Текст книги "Стригой (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Тело с грохотом влетело в стену, перевернув стулья. Ударилось о брусья и мертвым грузом рухнуло на пол, неестественно рухнуло. Будто сломанное. Вараколашу было мало. Слишком много пришлось вампиру выслеживать охотника, слишком много пришлось голодать, призраком вышагивая следом, выжидая этой звездной безлунной ночи, когда он, опаснейший вампир, мог расправить крылья и принять истинный облик.

Высшие показывали лицо в полнолуние. И то – особенное.

Исгерд не знал, что делать. Чувствовал, что колени тряслись, и больше всего боялся, что вампир услышит его сумасшедший темп биения сердца, услышит шум крови в жилах, ощутит запах страха – скользкий и липкий, отчаянный, отдающий ржавым металлом.

Женщина повисла ровно так же, как и супруг, разве что ее нога, явно сломанная, была неестественно вывернута. Но ее глаза не были закрыты. Не встречались с мертвым, налитым кровью, пустым взглядом вампира.

Она смотрела на Исгерда отрешенно и убито, так, чтобы монстр ничего не понял. Только медленно скользила взглядом от серебряного кола, спрятанного под отцовским плащом, висевшим на гвозде, к самому сыну. Тот кивнул и скользнул рукой под ткань плаща.

И Мериан наотмашь дала вампиру такую затрещину, что голова резко повернулась вправо, и аспидные патлы подлетели в воздух.

Это дорогого ей стоило.

Да, Исгерд успел.

Убил первого вампира в четырнадцать, вогнав в сердце тяжелый серебряный кол со спины, с разгона, потому что был по-детски слаб.

Мать… Мериан лежала возле сваленных стульев со свернутой шеей.

На полу – растертые кровавые следы, уже подсохшие, черные на дощатом полу. Два тела. Одно, будто сломанное, грудой валялось у стены. Обескровленное, с отметинами на шее. Другое, то, что принадлежало хозяйке, лежало на животе, только вот голова смотрела в потолок. В ее мертвых глазах не было боли, страха, отчаяния. Только холодная ненависть к вараколашу, что лежал посреди комнаты, раскинув перепончатые, прозрачно-призрачные мягкие крылья на все помещение, и истекал черной кровью, заливающей пол.

А Исгерд стоит. Стоит живой, по-человечески теплый, дышит и едва ли держится на подкашивающихся ногах. Падает на колени, упираясь ладонями в пол, в покрытый свернувшейся, густой кровью пол, и его выворачивает, кажется, всем, причем сразу. Потом душат рвотные позывы вперемешку со слезами, от которых и без того трудно дышать.

Солнце восходит всего через каких-то несколько часов…

И это было последнее звездное небо, которое он видел в своей жизни, последний рассвет, удивительно красивый, чистый, алый рассвет, заливающий изумительными красками домики. Последний. Потому что больше ничего, кроме дороги, он не хотел видеть. И на дорогу бы не смотрел, да этим он жил.

Не простил себе. Не смог простить детской слабости и глупости, но решил, что начатое не бросит и вырежет столько нечисти, сколько сможет. До тех пор будет брести по пятам, пока не всадит кол в сердце последнего или не умрет сам. И стригоя найдет. Найдет способ убить и убьет. Порубит, порежет на сотни кусков…

И тогда волки будут спать среди корней спокойнее.

Ветер будет качать безмятежно спящих летучих мышей.

А глаза неспящей души не будут искать призраков и упырей.

Потому что Исгерд Бранн, охотник на вампиров в четвертом поколении, сын и внук охотников, будет брести по пятам чудовища, пока не всадит в сердце остро отточенный кол.

***

Он не смотрел ни на ночное небо, ни на закаты, ни на рассветы. Вообще, казалось, голову не поднимал. Только тогда, во сне, когда лежал в золотой пшенице и, наверное, впервые за многие годы не чувствовал опасности, того, что его хотят убить.

Не смотрел и сейчас, когда предместья охватило рыжее закатное пламя.

Когда каждый серый домик, даже низенький, тот, что принадлежал Лазарю, стал по-королевски роскошным и богатым, окрасившись в темное золото. Почти скрывшееся за серебристой линией тихой реки солнце отражалось в чуть колыхающейся воде, дрожало в ряби, бегущей по глади с каждым вздохом теплого летнего ветра, трепавшего волосы охотника.

