Текст книги "Пуля для депутата"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Прямо под названием бара очень невысокого пошиба (как безошибочно определила Ипатьева) располагалась дверь, сработанная из толстых, нарочито грубых, неструганых досок.

Из такого заведения должно бы нести кислым пивом, если не мочой. Однако на противоположной стороне улицы припарковались вполне цивильные автомобили: джипы – черный и белый, «БМВ», несколько машин попроще… Ипатьева не смогла на глаз определить марки последних, да и времени на это не хватило – Комаров взял ее под локоток и подвел к двери «Коломны».

– Молчи, смотри и ничего не бойся.

– А чего я должна бояться? – с усмешкой спросила Ипатьева, которая, как ей казалось, в период своего «завоевания» Москвы, прошла огонь и воду. К медным трубам же, к слову сказать, она только еще потихоньку подбиралась.

– Вот и правильно. Вот и умница, – тихо произнес Комаров и потянул на себя тяжелую дверь.

«Как он быстро налаживает такие… Почти что приятельские отношения», – думала Галина, входя в заведение. Размышляла она об этом, собственно, лишь для того, чтобы отвлечься. Все-таки ей было как-то не по себе. Судя по вдруг напрягшейся руке Комарова (которой он продолжал сжимать ее локоток), ничего приятного он сам здесь тоже не ожидал найти.

Теперь эта крепкая рука, еще секунду назад раздражавшая Ипатьеву своим прикосновением, была единственной ее надеждой – той пресловутой соломинкой, за которую можно, если что, уцепиться и попытаться выплыть. Про «если что» Галина даже думать не хотела: решила, как всегда решала в подобных ситуациях – «Пусть все течет, как течет…»

Они спустились по короткой лесенке – ступенек пять или шесть – и сразу оказались в небольшом зале.

«Коломна», действительно, оказалась пивным баром, однако вполне приличным: ни вони, ни грязи, несколько низеньких столиков, уютные, имеющие домашний, деревенский вид лавочки с резными спинками, мягкий свет, льющийся из спрятанных в подвесном потолке светильников.

«Малина», – заключила Ипатьева, разглядев немногочисленных посетителей бара.

Помещение было в самом деле маленьким – здесь размещалось всего четыре столика. И, несмотря на такие скромные габариты, зал выглядел пустынным. За длинной стойкой виднелась одинокая фигура мужичка-крепыша в белом переднике. Он стоял, положив одну руку на блестящий цилиндр пивного крана, росший прямо из прилавка, а другой лениво почесывал лысину. Три стола пустовали. За четвертым сидело пять человек, которых с одинаковой вероятностью можно было принять и за посетителей, и за хозяев заведения.

«Точно малина», – укрепилась в своей мысли Ипатьева. Она сразу поняла: это заведение определенного разряда – из тех, что создаются бандитами рангом выше среднего, причем не с целью обслуживания «трудовых масс» и удовлетворения их «постоянно растущих потребностей», а исключительно для «стрелок» и «терок». Чтобы вот так, как сейчас, спокойно сесть за стол на более или менее нейтральной территории и «перетереть» насущную проблему, решить вопрос и вынести вердикт.

– Посиди пока тут, – шепнул Ипатьевой Комаров, указывая на свободный столик. – Пива хочешь?

– А что за пиво здесь? – спросила Галина, стараясь держаться (или, по крайней мере, выглядеть) спокойно.

– Пиво здесь – классное! Можешь мне поверить.

– Тогда хочу.

Бармен, то ли обладавший уникальным слухом, то ли умевший читать по губам, а скорее всего, наученный просчитывать и быстро анализировать любую ситуацию, уже наливал в высокий бокал светлое, шипящее, вкусное даже с виду пиво.

Выскользнув из-за стойки, бармен вихрем подлетел к Галине и поставил бокал на столик, одновременно умудрившись выдвинуть чуть-чуть лавочку (чтобы женщине было удобнее сесть), смахнуть салфеткой несуществующую пыль со столешницы, пододвинуть поближе тяжелую глиняную пепельницу и тут же щелкнуть зажигалкой.

Галина прикурила и, кивнув, уселась на лавочку так, чтобы видеть Комарова. Она чувствовала, что странным образом уже почти сроднилась с этим, в принципе, совершенно чужим, незнакомым ей человеком. Между ними будто бы возникла некая связь, невидимая, но вполне ощутимая и очень прочная.

