Текст книги "Пуля для депутата"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Своя игра

– Ну что? Сколько мы тут будем еще сидеть?

Максимов смотрел на Карпова, накручивавшего диск старого, неуклюжего телефонного аппарата. Телефон висел на стене, оклеенной древними, ветхими, неопрятными и местами отклеившимися обоями – лохмотья их свисали по углам, вдоль дверных косяков и над плинтусами. Вокруг аппарата на стене цвело большое, темное жирное пятно – от локтей, плеч и потных ладоней, которыми много лет подряд упирались в стену жильцы, разговаривавшие по телефону.

– Подожди, Николаич. Скоро только кошки…

– Эх ты, писатель, мать твою, мог бы что-нибудь по оригинальнее выдумать. А то – «кошки»!..

– Мужчины!

Игривый голос, послышавшийся из комнаты, заставил Максимова демонстративно закатить глаза и развести руками. Потом он взглянул на своего товарища, аккуратно, со всей осторожностью опустившего трубку на рычаг (телефонный аппарат висел на одном шурупе, да и то – не ввинченном в стену, а просто вставленным в раздолбанное отверстие).

– Ну и подруги у тебя! – прошептал Карпову на ухо Максимов.

– Все нормально. Она отличная баба, – ответил Анатолий. – Не продаст, по крайней мере.

– Она, по-моему, на меня глаз положила. Чего делать-то?

– Тебе и карты в руки, – улыбнулся Карпов. – Сам думай. Ты мужик в конце концов или нет?!

– В конце концов, среди концов… И из конца в конец, на худой конец… – невнятно пробормотал Николай Николаевич.

Из гостиной снова донесся тот же голос – густой, хорошо поставленный и как-то своеобразно, зазывно вибрирующий:

– Ну мужчины же! Чай стынет!

– Пошли посидим как люди… – Карпов хлопнул по плечу своего бывшего босса. – Раз в жизни можно расслабиться? Имеем право!

Они прошли по длинному узкому коридору квартиры (напоминавшему коридор купейного вагона), мимо многочисленных дверей, большей частью запертых. За незапертыми дверями открывались черные, неуютные пространства пустых комнат – без мебели, с крюками, торчащими из потолка там, где должны бы находиться люстры, с обоями, еще сильнее оборванными, чем в коридоре и прихожей, холодные и пугающие своей немотой – одним словом нежилые помещения.

Последняя дверь перед поворотом в кухню была открыта, и из нее лился теплый неяркий свет.

– Мужчины! – в третий раз пропел голос.

Но мужчины уже входили в просторную, в три окна, комнату, уставленную старинной и просто старой мебелью – загроможденную так, что для того, чтобы пробраться к любому из окон из любой точки комнаты, приходилось двигаться не по прямой, а изобретать сложную, ломаную траекторию… Как иначе не зацепить рукавом какую-нибудь из бесчисленных статуэток, вазочек или декоративных тарелочек, размещенных на этажерочках, полочках, туалетных столиках, специальных подставочках, комодах и буфетах?

Кроме всего этого почти музейного изобилия в комнате находилось еще прямо-таки подозрительное количество горшков, кадок, кашпо и кувшинов с разнообразной растительностью – от букетиков полевых цветов, купленных у бабушки возле метро, до монументальной пальмы между окнами, пары фикусов, китайской груши и нескольких кактусов.

Хозяйка просто терялась на общем пестром фоне, в котором преобладали коричневый и зеленый тона.

– Амалия Викторовна! Вот и мы! – Карпов говорил, обращаясь в пространство в надежде, что хозяйка сама рассекретит свое местоположение. Оглядываться, глупо крутя головой, ему представлялось невежливым.

– Да, Толя, давайте к столу. Давайте, мужчины, все готово, все стынет, а вы там сели на телефон! И это называется – в гости пришли? Как-то даже странно.

– Ничего, Амалия Викторовна, вы уж нас простите. Столько дел!

– Ладно, ладно, Толя. Я знаю, что ты человек занятой. И хорошо. В наше время иметь работу – большое счастье. Особенно такую, как у тебя. Впрочем, я тоже не жалуюсь.

