечера, и город словно вымирал. Лишь по Невскому бродили толпы молодежи – здесь шумело какое-то подобие ночной жизни: звучала музыка, доносившаяся из распахнутых дверей пивных забегаловок и дешевых кафе-мороженое, горели вывески ресторанов и клубов; возле дорогих заведений толпились секьюрити, «фильтруя» посетителей и водя по их одежде металлоискателями. А стоило миновать эту искусственную реку света и звуков, как город обступал тебя со всех сторон немыми черными стенами, сжимал, запутывал в лабиринтах перекрестков, стирал все представления о времени и пространстве. И только обладавший сильными нервами мог не поддаться неприятному и сложному ощущению: некой смеси тяжелого ужаса, липкой неопределенности, неуверенности и предчувствия опасности – чисто питерскому духу, разливавшемуся по ночам по изломанным каналам узких, всегда темных и грязных улиц, пустынных и словно затаившихся в ожидании очередной жертвы.

– Все, шеф, – сказал Максимов. – Приехали.

– Ну, счастливо вам, мужики.

Машина взревела двигателем, взвизгнула покрышками и растворилась в темноте.

Карпов вытащил из кармана телефон.

– Ты чего? Разбогател, пока тебя лечили? – спросил Максимов. – Из дома позвонить не можешь?

Они стояли рядом с подъездом. Когда-то Максимова встречали здесь личные охранники. Для двух его автомобилей устроили специальную стоянку… Теперь все это было в прошлом. «Форд» – его единственное достояние, кроме квартиры, все что осталось от прежней роскошной жизни, – стоял сейчас на Пушкинской, там, где они оставили его, перед тем как пойти за пивом.

– Просто включить хочу, – ответил Карпов. – Он же у меня выключен…

Карпов нажал на кнопку, и телефон тут же заверещал, задрожал в его руке.

– Вот так да! Из огня, понимаешь, да в полымя… Кому же это я так срочно нужен? Алло!

– Толя! Толя, ты где?

– Я здесь. А что случилось? Пожар?

Карпов никогда не слышал, чтобы его старый товарищ, судмедэксперт и патологоанатом, мастер на все руки, универсальный доктор, к помощи которого прибегал неоднократно и сам Карпов, и многочисленные их общие знакомые, всегда уравновешенный и меланхоличный (возможно, под влиянием условий работы по своей основной специальности), был так взволнован. Он не говорил даже, он орал в трубку, захлебываясь от волнения.

– Не пожар, Толя, хуже, хуже! Где ты пропадал?

– Это долгая история.

– Не надо долгих, некогда. Сейчас где находишься?

– Мы с Николаем Николаевичем идем к нему. А что такое?

– Быстро ко мне! К нему не ходите! Все, я по телефону не могу. Жду. Пулей давайте, пу-лей!

– Что-то случилось? – быстро задал вопрос Максимов, когда его товарищ отключил связь.

– Случилось. Это Григорьев. Он по пустякам паниковать не будет. Надо лететь к нему.

– Ни хрена себе!.. Давай хоть зайдем, переоденемся.

– Нет. Он сказал – к тебе не ходить.

– А кто он такой, чтобы мне указывать?

– Николаич, послушай меня. Если он вот так, среди ночи, трезвонит, значит, дело круто.

– Ну ладно, поехали. Только одно условие.

– Да?

Они уже шли по Садовой, оглядываясь по сторонам в поисках свободной машины.

– Водки давай возьмем.

– Ну, хрен с тобой, возьмем.

– Где он живет-то? – спросил Максимов, остановив очередную, третью уже за сегодняшний день, «Волгу».

– В Озерках. Переехал недавно. Квартиру новую купил.

