Текст книги "Пуля для депутата"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Не осталось. Нас менты трепали так, что оружие иметь – себе дороже бы вышло.

– Ясно, ясно… Ну, допустим, будет тебе оружие. Допустим, поговорю с ребятами. И что ты думаешь делать?

– Я же сказал: у меня ниточка есть. Буду весь клубок разматывать.

– Клубок… А куда тебя эта ниточка приведет, ты хоть себе представляешь? Это тебе не гопоту гонять по параднякам… Привык, понимаешь, хозяином себя почувствовал! Там «контора», наверняка, задействована – они тебя в порошок сотрут. Да и меня, за компанию.

Мобильный телефон, лежавший на столе, запикал и завибрировал.

– Але! Да… Ну? Узнал?.. Ага, ясно, я так и думал. Все, спасибо. Заходил бы как-нибудь водки попить, что ли…

Захар отключил телефон.

– Григорьевым вашим «контора» занимается. Вот так. Вляпался ты, Николаич, в говно, и меня тянешь… Ребят еще хочешь туда же…

– А что за ребята? – спросил Карпов.

– Ребята? Какие ребята? – Захар удивленно вытаращился на гостя. – Я разве говорил про каких-то ребят?

Карпов, поняв, что тема закрыта, пожал плечами.

– Давайте выпьем, что ли? – хотел Анатолий свернуть со «скользкой» дорожки.

Но Захар досадливо махнул на него рукой и снова повернулся к Максимову:

– Слушай, Николаич, мы с тобой давно друг друга знаем. Ты помнишь, как мы познакомились?..

Тут Захар пустился в воспоминания, из которых Карпов вынес для себя чрезвычайно много интересного. Особенно если учитывать его ментовской опыт и уверенность, что, по крайней мере, в этой-то епархии он знает все.

Оказалось, что это далеко не так. Не все знал Карпов, не все…

Выяснилось, что станция Сортировочная представляла собой некий особый район, этакое государство в государстве.

Ничего необычного в этом не было. Каждый крупный промышленный район обладал чем-то вроде отрядов самообороны. В советское время называли «добровольной народной дружиной»; дружинники – крепкие мужики из рабочих, которые пользовались определенными льготами, как материальными на непосредственном своем месте работы, так и моральными, со стороны органов охраны правопорядка. Эта моральная сторона заключалась в том, что лучшим из числа дружинников позволялось многое – обычно жестко пресекаемое, если таковое совершалось обычными гражданами.

В это странное, полулегальное «ополчение», существовавшее на территории любого большого предприятия, входили и местные милиционеры, которые замечательно договаривались с администрацией, с высшим начальством и, кроме официальной своей зарплаты, получали еще и премии. Премии, бывало, выписывались официально, а чаще – вручались из рук в руки. Это было и приятнее, и легче – для обеих сторон.

Кое-какую информацию из этой области Карпов, конечно, имел… Любой мент скажет, что законными методами – вернее, ТОЛЬКО законными – справиться с преступностью не удастся, как ни прыгай, ни пыжься и как не сверкай звездами на погонах. Это ясно! Недаром народная мудрость гласит: закон, мол, что дышло – куда повернул, туда и вышло.

Карпову рассуждать на эту тему было просто скучно – как о чем-то давно известном и миллион раз обговоренном.

Но то, что творилось на Сортировочной, как здесь было поставлено дело охраны (сначала социалистической, потом – кооперативной и, наконец, частной собственности), чем занимался здесь три десятилетия этот лысый карлик Захар – все это стало для Анатолия настоящим откровением.

– Ты уже тридцать лет здесь? – не удержавшись, спросил Карпов, пока в очередной раз наполнял стаканы.

– Не встревай! – махнул рукой Захар и принял из рук Анатолия стакан. – Не встревай и слушай старших. Мы тут, понимаешь, в кои-то веки встретились, дай хоть молодость вспомнить…

И, выпив свою водку, в ход пошла уже вторая литровка, Захар, похлопывая по плечу Максимова (который тоже иногда умудрялся вставлять в речь хозяина несколько фраз), продолжил свой рассказ.