– Садись, Николаич, – помог сориентироваться товарищу Карпов, указав рукой туда, откуда доносился голос хозяйки.

Максимов посмотрел в нужном направлении и увидел, что Амалия Викторовна сидит на пестром маленьком диванчике почти скрытом огромным фикусом, росшим из внушительных размеров кадки.

Перед диванчиком стоял стол овальной формы, такой же древний, как и вся остальная мебель в этой комнате.

– Давайте, давайте! Что вы стесняетесь?

– Мы не стесняемся, – ответил Максимов. – Мы просто осматриваемся. Красиво как у вас! И много всего… Непривычно, знаете ли. Как в музее.

– Да, мне многие так говорят. Вернее, говорили. Теперь-то сюда почти никто уже не ходит.

– А что так? – неожиданно для себя спросил Максимов. Он не собирался беседовать с Амалией Викторовной, намереваясь уступить это удовольствие Карпову. Николаю Николаевичу хотелось додумать то, что постепенно складывалось у него в голове еще по дороге к себе домой. Смерть Григорьева разрушила стройную систему, которая начала было выстраиваться, и теперь приходилось все начинать с начала.

– Да, знаете ли, Николай Николаевич, кто – уехал… (Она произнесла «уехал» с таким нажимом, что не вызывало сомнений: «уехали» друзья Амалии Викторовны очень далеко – уж не в «ближнее зарубежье», во всяком случае!) Кто – бизнесом занялся, и неинтересны им стали мои вечера. А кто и умер… Годы-то наши все-таки берут свое!

– Ну, перестаньте, перестаньте, Амалия Викторовна. Вы у нас красавица. О чем вы говорите? Какие такие годы? – возразил Карпов. И, похоже, вполне искренне.

Максимов же, осторожно пробравшись к столу и усевшись на венский, казавшийся очень хрупким стул, вдруг понял, что Амалия Викторовна, действительно, в смысле возраста, как говорится, прибедняется… Он только сейчас внимательно рассмотрел хозяйку – и увиденное его не то, чтобы уж очень поразило, но заинтересовало. К тому же он чувствовал: Амалия Викторовна интерес к своей персоне ежесекундно укрепляет и подогревает; он растет – и неизвестно до каких пределов может вырасти.

Ранее, пока Карпов названивал по телефону из прихожей, а Максимов торчал рядом с ним, женщина воспользовалась паузой и успела переодеться.

Они ведь ввалились к ней среди ночи, без предварительного звонка. Карпов, по мнению Максимова, стал уже слишком перестраховываться: заявил очень категорично, что по сотовому они теперь связываться ни с кем не будут. Временно, пока не поймут, что происходит.

Из автомата позвонить им тоже не удалось – никаких телефонных карточек у них и в помине не было. Максимов вообще забыл, как это – звонить с улицы. И с удивлением разглядывал аппарат незнакомой ему конструкции, вспомнив, что последний раз звонил с улицы еще при советской власти, за две копейки.

– А ничего, что мы без звонка? – спрашивал он, когда друзья поднимались по крутой лестнице старого дома на Петроградской на пятый этаж. Лифт, в лучших питерских традициях, не работал.

– Думаю, ничего, – отвечал Карпов. – Тетенька моя очень милая. Немного с приветом, но это не страшно. Зато она очень любит ночные посиделки.

– А кто она?

– В издательстве моем работает. Редактор.

– A-а… Тогда ясно. Старая дева, что ли?

– Ну, я бы не сказал. Всякое с ней бывало. Да что там говорить, сам увидишь…

На их звонок хозяйка этой странной (не то коммунальной, не то отдельной) квартиры не открывала очень долго. Хотя Карпов, подходя к дому, сказал с видимым облегчением:

– Свет горит. Все в порядке.

Потом дверь потихоньку отворилась внутрь, раздался какой-то писк, мелькнул в проеме бархатный черных халат, острый длинный носик – и женский голос тихо, но страстно возопил:

– Ой, Толенька! Как ты поздно! Что случилось?

– Амалия Викторовна, впустите нас. И извините, пожалуйста, – нарушая правильную последовательность фраз, быстро начал Карпов. – У нас неприятности, я вам все объясню. Впустите?

