Текст книги "Пуля для депутата"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Стоять! – неизвестно для чего заорал Максимов. Вскочил на ноги и, собрав остатки сил, ударил сцепленными в «замок» руками «гостя» по шее. Тот беззвучно осел – словно стек! – на пол.

– Ты как? – сочувственно спросил Николай Николаевич у Карпова.

Анатолий поднес одну руку к горлу, но другой показывал: дескать, все в порядке!

Максимов поднял с пола пистолет и бросился по коридору в глубь квартиры. Заглянул на кухню, в комнаты, в туалет. Никого не обнаружив, повернул назад… Ему пришлось мимоходом еще раз треснуть, на этот раз – носком ботинка, по голове зашевелившегося на полу стрелка. Второго в это время связывал Карпов. Николай Николаевич, увидит, что для этой цели Анатолий использовал собственный галстук.

– Шурик! – вдруг крикнул Максимов. И бросился к своему новому товарищу…

Долговязый трофейщик стоял, прислонившись к стене, у входной двери. Лицо его было совершенно белым, и он медленно, но неуклонно сползал по стене, упираясь в нее левой рукой. Правая была прижата к груди. Максимов увидел, как между длинных пальцев Шурика сочатся капли темной, почти черной крови.

– Шурик… – тихо сказал Максимов. – Шурик… Что ты? Как ты?

– Конец, – ответил кандидат наук. – Все, Николаич… – Голос звучал хрипло, на губах показались розовые пузырьки. – Легкое… – подтвердил догадку Максимова трофейщик. – И еще живот… Грудь… Бегите, Николаич… Лопате скажите… Он семью мою… Все… А-а-а!..

Шурик вскрикнул очень громко, неожиданно для умирающего и с этим криком, похоже, вылетела из его тела душа… Трофейщик обмяк и повалился на пол: почти беззвучно, подобно горке тряпья – и, сложившись, скрючившись, замер в углу.

Максимов выпустил его руку… Оказывается, Николай Николаевич на протяжении всего короткого монолога Шурика сжимал его руку, словно стараясь как-то перегнать, перекачать из себя жизненную силу в простреленное тело человека, вызвавшегося ему помочь и почти ничего не успевшего сделать.

«Кроме того, – вдруг понял Максимов, – он нам жизни спас. Он же нас прямо из-под пуль вышиб! А сам не успел нагнуться… Он раньше нас все просчитал и все понял».

– Слышь, ты! – он подошел к возившемуся на полу, с руками, перехваченными Карповым галстуком, убийце. – Слышь, ты, гнида… Где женщины?!

Карпов, обретя наконец дар речи, тоже наклонился над пленником:

– Ты оглох, падла?

Максимов присел на корточки и сунул ствол пистолета в рот киллеру. Ствол уперся в зубы. Максимов с силой ткнул пистолетом между тонких бескровных губ – и зуб сломался, заставив убийцу застонать.

– Что, гад, больно? – тихо спросил Карпов. – Сейчас можем твои мучения закончить. Хочешь?

Максимов пошевелил стволом пистолета во рту бандита.

– Где женщины?

– Ы-ы-ы… – замотал головой связанный киллер.

– Вынь пушку изо рта, – сказал Карпов. – Он говорить не может.

– Все он может… – Максимову страшно хотелось спустить курок. Однако он последовал совету друга и приставил ствол ко лбу пленника.

– Ну? У тебя одна минута!

– Они… В больнице, – с трудом выговаривая слова, произнес пленник.

– В какой больнице?

– В «дурке»… В Коломне…

– Где?!

– В больнице… Там больница, на речке…

– Живы они? Правду говори, козел!

– Живы…

– Кто приказал нас убрать? Кто?! – Максимов не удержался и ударил рукояткой пистолета киллеру в глаз.

– Не могу… Не могу.

– Можешь! Можешь, гад!