Даже каменный мост, проложенный над мелководной речушкой, стал краше. И кривые деревья, и остатки реечного забора, и бездомные плешивые псы, растянувшиеся на порогах перекошенных домов.

Он не видел заката. Легких перьев облаков, через которые проходил свет, и тяжелых, грозовых, чернеющих на золотистом небе и плывущих мимо городка.

Шел через предместья со сложенной веревкой, переброшенной через плечо, не спеша брел по вытоптанным дорожкам и отрешенно жевал сорванный по дороге колосок житняка. Снова вспомнил о первом убитом вараколаше, о том, что был виноват в двух смертях. Если бы Власта осталась дома, на его душе было бы больше невинных душ.

Наверное, он бы и не вспомнил, если бы не проклятие мары, страшные ночные сны, которые мало того, что изматывали и морально, и физически, так еще и управляли им, вели туда, где он мог погибнуть.

– Что же, – проговорил он самому себе, как делал часто, – так или иначе, но ты победила. Я бы погиб. Рано или поздно. Ни один охотник не умер от старости, лежа в постели, окруженный внуками и детьми. Ни один. Уж точно не я. Дьявол…

А ведь если бы не стригой, ничего этого не случилось бы.

Не пришлось бы бежать, сломя голову, чтобы оторваться от рыжего вампира, травника, собирающего бессмертник на погосте. Тогда, быть может, он не наткнулся бы на перекошенный дом Импи, не встретился бы с Марой и продолжил свою пусть и осточертевшую, но такую привычную жизнь охотника. Он бы жил.

– Я бы жил, – прозвучало эхо мыслей, пронесшихся в голове, – жил…

Но смысла бороться уже не было.

Он, конечно, попытался бы, ведь кинулся же в Гласерн, когда призрачная надежда найти спасение у ведуна лишь только шевельнулась в разбитой душе? Попытался. Нашел последнего ведуна города, когда после прихода Священной Инквизиции их и с огнем было не сыскать? Нашел! Отдал последние деньги, кучу последних денег, за которые купил бы резвого, здорового коня? Отдал. Без остатка.

А Лазарь, явно насмехаясь, отправил его за море. Или же он, не нуждающийся в деньгах, просто не понимал, что люди по обыкновению своему нуждаются в средствах и не могут так просто взять, сорваться в столицу и сесть на имперский корабль, чтобы добраться до совершенно другой, чужой страны с другим языком, с иной жизнью.

Солнце садилось, и последние лучи скользили по вытоптанной чахлой траве.

Чаща, так сильно манящая и отталкивающая одновременно, была совсем близко. Веревка на плече казалась дьявольски тяжелой.

Чтобы он мог сделать в жизни последним? На что такое хотелось решиться, когда о последствиях можно не думать, не бежать от правосудия, даже совершив убийство? Как ни странно, даже выпить ему не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как затянуть уже петлю на суку, встать на пень и толкнуть его от себя, чтобы повиснуть, помучиться совсем недолго и, наконец, умереть уже, уйти из этого мира, где не дают житья и живые, и мертвые.

А тогда, пожалуй, можно и умереть лицом на восток.

Так, чтобы мертвым уже взглядом встретить рассвет, точно такой же чистый, слепящий глаза алым светом рассвет, который он видел восемнадцать лет тому назад. На который больше никогда не осмелился посмотреть, потому что ужасные воспоминания похоронил глубоко в себе, столь безжалостно и холодно, что лишь только силы Мары смогли вытащить их наружу, туда, где их не ждали.

Стало прохладнее и свежее. Сверчки трещали в траве, отдаленно лаяли те самые плешивые псы из предместий, и ветер гулял меж кронами деревьев.

Вздернуться на краю чащи?

Нет.

Пусть это будет темное место. Черт с ним, с рассветом, быть может, в лощине его не найдут дети. Ему не хотелось, чтобы эти хрупкие и впечатлительные создания увидели болтающееся в петле тело с выкаченными глазами и посиневшим лицом. Пусть это будут взрослые люди. Не дети.

Ветки трещали под подошвами стертых сапог. Исгерд не скрывался, не таился. Ему не от кого было бежать. Он сам шел.