«Почему же невидимая? – спросила сама себя Ипатьева. Сунула руку в сумочку (она всегда таскала сумочку с собой) и нащупала бумажник, в который уже успела спрятать отданные ей в машине доллары. – Очень даже видимая связь! И далеко не самая плохая. Особенно если такие люди, как Понизовский, сами ему звонят…»

Глотая ледяное пиво, Ипатьева могла не только видеть, что делает ее новый знакомый, но и слышать его беседу с сидящими за дальним столом мужиками.

Комаров спокойно подошел к ним. Выглядели они совершенно обычно для такого рода мест – Ипатьевой были знакомы все типажи, представленные за столиком «Коломны»…

Облокотившись широченной спиной на обшитую вагонкой стену, на лавочке восседал детина в спортивном костюме. Он расположился так, чтобы держать под контролем входную дверь и весь небольшой зал.

Остальные четверо сидели кто спиной к Галине, кто вполоборота, но она – по напряженным спинам, по очень ощутимо напрягшимся затылкам понимала: они внимательно следят за происходящим в заведении, причем используют для этого, похоже, некие специфические, натренированные длительной жизнью в полуподполье, органы чувств.

Когда Комаров встал за спиной ближайшего к нему мужика, толстая спина которого была обтянута серым пиджачком (недорогим, как быстро прикинула Ипатьева, в таких ходят или откровенные лохи, «совки», или крутые барыги, маскирующиеся под безобидных работяг, резонно считая, что мимикрия зачастую работает лучше, чем бронежилет), лицо «спортсмена», до того спокойно оглядывавшего зал, окаменело.

– Ну что, суки? – спросил Комаров, обращаясь ко всем пятерым мужикам сразу.

Ипатьева почувствовала, как где-то глубоко, у нее в животе, возник ледяной комочек: словно она проглотила вместе с пивом маленькую льдинку и не замечала ее, пока льдинка, не растаяв, не прошла по пищеводу и не застряла где-то чуть выше пупка.

Голос Комарова звучал сейчас совершенно по-иному, не как давеча, в машине. Сейчас этот голос даже человеческим назвать было трудно. Так мог говорить, к примеру, главный герой «крутого» боевика о похождениях очередного робота-полицейского или еще какого-нибудь терминатора.

– Не пыли, Комар… – откинувшись на спинку скамьи, произнес один из сидящих (в пиджачке подороже, чем у того, за чьей спиной стоял Комаров). Его узкое, бледное лицо напоминало бы застывшую гипсовую маску, если бы не жгучие, лихорадочно горящие, черные глаза.

«Кокаинчиком балуется!» – отметила Галина.

Она сама себе удивлялась – никакого страха! Неужели она настолько поверила в могущество этого Комарова? Ведь один попер на пятерых явных бандитов! Неужели так действует на психику всего лишь один телефонный звонок Понизовского?

«Бандит из числа лидеров… – Ипатьева продолжала разглядывать бледнолицего. – А тот, в спортивном костюме, видимо, как раз при нем и состоит…»

– …Не пыли. Сядь, пивка выпей. Поближе к людям садись, а то я тебя чего-то плохо слышу. Ты вроде бы обозвал кого-то?

– Мне сидеть ни к чему, – тем же жестким тоном ответил Комаров. – А ты, падла, из себя законного не строй. Я-то знаю, кто ты есть. Понял?

– На «понял-понял» хочешь взять? – хитро сощурившись и вынув изо рта кусочек вяленой рыбы, спросил «бледнолицый». – Так, Комар, ты хоть и крутой, а за базар… – Он не успел договорить.

Комаров быстро сунул руку под пиджак.

Одновременно с этим детина в спортивном костюме вскочил, но тут же почему-то снова опустился на скамью. Лицо его меняло цвет с потрясающей быстротой. Только что оно было багровым, а сейчас побледнело, стало почти таким же белым, как у босса.