Видимо, действительно, в последнее время ему не с кем было поговорить, и повествование его выходило подробным и обстоятельным. Говорил Захар с видимым удовольствием, обращаясь большей частью к Максимову. Но иногда он поворачивался и к Анатолию, повторяя и поясняя непонятные места.

Из пространных воспоминаний Захара, делающихся все более и более запутанными после каждого нового выпитого стакана – бесконечными перескакиваниями из одной исторической эпохи в другую, с нестройной чередой поступков и действующих лиц, с ситуациями, которые то вытекали одна из другой, то никак не соотносились – Карпов так и не понял, за что Захара уволили из милиции.

Захар Яковлевич – бывший мент: это в рассказе обозначилось явно. Однако за что ею (еще в далекие брежневские времена) вышибли со службы, осталось неясным. На власть обиды он не держал, ему и до сих пор было наплевать, какая на дворе власть. Захар абсолютно лояльно относился и к Брежневу, и к Андропову. Горбачев для него был лишь «равным среди равных» в общем ряду вождей, а о Ельцине он если и отзывался, то только в положительном смысле.

– Здоровый бугай! – бормотал Захар. – Последнее время только сдал. Постарел, одно слово. А так – молоток. Квасит по-нашему и говорит как человек. Без этих всяких экивоков… Живой мужик, короче… Люблю таких!

Главным жизненным приоритетом Захара была работа.

– Кто работает, – вещал он, – у того все есть. Скока надо, стока и будет. Скока хочешь, стока и заработаешь. Я вот хотел домик себе сделать – сделал! И, между прочим, ни копейки в это все не вложил. Ну, то есть своих бабок…

– Что же, государство тебе хоромы эти отгрохало? – спросил Карпов, который уже в самом начале захаровской «истории» перешел с ним на «ты».

– Тина того. Можно сказать, государство. И оно мне, за то, что я для него сделал, еще больше должно… Хотя – жаловаться грех. Я с него главное имею. То, что всегда хотел.

– Что именно? – Карпов протянул Захару наполненный стакан.

– А не угадаешь!.. Покой я имею. Никто меня не достает. Делаю, что хочу. Понял?

– В каком смысле?

– А в прямом! Они там… – Захар указал рукой на потолок. – Они там, наверху, знают: я плохого не сделаю. Все, что тут творится, в конечном разе, на пользу им… – Он снова ткнул пальцем в потолок. – На пользу им пойдет. Ихнее добро берегу. И никто так, как я, этого не делает. Они могут нанять хоть сто человек в камуфляже, будут им платить огромные бабки, терпеть их закидоны, закрывать глаза на все, что они, эти охраннички, сами будут подворовывать, налево груз толкать… И толку не будет! А я один тут всю территорию пасу… Сколько уж лет – никто не жаловался. Сколько начальников сменилось, а я все здесь сижу. Ни одна сука меня тут пальцем не тронет. Да пусть попробует!..

Начинал Захар обычным сторожем. И не имел тогда никаких особенных привилегий. Ну, за исключением некоего круга знакомств среди ментов, которые, несмотря на увольнение Захара из органов вчистую, уважали его: приходили в Захарову сторожку, шушукались о чем-то с ним, просили совета и к мнению уже тогда, раньше времени облысевшего коротышки прислушивались.

Работники станции поначалу не воспринимали нового сторожа всерьез, особенно после того, как заметили его просто-напросто устрашающую страсть к выпивке. Сидел себе Захар Яковлевич (с очень нехарактерной для сторожа фамилией – Гинденблат) в своей сторожке, в том же самом кирпичном сером домике, что и теперь, с утра до ночи. Или с ночи до утра – это уж как смена выпадет – и пил водку.

Домик в те незапамятные времена еще не был оборудован с таким комфортом, какой посетители Захара могли наблюдать сейчас. Когда Захар Яковлевич Гинденблат заступил на свою службу, в строении не имелось даже туалета. Конечно, отсутствовали и газовая плита, и мебель. И верстаков-тисков-станков да перегородок, делящих помещение на две части (а если учесть аппендикс-кухню, то на все три), и в помине не было.

Были в домике только обшарпанные, выкрашенные отвратительной зеленой масляной краской неровные стены, застеленный серым грязным линолеумом пол (в пятнах от бесчисленного множества раздавленных окурков) и колченогий письменный стол с древним, треснутым телефонным аппаратом.