Веревка весила тонны. Шагать было все труднее.

Потом он вдруг заметил, что ладони вспотели, а сердце стало биться гораздо чаще, в сумасшедшем темпе. Дорога меж деревьев стала плыть перед глазами. Тошнило.

Пути обратно нет. Его просто не может быть после тысячи шагов навстречу смерти.

Бог дал человеку жизнь и лишь Он сам имеет право отнять ее. Самый страшный грех – наложить руки на самого себя, возомнить себя Господом, коему подвластны жизни детей Его, смертных. Но раз уж на совести Исгерда были две жизни родителей, две дорогих жизни, то дороги в Рай ему уже нет. Ад без вариантов. К чему же тогда вообще пытаться пробиться на небеса?

Слева вспорхнула крупная птица. Филин, кажется. Но ему уже не было разницы, пусть хоть корова в небо полетит, один черт поздно менять принятое решение. И потому, дойдя наконец до дерева посреди полянки, с ветки которого даже тот злополучный рассвет видно будет, остановился и набросил готовую петлю на сук. Вышло крепко, его вес выдержит.

Обойдя поляну, нашел трухлявый пень, выбил его ногой, и вздохнув, поставил под свисающую петлю, качающуюся на черной ветке, поросшей шелестящей листвой. Сверчки трещали в траве. Деревом на поляне был тысячелетний дуб, принявший ветвями, вероятно, не одного самоубийцу.

Встал на пень.

Ласковый, по-летнему приятный ветер трепал темные волосы, нежно касался лица, снова покрытого жесткой щетиной. Охотник судорожно сглотнул, а руки сами набросили петлю на шею, даже немного затянули.

– Упокой, Господь, мою грешную душу, – низкий голос дрожал.

За спиной послышался приближающийся вой ветра, ломающий сухие ветки старых деревьев, и почти сразу же волна пришла, едва ли не снося самого Исгерда. «Знак, – подумалось ему. – Наверняка знак».

Больше вдыхать полной грудью он не стал. Просить прощения – тоже. Уже не слышал ни воя порыва ветра, что ушел далеко вперед, явно стихая, ни щелкающих звуков ломающихся ветвей где-то совсем рядом, ни уханья охотящихся под покровом ночи филинов. Только взглянул отчего-то на черное небо, на островок ослепительных мерцающих звезд, окруженных тяжелыми тучами, что, скорее всего, разойдутся к утру, и…

И выбил из-под ног пень.

И рухнул вниз. А веревка сдавила горло.

Он знал, что потеряет сознание через несколько секунд, а потом умрет, потому что петля пережмет артерии. Знал, что его хрипа никто не услышит, что никто не придет спасти его, если он вдруг передумает.

Но он не передумал, больше не хотел жить.

…Просчитался.

Исгерд рухнул лицом в землю, задыхаясь и хрипя, отчаянно пытался вздохнуть, сжимал пальцами почву, а что-то тяжелое навалилось сверху, перерезало веревку, лишь немного зацепив кожу – на тыльной стороне шеи закровоточила тонкая царапина.

Неужели веревка не выдержала? Нет.

Сломался сук? Нет. Не это бревно.

Так что же?..

– Господи, – прошипел кто-то, кого охотник все еще не увидел, – с ума сошел…

А когда увидел, то, все еще откашливаясь, отполз к выступающим корням дуба, вжимаясь спиной в кору, потому что рыжее чудовище с синими глазами сидело на земле, тяжело дыша и сжимая тонкими, призрачно-бледными пальцами обрезанную петлю. Рядом валялся кинжал. На поясе стригоя все еще висели мешочки и пучки трав.

Вампир поднялся, подошел ближе и протянул руку Исгерду. Тот, хватая воздух, явно мечтал слиться с дубом.

– Я могу помочь тебе, – спокойно проговорил стригой. – Не бойся.

– Не верю, – шепотом произнес Исгерд, встречая неестественно-синий взгляд. Голос чудовища все так же эхом разливался в голове. Ледяным эхом.

– Подумай сам, если бы я был опасен, разве не соблазнился бы кровью?

Охотник провел рукой по шее. Кровь из царапины липла к ладони.

– Разве не убил бы тебя раньше?