– В Озерки, командир! – скомандовал Максимов водителю. – А смотри-ка… – закуривая «Мальборо» (пачку сигарет он только что купил в ночном магазине вместе с двумя бутылками «Смирновской»), продолжил Максимов. – …Не худо стали жить менты. Может, зря ты ушел, а, Толик? Гляди – квартиры покупают. Раньше, насколько я соображаю, такого с вашими не происходило. Все нищими были, а менты – в особенности. Помню, плакались: зарплаты нет, зарплаты нет… Ан нет – на квартирку-то наскреб!

– Ты, Николаич, его, Вовку, под одну гребенку со всеми – не того… Не причесывай. Вовка, знаешь, как пашет? Потом, он же врач классный. На самом деле. Халтурки бывают, как это у них называется – частная практика.

– Практика… Ну ладно, пусть практика. Слушай, шеф! Давай-ка на Пушкинскую заскочим. Я и забыл, что тачка моя там стоит.

– Сразу бы сказали… А то уже вон куда проскочили.

Машина действительно уже ехала по набережной Невы. И чтобы «заскочить» на Пушкинскую нужно было возвращаться.

– Да тебе-то что?

– А мне – ничего, – согласился водитель. – Мне – заплатите, так спляшу вам на капоте.

– Вот это правильно… Вырулишь на Пушкинскую – не останавливайся. Просто скорость сбрось. Мы посмотрим, как да что, и дальше поедем.

– Стрелять не будут? – шутливо, но на самом деле с легким волнением в голосе спросил шофер.

– Думаю, нет, – в тон ему ответил Карпов. – Давай, мастер, не ссы.

Они снова, в который уже раз за последние сутки, пересекли Невский и поехали к площади Восстания.

– Что-то запарился я сегодня, – признался Карпов. – Отдохнуть бы надо.

– Давай. – Максимов открутил винтовую пробку с одной из бутылок. – Глотни.

– Да я не в этом смысле.

– А я – в этом. Давай, давай, не задерживай. Душа праздника просит…

Машина уже свернула на Пушкинскую.

– Праздника… Праздника… – негромко повторял Карпов в промежутках между большими глотками. Выдохнул в рукав и уставился в окно. – Праздника… Похоже, Николаич, на этой улице нам сегодня праздника не видать!

– А что такое?.. О, сволочи! – вдруг громко закричал Максимов, взглянув туда, куда указывал ему Карпов. – Ох, суки!

– Тише ты. Не привлекай внимания.

– Вы чего, отцы? – дрогнувшим голосом спросил водитель.

– Ты только посмотри!

Рядом с тротуаром, метрах в ста от входа в ресторан, когда-то принадлежавший Максимову, стоял его красненький «Форд»… Вернее то, что от него осталось.

– Когда успели, суки? – растерянно задал сам себе риторический вопрос Карпов.

Стекла кабины отсутствовали, капот был смят мощными ударами лома или кувалды (неизвестно, чем там орудовали местные вандалы), шины спущены.

– Да, порезвились пацаны… – Максимов покачал головой.

– Это что – ваша тачка? – сочувственно поинтересовался водитель. – Остановить?

– Если хочешь, чтобы и с твоей случилось то же самое, можешь остановить. Но я не советую… – мрачно протянул Карпов. – Поехали уж лучше к Вовчику.

– Куда? – дернулся водитель.

– Туда, куда ехали сначала. В Озерки.

До места добирались уже в полном молчании. Максимов продолжал обдумывать сложившуюся ситуацию вокруг гибели Маликова.

Что-то здесь было, определенно, не то. Не просто так накинулись на них эти борзые щенки из «Штаба». Да и не просто так выпустили из «ментовки» его с Карповым – не сегодня, а тогда, когда была уничтожена группировка Писателя, в которой он, Максимов, после смерти шефа занимал лидирующее место. И этот капитан сегодняшний, он явно знал во сто крат больше, чем сказал. Чего же ему надо?

– Кому? – спросил Карпов.