– Стул принеси из конторы, – сказал Гинденблату начальник, введя его в помещение. И добавил: – Чтоб сидеть…

– Понял, – лаконично ответил Захар.

Этот разговор с начальником происходил вечером. А утром следующего дня начальник, придя на работу, решил проведать нового сторожа… И увидел, что кроме стула «чтоб сидеть» в домике появился еще и продавленный, в темных пятнах на ветхой обивочной ткани, но вполне крепкий (что называется, в рабочем состоянии) диван.

– Чтоб лежать! – кивнул Гинденблат на диван, отвечая на немой вопрос удивленного начальника.

Где и как темной снежной зимней ночью раздобыл Гинденблат диван и кто помогал ему тащить эту мебель, которая весила, пожалуй, значительно больше самого Захара, так и осталось тайной. Начальник попытался было выяснить происхождение дивана, но Гинденблат отшучивался, отнекивался, отмалчивался и в конце концов предложил начальнику выпить.

– Чего?! – тихим, но очень страшным голосом произнес начальник.

– Чего-чего… – ворчливо-скрипуче отвечал Гинденблат. – Смена моя закончилась. Я уже не на службе. Имею право?..

И так он пронзительно заглянул снизу вверх в глаза начальнику, что тот машинально принял из рук Гинденблата полстакана водки, махнул, крякнул – и молча вышел из помещения, крепко хлопнув дверью. Он дал себе слово, что, как только переступит порог собственного кабинета, первым же делом напишет приказ об увольнении маленького еврея.

«Какой с него толк? – думал начальник, пробираясь к своей конторе и увязая по пути в снегу. – Только водку будет жрать да мебель тырить. Откуда диван взял? Точно – стащил из коридора какого-нибудь… Сука! Не зря его из ментовки поперли. Такой… Прыщ!»

Но когда начальник добрался наконец до своего кабинета, его отвлекли бесконечные телефонные звонки, обычная сплошная ругань с растяпами водителями (которые то не привезли песок, то не вывезли мусор), с такелажниками – эти вчера что-то отмечали, сегодня все, как один, явились на работу со страшного бодуна и, побродив по территории, дружно отправились за пивом… Не до Гинденблата стало начальнику. И вместе с тем какое-то странное, веселое тепло гуляло по телу Владимира Ильича – инженера транспортного цеха, отвечавшего, в числе прочего, и за территорию между платформой электрички и самой «Сортировкой» и имевшего в подчинении целую армию такелажников, сторожей, пожарников, техников, разного рода мастеровых, – непривычное тепло это вытеснило обычное утреннее раздражение. И вдруг он вспомнил о Гинденблате.

«А ведь правильно он мне накатил! – вдруг рассудил начальник. – Если с другой стороны на это посмотреть – что такого? Он же и в самом деле уже сменился. Опять же мне – приятное сделал… Не каждый день, конечно, так нужно начинать работать, но иногда-то можно…»

Заключив рассуждения так, Владимир Ильич потянулся к ржавому сейфу, открыл толстую тяжелую дверцу и достал свою заначку, которую обновлял регулярно, два раза в неделю. Сорвав с заначки пробку-«бескозырку», он плеснул в стакан на три пальца «Московской», выпил, задымил папиросой. День начинался, в общем, неплохо.

– Слышь, Ильич!.. – окликнул его вошедший в кабинет без стука дворник Максим.

Максиму было за пятьдесят, он не пил, не курил, слыл человеком «правильным», но на работу опаздывал регулярно и к обязанностям своим относился очень умозрительно.

– Слышь, Ильич, чего там у тебя за шестерка снег кидает? – ревниво спросил дворник. – Новый, что ли, кто? Я его не знаю… Лопату у меня, сволочь, вытащил из каптерки! Я ему говорю: сука, давай сюда лопату! А он меня послал… Я бы ему дал по башке, да думаю, скажу сначала тебе… А то – убью еще ненароком. Он махонький такой, потом меня же и привлекут. Я же, ты знаешь, если разойдусь…

– Пойдем поглядим, – весело ответил Владимир Ильич, чувствуя, как заначка начинает работать в его организме, производя любимые им биохимические процессы.