После второго удара бандиту по физиономии Максимов снова уперся стволом «ТТ» (он только теперь определил марку оружия) в лоб почти потерявшего сознание убийцы.

– Все, кончаем его, – громко прошептал он, обращаясь к Карпову.

– Нет… Нет!

– Тогда говори.

– Комар…

– Какой, на хрен, Комар?!

– Комаров Гена…

– Кто такой?

– Я не знаю… Крутой… Очень крутой!.. Он работал с Грибом… С Боровиковым… Больше ничего не знаю… Денег дали… Адрес… Ничего не знаю!

Максимов посмотрел на Толю, тот кивнул головой.

Глядя прямо в расширившиеся до невероятных размеров зрачки убийцы, Максимов очень сильно ударил того пистолетом по голове, целясь в затылок. Потом, для вероятности, еще раз.

– Свяжи второго, – хмуро бросил он Карпову.

Толя бросился на кухню, мгновенно вернулся, таща в руках бельевую веревку, и очень быстро, профессионально, действуя почти автоматически, скрутил лежавшего без сознания бандита «ласточкой».

– Черт! – покачал головой Максимов. – Я все забываю, что ты бывший мент.

– Как Шурик? – спросил Карпов, игнорируя замечание товарища.

– Все… Шурик – все!

– Быстро валим отсюда.

– Сейчас… Сейчас… – Максимов прислонился к стене.

– Ты ранен? Николаич, что с тобой?

– Нет… Подожди… Секундочку…

– Плохо тебе? Что с тобой, Николаич? Бежать надо. Соберись, дорогой, соберись…

– Сердце прихватило… Все было нормально… Столько лет… Не знал, где оно находится… А сейчас – чего-то нехорошо…

– Держись, Николаич. Сейчас Лопате позвоним… Он поможет: у них, у трофейщиков, всегда аптечка есть. Они знают, как помощь оказывать… Николаич, держись! – Карпов подхватил своего друга, обняв за спину и придерживая под мышками, потащил к дверям. – Держись, дружище, держись… Уже немного осталось… Ключи где у тебя?

– В правом кармане…

На лестнице Карпов прислонил Николая Николаевича к стене. Он не мог не заметить, что лицо Максимова стало бледным и блестело от пота.

– Держись, старый, еще не вечер… Мы еще должны этим гадам показать, кто есть кто!

– Да… – одними губами шептал Максимов. – Да…

Карпов запер дверь снаружи на ключ, сунул связку в карман – и тут ему снова пришлось подхватить Максимова, который вдруг начал заваливаться набок.

– Э-э-э, старый! Не время сейчас – отечество в опасности! – пытался шутить Карпов, волоча Максимова вниз по ступенькам.

– Все, – вдруг сказал Николай Николаевич и выпрямился. – Отпустило вроде… Фф-у-у!

– Слушай, ты меня так больше не пугай, – выдохнул Карпов. – Пошли.

Еще не выйдя из парадного, Карпов уже вытащил из кармана Максимова мобильный телефон и набрал номер Лопаты.

– Миша? Это я… Карпов.

– Я понял, – ответил Лопата. – Что – проблемы?

– Да.

– Где вы?

– Сейчас выйдем на Пушкарскую. Возле сквера…

– Я буду через пятнадцать минут. Я уже в машине.

Черный джип Лопаты остановился на Пушкарской, возле сквера, спустя десять минут.

– Что случилось? – спросил Михаил Романыч, когда друзья уселись в его машину.

– Шурик погиб.

– Так… Лицо Лопаты окаменело. – Как? Где?

– Толя, расскажи, – еле вымолвил Максимов слабым голосом.

– Миша, у тебя есть валидол? – спросил Карпов.

Лопата, не задавая вопросов, полез в бардачок, вытащил пробирку.

– Держи.

Карпов передал таблетки Максимову, который полулежал на заднем сиденье.