Оказывается, Максимов уже начал размышлять вслух. Это был нехороший признак. Либо и в самом деле старость подкрадывалась, либо просто нервы стали уже ни к черту. Ни в том, ни в другом случае расслабляться нельзя. И радости мало от таких симптомов.

– Да потом, Толя, потом. Вот сейчас приедем… Далеко еще?

Машина неслась вдоль гигантского дома-корабля. Такими домами, словно гипертрофированными, гротескно огромными надолбами, был сплошь застроен район Озерков. Здесь когда-то располагались дачи состоятельных петербуржцев. Часть дач осталась на месте, и теперь их видели из окон жильцы типовых домов. Но радости от таких дач – меньше некуда: и метро уже прорыли, и машины несутся мимо день и ночь. Озерки теперь уже не считались окраиной города: так, район как район. Иногда прибавляли, говоря об Озерках, – «спальный». Однако и для спального района он становился слишком уж урбанистическим: все теснее привязывался к центру, со всеми вытекающими отсюда последствиями…

– Вот здесь, – сказал Карпов. И машина остановилась у третьего от дальнего конца дома подъезда.

– Как ты их различаешь-то? – спросил Максимов. И сделал еще один глоток из бутылки.

– Дело привычки…

Когда они вышли из машины, Максимов двинулся было к подъезду, но Толя остановил его, придержав за рукав. Только когда «Волга» растворилась в темноте, Карпов сделал шаг. И вовсе не туда, куда пытался проследовать его товарищ… Они вернулись назад, обойдя почти весь дом. И наконец оказались в нужном подъезде, на лестничной площадке первого этажа.

– Конспиратор хренов, – прокомментировал Максимов.

– А ты, по-моему, уже плывешь? – заметил Анатолий. – Или я ошибаюсь?

– Ошибаешься. Какой этаж?

– Первый.

– Ага. Ну, понятно. Хоть и есть частная практика, а на приличный этаж все равно не заработать… Да, мало у нас докторам платят, мало. Не зря бастуют! – Максимов еще раз приложился к бутылке.

– Слушай, Николаич, кончай. Давай дойдем до стола. А то нажрешься в дороге. Неудобно перед хозяином будет.

– Неудобно мочиться против ветра. А я имею право выпить. Нервный день был сегодня.

– Да уж.

Карпов подошел к нужной двери и позвонил.

– Ну что? Заснул там твой патологоанатом?

– Погоди. Дома он, дома.

– Значит, на толчке сидит.

– Погоди ты, Николаич! – Карпов позвонил еще раз, потом еще, приложил ухо к двери… Она была обычной, «лоховской» – плита из ДСП, обшитая шпоном. Плечом можно вышибить. Не говоря уже о таких «чудесах техники», как ломик и домкрат.

– Заснул он там, что ли, в натуре? – пробурчал Максимов и, качнувшись, уперся плечом в спину Анатолия.

Карпов, не удержав равновесия, привалился к двери. Дверь поддалась, открылась внутрь – и писатель влетел в прихожую, с трудом удержавшись на ногах.

– Что он, очумел? – вскрикнул он. И тут понял: меньше всего сейчас нужно кричать, ругаться. И вообще – каким-либо образом привлекать к себе внимание соседей или…

Об «или» думать не хотелось.

Карпов втащил за собой Максимова, застрявшего на пороге, и аккуратно прикрыл входную дверь. Замок тихо защелкнулся.

Свет горел во всей квартире – в прихожей, на кухне, в гостиной и в спальне. Но, кроме этого, никаких иных признаков присутствия кого-то в доме Карпов не заметил. Не раздавалось ни звука голоса, ни шороха, ни скрипа.

– Вова! – произнес он, повернувшись в сторону гостиной. – Вова! Ты дома?

– Тссс! – Максимов взял друга за плечо, повернул к себе и посмотрел тому в глаза. – Тссс! – Николай Николаевич поднес палец к губам.