Выйдя на улицу, начальник обнаружил, что дорожка, ведущая от сторожки Захара до конторы, расчищена от снега, даже утоптана. И ходить по ней теперь – одно удовольствие!

– Ну и что? – лениво поинтересовался он у стоящего с унылым видом Максима. – В чем проблема?

– Да… Лопату, понимаешь… Увел… А она ж на мне числится!

Гинденблата в пределах видимости не наблюдалось.

– Пошли к нему, – вдруг сказал Владимир Ильич, сам еще не зная, что он сейчас будет говорить и делать.

Лопату они обнаружили, конечно, в сторожке Захара. Лопата, тщательно очищенная от снега, стояла у стены, аккуратно к ней прислоненная – как раз напротив таинственного дивана.

Гинденблат уже переоделся: в черный костюм-тройку, в вычищенные (хотя и старенькие) ботиночки, в белую рубашку. Даже галстук имелся! В таком виде он мог походить на кого угодно – только не на ночного сторожа-алкаша. В руках Гинденблат держал пальто, а на полу стоял кожаный портфель. Рабочая одежда лежала аккуратной стопкой на диване.

– Я слушаю вас, – проскрипел Гинденблат, всовывая руки в рукава и застегивая пуговицы пальто.

– Я…

Владимир Ильич внезапно понял, что претензии этого «козла» – Максима – по поводу его долбаной лопаты настолько никчемны, что их даже не стоит и озвучивать.

– Я хотел вам сказать, – неожиданно перейдя на «вы», сказал Владимир Ильич, – что Максиму может понадобиться лопата. Так он возьмет ее тогда…

– Чтобы на место поставил! – проскрипел Захар и двинулся к выходу. – До свидания, Владимир Ильич…

А следующей ночью Гинденблат задержал троих парней, воровавших ящики с коньяком.

Парни пришли ночью, судя по всему, хорошо зная, где стоит состав из Армении. Начали разговор с того, что хотят купить несколько бутылок дивного напитка, затем дали по башке «дяде Ване», оказавшемуся растяпой, и начали шустро сбрасывать ящики из вагона прямо на снег. Как они собирались транспортировать их дальше – это предстояло выяснить милиции… А Владимир Ильич смотрел в непроницаемые глаза Захара Гинденблата и пытался понять, как такому заморышу удалось справиться с тремя двадцатилетними здоровяками.

– Слушай, Захар…

– Яковлевич, – быстро вставил Гинденблат.

– Захар Яковлевич, – послушно выговорил начальник. – Поделись, как ты с ними управился?

В конторе, кроме них, никого не было: молодых гопников увез вызванный Владимиром Ильичем наряд милиции.

Гинденблат посмотрел по сторонам, глянул в окно и сказал равнодушно:

– А чего? Против лома нет приема…

– То есть? – не понял Владимир Ильич. – Ты что – с ломом на них?..

– Зачем с ломом? Нам лом пока, слава Богу, без надобности, – ответил Захар и вытащил из-за пояса пистолет «ТТ».

Карпов слушал историю невероятного Захара и думал: вот сидит перед ним живой материал для нового романа.

– Ты чего, заснул там, молодой? – Гинденблат хлопнул Карпова по плечу.

– Нет… Я слушаю.

– Слушаю… Я говорю – собирайтесь! Завтра приходите… Я парням позвоню. Здесь встретимся, побазарим. А насчет оружия… Подумаем, Николаич. Смутил ты меня, смутил. Дело тонкое. Я по своим каналам пробью, что за люди на тебя наезжают… Стоит ли тебе в это дело лезть?

– Так выхода нет, Захар, – сказал Максимов. – Нас уже пасут! Тут лезь или не лезь, а уже, считай, влезли. Поздно, как говорится, пить боржоми, когда почка отвалилась…

– Не, Николаич. Выход всегда есть. Можете свалить, к примеру, из города…

– Ну и что? – вступил в разговор Карпов. – Не найдут, что ли? И потом я, к примеру, не хочу никуда валить…

– Вот это верно! – кивнул Гинденблат. – Я тоже уже сто раз мог уехать. А нравится мне тут… Нравится! Потому и не уезжаю… Короче, так, мужики: сейчас ничего по делу сказать не могу. Разузнаем, поглядим, что с вами можно сделать. Но учти, Николаич, это все денег стоит.