– …

– Разве не спас бы тогда, когда ты стоял на краю колодца? И сейчас?

– Зачем я тебе? – он не верил. Вампиру веры нет.

– Я хочу помочь.

– Не верю, – прошептал охотник. Снова закашлялся, согнувшись в три погибели. Стригой руки не убрал.

– Хорошо. А разве тебе не все равно? Ты, кажется, хотел свести счеты с жизнью, – тонкие губы тронула чуть заметная усмешка. Мужчина не заметил.

Но понял, что стригой прав.

«Чем черт не шутит…»

И все-таки протянул вампиру руку, потому что ему, кажется, и в самом деле было все равно – погибнуть в петле или от клыков рыжего монстра.

Рука стригоя была горячей.

Охотник всегда думал, что вампиры холодны как лед, как их странный голос, замораживающий нутро подобно зимней стуже.

– Исгерд Бранн, – чуть слышно прошептал мужчина, поднимаясь с земли. Не без помощи вампира.

– Что, прости?

– Исгерд… Исгерд Бранн, – повторил охотник, – имя…

– Вергилий Бланкар. Идем. Займемся Марой. Боюсь, еще одной ночи ты не выдержишь.

Герд кивнул и поплелся следом, прощупывая пальцами борозду на шее и постоянно откашливаясь; стригой плыл впереди.

И хотя охотник протянул руку, вампира бояться не перестал, знал, что доверять ему не сможет. Не после того, как подобное ему создание, вараколаш, положило родителей.

По-летнему приятный ветерок ласкал кожу. Была тихая безлунная полночь.

На опустевшей поляне лежала перерезанная петля…

Комментарий к Глава седьмая: “Патлатые вараколаши, неподъемные мелочи”.

Вараколаш – один из мощнейших румынских вампиров. Считалось, мог управлять затмениями: лунными и солнечными. Собственно, все остальное – плод больного воображения.

========== Глава восьмая: “Путь в Арон”. ==========

«Так значит вот ты каков вблизи, стригой. Рыжеволосое чудовище с чудовищно-синими глазами, у которого порывом ветра вынесло из патлатой головы остатки прогнившего древнего мозга. Зачем? Зачем перерезал веревку, вампир? Почему не дал умереть? Неужели я, нищий охотник без гроша в кармане, чем-то тебе интересен, тебе, существу, одетому в дорогие одежды? Тому, кто бросает мешки золота в руки оборванца, будто то всего лишь куски угля, которые и при всем желании не заблестят. Глупо. Опрометчиво. Главное, зачем? Неужели когда-то я ошибся и убил твоего знакомого? Но это не было бы ошибкой. И что тогда? Что тогда, вампир? Хочешь, чтобы я помучился перед смертью, побыл в твоих руках? Хочешь моей крови? В самом деле, я был беззащитен. Мог бы и убить. Я не стал бы сопротивляться.

Зачем? Ответь, чудовище, ответь мне, зачем ты перерезал петлю, когда я был на грани? Отчего спас тогда, когда я, погруженный в кошмарный сон наяву, стоял на краю колодца и смотрел в глаза собственной смерти? Нет, не отвечай. Не пойму. Потому что, черт возьми, боюсь тебя. Не могу доверять. И не думаю, что прощу себе то, что коснулся твоей вампирской руки. Никогда.»

Вергилий все еще шел впереди, брел через лес, и там, вдали, где деревья редели, были видны отдаленные, мерцающие огоньки ночного Гласерна. Как и предполагал охотник, небо становилось все чище, звезд становилось больше, и дождевые тучи медленно расступались, лишая город кроткой надежды свободно вздохнуть от летней изнуряющей жары. Сверчки трещали в траве. Силуэт вампира, на котором болталась легкая белая рубашка с закатанными рукавами, казался призрачным и неосязаемым, как сгусток дыма. Как… как Мара.

Порывов ветра больше не было, зато душная летняя ночь стала чуть приятнее, когда возле земли едва ощутимо проходили свежие потоки воздуха, охлаждая кожу. Птицы с ветвей не взлетали.

От сердца леса они удалялись все дальше и дальше, приближаясь к самому краю, откуда виден был и город, и предместья, и мост, нависший над серебристой ленточкой чистой, струящейся меж двух близкорасположенных берегов реки.