Карпов с удивлением отметил, что его друг на самом деле трезв как стеклышко… Придуривался он, что ли, на лестнице?

– Постой-ка, Толя! – Максимов отодвинул Карпова, перехватил полупустую бутылку за горлышко, отвел руку с этим нехитрым (но эффективным для понимающего человека) оружием и, ступая неслышно, мягко, по-кошачьи, шагнул в комнату.

Карпов двинулся за ним.

Григорьев не только успел купить квартиру, но и приобрел кое-что из обстановки. Окно было плотно занавешено тяжелой шторой, в углу стояла массивная черная тумба, на которой возвышался телевизор – такой вполне мог бы находиться и в квартире Максимова в период расцвета его благосостояния. Видео– и аудиосистемы, колонки по углам, кожаный диван-«уголок» (больше, впрочем, предназначенный для офисов, но и здесь выглядевший вполне респектабельно), перед ним – стеклянный столик… Вернее, бывший столик. На предназначение этого предмета сейчас указывал только характерный каркас – четыре черные деревянные ножки и стальная рама, их соединяющая. Стеклянная же плита, служившая столешницей, была разбита. И не чем-нибудь, а головой хозяина – Владимира Григорьева, старого друга Толи, известного в узких кругах специалиста, доктора, мастера на все руки, пользующего с одинаковой тщательностью и добросовестностью и оперов, и бандитов, и простых граждан.

Владимир Григорьев, сорока лет от роду, лежал сейчас неподвижно, уронив голову в центр разбитого стола и повиснув плечами на металлической раме. Видимо, ранее он сидел на диване, потом начал привставать… И в этот момент упал лицом вниз.

– Дверь запер? – спросил Максимов шепотом.

– Да.

Николай Николаевич, осторожно ступая, стараясь не наступать на осколки стекла и капли крови, разбрызганные по блестящему новенькому паркету, подошел к неподвижному телу. Осторожно взял его за плечи, выпрямил, усаживая хозяина квартиры на диван.

Карпов посмотрел на лицо своего друга: залитое кровью, изрезанное осколками толстого стекла, с выбитыми передними зубами и разорванным ухом. В центре лба, прямо над переносицей, зияла страшная, неровная дыра: лоб был вмят, словно не пуля вошла в голову Владимира, Вовки, Вовчика, а какое-то огромное долото под ударом гигантской киянки.

Под кровавыми полосами на щеках отчетливо просматривалась синяя сыпь пороховой гари.

– Из револьвера, похоже, стреляли… – глухо пробормотал Карпов, стараясь проглотить комок в горле. Сказал это просто для того, чтобы услышать собственный голос, чтобы ощутить реальность происходящего.

– Сваливаем отсюда. И быстро! – Максимов приобнял Анатолия за плечи и, как манекен, развернул лицом к прихожей. – Быстро, Толя, разговоры потом!

– Да… Да…

На пороге комнаты Карпов все-таки оглянулся и прошептал:

– Прощай, Вовка.

Море информации

Галина Ипатьева лежала вниз лицом на широком письменном столе. Грудь ее терлась о полированную поверхность, еще несколько минут назад холодную, теперь же – теплую и скользкую от пота. Такое трение не причиняло ей неприятных ощущений, скорее, напротив – возбуждало еще больше. Соски скользили по столу, и она через равные промежутки времени, исчисляемые секундами, сама наваливалась на столешницу, прижималась к столу, усиливая давление на грудь.

Комар стоял сзади, толкая Галину своим упругим, мускулистым животом – Ипатьева впервые в жизни (несмотря на свой богатый опыт и московскую раскрепощенность) попробовала и узнала, что такое анальный секс…

Впрочем, не только этот новый для нее способ был сегодня на повестке дня. Все началось еще в машине, когда они с Комаровым после маленькой победоносной войны в «Коломне», подъехали к странному серому зданию, а точнее – комплексу зданий, окруженных высоким каменным забором.