Галина проследила за взглядом «спортсмена» и обомлела… Бармен, по-прежнему находившийся за стойкой, скользил равнодушным взглядом по всей честной компании. Изменилось в его облике лишь одно – теперь он не опирался о пивной кран, а стоял крепко и прямо. Он и не мог бы ни на что опереться – руки были заняты. Бармен сноровисто (видно, что не в первый раз занимался этим делом) сжимал в руках автомат с очень толстым стволом. («Глушитель», – поняла Галина.) Автомат слегка подпрыгивал у него в руках, и Галина слышала глухие хлопки и лязг прыгающих по полу гильз, и гораздо более громкое, чем сами выстрелы, клацанье затвора.

Бармен стрелял одиночными, и три пули, одна за другой, вонзились в дощатую стену – как раз над головой «спортсмена», осыпав его плечи и макушку мелкими щепочками.

Комаров выдернул руку из-под пиджака. Ипатьева увидела, что теперь ее гид по городским притонам сжимал в кулаке короткую черную дубинку. Он не ударил ею сидящего перед ним и тоже шарящего по карманам толстяка: просто ткнул концом дубинки в жирный затылок. Посыпались искры, спина толстяка судорожно выгнулась, дернулась – и, не успевший вытащить пистолет (или что там у него было приготовлено для подобных случаев) бандит повалился вперед, уткнувшись лицом в стол и уронив по пути стоявший на столе бокал с пивом.

Следующим движением Комаров ударил длинным, фирменным электрошокером «бледнолицего», попав тому точно в нос.

Мрачный черноглазый мафиози картинно запрокинув голову, слетел со скамейки и рухнул на пол, звонко стукнувшись затылком об пол. Пока он падал, Ипатьева успела увидеть темно-красную кровь, хлынувшую из того места, где прежде находился длинный лоснящийся нос, а теперь было какое-то отвратительное месиво из сломанных хрящей и разорванной кожи.

– На пол, суки! – крикнул бармен дьяконовским басом. – На пол! Убью!

Трое остававшихся пока в сознании бандитов послушно сползли со скамеек. «Бледнолицый» лежал там, куда отбросил его удар Комарова, а толстяк, видимо, основательно вырубленный электрическим разрядом, остался на месте – он лежал грудью на столе и лицом прямо в пивной луже.

– Коля, хорош! – негромко крикнул Комаров бармену.

И Коля вышел из-за прилавка, держа автомат наготове.

– Ну что, суки? Думали: Триба больше нет – можно распрягаться? Ты, паскуда! – Комаров шагнул к «бледнолицему», булькающему кровью. – Ты, козел! Тебя предупреждали по-хорошему? Говори – да, нет? Не слышу? – Он слегка надавил носком ботинка на горло лежавшего лицом вверх бандита. – Говори, козел, чтобы я тебя слышал!

– Да-а… – хрипло выдохнул «бледнолицый».

– А ты что же – решил, что на тебя больше наши указания не распространяются? А? Говори, сучонок!..

Комаров искоса взглянул на Ипатьеву, замершую со стаканом пива в руке.

– Не бойся, этих сук нам бояться нечего. Это они пусть боятся… Так я жду, козел драный! – Он наклонился к поверженному противнику.

– Чего? – прохрипел «бледнолицый». – Убери… Убери ногу…

– Ногу? Какую ногу? – зловеще улыбнулся Комаров. – Ах, эту… Что – мешает?

– А-а-а… – ответил бледнолицый.

– Что ты менжуешься, господин Гладышев? А? Или тебя Гладким называть? Может, лучше дойдет?

– А-а-а…

– Вот тебе и «а»! Будет и «б», если еще раз выступишь… Понял, сволочь гнилая?!

– Понял…

– Вот так. Чтобы цены сегодня поставил как надо. Усек?

– Сегодня уже не успеть. Ребята торгуют… Надо все точки опо… поп…

– Чего? – Комаров усмехнулся. – Что – попа? При чем тут попа? Или ты уже пидором заделался? И торговцев из пидоров себе набрал?

– Не-е… Оповестить… Новые накладные…

– Меня это не волнует. Это твоя головная боль. Ты ее сам себе придумал… Все! Вечером мои пацаны проверят. Если хоть на одной твоей колонке бензин будет по новым ценам – считай, ты увидишь сегодня последний в своей жизни закат. Веришь мне?

– Да…

Галина машинально глянула в высокое окно полуподвала. Впрочем, насчет погоды понятно: низкая облачность, дожди… Она слышала прогноз по радио в утренних новостях. Так что заката этому бензиновому спекулянту увидать не придется ни при каком раскладе.