– Конечно, Толя, конечно!.. Да ты не один! – удивленно восклицала она, маня гостей ручкой и одновременно прячась за постепенно открывавшейся до конца дверью. – Проходите, проходите! Только, извините, я сейчас накину что-нибудь. Будем чай пить, и вы мне все-все расскажете!

Тогда, войдя в квартиру и осматриваясь, Максимов не успел как следует рассмотреть хозяйку, кроме мелькнувшего в темном коридоре халата, он не запомнил ничего из ее облика.

Амалии Викторовне можно было с одинаковой уверенностью дать и тридцать лет с «хвостиком», и все пятьдесят. Она была из тех женщин, возраст которых до прихода очевидной старости (так сказать, общей дряхлости и дрожания подбородка) определить визуально практически невозможно. Сейчас, в мягком свете торшера, стоявшего за его спиной, Максимов был больше склонен остановиться на первой цифре.

«Лет тридцать пять… – думал он. – Хотя, может быть, и все сорок. Но сохранилась хорошо».

Сухое, возможно, чуть излишне длинное и узкое лицо с длинным, но правильным и благородным носом, без признаков морщин, однако с теми неуловимыми остаточными признаками, что все-таки проглядывают после операций отечественных косметологов. («Подтяжки делала, точно! – мысленно отметил Николай Николаевич.) Короткая стрижка «каре», причем в светлых волосах («Кажется, свои…») ни малейшего намека на седину. Фигурка миниатюрная, крепенькая, хотя, может, и чересчур худенькая… Но грудка, однако, весело торчит вперед, обтянутая пестрым шелком!»)

Оделась Амалия Викторовна, вообще-то, довольно легкомысленно.

Стол располагался не вплотную к дивану, и Николай Николаевич мог видеть ноги хозяйки в узких, обтягивающих совершенно подростковые бедра брючках – шелковых, блестящих, невероятной расцветки (зеленые и розовые цветы по желтому фону!). Такой же пестрой была и приталенная рубашечка с открытым воротом. И Максимов несколько раз невольно замечал мелькавшие краешки черного кружевного бюстгальтера.

Руки Амалии Викторовны так и порхали над столом: разливали чай, передвигали с места на место сахарницу, сухарики на блюдечке, вазочки с вареньем, рюмочки и бутылку красного вина – совершали огромное количество, казалось бы, ненужных движений. Основной их целью, как подумал Максимов, очевидно, была демонстрация восьми (он успел сосчитать) перстней и колец, украшавших тонкие, длинные пальцы хозяйки.

– Ну, Толечка, давай рассказывай, что у вас случилось. И друга своего представь, пожалуйста, а то мне даже как-то неудобно, правда!

– Извините, Амалия Викторовна. Это…

– Николай Николаевич… – Максимов опередил товарища: поднялся со стула с максимальной осторожностью, чтобы не порушить окружавшее его хрупкое благолепие, отдал элегантный полупоклон – разве что ручку хозяйке не поцеловал. Садясь на место, Николай Николаевич заметил в глазах Карпова неподдельное изумление.

– Максимов, – добавил он, уже усевшись вновь на стул.

– Очень, очень приятно! – Амалия Викторовна улыбнулась. – Очень рада вас видеть!

– Ну зачем же так уж… – смутился Карпов. – Трудно поверить. Вламываются среди ночи два мужика, а вы – «Рада видеть!» Мы вам все планы, поди, спутали.

– Да что вы, что вы, Толечка, какие у меня, старухи, планы. Сижу вот время коротаю за книжкой. Бессонница, знаете ли… – Она повернула голову и пристально взглянула Максимову прямо в глаза. – Совсем спать не могу в последнее время! Ну же, что у вас случилось?

– Неприятности у нас, Амалия Викторовна, – сказал Карпов. – Товарищ мой погиб.

– Что вы говорите?! Погиб! Какой ужас!

– Да уж. Приятного мало… – Карпов повертел в руках чашку и поставил на блюдечко. – У нас тут с Николаем Николаевичем водка есть. Вы не против, Амалия?..

– Что вы, что вы, что вы! Конечно! А как же! Обязательно! Несите, несите, Николай Николаевич, вам сейчас это нужно, непременно, обязательно нужно! Я и сама об этом подумала, да у меня вот кроме вина, к сожалению, ничего нет в доме.