– В общем, мы приехали домой… Где женщины наши… Там засада. Женщин нет, два киллера. Шурика сразу наповал… Он нас спас – толкнул на пол сзади. А сам подставился…

– Шурик, Шурик… – покачал головой Лопата. – Ладно, эмоции потом. Что делаем? Я думаю, теперь нам уже точно нужно только нападать. Другого выхода не вижу. Как стратег говорю. А что с ним? – Лопата повернулся к Максимову.

– Сердце. Отпускает уже.

– Соси колеса. Ничего другого пока нет, – отрезал Лопата.

– Они про больницу какую-то говорили. В Коломне. Сказали, что женщины там, – продолжал Карпов.

– Больница? В Коломне… «Дурка» там…

– Точно. «Дурка».

– Интересно…

– Николаич, ты как? – Карпов посмотрел на заднее сиденье.

Максимов показал ему кулак:

– Нормально.

– Что-то голос мне твой не нравится, шеф, – процедил Лопата. – Ладно. Едем сперва в «Штаб».

– А Боец? – спросил Максимов. – Бойца с собой возьмем?

– Боец сейчас занят. Он поехал к Анисимову. И сейчас его мурыжит… Ленчику надо через полчаса позвонить.

Откровения в “дурке”

– Я, признаться не думал, что он окажется таким лохом. – Комаров широко улыбнулся. – Развели его – как пацана. Просто смешно! И такие люди считаются какими-то там лидерами…

– Да брось ты! – Ипатьева сунула в рот огромную, больше похожую размером на мандарин, виноградину. – Какой он лидер? Ты же видел – пьянь пролетарская!

– Ой-ой-ой! Можно подумать, мадам… сама-то – царских кровей?

– Царских или не царских, а кое-что понимаю. В отличие от этого придурка…

– Это точно, понимаешь. Ты, в общем, и должна понимать… Ты же теперь – генеральный продюсер!

– Продюсер… Мне хоть нужно съездить туда, посмотреть на людей, с кем работать придется.

– Съездим. Это не горит.

– Теперь – уже ничего. Главное было, чтобы он договор подписал. А то – полный бардак…

– Ты объясни толком. В чем суть, так сказать, проблемы?

– Суть в том, что порядок в стране наводится. Наконец-то…

– Это что значит?

– Какие вы, москвичи, темные в массе своей! Я же тебе объяснял.

Гена встал из-за стола… Ресторан в подвале больницы, к которому Галина уже успела привыкнуть, был, по обыкновению, пуст. Только за стойкой бара торчала высокая фигура тощего парня в белой рубашке: парень смотрел телевизор с выключенным звуком и как бы не замечал кушающего хозяина с его гостей. В том, что Гена являлся здесь полноправным и единственным хозяином, Ипатьева уже успела убедиться.

– Объяснял, да я не все поняла. Расскажи еще. И вообще – расскажи о себе.

– Зачем это?

– Интересно мне.

– Интересно? Да мало ли, что тебе интересно!

– А может, я в тебя влюбилась? Что скажешь. Ты вот обо мне все знаешь, хотя лично я тебе ничего не рассказывала. А я о тебе – ничего. Так не честно!

Комаров внимательно посмотрел на журналистку:

– Влюбилась, говоришь? Любопытно… Очень любопытно.

– А что такого странного? – спросила Галина. – У меня, может быть, первый раз в жизни интересный мужчина появился! Отчего же не влюбиться? Совсем дурой надо быть…

– А что же, в Москве-то, не найти, что ли, любовника? – спросил Комаров, продолжая смотреть Ипатьевой прямо в глаза.

– Почему же? Любовников-то – навалом. А так, чтобы чу-у-увство… Этого нет.

– Хм… И что же ты предлагаешь?