– Все. Мы отваливаем. И помни, Гладкий, хорошо помни: Гриба нет, а ребята все остались. И ничего не меняется. Наоборот, еще лучше все теперь будет. Усек?

– М-м-м…

– Не слышу.

– Усек.

– Вот так. Пойдем, Коля.

Комаров посмотрел на Ипатьеву.

– Ты все? В смысле – с пивом? А то можно и еще заказать…

– Нет, спасибо. – Галина допила одним большим глотком остатки пива. – Я готова.

– Ну и славненько, – кивнул Комаров, пряча в карман электрошокер.

– Погоди, Комар, – пробасил бармен Коля. – Погоди минутку…

– Пожалуйста, пожалуйста. Ты что-то хотел добавить к вышесказанному?

– Да…

Коля медленно подошел к неподвижно лежавшему на полу «спортсмену», пнул того в бок носком ботинка.

– Встань-ка, дурень.

Детина медленно поднялся: сначала на колени, озираясь по сторонам, видимо, надеясь как-то изменить ситуацию в свою пользу, но затем, увидев направленный на него ствол автомата, решил не испытывать судьбу; кряхтя, он выпрямился во весь рост.

– Что, сука, значит, я пиво разбавляю? – Коля пристально смотрел в снова ставшее красным лицо парня.

– Да я так… Я ведь просто… Между делом…

– За базар отвечать надо, козел, – тихо пробурчал Коля. И вдруг очень быстро, резко и сильно ударил «спортсмена» прикладом в челюсть.

Ипатьева явственно расслышала треск ломающейся кости. Парень, застонав, рухнул на свое, уже «належенное» место.

– Все! – отрапортовал Коля.

– Лежать, пока мы не выйдем, – приказал Комаров. – Я надеюсь на вашу порядочность, господа хорошие. Вернее, на ваш здравый смысл.

Когда они – Комаров, Галина и таинственный Коля, спрятавший автомат под широким плащом – вышли на улицу, Галина вопросительно посмотрела на своего провожатого.

– Что – понравилось? – спросил он Галину. И повернулся к своему подручному. – Колька, все, пока, я вечером отзвоню.

– Всего доброго, – вежливо произнес Коля своим низким басом. И мгновенно исчез за углом мрачного серого дома.

– Ничего, – ответила Ипатьева. – Так ты бандит, что ли?

– Я и сам уже не знаю, – хмыкнул Комаров. – Короче, ладно, поехали отдыхать в одно место, там и поговорим. Обо всем. И о работе твоей.

На свободу с чистой совестью

– Ну что, гражданин Максимов, будем правду говорить или как?

Опер смотрел на Максимова выпуклыми, мутными и невыразительными, словно оловянные пуговицы, глазами.

– А в чем дело-то, начальник? Я никак не пойму. Нас же побили, нас же и забрали… Я что – виноват в чем-то? – отвечал Николай Николаевич, а сам думал: «Похоже, с бодуна начальник-то. Плохо ему. Поляну не сечет совсем».

– Чудак человек! Я же тебе помочь хочу.

– Да? Очень интересно.

– Интересно тебе? А вот в камеру отправлю тебя, так еще интересней будет.

– За что же это?

– А для выяснения личности. На трое суток – для начала. Или сразу на пятнадцать. Ты же человек опытный, Максимов, чего тебе объяснять-то? Или не веришь, что вообще можешь отсюда не выйти? За тебя теперь никто ведь не вступится.

– А вы, я смотрю, вопросом владеете. Уже и справочки навели.

– Это дело не хитрое. Вы, Николай Николаевич, личность в городе известная. Ну, конечно, в определенных кругах. Так что с вами мне более-менее все ясно.

– Так отпускайте тогда, если все вам ясно… – Максимов сделал короткую паузу и закончил свою мысль: – А я за пивком сгоняю.

– Ишь ты! – усмехнулся опер. – Как тонко! Насчет «отпускайте» – это ты погорячился. Это уж мне видней: когда тебя отпускать, когда забирать.

– Ну, конечно, – вздохнул Максимов.

– Не борзей, Николаич. Не советую.

– Да как можно?! Что вы…

– И не придуривайся.

Максимов пожал плечами.