– Да есть деньги, не волнуйся… Хватит денег.

– Зачем так сразу говоришь? Ведь не знаешь, сколько ребята запросят.

– Разберемся. Говорю – есть, значит – есть.

– Ну, ладно, мое дело – предупредить. За оружие, конечно, я отдельно возьму, а с ребятами сам договоришься… Все, голуби, разлетелись. Завтра, в это же время, здесь же.

Только выйдя на улицу, Карпов понял, насколько пьян.

– Э-э… Николаич… А как мы поедем?

– Поедем. Не волнуйся… Чего это тебя так растащило?

– А чего ж не растащиться-то? – Карпов громко рассмеялся. – Слушай, Николаич, давай еще возьмем? Але привезем…

Николай Николаевич тоже был уже, так сказать, на хорошем взводе. И, обдумав предложение приятеля, кивнул:

– Возьмем! Пить так пить. А то, знаешь, Толя, не люблю я этак – «по рюмочке, по маленькой»… Только Аля-то нас за алкашей не будет держать?

– Не тушуйся, Николаич, прорвемся! Она тоже выпить не дура.

– Да. Это я заметил. Ну что же…

Когда они приехали к месту назначения, поднялись к нужной квартире и позвонили в дверь, Максимов состроил Карпову страшную гримасу: держись, мол, не показывай сразу виду, что мы нажратые!

– Ой, мужчины наши пришли! – Аля стояла на пороге и широко улыбалась. – Да вы, кажется, погуляли?

– Погуляли, это точно, – кивнул Максимов, входя в прихожую. – И если ты, Алечка, не против, то, может быть, продолжим? Немножечко… Посидим, как вчера… Мы тут взяли кое-что…

– Обязательно, обязательно! – закричала Аля. – Тем более что у меня для вас такой сюрприз! Такой сюрприз…

– Какой сюрприз? – покачиваясь на пороге спросил Карпов. – Что за сюрприз?

– Вы пройдите. Пройдите в комнату-то…

Мужчины, не снимая ботинок, проследовали за хозяйкой в гостиную. На диванчике у окна сидела черноволосая, коротко стриженная молодая женщина. Карпов прищурился, шагнул вперед и поклонился.

– Анатолий Карпов, Советский Союз! Вы нам составите компанию по выпиванию легких спиртных напитков?

– Толя! Коля! Это же Наташа Белкина! Та, к которой вы меня отправили! Вы что – забыли все?!

– Нет, как можно-с! – отрапортовал Карпов. – Только Белкина… Белкина…

– Господи, Боже ты мой! Наташа Белкина, из больницы… Та, которую грузовик сбил!

– Ах, Белкина! Это та, что от Маликова!

Максимов отстранил плечом своего забывчивого товарища, подошел к женщине вплотную и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.

– Вы – Наташа Белкина?

– Да…

– А как же вам удалось… Из больницы?..

– Это все Аля…

– Я вам сейчас все расскажу! – перехватила инициативу Аля. – Натуленька, деточка, помоги на стол собрать… Сейчас, сейчас, мужчины! Все вам расскажем, все расскажем… И вместе подумаем, что делать дальше. Раз уж я связалась с вами, придется вам помогать до конца… Сами-то вы – посмотрите на себя! Наташа! Ты только посмотри! Они утром поехали по делам! И что? Оба – в лоскуты! Эх, мужчины, мужчины… Куда вы без нас?!

– Без вас мы – никуда, – солидно ответил Карпов, пытаясь стащить с себя куртку. – Никуда… Но мы тоже кое-что предприняли.

– Я вижу, вижу, что вы предприняли. Молодцы, нечего сказать!.. Ладно, вываливайте все на стол, что вы там привезли и поужинаем. А то на голодный желудок решения принимать нехорошо, это я точно знаю.