– Я ничего не предлагаю. Я тебя прошу рассказать мне о себе… О работе твоей. Ты, Гена, не похож на других. И поэтому мне особенно интересен… Одни слюнтяи вокруг! Размазня сплошная, а не «сильная половина»! Вот хотя бы взять этого – героя пролетариата, гения новой русской революции… Не мужик, а какая-то медуза! Такой вроде бы брутальный тип: как на экране увидишь – просто кончаешь сразу. А в жизни – полное дерьмо!.. И в Москве – то же самое, – продолжила она после короткой паузы. – Сплошные импотенты! Причем все – с претензиями. У них там едва ли не мода пошла на импотенцию. Друг с другом общаются, консультируются: кто к какому сексопатологу ходит на лечение, где какой курс, где цены выше, где ниже… Мы, говорят, понимаете ли, работаем очень много, поэтому и страдаем. Чуть ли не кичатся своей импотенцией! И голубых стало – как собак нерезаных. Куда ни повернись – везде педерасты…

– Ну, у нас их тоже хватает… Петушиное племя…

– Ты, Генуля, сидел, что ли?

– Нет. С чего ты взяла?

– Как ты сказал про петушиное-то племя… Как урка заправский!

– С кем поведешься…

– С кем же это ты так насобачился? Я от тебя феню не в первый раз слышу.

– Ох, Галечка! Это ведь только рыба ищет, где глубже, а человек… Он непонятно чего, на самом деле, ищет.

– Ну-ну. Я вижу, лед тронулся. Продолжай. Излей душу.

– Излей… Что ты хочешь узнать, милая?

– Все.

– Все – это не на один час… Тебе, скажем, интересно, что за операция нами была проведена сейчас? С этим Кульковым несчастным?

– Конечно. Мне, как генеральному продюсеру…

– Изволь. Все дело в том, что в городе бардак. Страшный бардак! А при бардаке можно деньги зарабатывать… И очень немалые. Да что тебе объяснять! В Москве это началось раньше, чем здесь. В общем, трудился я, трудился…

– Кем?

– Это не имеет отношения к нашей с тобой истории. Кем я только не трудился!.. – Комаров потянулся к бутылке виски «Белая лошадь», налил себе в стакан, спросил глазами у Ипатьевой – будет ли она?

– Лей, лей. Чего спрашиваешь? Знаешь же, что я всегда готова… Мы, журналисты, это дело любим…

Комаров плеснул виски в стакан Галины и поставил бутылку на стол. Тут же, словно каким-то шестым чувством угадав намерения хозяина, неслышно подошедший бармен аккуратно опустил в оба стакана по два больших кубика льда.

– Кем я только не трудился! – Повторил Комаров. – Всегда хотел от совка дистанцироваться. А этого можно добиться только одним способом…

– Деньгами?

– Не просто деньгами – нужны очень большие деньги! Я не сразу это понял. Покрутился, знакомства завел нужные. Ну, квартира, машина, все дела… А потом смотрю на себя: Комаров, Комаров, хоть ты и крутой, а все равно насквозь совок! Решил глобально подойти: сделал ремонт не только в квартире, но и на лестнице – кафель, мрамор… Ну, понятно, искусственный, однако смотрится неплохо. Точнее, смотрелся, – поправился Гена.

– Почему в прошедшем времени? – спросила Ипатьева.

– Не подгоняй меня! У нас же легкая светская беседа. – Комаров взглянул на часы. – Полчаса у нас еще есть. Свободного времени. Для того чтобы потрахаться, нам этих тридцати минут не хватит, так что давай уж беседовать, раз начали. Мне, кстати, в последнее время это редко удавалось.

– Ну-ну… Мне тоже, между прочим, не часто. Все больше – обязательный треп. По работе. Все время думаешь: как бы лишнего не сболтнуть, не напугать клиента!

– Какого еще клиента?

– Да, Господи, это не то, что ты думаешь, в конце концов… Интервьюируемого! Слово-то какое – не выговоришь! Вот и говорю: клиент.

– А-а… – Тогда ладно.