– Что вам нужно-то от меня? Не соображу никак… Хотите, чтобы я заявление написал? Так это – пожалуйста! Только прок какой? Вам что – «глухарей» мало? Или всерьез ловить будете этих гопников?

– А чего их ловить? Они все на виду. Иди да бери. Да заявления вот от вас нет. Так что… Нет заявления, нет и преступления. Когда вас брали, там, на улице, уже не было никого. И свидетелей не имеется. Такие дела, Николай Николаевич.

– Ну?

– Что – «ну»?

– Мне-то что теперь делать?

– Что делать, что делать… Надо правду рассказывать, Николай…

– Да что вы все, ей-Богу: «Правду, правду»? Какую правду? Отметелила нас гопота уличная, и все дела. Вот она – вся правда!

– Вся, да не вся.

– А что еще?

– Вот, хочу спросить, что за интерес у тебя, Максимов, к ресторану этому…

– Какому ресторану?

– А ты не понимаешь? – Опер хитро сощурился, и в его мутных глазах промелькнуло что-то похожее на интерес.

– Не понимаю, – пожал плечами Максимов.

– Бывший твой собственный ресторан.

– Что значит – «мой бывший»? У меня никогда в собственности не было ни ресторанов, ни столовых…

– Ладно. Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Нет.

– Да перестань ты, Боже мой!.. В камеру, что ли, тебя отправить, действительно? Ты забыл, поди, кто ты такой есть сейчас.

– А кто я есть сейчас? По-моему, тот же, кем и всегда был.

– И кем же ты себя считаешь, Николай Николаевич? Расскажи, если не секрет. А потом я тебе расскажу, что мы о тебе думаем.

– Пожалуйста. Максимов Николай Николаевич, как вы изволили уже заметить. Бывший преподаватель физики, бывший безработный, бывший ночной администратор ресторана «Пальма». В данный момент… В данный момент ищу работу по специальности. Вот, кажется, и все.

– Ой-ой-ой! – протянул опер. – Как ты просто все объяснил – заслушаешься. Просто ангел Господень.

– Ангел – не ангел, а что есть, то и рассказал. А вы как думаете?

– А мы думаем, что ты, действительно, был преподавателем физики… Опер заглянул в какие-то бумаги, листы которых полностью закрывали поверхность стола. – На хорошем счету… Подавал надежды… В институте еще, я имею в виду. Самбист… Опер взглянул на Максимова оценивающе. – Так… Самбист… КМС… Чемпион города… Ого!

– Среди преподавателей, – пояснил Максимов. Он пристально рассматривал опера. Звали его, как Максимов выяснил в самом начале беседы, Борисом Ефимовичем, и внешность у него была вполне семитская.

«Впервые вижу опера-еврея», – думал он, вполуха слушая разглагольствования мента. – Как он здесь очутился? Не резон с его внешностью и национальностью «на земле» работать. Ему бы адвокатом быть, большие деньги зашибать… Да, ему бы это пошло. А то – ментяра… Позор семьи! Наверное, неудачник. Да еще и пьющий».

Опер перехватил изучающий взгляд Максимова, усмехнулся и продолжил пересказывать по бумагам жизненный путь своего визави:

– А вот дальше начинаются куда более интересные вещи…

«Плети, плети, капитан. Может, майором станешь… – комментировал мысленно Максимов. – Что он ко мне прицепился-то? Чего ему надо? Ох, не нравится мне вся эта байда!»

– …Связались вы, – переходя на более официальный тон, излагал опер, – Николай Николаевич, с нехорошими людьми.

– Это с кем же?

– Да вот – с господином Серовым по кличке Писатель. Дюк – был еще и такой персонаж. Не помните?

– Почему же? Помню. Я в ихнем ресторане и работал как раз. Здесь, неподалеку. «Пальма» называется. Я же в самом начале говорил…

– Ну да, конечно. И, разумеется, в делах Серова-Писателя вы не участвовали?

– Послушай… Капитан Шульц! – Максимов смачно, с нажимом произнес фамилию опера (которая казалась ему какой-то анекдотической и мешала серьезно относиться к ситуации). Ты не можешь не быть в курсе, что меня уже допрашивали по этому делу. Что я в «Крестах» даже сидел. Под следствием. И что меня выпустили – за отсутствием состава.

– Вот здесь, Николай Николаевич, маленькая ошибочка вышла. Не за отсутствием состава преступления. Вы ошибаетесь.