Ощущение того, что веревка натирает шею, все еще не проходило, и Исгерд постоянно прощупывал огрубевшими от поводьев пальцами глубокую борозду, которая обещала почернеть в течение нескольких часов, если, конечно, вампир не прибьет его раньше, или он сам не заснет, кинувшись в объятия Мары. Спать хотелось все больше и больше, даже несмотря на пережитое потрясение и жуткий стресс, и ноги волочились все медленнее, становясь тяжелыми, веки слипались, а в деревья и призрачный силуэт осанистого высокого мужчины, идущего впереди, расплывались.

Нет, не спать…

– Ты по уши увяз, Исгерд, – вдруг проговорил вампир чистым голосом. – Мару ты изгнал достойно, профессионально, далеко и надолго, да только убить ее и снять проклятие будет сложнее, чем я сначала думал.

Он не перебивал. Брел следом, изредка посматривая под ноги, чтобы не улететь лицом вниз, пропахав землю носом, и слушал. Ибо ему больше ничего не оставалось делать. Не бросать же начатое, с криками убегая в лес от стригоя.

– Проще всего было бы найти могилу той женщины, что стала призраком, вскрыть ее, сжечь и забыть обо всем этом, как о нелепом происшествии, но… Но тело… Тела нет. Что, признаться, на руку нам ну никак не играет.

– И что ты предлагаешь, вампир? – тихонько спросил охотник. Он бы съязвил. Голоса не было. Да и сил тоже.

– Вампир, – это слово Вергилий особенно выделил, – предлагает идти прямиком в Арон, где призрак обосновался и прекрасно живет. Не спрашивай, как я нашел ее.

– Ты же…

– Вампир, – процедил Вергилий, явно разозлившись.

Они вышли из леса двумя тенями и спешно спускались с низкого пологого холма к дорожке вдоль реки, туда, где было прохладнее.

От воды ощутимо тянуло.

По поверхности бежала чуть заметная рябь, и мерцающие звезды, отражающиеся в черной воде, серебристыми точками расплывались в целые сверкающие дороги, танцующие от каждого дуновения ветра. Камыша здесь не было, лишь сочная низенькая трава и кусты давно отцветших ирисов. Из воды с плеском вылетела рыба и со звонким шлепком плюхнулась обратно. По воде побежали круги.

Охотник нагнал стригоя и теперь шел рядом, плечом к плечу, но лишь от того, что ему было слишком больно пытаться повышать голос.

– Из этого ничего не выйдет, – заметил Исгерд. – Даже верхом до Арона три дня пути. Я не выдержу, – говорить приходилось тихо и отрывисто.

– Выдержишь. Я не позволю тебе уснуть. К тому же, – добавил Вергилий, – я травник. И арсенал у меня, поверь, богатый. Захочешь жить – выдержишь.

– …Да в том-то и дело…

– Не неси чушь. Забираем лошадей и уходим. Путь неблизкий.

– Мерин в другой стороне, – деликатно напомнил Исгерд.

– А кто сказал, что мне нужен твой мерин? – улыбнулся стригой. Охотника прошибло. Улыбка была слишком жуткой, жуткой от осознания того, что принадлежала существу, которого он боялся. И ненавидел.

А туч было все меньше и меньше.

Через пару-тройку часов должно было начать светать. Нет, Арон был слишком далеко…

***

На таких лошадях охотник еще не ездил. Видел только, как знатные господа, у которых шеи болели от тяжести золотых цепей, вальяжно и грациозно плыли по улицам на таких вот красавцах, гордо поднимающих породистые головы.

Перебравшись через каменный мост, черной полосой отражающийся в прозрачной прохладной воде, они вышли к негустым зарослям, где и стояли две кобылы: та, к которой подошел вампир, – пепельно-серая, та, что осталась Герду – саврасая, высокая в ногах, мощная и мускулистая. Обе явно обещали выдержать тяжелый путь практически без отдыха.

Спрашивать, сколько золота было отдано за два породистых чистокровных чуда, он не стал, лишь завороженно, мягко и аккуратно провел рукой по вздрагивающей под ладонью крепкой шее, доказывая, что зла красавице он не причинит. Потом же вздрогнул, ощутив, как на него искоса поглядывают, и замер. Вампир спешно принялся поправлять сбрую.