– Ну, давай дальше про свой мрамор.

– Что – мрамор? Мрамор – это частности. Деньги вбил «немеряно» в этот ремонт. По тем временам для меня это была очень ощутимая сумма. А результата – ноль! Все равно все загадили – и соседи, и гости их, и бомжи… Потом переехал в другой дом, с охраной внизу. Там почище стало. Но дорого все. Пришлось раскручиваться. Показал себя, поработал в городе…

– Что значит – показал?

Комаров сузил глаза:

– Выполнял всякие щекотливые просьбы. Разных состоятельных людей.

– Комаров! Ты киллер, что ли?!

– А что – похож?

– Похож… Если честно.

– Это плохо. – Гена вздохнул и глотнул еще виски. – В общем, зарекомендовал себя в определенных кругах с хорошей стороны. Тогда меня Гриб на работу взял.

– Гриб?

– Боровиков. Не слышала?

– Что-то такое было…

– Это у вас в Москве – «что-то». А у нас – «ого-го»! Ну, работа стала почище, сам руководитель уже почти ничего не делал… Пошли мы в легальный, так сказать, бизнес. Ну, это условность такая, для газет. Этот легальный бизнес…

– Я знаю. Не совсем дурочка. Все я знаю про этот легальный бизнес – и как он делается, и какими средствами… И какой кровью. Нахлебалась!

– Вот-вот! Работали, работали, а потом смотрю: все трещать по швам начинает. Это ведь питерская старая школа… Я Боровикова имею в виду. А я у него был уже вроде первого лица. Главный такой администратор, что ли. То, что он задумал, я в жизнь проводил. Иногда – я сам задумывал и сам проводил. И чем дальше, тем больше.

– И он что – обиделся?

– Нет. – Комаров снова прищурился. – Не успел…

Ипатьева вдруг почувствовала сосущую пустоту в желудке… Комаров по-прежнему смотрел на нее, не меняя позы и выражения лица, но глаза его на мгновение стали пустыми и страшными. Только на мгновение, однако Ипатьевой хватило этого, чтобы в полной мере «насладиться» внезапно возникшим ощущением – сродни тому чувству, которое испытывает пассажир самолета, провалившегося в воздушную яму.

Ипатьева кашлянула, прогоняя наваждение.

– Ты чего, Галя? Чего ты испугалась? Это вовсе не то, что ты думаешь! С ним несчастный случай случился. У него много врагов имелось. Я, я… Я совсем не враг был для него. Я же сколько у него проработал! Просто так карта легла, что называется… Ну, это не суть. А суть в том, что наблюдал я за ним и видел: не то делает. Не то! Не смотрит Гриб в перспективу.

– А что ты видел в перспективе своей? – спросила Ипатьева, стараясь избавиться от послевкусия мгновенного ужаса, которым, словно ледяной водой из шланга, окатил ее Комар одним своим взглядом.

– Что я видел? Я видел именно то, что сейчас происходит. Централизация и всеобщая координация. Гриб этого понять не хотел. И мне пришлось вмешаться.

– Как это? Ты его сдал, что ли, кому-нибудь?

Комар хлебнул еще виски, вытянул губы, полоща рот крепким напитком.

– Галя, я хочу тебе сказать одну вещь. Для тебя лично. Чтобы ты, если что, не волновалась… Я своих не сдаю. Никогда. Убить – могу. Это – да. Но сдавать не стану. У меня репутация на этом держится. Комар налил в стакан еще виски. – Я просто стал выяснять, интересы каких людей затрагивают операции Гриба. И когда понял, что концы идут на самый верх… То есть теми, кого он раздевал в полном смысле этого слова, у кого отнимал бензозаправки, заводы – заметь, совершенно легально! – всеми этими людьми, бывшими хозяевами, управляли люди из Москвы. Причем, как ты могла заметить по моим телефонным разговорам, люди очень непростые… Я испугался. Да! Я многое могу, но лишь потому, что отчетливо себе представляю: на всякую силу есть другая сила. Я сам никогда не зарывался. Но видел, что Гриб уже ходит по краю. Намекнул ему несколько раз…

– Ну а он?