– А в связи с чем? – в тон ему, с легкой иронией, задал вопрос Максимов.

– За отсутствием доказательств вашей прямой связи, вашего прямого участия в криминальной деятельности господина Серова. Ты же… – Шульц привстал, упер кулаки в стол и чуть наклонился вперед, приблизив свое лицо к лицу Максимова. – Ты же, Николай Николаевич, хозяином был в «Пальме». После смерти Писателя. Я все про тебя знаю!

– А раз все знаешь, то чего спрашивать? – равнодушно, игнорируя такой примитивный «наезд» переспросил Максимов.

– Что делал сегодня возле «Пальмы»?

– Так нет же «Пальмы» больше, – Максимов улыбнулся. – Мимо шли с приятелем, там теперь «Штаб» какой-то.

– Какая разница?! Что делал там? Что тебе нужно было? С Бурым что не поделил?

– С каким еще Бурым? – Максимов удивленно поднял брови. – Я не знаю никакого Бурого.

– Да? А что ты крутишься тогда возле его шалмана? И не один раз уже? И с Бурым ты знаком – не заливай мне тут!

– Не знаю я никакого Бурого, – повторил Максимов. – А в «Пальму» – да, заходили третьего дня. Или когда там, не помню… С какими-то там мужиками посидели, выпили. Может, там и Бурый этот был, да не представился. И нечего мне тебе сказать, начальник.

– А метелили тебя его ребятки! – крутя в пальцах карандаш, проникновенно сказал опер. – С чего бы?

– Да? Серьезно? Вот эта мелюзга?! Это «его ребятки» и есть? Силен, видно, этот ваш Бурый, раз такую армию содержит.

– А ты, Николай Николаевич, зря прикалываешься. Тебя-то, самбиста, они уделали. И дружка твоего… Поучили. А могли бы и замочить. Так что зря смеешься. Малолетки – они ведь страшная сила. Отморозки, мать их…

– Это мы знаем. Это мы понимаем. – Максимов помассировал разбитое колено. – Это мы уже почувствовали. А где, кстати, мой товарищ-то?

– В больнице.

– Ого! Что с ним?

– Понятия не имею. На Пионерскую отвезли.

– Ну вы даете! Куда возят с «пьяными» травмами? Зачем его туда – он же трезвый был?

– Куда отвезли, туда отвезли. Все! Короче, Максимов, давай иди домой. Вот тебе повестка… – Опер протянул ему клочок бумаги. – Завтра придешь. В двенадцать.

– Это еще зачем?

– А наша беседа не окончена, Николай Николаевич. Понравились вы мне. Хочу с вами поподробней пообщаться. Такой ответ устраивает?

– Устраивает… А вещички мои? Бумажник, телефон…

– У дежурного. Внизу. Телефон, понимаешь… Зажрались вы, Николай Николаевич. Вы ведь сейчас у нас безработный? Откуда на телефон башли-то?

– Остатки прежней роскоши, – серьезно ответил Максимов. – Все? Я могу быть свободен?

– Можешь… Пока! – веско закончил опер.

Деньги, находившиеся у Максимова в бумажнике до этого странного уличного «наезда» оказались в целости и сохранности.

«Хоть что-то изменилось», – думал он, получая от дежурного телефон, ключи, носовой платок и свой бумажник, расписываясь за свое добро и выходя на улицу. – Раньше, когда по пьяни забирали, все из карманов вытрясали. Спасибо, что не голого на улицу утром выпихивали!..»

Николай Николаевич поднял руку, чтобы поймать такси. И в этот момент понял: он просто успокаивает себя. Не просто так его отпустили, и даже денег не взяли. Ощущение, что он снова втянут в чью-то игру, пришедшее к нему еще несколько дней назад (после того, как Максимов увидел по телевизору кадры, показывающие убитого депутата), не покидало его. Напротив, оно еще усилилось. Судя по всему, странный инцидент с малолетками имел ко всему этому какое-то, пусть пока еще непостижимое умом, отношение.

«Тем более… – пришло ему в голову чуть позже, уже в воняющем бензином салоне «Волги». – Тем более что они, по словам опера, оказались солдатиками этого козла, Бурого».

Откуда взялось знакомое ощущение опасности?

Максимов решил проанализировать всю ситуацию с самого начала.