Кульков

Кульков очень любил сниматься. Еще большее удовольствие он получал, лицезрея себя на экране телевизора. Но вот подготовительный процесс…

Ему, в целом, была приятна вся эта суета: гримеры, обмахивающие его широкое, «русское» (он очень гордился своим лицом – большим, круглым, с обманчиво-простецким выражением) лицо толстой кисточкой, сметая лишние частицы пудры; длинноногие девчонки, берущие его за руку и ведущие в специальную комнату, где для него уже был накрыт столик (все, как он любил – бутербродики с икрой, минеральная водичка, фрукты и коньячок; чашечка горячего кофе – непременно!). Однако Саня Громов, занимавший в сложной, самому Кулькову до сих не до конца понятной партийной структуре (которую он, несмотря на это непонимание, возглавлял) должность имиджмейкера, всячески уговаривал Александра Александровича изменить свои гастрономические пристрастия или хотя бы не демонстрировать их на людях.

– Вы бы еще, Сан Саныч, копченую колбасу наворачивали! – говорил он. – Икра – это пошлость, плебейство… Поедая в таких количествах икру, вы, с одной стороны, раздражаете ваш любимый пролетариат, для которого эта икра – как красная тряпка. С другой – люди понимающие скажут, что Кульков – человек голодный, из низов, и, выходит, купить его можно за хорошую жратву и за недорогой «форд» с легкостью… Выберите наконец что-нибудь более изысканное!

Кульков кивал. Но, несмотря на все увещевания имиджмейкера, продолжал давать команды своим секретарям по поводу икры, коньяка и – в особо демократичных случаях – водочки.

– Я из низов, из самых, что ни на есть, низов, – говорил он Громову. – Прямо от станка! В горкомах-обкомах не сиживал. А икры, и правда, не наелся в детстве. И тем горжусь! Я рабочий человек, меня никто икрой не кормил. В цековских распределителях не отоваривались…

Конечно, «твердокопченую» колбаску, если уж говорить на чистоту, Кульков предпочитал и икре, и всяким прочим бананам-ананасам. Но тут Громов просто «вставал на дыбы» и орал: если, дескать, его клиент начнет жрать на приемах или просто встречах с журналистами копченую колбасу, он, Громов, тут же уволится к чертям собачьим!

Расслабляться себе Кульков позволял только дома. В его холодильнике были и колбаска, и водочка, и вообще – все, что нужно нормальному русскому мужику: огурчики (утром без рассола-то никак!), селедочка, лучок, чесночок…

Жена, слава Богу, больше не ворчала, когда к Кулькову приезжали его новые друзья, представители «низовых» организаций. И под водочку-селедочку засиживались заполночь. Еще бы ей ворчать – дом стал, что называется, полная чаша! Могла ли она даже мечтать об этом, когда выходила замуж за мелкого профсоюзного деятеля с Невского завода?

Кульков иногда ностальгически обращался мыслями к тому времени: как спокойно они жили прежде, до всех этих перестроек, до дикого русского капитализма… Ведь Кульков так и не научился его понимать, не мог в нем сориентироваться и, получая деньги, зачастую не имел представления – откуда они, кто их дал и за что, надо ли их отдавать и с каким процентом?

Чтобы следить за денежными потоками, у него в структуре имелись специальные люди. Другие люди, тоже не менее специальные, организовывали его охрану, третья команда орудовала с недвижимостью, четвертая – с телевидением, печатью и радио, пятая занималась транспортом, шестая – работой с населением…

Сан Саныч старался не вспоминать о давней беседе, происшедшей в Москве, куда он прилетел на встречу с видными политиками – с теми людьми, которые одним движением пальца могли развалить, разогнать, стереть с лица земли всю его, Сан Саныча, партийную структуру. Либо же, наоборот, по своему желанию, способны были в одно мгновение вознести его, Кулькова, в разряд небожителей, а питерскую организацию сделать самой мощной во всем СНГ.

Тогда он говорил даже не с Зюгановым… Тот приветливо махнул Кулькову ручкой и умчался куда-то в окружении целой своры охраны, толпы журналистов и кучки «фанатов» – умчался вершить свои небожительские дела.

А разговор состоялся у Сан Саныча с неприметным человечком в сером костюмчике, с плечами, засыпанными перхотью, с неопрятной черной прядью, прилипшей к потному лбу, с глазами, которые, казалось, самой природой были устроены так, чтобы не смотреть на собеседника прямо, а непрерывно обшаривать все вокруг, чудесным образом избегая при этом пересечения со взглядом визави.