Пейзаж снова резко изменился – после каменных лабиринтов, одновременно и холодных, и душных, а еще пугающих, унылых и гнетущих (опасность, как ей казалось, поджидала их за каждым углом), Галина с удовлетворением отметила, что машина выехала на берег узенькой, спокойной речки, с крутыми берегами и безо всяких опостылевших ей, протокольных гранитных или бетонных набережных. Здесь росла травка, уже, правда, изрядно пожухлая, но местами остававшаяся грязно-зеленой, деревца незнакомой породы, кустики.

Словно по мановению волшебной палочки, Ипатьева вдруг попала из «отвратительного» Петербурга, того самого, который с таким мазохистским сладострастием описывал ненавистный ей Достоевский, в провинциальную тишь и благодать. На мгновение она даже ощутила себя где-то в родном ростовском пригороде – там вполне можно было увидеть подобную картинку.

– Что это? – спросила она у Комара, сосредоточенно заруливающего на узкий мостик через неизвестную Ипатьевой речку.

– Что – «что»? – переспросил он.

– Ну, вот это… – Она повертела головой.

– Это?

– Ну да. Какой это хоть район-то? Так странно все…

– Это, Галя, практически, центр города. Нравится?

– Ты знаешь, как ни странно, нравится. Уж, во всяком случае, лучше, чем та твоя «Коломна».

– Да? Ну, может быть, может быть… Не нравится тебе Питер, правду мне говорили.

– А что тут может нравиться?

Комаров повернул голову и внимательно посмотрел на Ипатьеву. Потом медленно положил правую руку на ее колено и чуть сжал его. Слегка прошелся по бедру кистью, словно массируя.

– А люди? Ты людей наших еще не знаешь. В городе главное – люди.

– Да? Ипатьева почувствовала полную растерянность, что с ней случалось очень редко. А в последнее время она вообще забыла, как это бывает.

Рука Комара оказалась неожиданно горячей, и у Галины не то, что не возникло желания сбросить чужую руку с колена (показать, мол, деньги деньгами, работа работой, а никакой фамильярности она не допустит), наоборот, ей хотелось, чтобы он сжал ее ногу еще крепче. И не только сжал, а еще и продолжал гладить, от колена и выше, выше – до самого живота…

Пожалуй, никогда еще Галина не испытывала в обществе мужчины того, что чувствовала сейчас от одного прикосновения руки питерского бандита. Ей всегда казалось, что все эти поглаживания, ощупывания, даже поцелуи (особенно в губы!) – глупое слюнтяйство, детский сад и ненужная трата времени, на которую мужики идут от своего неумения и боязни начать сразу, немедленно единственно важное для них дело. Которое, кстати, ее очень мало интересовало и воспринималось как досадная, но несложная и не очень противная операция, как процедура, которой нужно расплачиваться за другие удовольствия – за деньги, жилье, продвижение по службе, просто за хорошее отношение… Сейчас все было совершенно по-другому. Щеки Ипатьевой вспыхнули, в глазах отчего-то потемнело, жар перекинулся с лица на низ живота, колени задрожали от приятной слабости.

Она отложила сумочку и накрыла своей ладонью пальцы Комара.

Гена издал горлом какой-то неопределенный звук (вроде короткого хмыканья) и убрал свою руку, заставив Галину мгновенно испытать целую гамму чувств: разочарование, злость от неожиданно прерванного удовольствия и вместе с тем неожиданно вспыхнувшее желание… Желание прижаться к Комару всем телом. Запустить руки под его пиджак, под рубашку, расстегнуть брюки, скользнуть пальцами между ног.

Она со свистом, сквозь сжатые губы, выдохнула.

– А вот здесь расположен наш офис, – как ни в чем не бывало сказал Комаров. – Вернее, один из офисов. Их у нас много, ой, много! Правда, что теперь будет, когда Гриба не стало, трудно понять, но я себя в обиду не дам…

– Погоди! – опомнившись, воскликнула Ипатьева. – Это что больница, что ли?