«Интуиция, – размышлял Николай Николаевич, – это осевшие в подсознании подсказки. Конкретные факты, конкретные события, на которые не обратил в свое время внимания, они, вроде бы, тебя не касались. И вот эти факты завалились в дальний уголок памяти и лежат там до поры. А потом, когда что-то происходит, когда возникает реальная опасность, мозг начинает судорожно искать правильное решение сложной задачи – и в панике выгребает все сведения из всех своих чуланов и закоулков. Так что… Так что, если ощущается какая связь с этим убитым депутатом, то она должна реально существовать. Должно быть нечто такое, на что я не обратил своевременно внимания или про что забыл. Но это и станет ключом ко всему. И даже к последнему «наезду»…

– Приехали, командир! – Голос водилы отвлек Максимова от упражнений по раскрытию тайн собственной памяти. – Вот больница.

Максимов расплатился и с облегчением покинул вонючий салон. Отвык он от таких машин, отвык. А, может быть, пора снова привыкать?

«Нет уж, хрена им всем! – решил твердо Николай Николаевич, подходя к дверям, ведущим в приемный покой. – Я сюда, к прежнему убожеству, не вернусь. Уж как-нибудь постараюсь себе на старость деньжат наскрести».

Произнося про себя это «сюда», Максимов имел в виду все сразу: и воняющее бензином такси (пик роскоши, что мог бы себе позволить загулявший питерский алкаш), и свою прежнюю однокомнатную квартиру в Купчино (с протечками на потолке и соседями, строящими злобные морды, когда он сталкивался с ними на лестнице), и, в частности, вот эту больницу (называемую в народе «пьяной травмой»), в которой он несколько раз просыпался после различного рода ночных и дневных алкогольных приключений. Давно такое было, давно, словно в другой жизни. Но сейчас вдруг встало перед глазами так отчетливо, как будто еще вчера Максимов покидал негостеприимный приемный покой, потирая синяки и ссадины, и «стрелял» по пути пятачок на метро, чтобы добраться до своего Купчино и там зализывать раны.

– Нет, черта с два я здесь окажусь когда-нибудь! – похоже, произнес это уже вслух, потому что бабулька-регистраторша, сидевшая за стеклянной перегородкой, удивленно подняла голову и поглядела подслеповатыми глазками на посетителя.

– Карпов Анатолий, – не здороваясь буркнул Максимов. – Что с ним? Хочу забрать.

– Карпов, Карпов… Зовут – прямо как чемпиона, а сам-то пьянь…

Максимов смотрел в потолок. Не ругаться же, в самом деле, с безобидной, измученной настоящей пьянью старушкой (кто только не попадал на Пионерскую – и бомжи, и проститутки, и бандиты настоящие, покалеченные в пьяных драках), не доказывать же ей, что Анатолий Карпов, известный писатель и отличный мужик, залетел сюда случайно, злой волей ментов.

– Сотрясение у него, у Карпова твоего. Но легкое. Можешь забрать. Иди туда.

– Туда? – понимающе кивнул Максимов. – Хорошо…

Бабулька проводила его неодобрительным взглядом, который он чувствовал позвоночником. Сверлила его своими глазками, укоризненно поджимала сухие губы: «Ишь, знаток! Помнит, куда идти, видно, и сам здесь бывал».

Бывал, бывал… Мало ли кто и при каких обстоятельствах здесь бывал?..

– Здорово, кореш! – крикнул Максимов, увидев своего товарища сидящим на низкой металлической койке: голова плотно забинтована, нос распух. Но в целом Карпов имел бодрый вид: сидел, покуривая сигаретку, и слушал какой-то замшелый анекдот, излагаемый избитым до состояния сырого мяса и, кажется, еще до сих пор не протрезвевшим мужиком.

– О! Тебя выпустили? – Карпов встал и пожал руку, протянутую Максимовым.

– А почему ты этому удивляешься?

– Так… Пока меня везли сюда, я очухался. И слышал, как санитары говорили: мол, второго повязали крепко… Опера, там, чего-то забегали… В общем, какой-то шухер вокруг тебя случился, Николаич.

– Да нет, Толя. Видишь – выпустили. Но это мы потом обсудим. Сам-то как?

– Да ничего. Могло быть и хуже.

– Да уж.