– Он меня послал. Сказал, что в этом городе ему никто не указ.

– А ты?

Комаров помолчал, проглотил очередную порцию виски и улыбнулся.

– Помнишь фразу из фильма?.. Из старого… Я его еще в детстве смотрел: «Боливар не выдержит двоих…»?

– Так ты его все-таки сдал?

– Ну, Галя, елки зеленые! Ты не обижай меня, не надо. Он сам себя сдал. Я его честно предупреждал, советовал изменить свои настроения… Пересмотреть, как говорится, систему ценностей. Он не слушал. Ну, я и вышел на людей, которые начали уже беспокоиться: что там происходит в «колыбели трех революций»? Что за анархия и где ее корни?

– И ты сказал, где ее корни…

– Галя, не перебивай!.. Ничего я не сказал. Я просто дал им понять, что за определенное вознаграждение могу эту анархию ликвидировать. Тихо, как говорится, и набожно. Так, что комар – извини за каламбур! – носа не подточит… Комар посмотрел на опустошенную бутылку и перевел взгляд в направлении стойки.

Бармен с задатками экстрасенса мгновенно поправил положение, водрузив на стол новую «Белую лошадь».

– … Стал работать с этими людьми. Знакомства завел новые. Вот Понизовский, например… Там все солидно. Круто. Никакой уголовщины. Белые воротнички… Все, думаю, наконец-то, Комаров Генка, ты в люди выбился! Человеком становишься. Одеваться научился, в сигарах начал разбираться, по свету поездил. Почувствовал, что такое запах денег – ты этого не знаешь еще, Галька!..

Комаров заметно опьянел. Ипатьева, хоть и недолго была знакома с Геной, привыкла считать, что этот человек никогда не напивается. Что он всегда способен контролировать ситуацию, всегда держит себя в руках, наготове. Что он из тех героев американских боевиков, которые спят с пистолетом под подушкой и в любое время дня и ночи способны вытащить его со скоростью, превосходящей соответствующую способность любого противника.

– Ну вот… Работы, правда, стало невпроворот… А тут все питерские мои партнеры, эти начальнички, Боровиков тот же, снова в уголовщину полезли… Начали чего-то там крутить-вертеть с бензином. Слышала, наверное, как у нас тут цены прыгать стали? Просто беспредел какой-то! Ну, понятно, что недовольных много было, на заправках постреливать начали… В общем, как поется в одной хорошей песне: «Мыло да мочало, наша песня хороша, начинай сначала!»

– И ты?

– И я… Конечно! Я вижу: стреляют они, делят свои копейки. А люди, которые реально положением с бензином недовольны, напрягаются: что, мол, за беспредел? Внимание, опять же, к себе привлекают… Тут еще этот Маликов влез – совсем тухло стало в Питере. Была такая тихая ниша – питерское телевещание. Просто замечательная структура! Мы все себе квартиры сделали через это гребанное телевидение… Не отнимали ни у кого – заметь: никаких бандитских штучек! Все чинно-благородно… Ну, квартиры – это, конечно, мелочь. А все равно приятно! Маликов же эту золотую жилу – просто как песок сквозь пальцы пропустил. Налетели проглоты! Начали на куски рвать отлаженный механизм. Смотрю: все горит огнем, вот-вот, не ровен час, в Москве встрепенутся – и полетят здесь головы. Это ведь просто делается. Бац! – и статья в газете: смещен, мол, начальник УВД. Или, там, прокурор города… Граждане прочитают газетку утром, по дороге на работу, а к обеду уже забудут. У нас, скажем, головы летят одна за другой, но граждане-то этого не видят! Да-а… Вот такие дела. В общем, пришлось мне вмешаться… – Гена налил себе виски.