– Это не проблема, – прервал ее «пулеметный» монолог Максимов. – Я сейчас…

Он сходил в коридор и принес бутылку: за сегодняшнюю ночь – вторую (первая была выпита уже по дороге).

– Давайте – молча! – Карпов разлил принесенную водку в рюмки, встал и, не глядя ни на кого, выпил.

– Ох! – выдохнула хозяйка, махнув свою рюмку (как отметил Максимов) вполне профессионально. – Ох… Я, конечно, понимаю, не резон мне сейчас вас мучать расспросами…

– Ладно вам, Амалия Викторовна…

– Называйте меня просто Аля, Толенька. И вы, Николай Николаевич, тоже – Аля и все. А то язык сломаете. И долго это слишком – такое имя-отчество выговаривать через каждую фразу.

– Тогда и вы меня зовите Колей, – вдруг заявил Максимов, снова сам себе удивившись. – Просто Коля.

«Сколько лет меня никто Колей-то не звал? – подумал он. – Как, оказывается, приятно – просто Коля».

– Вот и замечательно, Коля. – Хозяйка быстро налила по второй, легко перехватив инициативу у «затуманившегося» Карпова.

«А она, кажется, не дура выпить!» – мелькнуло у Максимова шальная мысль.

– Ну, мужчины, я предлагаю следующую рюмку выпить за то, что мы все еще на этом свете, за то, что мы вместе и что, хотя очень много плохого вокруг нас, у каждого из здесь сидящих есть друзья… Наверняка – есть! – Она быстро посмотрела на Максимова. – Друзья, которые не предадут, не подведут и помогут. Всегда! За это и выпьем.

Карпов, по-прежнему «туманный», словно и не слушал тоста: просто проглотил водку – и снова углубился в раздумья. Максимов же почувствовал полную уверенность в том, что хозяйка (ну по всему видно!) положила на него глаз: «…Ну и что? А она совсем и не старая. Очень даже ничего себе. Такие в постели бывают – просто зверюги. У них каждый раз – как последний».

– Не буду спрашивать вас о ваших делах… – в очередной раз произнесла Амалия Викторовна.

Максимов понял, что сейчас немедленно последуют расспросы.

– …Не хотите говорить – не надо. Однако… Что в городе происходит – страшно подумать! А с другой стороны – даже интересно. Какое-то ощущение полноты жизни… Я не права, Толя?

– Не знаю, – буркнул Карпов. – Может быть.

– Ну да! Ты же все свои романы пишешь только об одном – о преступности. Теперь преступность – это наша жизнь.

– Ой ли, Аля? У тебя-то где преступность? – Максимов решил воспользоваться разрешением говорить с хозяйкой на «ты» – посмотреть, что из этого выйдет.

– Ну, меня, положим, Бог миловал, – ответила женщина, слегка зардевшись. – Со мной, по счастью, ничего такого… – На последнем слове она расширила глаза и повторила: – Ничего ТАКОГО не случалось. А как начнешь газеты читать… А вы, Коля, кто по профессии? – неожиданно обратилась она к Максимову.

– Я? Я-то? – Николай Николаевич смутился.

Этот вопрос ему тоже давно никто не задавал: «Черт, неужели я уже от нормальной жизни настолько отвык, что даже вопросов таких не понимаю?»

– Он физик, – помог товарищу Карпов.

– Физик? Ой, как интересно! – пролепетала по-детски Амалия, придвинувшись к Максимову поближе. И снова как-то волшебно быстро, этак походя, разлила водку по рюмкам. – Как же вы живете? Сейчас, говорят, наука в полном загоне?

– Ну, в общем… Я-то наукой как таковой не занимался… – робко начал Максимов.

Он с трудом возвращался к воспоминаниям своей прежней, такой далекой и почти забытой жизни. Потом вдруг в какой-то момент он обрел почву под ногами – и ему сразу стало удивительно легко. Словно не было этих кровавых последних лет, проведенных в окружении бандитов: старых – воров в законе, новых – «спортсменов», «отморозков», быков и просто пацанов, считающих профессию (если вообще это слово здесь уместно) бандита единственно нужной, полезной и правильной. Словно и до сих пор Николай Николаевич Максимов – неплохой специалист, любимец институтской профессуры – преподавал в своем купчинском ПТУ, вел там секцию самбо и пахал на коммунистических субботниках и летних шабашках.