Максимов покосился на соседа своего товарища, служившего наглядной иллюстрацией того, что именно и как бывает «хуже»… Мужик дымил «беломориной», держа ее двумя синими сосисочками, которые еще несколько часов назад могли называться пальцами. Лица, как такового, у мужика тоже не было: сплошной фиолетовый блин с двумя выпуклостями на месте глаз – вместо них остались узенькие, блестящие, сочащиеся влагой щелочки. Где у человека располагается нос, в центре ужасного «блина», находилось какое-то черное месиво. Одно ухо имело размер совершенно невероятный и свешивалось на плечо, второго было не видать вовсе.

Несмотря на свой, мягко говоря, отталкивающий вид, мужичок держался весело и продолжал шепелявить беззубым ртом, выдавливая последние фразы своего анекдота. Видимо, он до сих пор находился в шоке и не очень понимал, что с ним произошло.

– Вот так фрукт! – покачал головой Максимов. – Кто же его так?

– В пивняке каком-то завелся к «братве», – ответил Карпов. – Он мне все рассказал, пожаловался на жизнь. Говорит: если бы не поскользнулся на скумбрии копченой, всех бы там уделал.

– Да ну, в натуре, – зашипел мужик, услышав, что речь зашла об его персоне.

– В натуре, если бы не эта рыба! Я потом ржал – ну не могу, еду в машине и ржу!

– В машине? – спросил Максимов.

– Ну, в этой, в «скорой», мать ее… А сам ржу – кино, да и только! Серега-то мне как врезал, а я ему ногой… в ответ как дал! Он, сука, на пол… Я хотел его уделать, суку, а тут рыба, мужики, не поверите…

– Поверим. Поверим, мужик, успокойся. Приходи в себя. И пива много не пей, а то козленочком станешь, – сказал Карпов, поднимаясь с койки.

– Да что там пиво! Не в пиве дело… Я вот отсюда выйду – всех там пойду отбуцкаю, сучар гнилых!

– И правильно! – кивнул Максимов. – Так их! Спуску не давай.

– Пошли отсюда, – хлопнул его по плечу Карпов. – Я готов.

– Ну, раз готов, то пошли… Счастливо, мужик.

– Сигаретку дай, – протянул распухшую руку пьяница. – Дай, а?

– Держи. – Максимов отдал ему пачку «Мальборо».

– О! Вот ты – правильный кореш. Уважаю. Спасибо, друг!

– Пожалуйста, пожалуйста. – Максимов пожал плечами и даже улыбнулся: мол, какая мелочь, говорить не о чем.

– Ты чего расщедрился? – поинтересовался Карпов, когда они вышли в коридор.

– Так я на его месте сам был пару раз. Я же тебе рассказывал о своей жизни. Бывал я здесь, бывал. В таких же, примерно, раскладах.

– A-а… Ну да. Ясно. Куда поедем?

– Ко мне, – сказал Максимов. – Надо обдумать одну вещь. Хочу с тобой посоветоваться. Заодно и перышки почистим.

Старушка-регистраторша уперлась, не хотела выдавать Карпову изъятые у него личные вещи: радиотелефон (который он включал в последнее время очень редко, но по привычке таскал с собой), деньги, паспорт. Однако после того, как Максимов положил перед ней двадцатидолларовую купюру, поворчала и выложила все вещички на стеклянную полочку.

– Ишь, с виду-то солидные, а туда же… Пьянь…

Не обращая внимания на комментарии «служительницы трезвости», Карпов рассовал по карманам свое добро и вслед за Максимовым вышел на улицу.

– Вот что… – начал Максимов, когда они сели в такси. – Ты не помнишь случайно: про Маликова Писатель ничего не говорил?

– Кто? Что? – Карпов тряхнул головой. – Ты о чем? Какой Маликов?

– Ну, депутат, которого шлепнули.

– Ой, слушай, точно. Маликов. Ну, ты бы еще спросил что-нибудь про ледниковый период. Писатель!.. – Карпов, насколько позволяли габариты салона, развел руками. – Это ж когда было! И потом: ты с ним больше меня общался. Я-то тогда вообще не при делах был – ментом был. Так что сам вспоминай… А что – какая-то связь должна быть?

– Из-за денег его грохнули, – вдруг высказался таксист, про которого привыкший ездить с личным шофером Максимов, совершенно забыл.