– Ну чего? – тихо спросил Володя. (Так отрекомендовали человечка Кулькову – отрекомендовал сам Зюганов, правда, случилось это пару месяцев назад, в коротком телефонном разговоре…). – Как дела?

– Да, в общем, идет дело, – солидно начал Кульков. – Народ волнуется. Недоволен народ, и мы уже почти что на коне. Кто нам там конкурент? «Яблоко» червивое? Да на них клейма негде ставить!..

– Ладно, ты по делу говори. Какие проблемы?

– Ну-у… В Законодательном собрании, там…

– Слушай, Сан Саныч, кончай выкобениваться! – просто, но с некоторым нажимом, сказал Володя. – Не лезь ты ни в какое собрание!

– То есть? Не понял! – вскинулся Кульков.

Но Володя, усмехнувшись, похлопал его по плечу:

– Сан Саныч, когда надо будет – скажут. Понял? Что у тебя с банком? Ну, с этим… «Инвестом»?

– Это Клара Иосифовна занимается, – растерянно пробормотал Кульков.

– Клара Иосифовна… Отчество правильное… Так держать! Ладно, я ей позвоню…

– Номер вот запишите…

– Да разберусь я с номером! Сам-то как, Сан Саныч? Нормально?

– В каком смысле?

– Доволен?

– Да, в общем, – пожал плечами Кульков, не понимая, куда клонит этот «борзый» Володя.

– Ну и ладно. Бабулек я тебе подброшу. Так что не волнуйся… Что там у тебя? Квартиру не надо сделать?

– Да есть у меня…

– Молодец! Машину получил?

– «Мерседес»…

– Хорошо! Наличку тебе подвезут, я скажу. Так что давай, Сан Саныч, работай. И особо не лезь… Звони мне, если какие-то вопросы… И вообще, сам лучше ничего не предпринимай. Понял меня?

Неуловимые глаза Володи вдруг, совершенно неожиданно, встретились с глазами Кулькова – и Сан Саныч почувствовал, как внезапно ослабели его колени: таким могильным холодом веяло из бесцветных, маленьких, каких-то неживых глаз Володи. Кулькову на мгновение показалось, что его собеседник – даже не человек из плоти и крови, а лишь нарисованный на тонкой бумаге портрет, зрачки которого – две черные точечки, две проколотые иглой дырочки, а за ними открывается страшная, темная пустота.

Кульков в тот же день вернулся в Питер с двойственным ощущением. С одной стороны, он теперь чувствовал себя полностью защищенным – как теперь говорили, «прикрытым», понимал, что те, кто стоит за его организацией, кто, в общем-то, ее создал и воткнул Кулькова на самый верх (как звезду на верхушку новогодней елки), – люди мощные, непробиваемые, сверхнадежные. Им не страшны никакие кризисы, никакие «черные вторники» и танковые штурмы парламента.

С другой стороны, Сан Саныч был явно и недвусмысленно унижен – ему указали его место («Кончай выкобениваться!»), Кулькову дали понять открыто: он – всего лишь пешка. И если начнет проявлять какую-то самостоятельность, заниматься самодеятельностью, то его просто снимут с доски, не рассуждая и не вспоминая ни о его заслугах, ни о том, что «народ в городе к нему привык». Даже не снимут, а столкнут щелчком пальцев…

Кульков старался не думать об этом разговоре. Тем более что деньги, действительно, стали поступать – и в большом количестве! Так что материальные радости на время затмили душевный дискомфорт и заглушили неприятные воспоминания о ледяных глазах московского Володи.

Но и кроме денежных поступлений происходило много радостного в новой жизни Кулькова. Своему имиджмейкеру он говорил правду – в горкомах и обкомах Сан Саныч никогда в жизни не работал. Те, кто там в свое время сидели, теперь перебрались в Москву. Ну, конечно, если что-то в этой жизни соображали. У тех же, кто не обладал способностью продуктивно и гибко мыслить, или даже хоть как-то соображать, у этих недотеп была одна дорога в подручные к Куликову.