– А хоть бы и больница, – спокойно ответил Комар, загоняя машину в предупредительно распахнутые охранником ворота. – И что такого? Место хорошее, тихое. Никто чужой сюда не сунется. И потом… Ты слово «приватизация» слышала когда-нибудь?

– Ну…

– Вот тебе и «ну»! Перед тобой пример чистой, честной и всем выгодной приватизации. Чем строить, как ваши московские понтярщики, замки на холмах, а потом в налоговой инспекции париться, лучше уж, как мы, по-тихому все делать. Понту нет, зато удобно, сыто и пьяно. А что до замков… – Он взглянул на Ипатьеву как-то странно, словно оценивающе. – …Что до замков, то если захочешь, покажу тебе и замки наши.

– Ваши?

– И наши. И мои в том числе. Ну, вылезай, приехали.

– Слушай, это что… – Галина махнула рукой на решетки, которыми были забраны окна мрачного четырехэтажного кирпичного дома. – …Психушка, что ли?

– Ну да, психушка.

В одном из окон Ипатьева увидела лицо, плоское, как блин, бледное, оно прилипло к прутьям решетки изнутри, впечатавшись в нее, сплющив нос, сделавшись еще уродливее, чем было на самом деле – бессмысленное, с потухшими глазами и отвисшей губой, с которой стекала ниточка слюны.

– Бр-р-р! – Галина отвела взгляд от окон больницы. И тут же поймала себя на том, что ей хочется вцепиться в рукав Комара, прижаться к нему, инстинктивно закрыться, прячась от страшного своей пустотой взгляда из-за решетки.

– Ты чего – боишься, что ли?

– Да нет… Просто, непривычно. Я в «дурке» ни разу еще не была.

– Этих нечего бояться. Бояться надо других. Даже не тех, кого ты в «Коломне» видела. Они – мелочь, фраера. Опасаться надо… – Он не договорил, усмехнулся и, взяв Ипатьеву под локоток, повел ее к неприметной железной двери.

Офис Комара (он так и сказал Галине: «Мой офис») занимал полуподвальный этаж главного здания больницы.

– Это не все. Там, внизу, еще два этажа, – пояснил он, когда Ипатьева принялась оглядываться по сторонам.

– Вот тут у нас – машинный зал… – Комаров открыл одну из дверей и вошел, знаком пригласив Галину следовать за ним.

Журналистка смотрела на то, что открылось ее виду, с неподдельным интересом. Помещение, залитое мягким светом спрятанных в потолке светильников, было битком набито аппаратурой и внешне напоминало больше всего московские телевизионные студии, где она чувствовала себя как дома.

– А что вы тут делаете? – спросила она, разглядев и монтажный стол, и пульт, и горы видеотехники самых последних моделей. Она знала, что подобная аппаратура стоит очень больших денег. Настолько больших, что позволить себе обладание такими штучками могла только хорошо организованная и обладающая настоящим, крепким капиталом фирма.

(«Впрочем, если ему сам Понизовский звонит на трубу…»)

– Что делаем? Работаем. Бизнес наш… Игорек! – крикнул он молоденькому пареньку в очках и кожаной курточке, с хвостом длинных волос на затылке, перехваченных резинкой, в джинсах и сапогах-козаках. – Игорек! Погляди там, что у тебя есть на Гнедко Валентина Валентиновича. Из столицы к нам едет. Завтра встречаю.

– От кого едет? Информация открыта?

– От Понизовского, – спокойно ответил Комар.

Игорек, не выказав ни малейшего удивления, отвернулся и забегал тонкими мальчишескими пальцами по клавиатуре компьютера.

– Да… Есть чему позавидовать! – покачала головой Ипатьева.

– Да? – Комаров прищурился. – Чему же это?

– Да вот – всему этому.