– …Я преподаватель, – выдавил из себя наконец Максимов. – Учитель.

– Правда?! О, Господи! Так учителям же сейчас еще хуже! Хуже всех! Врачам, учителям… Это такой позор! Вам же зарплату, говорят, не платят совсем?

– Не платят… Да я, собственно, уже несколько лет по специальности не работаю. Так, перебиваюсь, что называется, случайными заработками.

– Ну, конечно, конечно. Какой ужас! Как это можно – учителям зарплату не платить? Вот и вырастают из молодых ребят бандиты эти ужасные. А все почему? Потому что таким, как вы, зарплату не платят!

– Это точно, – сказал Максимов. – Тут вы совершенно правы. Вот когда я работал, у меня в училище таких подонков, какие сейчас по улицам бегают, не было. Я за ними смотрел: если кто-то начинал гнуться в ту сторону – тут же это дело пресекали. И не так, допустим, чтобы я пришел, наорал или родителей вызвал – нет. Коллектив воздействовал. Хотя сейчас это и кажется странным и глупым… Коллектив? Слыхали, мол, это отросток коммунистической идеологии? Ничего подобного! Никакой идеологии… – Максимов потянулся к бутылке и разлил водку по рюмкам. Аля быстро схватила свою и поднесла к губам:

– За вас! За педагогов! Вы – героические люди.

– Да ладно, подумаешь, – возразил Николай Николаевич. – Никакого героизма. Обычная жизнь.

– Чо вы говорите – обычная жизнь? Детей воспитывать – это, конечно, с одной стороны, обычная жизнь. Если своих. А чужих, незнакомых – это уже настоящий героизм! Это такая ответственность! Я бы никогда не смогла такую ответственность на себя взять. Вот выросли эти бандиты молодые – кто виноват? Воспитатели виноваты – больше некого винить, ведь бандитами не рождаются! Здесь – или родители, или учителя. Где-то не доглядели, где-то что-то пропустили… И вот вам пожалуйста – результат не заставил себя ждать! Ваши-то воспитанники, я думаю, вряд ли в бандиты пошли?

– Кто знает, – как оно повернется? – покачал головой Максимов. – Я старался, чтобы они нормальными людьми выросли.

– Да-а… А сейчас вы, значит, безработный?

– Практически – да. Можно так сказать. То одно, то другое…

– Но видите, вот вы же все-таки не опустились! Выглядите – вон как хорошо. И одеты прилично. Значит, можно – если внутри у человека заложена эта порядочность, это стремление, этот порыв…

– Ну что вы, – вмешался Карпов. – Аля! Какой порыв?!

Максимов напрягся. Не хватало еще, чтобы Толя сейчас рассказал о том, чем они занимались последние несколько лет… Ни за что на свете он бы не признался этой Але в своих подвигах – в своей настоящей, полностью растворенной в питерском криминале жизни!

– Да, если хотите, Толя, то – порыв! В наше-то время это так сложно – не сломаться, или, как сейчас говорят, не прогнуться, остаться человеком, остаться верным своим принципам…

– Стараемся… – невнятно пробормотал Максимов.

Тема, которую развивала Аля, была ему одновременно и неприятна, и жутко притягательна. Максимов все время боялся «проколоться» – хоть намеком, хоть неосторожным словом дать понять этой женщине (которая явно «не от мира сего»), что он-то и есть типичный представитель «прогнувшихся», «сломавшихся». Человек, ушедший из нормальной жизни в жуткий, грязный зверинец, который газеты с пафосом именуют «криминалитетом», тот самый «бандит», хоть и не своей волею ставший таковым.