Сан Саныч, ставший новым партийным лидером огромного города, в самом деле взошел на эту вершину прямо, так сказать, с производства. Чем гордился и козырял при всяком удобном и неудобном случае.

В практическом смысле у токарного станка Кульков реально простоял всего около года. Да и то только во время институтской практики. Он все больше бегал по всяким комсомольским поручениям. А потом, показав себя с нужной стороны, пустился во все тяжкие по профсоюзной линии.

Когда грянули перемены, первой же их волной вынесло Сан Саныча сначала с завода вовсе – уволился Кульков, послушав совета мудрого старого партийного работника и перейдя в его кооператив. Кооператив производил непонятно что: то ли тазики для стирки белья, то ли обложки для тетрадей. И Кульков, покрутившись в унылых сферах совкового бизнеса и едва не угодив за решетку (поскольку старый партийный работник как-то очень скоро сбежал за границу, причем набрал предварительно банковских кредитов, наличных с собственного производства, у кого-то подзанял и распродал втихую имущество кооператива), остался, в общем-то, гол как сокол. Зато – радостен: все-таки на свободе, да и, главное, живой!

Уже начинался еще вроде бы робкий, но уже ощутимый для животов, лиц и спин кооперативов советский рэкет. Однако Санычу удалось избежать и его когтей.

Проблема в лице троих «братков» в спортивных костюмах «Адидас» стала и на пороге кульковской квартиры. Он попросил отсрочки и сел на кухне с бутылкой водки и с мыслями о продаже квартиры. За финансовые операции видного партработника нужно было расплачиваться.

На телефонные звонки Кульков в то время реагировал очень болезненно, и потому он не сразу узнал старого, еще по заводу знакомого Данилу Пряхина.

– Как дела, старый пень? – спросил Данила, хотя тот был с Кульковым одного возраста. Старыми пнями их обоих можно было назвать с большой натяжкой – к сорока они только еще подбирались.

– Хреново, – ответил Кульков. – Врагу не пожелаешь.

– Что – рэкет, что ли, наехал?

– А ты откуда знаешь?

– Слухами земля полнится… Так я заеду? Ты там что пьешь?

– «Распутина», – честно признался Кульков.

– Вылей быстро эту отраву! – Командным тоном распорядился Данила. – Я тебе виски привезу. Литр. Пойдет?

– Ага…

– Не унывай, старина, сейчас решим твои проблемы.

Пряхин явился через какие-то полчаса, пока Кульков еще не успел окончательно утратить связь с реальностью. Данила, которого Кульков привык видеть в джинсиках и свитере – униформе наиболее прогрессивных работников инженерного звена семидесятых, сейчас был одет в строгий серый костюм. Голову Пряхина украшал строгий пробор, под носом торчали черные аккуратные усики.

– Ты прямо как Гитлер! – захохотал Кульков.

– А ты, я вижу, в будущее смотришь с оптимизмом, – парировал Данила. – Бодр и весел.

– А фигли еще делать? Плакать, что ли? Так этим горю не поможешь…

– Это верно, – сказал Пряхин.

И с места в карьер он начал излагать свою программу действий…

Сначала то, что говорил старый знакомый, показалось Кулькову совершенно невероятным. Но после двух стаканов виски он видел вещи, о которых говорил бывший инженер-турбиностроитель, уже совсем в ином свете.

– … Производство умерло! – вещал Пряхин. – Это я говорю тебе как инженер. Если кому-нибудь кажется, что производство еще работает, то он впадает в глубочайшую иллюзию. Они-то – конечно! – Пряхин указал пальцем в потолок. – Они могут трындеть все что угодно. Если ты думаешь, что там сидят большие специалисты, то – ни фига подобного! Вон, Гайдар – кто он? Хозяйственник? Торговый работник? Экономист? Инженер, на худой конец? Он журналист! И он у нас стоял во главе правительства… Да он может все, что хотите говорить о росте производства – я ни в жизнь не поверю ни в одно из его красивых слов. И там все такие. Они сейчас наломают дров столько, что придется бедной матушке России их пилить еще десяток лет. Если, конечно, не появится новый руководитель с железной рукой. Который порядок наведет…