– Где ты оставил снаряжение? – как бы между прочим задал вопрос Вергилий.

– В городе бросил.

– И ты молчал об этом до тех пор, пока мы сюда не пришли? Наивно полагаешь, что смеешь таким образом тратить свое собственное время, которого все меньше?

– Я ничего не полагаю, стригой. Явно не об этом думаю.

– Выдвигаемся, – фыркнул вампир, – больше ждать нельзя. Трое суток, Исгерд, трое суток, которые тебе придется пережить.

– А как же? ..

– Арон – мой дом, и кое-что при себе я пока держу, – Вергилий влетел в седло, будто ничего не весил – легко, как порыв ветра. – И, да. Охотой на Мару займусь я.

– Но…

– Никаких «но». В таком состоянии ты мне не помощник.

Как бы Исгерд ни злился, возражать не стал, потому что другого выхода у него не было. Да и грешно это было: отказываться от помощи, причем, вроде как, бескорыстной.

Каким образом рыжеволосое чудовище собиралось ловить руками ветер, искать иголку в стоге сена, он и предположить не мог, хотя сейчас, под покровом ночи, пулей летел за Вергилием, оторвавшимся на своей пепельной вперед. Единственное, что им обоим было известно, – призрак в богатом Ароне, там, где ему, оборванцу, места нет. Там, в городе, который гуляет и поет не скромнее столицы, ему просто нечего делать, ибо если бы там и были вампиры, то и охотники на них находились бы соответствующие – из целых династий, причем наживших нехилое состояние.

Мара боялась серебра. Стригой – нет, и потому, кажется, и вправду мог каким-то образом попытаться побороть призрака, снять проклятие, но как именно – оставалось загадкой. Охотник многого не знал по части неприкаянных душ, с этой же вообще столкнулся впервые и, как сам себе признался, сталкиваться больше не хотел.

Галоп по ночному тракту под пологом черного звездного неба, пережитое потрясение, шквал событий и прохладный ветер, овевающий кожу, сон не отгоняли, и мужчине все еще хотелось рухнуть хоть где-нибудь и проспать до рассвета. И проспал бы, если бы не кошмары, изматывающие так, будто всю ночь напролет Исгерд носился по лесу, как ужаленный.

Страшнее самих кошмаров был Вергилий, появляющийся в них. Почему именно он? Может, потому, что и был самым страшным существом в жизни охотника, а Мара почувствовала это? Или же сны предупреждали о том, что вампиру, этому синеглазому монстру, верить нельзя? Что однажды все те, кого он заколол и сжег, отомстят за каждый удар, за каждую каплю боли, испытанную ими перед смертью? Он снова не знал. Да и знать не хотел, потому что даже жизнь ему надоела. Нет, жить он не хотел и был страшно зол на стригоя, который считал обратное и посмел вмешаться в самый последний, решающий момент.

Теперь же шею украшала борозда, голос был тихим и хриплым, донимал кашель, а каждое слово давалось не без болезненных ощущений, и со всем этим добром придется пожить еще некоторое время. Благодаря стригою все снаряжение брошено прямо в Гласерне; все его цепи из чистого серебра, колья, отпугивающие травы и скудные копейки перейдут в руки того, кто случайно наткнется на сваленную в переулке гору вьюков. Мерин тоже кому-то достанется, но об этом охотник не жалел. Толку от него все равно не было, хоть и считал он, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Небо светлело, перекрашивалось в серый, хоть Герд и не смотрел на него, а звезды меркли, тихонько угасали, и на востоке, как раз впереди, горизонт мягко окрашивался в нежно-розовый, что становился ярче с каждой минутой.

Чудо-кобылки устали не знали и за всю ночь лишь пару раз сбавляли темп, переходя на легкую рысь. Они не уставали, а вот охотник – изрядно. Отвык от бойких лошадей, да и недостаток сна, точнее, полное его отсутствие, вносили свою лепту. Однако Вергилий не жаловался и не сбавлял. Даже не оглядывался, а все летел вперед, и сейчас Исгерд видел, как темные в ночном свете волосы, собранные в низкий хвост чуть ниже плеч, становились медно-рыжими, блестящими в лучах восходящего солнца. Он не удивлялся выносливости вампира.