– И мне, – попросила Ипатьева.

– Пожалуйста! Этого говна не жалко. Вот поедем с тобой, Галька, во Францию – я тебя таким вином напою! Ты, наверное, в жизни такого не пила в Москве своей. Пятьсот баксов бутылка!

– Ну, в Москве пила я такие вина…

– Брось! Знаю я, чем в Москве торгуют. Не везут туда дорогие вещи. Кому это надо? Настоящее вино только на родине его исторической можно попробовать. Какой дурак будет вкладывать деньги в такие дорогие вещи? А потом сидеть на заднице и ждать: купят или не купят?.. Нет, это только там. Но самое в этой истории главное, Галька, знаешь что?

– Что?

– Я такую комбинацию провернул – и убрал тех, кто мешает москвичам, и их денежные потоки направил в нужное русло… И русло это, знаешь, куда ведет?

– Куда?

– Вот сюда. – Комаров сунул руку в карман пиджака и вывернул его. – Вот сюда ведет это русло! Ха-ха-ха!.. Я и фирму Боровикова под себя забрал, и телеканал этот… Там, где ты продюсер. А поскольку я, смею надеяться, поумней Гриба буду, то в скором времени поставлю дело так, что сам буду диктовать свои условия. Тому же самому Понизовскому.

Гриб-то пользовался широкой бандитской сетью, которая контролировала его объекты, и делился с этими группировками. А сам Боровиков осуществлял только общее руководство. Я же вообще все на себя замыкаю.

– И не боишься?

– Чего?

– Что тебя – как Гриба…

– Нет. Они и Гриба-то убрать не смогли. Уже отвыкли от такой работы. Для ее выполнения ищут таких, как я. А такого второго в городе нет. Ведь и Маликов, и Гриб, и еще кое-что – это все я придумал и… Считай, сделал. Но убить – хоть штука хитрая, сложная, однако это еще полдела. Нужно так все построить, чтобы следствие, общественное мнение, слухи, сплетни, та же пресса – все работали бы в совершенно другом направлении. Истинного же виновника всех этих акций – чтоб даже близко не было! Чтобы его имя даже не упоминалось в этой связи… Вот это работа!

– И ты это сделал?

– Да. Не совсем, правда, сам… Помог мне один мужичок. Представляешь – мент, капитан милиции, опер! – Комаров снова начал смеяться.

– Что с тобой? – спросила Галина.

– Не могу!.. Ой, не могу!.. Как подумаю серьезно, так смех разбирает. Извини… Ну скажи, Галя: ты вот журналист, работник, можно сказать, слова… Нет, пойми меня правильно, я не националист какой-то. Но разве можно быть честным ментом и называться при этом Борисом Ефимовичем Шульцем? А? Скажи? Капитан милиции Боря Шульц! Анекдот просто…

– Да… Как-то странно – Шульц…

– Странно-то оно странно, но этот Шульц, я его давно знаю, он и помог мне решить задачку. Я бы и сам решил. Но именно он дал мне кандидатуру – просто золотую!

– Кандидатуру?

– Ну, персонажа, которого обвинят во всех смертных грехах. Короче, на него списывают все неприятности, которые произошли с Маликовым и со всеми остальными.

– Это вот тот самый Максимов, которого все ищут? Так он не виноват? Серьезно?!

– Галя, пойми одну простую вещь: если бы он был не виноват, это была бы не работа. Это означало бы сделать все не профессионально… Одним словом – халява! А Максимов – бандит. Кличка у него Мужик. Правда, некоторое время назад он вроде как завязал. Однако что это меняет? Вершится высшее правосудие, Галя, и я – его орудие, извини за пафос… В общем, этот мой капитан, Шульц, пас его, Мужика то есть, давным-давно. По старым делам. И никак выпасти не мог. У него на этого Максимова какие-то личные обиды: то ли деньги у Шульца пропали в одной из пирамид, которые в максимовской структуре строились, под его защитой, то ли еще что… Короче, мечтал он Максимова наказать. Вот как хорошо все сошлось! Получит страшный преступник по заслугам. А авторитеты всякие, из тех, кого ты видела недавно, в «Коломне»… Ну, когда я за бензин вел базар… Они тоже много чего против него имеют. Так вот и использовали мы его для благого дела.