«А что значит – не своей волей? – думал он. – Разве меня под дулом пистолета заставляли войти в банду? Ничего подобного! Денег предложили. И работу непыльную. Ночной администратор… Правильно, и думал ты, чудак, что никаким криминалом заниматься не придется, что все равно – кто-то ведь должен работать ночным администратором. Вполне, мол, нормальная человеческая профессия. Успокаивал себя, сука: везде бандитские «крыши», и все равно, как ни крути, с ними придется сталкиваться в любом виде деятельности… Ну вот и оказался в полном говнище! Сам виноват, сам. Конечно, и «прогнулся», и «сломался». О чем тут спорить?»

Следовало как-то уйти от опасной темы – Максимов хорошо знал, что долго он не продержится: слишком крепко в него въелись все эти словечки, обороты речи, характерные для нынешней «братвы». Да и говорить-то им сейчас о чем?

Единственная тема, которая по-настоящему волновала его в данный момент – убийство Григорьева. И еще то, каким боком оно с ними связано. Что связь тут прямая, он не сомневался.

Еще бы! Григорьев позвонил, предупредил их о неизвестной опасности – и через какие-то несколько минут был застрелен, причем профессионально, чисто. Судя по всему, очень близким своим знакомым.

Вряд ли такой опытный мент, как Григорьев, стал бы ночью открывать дверь кому попало. Это – либо действительно хороший знакомый, либо исключительный профессионал, способный проникнуть в квартиру без единого звука, так, чтобы не спугнуть хозяина раньше времени.

– Не грустите, Коля, – по-своему истолковала молчание Максимова Аля. – Не грустите! Грустить – это последнее дело. Не стоит горевать, что бы ни случилось в жизни. Этим ведь ничего не исправишь. Даже если погибает друг… Вы уж извините, что я со своими дурацкими советами к вам лезу, но, право, слезами горю не поможешь. А лучшее, что мы можем сделать для ушедших, это жить достойно. Делами своими доказывать, что живем не зря… Я, знаете ли, каждый раз, когда кто-то из моих близких уходит, чувствую: моя ответственность возрастает! Как бы его доля ложится на меня. Если, конечно, это был близкий мне человек. Я словно бы и за него должна теперь жить. За себя и за него.

– За того парня… – покачал головой Карпов.

– Именно. Именно так! И напрасно вы, Толя, иронизируете, – мягко сказала Аля. – В этом есть… В этом заложен очень большой смысл!

– Да, наверное, – согласился Максимов.

– Не наверное, а точно. Истина – она везде. Она как бы распылена в пространстве и находится сразу повсюду. А человек открывает ее для себя в самых неожиданных вещах. Например, в песнях советских композиторов… Я не очень связно говорю, да?

– Ничего, все в порядке, Аля. Мы вас понимаем. Да, наверное, так и есть… – Максимов поднял пустую бутылку, повертел в руках. – Кончилась водка, – произнес он растерянно.

– Ладно уж… Ради такого случая…

Аля грациозно поднялась с диванчика и как-то удивительно ловко, изгибаясь всем телом и поднимая над головой руки, проскользила по комнате между хрупкими предметами, не задев ни одного. Она исчезла в коридоре, для того чтобы через несколько секунд появиться с литровой бутылкой виски.

– Это у меня подарок приготовлен, Толя. Ну ты знаешь, у нас ведь скоро юбилей в издательстве…

– Ах, да… Черт! Я и забыл совсем! Павел Юрьевич… Редактор…

– Конечно. Забыл ты нас, Толя. Редко заходишь. – Аля уже вернулась на свое место, вскрыла бутылку и налила в рюмочки крепко пахнущий напиток.

– Пишешь, должно быть, что-нибудь новенькое?

– Да. Пишу.

– Я все хотела тебя спросить… Дурацкий, конечно, вопрос, дилетантский… Но откуда ты черпаешь сюжеты-то свои? Неужели все, о чем ты написал, происходило на самом деле? С тобой и товарищами твоими? Когда ты в милиции работал…

– Ой, Аля, о чем ты говоришь? Происходило, еще как происходило! До сих пор происходит, по полной программе, так, что – мама, не горюй! И даже вот с педагогом нашим – и с ним происходит. Сейчас, Аля, никто ни от чего не застрахован.

– Ой, я знаю, знаю, Толечка, конечно, не в лесу живу. Газеты читаю иногда. К примеру, это дело недавнее – с Маликовым. Ну, с депутатом-то московским…

– А что такое с этим Маликовым? – быстро спросил Максимов.