Так или иначе человеком он не был, пусть и его руки были горячими.

Это ничего не меняло.

Монстр.

Тракт просыпался, медленно оживал по мере того, как утреннее солнце все выше и выше поднималось над горизонтом, слепя глаза и обжигая кожу, и все чаще на вытоптанной дороге встречались то гонцы, то целые обозы, поднимающие за собой вихры пыли, от которых вампир недовольно морщил нос. Становилось все жарче.

Поворот за поворотом, развилка за развилкой. Далеко на восток, в дорогой Арон, совсем не похожий на Гласерн – город ремесленников и торгашей.

Сначала пот выступил лишь каплями на лице, снова поросшем жесткой короткой щетиной. Потом же медленно и противно пополз по вискам, шее; застиранная рубаха липла к мокрой спине, и даже шея лошади взмокла, еще сильнее блестя на ярком свету. Ветер был горячим, и солнце приближалось к зениту, безжалостно выжигая и пыльную землю, и медленно проходящие обозы, гремящие содержимым, и всадников, несущихся что есть духу, как два беса на дьявольских конях.

Около полудня вампир взял чуть севернее, свернув с тракта на тропу, и охотник последовал за ним, хотя и понятия не имел, куда та самая тропа вела. Он проезжал мимо Арона, знал к нему дорогу, вообще все основные дороги княжества, но не эти бесконечные ответвления пути. А там, вдалеке, над равнинами возвышалась темная рощица, к которой и гнал стригой, не сбавляя ходу. Исгерд нагнал его, подогнав савраску.

– Лошади должны отдохнуть, – сразу же сказал Вергилий, едва охотник выровнялся с ним, – да и солнце вредит тебе больше, чем мне.

И все-таки от осознания того, что пронзительно-яркие лучи стригоя не убивали, пугало, причем не на шутку. Того же вараколаша или гаркаина оно бы испепелило, как пламя сухие листья. Сожрало бы без остатка, если бы детища ночи не успели скрыться, а Вергилия не трогало. Видимо, у него даже кожа не темнела, и сейчас казалась совершенно белой. Разве что скулы чуть порозовели, хотя пекло нещадно, и сам охотник, кажется, весь промок. На медно-рыжие волосы смотреть было больно. Слишком яркие, слишком блестящие на свету, легкие и мягкие, судя по тому, как невесомо подлетали на ветру выбившиеся медные пряди.

Перешли на рысь.

Деревья были все ближе, и от рощи приятно потянуло прохладой.

Вампир спрыгнул на землю первым и устало выдохнул. «Да неужели! – мысленно воскликнул охотник, – устал!» Но вслух высказаться не посмел. Навязчивый страх перед стригоем говорить лишнего не позволял. Пошли, уворачиваясь от ветвей, которых было слишком много. Исгерд зевнул.

– Еще немного, – ровным, чистым голосом проговорил Вергилий, – только не спи. Больше не проснешься.

Охотник промолчал, ждал только, что придумает рыжий монстр, и шел вперед.

Как оказалось, прохладой тянуло от озерца в самом центре рощицы, и даже с берега, поросшего осокой, было видно, что вода чистая, а дно – песчаное. Вампир пустил лошадей.

– Лезь в воду, – скомандовал он, став непривычно серьезным.

– Я, что ли?

– Ты. Тебе нельзя спать, забыл? Рухнешь где-нибудь под деревом и все. Раздевайся. Я уйду.

Он и вправду ушел, а охотник дождался момента, когда его спина пропала за деревьями, и лишь тогда, скинув пыльную потрепанную одежду, с разбегу, как ребенок, сиганул в холодную воду так, что брызги долетели до лошадей на берегу. И вправду, стало немного легче.

Течения не было, озеро было стоячим и каким-то чудом осталось холодным, даже не зацвело, хотя жара стояла уже пару недель. Деревья росли кругом, создавая над гладью густую тень, и Исгерд по-настоящему наслаждался холодной водой, пересекал озеро вдоль и поперек снова и снова, пока не кончились силы, успел просмотреть дно, а потом, вымотавшись, лег на воду, раскинув руки, и подставил лицо солнечным лучам, которые больше не обжигали. Над деревьями поднялась струйка дыма. «Вампир, – без сомнений решил охотник, – больше некому».