– A-а… Ну, это только внешняя сторона. Есть еще другая.

– Та, которую я в «Коломне» наблюдала?

– И такая тоже есть. Но на самом деле увиденное тобой – случайность. Кадры теряем, людей не хватает. Приходится самому все делать. Многостаночник я, – усмехнулся Комаров. – Стахановец. Ударник капиталистического труда. Эти суки, они цены на бензин крутят, как хотят. Думают, что они тут главные. Ну, я их немножко на место и поставил.

Галина не стала комментировать последние его слова. Что-то тут было не так. Она наслушалась достаточно о бензиновой мафии в Питере – все газеты периодически мусолили эту тему. Потом, как по команде, замолкали. А спустя некоторое время начинали вновь. Судя по всему, очень большие люди стояли за топливными проблемами северной столицы. И, несмотря на быстро впитываемую информацию (этот богатый офис, сверхдорогая аппаратура), Ипатьева никак не могла ассоциировать ни Комарова, ни мужиков, сидевших в пивном шалмане, с этой самой могущественной бензиновой мафией. Хотя – опять же, Понизовский…

– А есть где мы будем? – спросила она, чтобы сменить тему.

К вопросу о деятельности Комара она намеревалась еще вернуться. Тем более что доллары, лежавшие в сумочке, настраивали на разговор о делах, долгий и серьезный. Сейчас, второпях, незачем было говорить о важных вещах.

– A у нас тут ресторан свой. Думаю, один из лучших в городе. Конкретно говорю.

– Отлично! А психи ваши тоже там кушают?

– Кое-кто. Не все, – серьезно ответил Комаров. – Далеко не все.

Они пошли по коридору – Комаров сказал, что надо будет спуститься на нижний этаж. Но, не доходя до узенькой лестницы, он остановился перед последней дверью.

– Подожди-ка секундочку. Это мой кабинет. Мне тут надо кое-что… – Он повернул ключ в замке и открыл дверь. – Зайди, посмотри, как я тут устроился.

Ипатьева послушно шагнула в помещение. Комаров пропустил ее вперед; она услышала за своей спиной тихий щелчок запираемого замка и тут же почувствовала, как руки ее провожатого легли ей на плечи.

– Гена… – выдохнула она, вдруг осознав, что означали слова «потерять дар речи». – Гена, ты что?..

Галине сотни раз клали руки на плечи, и десятки раз это происходило именно так, сзади: притягивая ее спиной к себе, мужчины начинали свои игры. Но никогда она не испытывала ничего похожего на то, что с ней творилось сейчас.

Журналистка подалась назад, прильнув к теплой груди Комара, позволив ему сдвинуть ладони с плеч на грудь, сама же опустила руки, завела их назад и впилась ногтями в его бедра.

Комаров не стал медлить и разыгрывать длинные любовные сцены. Он шагнул назад, освобождая пространство для действия, и в два рывка сорвал с Ипатьевой тонкую кожаную куртку. Она не успела даже повернуться к нему, как уже была вынуждена вскинуть руки над головой – Комар стащил с нее свитер, отбросил в сторону и снова схватил Галину за грудь, притягивая к себе: на тот раз для того, чтобы, по-прежнему оставаясь сзади, расстегнуть молнию на ее кожаных джинсах.

Комар быстро расстегнул молнию и, схватившись за пояс джинсов, резко дернул их вниз, спустив джинсы до колен вместе с трусиками. Теперь Ипатьева была связана собственной одеждой и не могла сделать ни шагу без помощи Комара.

Он толкнул ее вперед, к письменному столу, и Галина обязательно упала бы, если бы Комар не придержал ее сзади, одним прыжком вновь приблизившись к ней и обхватив за талию.