– Как?! Вы не знаете?

– Ну только в общих чертах.

– В общих чертах… Тут и в общих чертах достаточно всего, а когда до частностей доходит – кошмар просто!

– Что вы имеете в виду?

– Ну, как это – «что»? Ах, вы и в самом деле…

– Да, в самом деле. Мы газеты редко читаем. Все дела, то да се.

– Ну, девушку-то его, к которой он ночью шел, журналистку нашу ленинградскую… То есть, уже петербургскую – я все никак не могу привыкнуть – тоже чуть не убили!

– Да? – Карпов придвинулся к Але поближе. – Расскажите-ка нам, Алечка, поподробнее. Откуда такие сведения?

– Из газет. Статья в «Ведомостях», потом в этом, ну, скандальном-то издании… «Расследование», вот. Анисимов издает, частный детектив, по совместительству – журналист.

– Ага! – Карпов потер одну ладонь о другую.

– Ты что, его знаешь, Толя?

– А? Да, знаю. Кто же его не знает! И что он писал?

– Ну, на самом деле – только факты.

– Он никогда не излагает одни только факты. Наверное, собственное мнение тоже высказал?

– Не без того. В общем, суть такова, что через несколько дней после покушения… То есть после убийства Маликова – извините, я, кажется, уже опьянела слегка, слова путаю… Наталью Белкину сбила машина.

– Наталью?..

– Наталью Белкину. Оказалось, что шел он к этой женщине. Она работает у нас на телевидении, всю жизнь прожила в Ленинграде, то есть в Петербурге. Они с Маликовым вместе учились, и с тех пор у них длился такой, знаете ли, вялотекущий роман. Вот и тем злосчастным вечером Маликов шел именно к ней. На ее лестничной площадке на него и напали. И убили. Ее, Белкину, потом, конечно, допрашивали, но она говорила, что ничего, абсолютно ничего не знает. Допросить успели один раз, в ту же ночь. А потом…

– И больше ее не вызывали, что ли? – спросил Карпов. – Ты же сказала, что на нее покушались через несколько дней после убийства.

– Да… Не знаю, Анисимов про это ничего не пишет. Короче говоря, пошла она на работу, и прямо на Чапыгина… Знаете эту улицу?

– Конечно.

– Прямо на Чапыгина ее сбил грузовик. Номеров машины никто не заметил. И откуда там грузовику-то взяться? По Кировскому… То есть по Каменноостровскому-то – все никак к новым названиям не привыкну! – грузовое движение закрыто. И, представьте себе, грузовик этот исчезает совершенно бесследно. Уехал – и все! След простыл.

– Ну, хорошо, след простыл, номеров никто не заметил… Но где уверенность в том, что это именно покушение? Что это не случайность? Разве мало аварий происходит, после которых нарушитель скрывается с места происшествия? Да сплошь и рядом!

– Толя, вы либо плохой актер, либо алкоголь вас «продает». Сейчас вот все это мне говорите, а сами себе не верите. Ведь вы же на сто процентов уверены, что это не случайность! Ведь так?

– Ну, допустим, – опустив глаза ответил Карпов. – Но есть и другая сторона медали… Вы в преднамеренность наезда верите, Анисимов убежден, что это спланированное покушение на убийство. Мне такое мнение кажется достоверным, однако все это еще ничего не значит – ни для суда, ни для ментов. Вообще ни для кого. Пока нет улик, и не доказано, что это акция умышленная, спланированная и подготовленная… Опять же – кем подготовленная? Для чего? До тех пор мы не можем говорить об убийстве. И если улик нет, то данное происшествие, к сожалению, можно классифицировать только как несчастный случай.

– А что с ней, с этой девочкой? – спросил Максимов.

– Ну, Наташа уже далеко не девочка, положим… – Аля резко повернулась к Николаю Николаевичу. – Она в больнице.

– В какой? – вопрос Карповым был задан таким непререкаемым тоном, что Аля вздрогнула и выпалила совершенно автоматически:

– В Военно-медицинской академии…

– Ух ты! Повезло, – оценил Николай Николаевич. – У нее что, крутые связи?

– Ну, наверное. Телевидение все-таки. Они сейчас в фаворе.