– Для твоего благого?

– Ну, пусть для моего. Но не только, не только, Галечка… Можно сказать, и для народного. Потому что порядок должен быть везде. И один хозяин!

– Старая песня! – улыбнулась Галина. – Все авторитеты про этот порядок болтают. На самом деле – им бы только карман набить, а на порядок всякий – наплевать. И тебе тоже.

– Может быть, ты и права. Только – смотри… Работу я сделал? Сделал! Сегодня с тобой вместе мы, мы ее закончили. Это был последний этап: с телеканалом. Я и не думал, что так гладко все пройдет. Купил телеканал сам у себя. Скажи, ведь здорово?

– Ничего. Впечатляет. А москвичи-то твои знают, что этот банк, где Кульков берет кредит, тебе принадлежит?

– Откуда им знать? Моей фамилии там в совете директоров нет. Только без меня они шагу не ступят. Не знают, конечно, об этом никакие москвичи… И знать не будут.

– Слушай, а мент этот Шульц… Ты уверен, что он только на тебя работает?

– Не уверен. Но, знаешь, Галя, такая с ним печальная история случилась…

– Господи! Ты его угробил?

– Нет… Скончался он. В больнице. От перитонита алкогольного. Представляешь, какая незадача? И врач, который делал заключение о смерти Шульца, тоже умер – представляешь? Просто цепь страшных совпадений! Пал врач жертвой квартирного ограбления – Григорьев Володя… Тоже мент – хитрый, понимаешь, такой: прямо завидно мне было иной раз! Знал много, умел много… Но вот – и на старуху бывает проруха! В общем, об этом, Галя, обо всем, кроме меня и тебя, теперь в полном объеме не знает никто.

– А зачем ты мне все это рассказал-то?

– Ну вот, приехали. Сама же попросила…

– А если я…

– Ну, не смеши меня. Ты же знаешь, Галя, что с такой информацией в голове лучше ходить тихо-скромно… И никому ничего… Я, рассказав тебе все это, еще больше, милая моя, тебя к себе привязал. Вот я какой хитрый, а? – Комаров снова засмеялся. – Ты ж говорила, что в меня влюбилась. А что стоит тебе только начать с какими-нибудь органами обо мне разговаривать – тебя первую и уберут. Зачем им такая ходячая библиотека? Тут очень большие люди замешаны… Очень! Вон – Гнедко сам приехал, проконтролировать… Им Питер нужен, очень нужен! Порт, окно, понимаешь, в Европу… Вот я им Питер на блюдечке и подношу. Под моим, однако, чутким руководством… – Комаров зевнул. – Галь!

– Что? – вскинулась Ипатьева.

– Пойдем поспим, а? Что-то я за последние несколько суток так устал – просто с ног валюсь! Я же почти неделю не сплю…

– Ты говорил, что сейчас Гнедко приедет.

– Ах ты, черт, забыл! Ладно, подождем… Гера! – Комар повернулся к бармену. – Кофе свари покрепче! Пожалуйста, дорогой, как я люблю… когда же эта работа закончится? – спросил он как бы сам себя, но глядя при этом на Галину.

– Скоро, наверное, – ответила журналистка. – Ты же сам сказал, что уже все сделал.

– Да… Если только этот Гнедко еще чего-нибудь не придумает. Но я скажу: потом. Все – потом! Устал Гена Комаров, устал… Столько наворотили здесь, а я все разгреб… Ничего, перебьются.