Она легла грудью на стол. Вздрогнула, соприкоснувшись с холодной поверхностью. Но спустя мгновение все ее тело наполнилось теплом, исходящим от Комара, который как-то легко (видимо, она была уже полностью готова его принять, и он правильно понял, что не нужны никакие прелюдии), очень легко ввел в нее свой горячий и, как ей показалось, бесконечно длинный член и ритмично задвигался то прижимаясь к ее бедрам, то снова отстраняясь. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, словно с силой вбивая в нее свою плоть…

Перед глазами у Ипатьевой почему-то стояла сцена в давешнем пивном шалмане: волны наслаждения, посылаемые Комаром, достигали своей верхней точки тогда, когда Галина ярко представляла себе, как он бьет короткой дубинкой в бледное лицо своего врага, как он просто размазывает, стирает в порошок пятерку крепких мужиков – практически одними словами… Ну, конечно, если не считать Колиного автомата. Но не до Коли было сейчас Ипатьевой.

Ни один мужчина до этого не мог доставить ей подобного наслаждения – ни в роскошных подмосковных особняках, ни в квартирах, стоимость которых зашкаливала за полмиллиона «зеленых», на роскошных, немыслимой ширины кроватях. Именно здесь, лежа грудью на письменном столе, Галина впервые в жизни поняла, что такое настоящее удовольствие от… От общения с мужчиной.

Уже через несколько минут она перестала думать и о «Коломне», и о бандитах, перестала вспоминать своих московских мужиков, когда-то давно, в другой жизни, суетливо елозивших по ней и долбивших ее нутро своими одинаковыми отростками. Даже лицо Комарова она не вспоминала и не видела: сознание Ипатьевой полностью растворилось в огненном протуберанце оргазма – и она задвигалась, заставляя Комара убыстрять и без того бешеный темп…

Неожиданно очнувшись, Галина обнаружила, что она стоит на коленях перед Комаром, бедра которого продолжали двигаться. Только теперь его член был уже у Ипатьевой во рту.

«Надо же! – думала она, не переставая при этом сладострастно постанывать и слыша эти свои стоны как бы со стороны. – Надо же, как он меня… Завел… Чуть сознания не лишилась!».

Он вертел и переворачивал ее так и этак в своих сильных руках. И, насытившись наконец традиционными способами контакта, перешел к более экзотическим.

– Еще… – прошептала Ипатьева, когда Комар сделал шаг назад, глубоко вздохнул и рухнул в кресло.

– Будет еще… Потом… Нас ждут, Галя. Ты уж извини, но дела надо доделать. А потом – у нас будет много времени… Для общения… Если ты хочешь, конечно.

– Хочу.

– Вот и чудно.

– А ты?

– И я… Тоже… Хочу…

Он говорил лениво, делая остановки почти после каждой фразы, словно ему требовался отдых для каждого нового вдоха, каждого нового движения губами.

Галина с трудом поднялась на ноги, выпрямилась, стоя босыми ногами на полу… И вдруг поняла, что она совершенно голая. Когда она успела сбросить свои кожаные джинсы – такие узкие, что для того, чтобы протащить через них ступни ног, ей каждый раз приходилось присаживаться и помогать себе обеими руками? Вот так чудеса!

Комар тоже выглядел забавно: развалился в кресле, широко расставив ноги, а из одежды на нем была только белоснежная, дорогая рубашка и галстук. Он даже носки сумел снять, а про галстук почему-то забыл.

Однако и в таком виде Гена казался Ипатьевой чертовски привлекательным – самым привлекательным из всех мужчин, которых она когда-либо встречала в своей жизни. А их насчитывалось великое множество: бизнесмены, артисты, журналисты, рокеры, издатели и даже несколько обыкновенных лохов – поклонников ее журналистского таланта, которые, бывало, поджидали ее возле проходной телестудии (караулили, когда закончится запись очередной передачи и их кумир пройдет из охраняемого здания к своей машине). Один или два мимолетных романа (точно она уже не помнила) случилось у нее с этими бескорыстными обожателями.