– Они всегда были в фаворе, – буркнул Карпов. – Так что с ней?

– Ну, я знаю только, что она жива. Сотрясение там, переломы какие-то… Анисимов подробностей врачебного диагноза не освещал. Но и это не самое главное.

– А что же? – в один голос откликнулись гости.

– А то, что Маликов этот был связан с крупной преступной группировкой, которая работала в нашем городе. Вот вам и демократ! Я всегда говорила, что все они гады, а особенно те, кто вот так, как этот Маликов, называют себя «истинными демократами», «борцами – ишь, гады какие! – за права человека», «антикоммунистами» и прочее, и прочее. А на деле-то оказывается – коррупционер до мозга костей! Да ладно бы, коррупционер. Это еще мягко сказано. Настоящий бандит!

– Ну, ты уж слишком…

– Не слишком! – воскликнула Аля. – Он работал в связке с преступной группировкой много лет. Они финансировали его деятельность, а он помогал им. Ну, как там у них, обычно, в Думе – проталкивал всякие законы, постановления, да мало ли что…

– Аля, Аля, ты же взрослая девочка! – полушутливым тоном, но, на самом деле, вполне серьезно прервал ее Карпов. – Какие законы? Ты что? Что может один депутат? Многое, конечно, может, но только не законы менять. Тут ты через край хватила.

– Ну, конечно… – Максимов слегка прихлопнул ладонью по столу. – Какие законы? Законы все уже есть. Их и принимать не надо. Только пользуйся умело.

– Законы не законы, но что-то они там крутили с бензином. И еще – с компьютерными сетями. Какие-то открывали сайты, что ли? Я не точно знаю, как это называется. Фирмы, одним словом, грабили, которые работали с этими сайтами.

– Интернет… – покачал головой Карпов. – Николаич, тебе ничего на память не приходит?

– Да, знаешь, как-то… А что за группировка была? Ну, я имею в виду… Не пишет ли об этом Анисимов? С кем конкретно этот Маликов был связан?

– Ну как же! Какой-то Писатель. Который умер уже.

Максимов словно примерз к стулу.

«Вот, святая простота, – думал он, глядя на раскрасневшуюся от водки и виски Алю. – Работает в издательстве, которое основал этот самый Писатель много лет назад, и ничего о нем не знает. И обо мне… – спохватился он. – И обо мне ничего. Хотя – это-то немудрено».

Писатель, действительно, основал в свое время издательство «Буква», но о его причастности к этой фирме, которая развивалась и богатела, знали очень немногие. А когда в группировке начал заправлять Максимов, то «Буква» и вовсе стала почти самостоятельной организацией. И там Николая Николаевича даже в лицо не знали. Никто не знал, кроме главного бухгалтера, который впоследствии и откупил у Максимова его долю акций.

Николай Николаевич отвлекся от своих мыслей, заметив, что Аля продолжает увлеченно рассказывать о таинственной и страшной связи народного депутата с питерскими бандитами.

– …Но это все – частности. А главный смысл в том, что здесь, в Питере, находятся основные деньги мафии.

– Что это еще за «основные деньги мафии»? – Карпов от души расхохотался. Все, что говорила Аля, показалось ему полным бредом, газетной «уткой» самого низкого полета, бездарнейшей из бездарных, написанной с полнейшим неуважением и даже с презрением к читателям.

– Ну, Аля, ты даешь! Это же просто новое слово в следовательской практике! И в криминалистике! Главные деньги мафии! Или, как ты сказала – основные?

– Ну, оговорилась. Что ты, Толечка, к словам цепляешься! Ну, не так у него написано. Это я – чтобы понятней было. Просто смысл именно такой. У него еще фраза там есть: – «Все деньги – в Питере». Как антитеза выражению: «Все деньги – в Москве». Этот Маликов, понимаете, так здорово устроился: у него все основные финансовые операции проходили в Ленинграде… в Петербурге. И, как пишет Анисимов, не у него одного… Им так было удобно. Маскировка! Все привыкли искать концы в Москве, а концы-то у них были здесь, – продолжала Аля, сделав крохотную паузу для того, чтобы разлить очередные порции виски. – Местные банки…