Костер в пожар не перешел, и стригой явно выжидал, пока прогорят дрова.

А затем на другой стороне озера, в самых зарослях, послышался плеск воды.

– Уйдет он, – прошипел Герд, – как же.

И сам рванул к берегу, рассекая воду мощными движениями. Все-таки не хотелось ему щеголять нагим перед каким-то незнакомым мужчиной, тем более, нелюдем – странным мертвецом с удивительно-горячей кожей. Вопреки ожиданиям, Вергилий из зарослей так и не вышел, и явился только тогда, когда уже высохший охотник сидел у найденного стригоевского костра, вороша угли прутом.

И вернулся не с пустыми руками, а с рыбой. «Так вот почему не вышел из зарослей», – дошло до мужчины.

Повисло долгое молчание, остался только звук ножей, счищающих чешую и вскрывающих скользкие тушки. Вампир разговорился первым.

– Почему ты ввязался во все это, Исгерд? Это ведь не жизнь.

– Мне за это платят, – равнодушно ответил охотник, вспарывая рыбье брюшко кончиком собственного кинжала. – От этого уже не уйти, ты сам сказал.

– Не припоминаю.

Герд чертыхнулся. Ах да, ведь это был только сон. От воспоминаний, где посреди слепящего глаза червонного золота полей стоял он, вампир со злыми синими глазами, рука дрогнула, и кончик лезвия прошел по ладони. На землю закапала кровь.

– Дай взглянуть.

– Держи карман шире, – отшатнулся мужчина, выронив кинжал.

– Я не пью кровь, – напомнил Вергилий, – посмотрю и все.

– Всего лишь царапина. Ничего более.

Пожав плечами, стригой забрал у него две оставшиеся рыбы и сам принялся за дело, но промыть порез все-таки посоветовал и протянул чистый лоскут ткани – кровь все еще сочилась.

– И все-таки, – повторился травник, – я не говорил тебе тех слов.

– Не говорил, – кивнул, выдыхая, Исгерд. – Это было во сне. Ты был там и каждый раз говорил, что мне не убежать от себя самого, что однажды все вы, вампиры, настигнете меня, и я больше не смогу сбежать или спастись. Вас будет слишком много. Тысячи…

– Это всего лишь сон. Проклятие Мары.

– Я и сам так думал. А потом проснулся на краю колодца. Ведь это ты был, да?

Вергилий закончил с последней рыбой и, насадив ее на прут, повесил над раскаленными углями, предварительно натерев солью и травами, которых у него было в избытке. Капли воды и крови зашипели на кострище. Вампир поднял взгляд. Нет, таких синих глаз не бывает. Не у людей.

– Я чувствую страх, потому и пришел.

– Зачем тебе это? – наконец решился задать вопрос охотник. – Зачем ты помогаешь мне? Заплатил ни за что, оставил в живых, тащишь в Арон и собираешься найти Мару, когда это тебе, по сути, и не нужно? Я ведь никто. Не смогу дать чего-то взамен.

– И не нужно.

– И все-таки?

– Я не знаю, – признался Вергилий. – Просто так совпало, что я с тобой пересекался, хотя намеренно не искал. Подумать не мог, что страхом тогда пахло от тебя, но пришел. И потом, ведь все, что ни делается, делается к лучшему, так? Кто знает, что из всего этого выйдет. Ведь тебе действительно нужна помощь, так?

Охотник лишь кивнул, подтверждая безысходность собственного положения. Запахло горелым, и вампир, ругнувшись под нос, перевернул рыбу. Все-таки ее успело здорово задеть. Благо, не сгорела.

– Вот и все. Я просто хочу помочь. Когда живешь достаточно много лет, волей-неволей начинаешь делать странные вещи, – усмехнулся он. Улыбка получилась жутковатой, хоть клыков у него и не было.

– Вампир бы не взбесился, если бы смертный спросил о его возрасте? Чисто профессиональный интерес.

В прибрежных зарослях ивняка взвизгнула саврасая лошадь. Угли медленно прогорали, и из-под черных огарков, покрытых светло-серым пеплом, видно было, как разгорался огонь, явно намеревавшийся сжечь рыбу. Стригой плеснул на костер, и вода зашипела. Поднялся пар.