Текст книги "Стригой (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– А не боишься артерии подставлять? – тихо и беззлобно усмехнулся травник. – Давай руку. Не хочу зацепить тебя ненароком. Да и сил подняться, увы… Ах, Господи… Ты только посмотри, как жалок…

Мужчина тут же протянул ее. Не убрал, даже встретившись с последним предупреждающим, многозначительным взглядом синих, цвета горечавки, глаз, тускло горящих на нечеловечески-белом, окровавленном и перепачканном лице.

– Ох, не хотел я, чтобы ты это видел, – с горечью пошептал стригой, чуть приподнимаясь, морщась от боли и сжимая подставленное запястье пальцами. Было заметно, что мизинец сломан. Пустяк на фоне прочего, истинный пустяк. – И еще больше не хотел этого делать.

Вампир, обнажая ряд ровных, белых зубов, выпуская два острых клыка, прикрыл синеву больших уставших глаз, склонился к руке, подрагивая всем своим отощавшим, изувеченным телом в предвкушении сводящего с ума вкуса. Абсолютно равнодушно слизал запекшуюся кровь вперемешку с пылью. И глубоко прокусил кожу, впиваясь в аккуратные, открытые, точно нанесенные раны.

Исгерд дернулся, было действительно больно. Однако он оцепенел, завороженно наблюдая за тем, как рыжеволосый князь бессмертия и ночи сдержанно, но не без упоения и нескрываемого наслаждения мелко глотал его кровь, отрываясь мягкими губами от кожи и припадая к ней снова – дрожащий и такой зависимый.

Он не боялся за себя. Почему-то безоговорочно ему доверял, особенно теперь, когда был жив исключительно благодаря его жертвенности. Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Не важно, что: деньги, душу, кровь. Главное, нечто ценное для того, кому платишь. Главное, от чистого сердца. Пусть выпьет всю, до последней капли, только бы жил. Остальное – не так уж и важно.

Слабость разливалась по телу. Кружилась голова, чернело перед глазами. Но то, что кожа на теле Вергилия стягивалась, вводило в некоторый ступор. Он ведь никогда такого не видел. Неоднократно слышал, но чтобы так, вживую… Стригой делал глотки все реже, все более сдержанно.

– Я еще в сознании, – отчего-то осведомил его мужчина, – возьми больше.

– Опасно, – оторвавшись, возразил вампир, -…дьявол, какой вкус… совсем… совсем непохожая… на другую… сильная… – и припал снова, мягко, уже не вытягивая кровь из вен, а лишь подбирая то, что лишь слабо сочилось.

Охотник чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, как и предупреждал Вергилий. И тот, бережливо забрав последние выступившие капли, придвинулся к Герду, полностью ошеломленному, вплотную. Бок полностью был затянут, точно хозяин тратил большую часть именно на это место – самое уязвимое и поврежденное.

– Наверное, я прошу слишком много, – выдохнул в губы рыжеволосый, – но…

– Да. Точнее, нет. Проклятье… пожалуйста…

Стригой поменялся в лице. Прикоснувшись пальцами к багровому кровоподтеку на скуле, просто подался вперед – наивно и по-детски, точно впервые целовал скромницу-девчушку украдкой в подворотне. Ничего более. Так легко и чисто, оставляя металлический привкус и влажный блеск на дрожащих губах.

Он ведь все понимал. В частности и то, что охотник тут же лишится сознания от резкой потери крови.

Теперь настал его черед вытаскивать человека с того света.

И хотя он дьявольски хотел рухнуть в кровать, целомудренно, на противоположном краю, не позволил себе присесть до тех пор, пока не сделал все то, что был обязан сделать.

А потом и вправду провалился в царство тишины и спокойствия. Разве что так и не решился лечь рядом с охотником.

Проблемы и сложности будут позже.

Сейчас нужно наслаждаться тем, что есть. А было многое.

Комментарий к Глава двадцатая: «Немного жертвенности»

Осталось совсем немного.

========== Глава двадцать первая: «Нет добра без петли и топора» ==========

Проснулся он от какой-то дикой жажды, едва размыкая спекшиеся губы. И, конечно, от боли, от тупой, навязчивой и непрекращающейся боли во всем теле, что, собственно, и не удивляло, ведь досталось ему по первое число. В комнате было темно, но по тихим отдаленным звукам, что можно было различить через толстые стены, было ясно, что в данную минуту был самый разгар дня.

Стригоя рядом не было, ровно как и вообще следов его присутствия: ни углубления в постели, ни скомканного во сне одеяла, ни звуков, что могли бы донестись хотя бы из одной комнаты. Будто бы вчерашней ночью, точнее, судя по предположениям, сегодняшним ранним утром, он не затаскивал изувеченное тело в эту самую комнату, в надежде продлить угасающую жизнь.

Охотник скосил взгляд на пол: ни единой капли крови, что, по сути, удивляло, ведь даже сдерживаемая чем-то сверхъестественным, она лилась на пол, оставляла жирные капли на паркете, растертыми широкими полосами темнела на жесткой поверхности и металлически-едко пахла, так, что перехватывало дыхание от этого резкого запаха вампирской крови, которой было слишком много. Было неприятно тихо, и следов присутствия хозяина не наблюдалось. Разве что… До Исгерда не сразу дошло, что он, оказывается, лежит в чистой постели, с туго перебинтованным торсом, с прочно зафиксированными ребрами и перевязанными руками. Он взглянул на свои ладони – аккуратно замотаны белой тканью. Зато на нетронутых плечах красуются десятки штрихов ссохшейся крови, ровно как и на ногах. Стало быть, ему успел помочь кто-то еще? Да и вообще, черт возьми, что вчера было после того, как он затащил Вергилия на кровать? Куда он теперь-то подевался с теми ранами, от которых еще рано утром стремительно угасал и бледнел? Куда он теперь подевался, когда еще несколько часов назад его синие глаза были мутными, точно стеклянными, а на белых губах лопались кровавые пузыри?

От осознания такого промаха хотелось ударить себя по лбу. Конечно!

Плюнув на аккуратную работу, Исгерд размотал бинты на левой руке и все вспомнил: от порога дома до момента, когда он потерял сознание. На коже остались две почерневшие точки. Как раз на расстоянии, на котором расположены клыки. Укус болел, не давал забывать о себе, впрочем, главное, что вампир не обманул: сам мужчина тяги к крови не чувствовал точно так же, как и вообще каких-то изменений в собственном организме. Только тупую, назойливую боль, что мучительно горела во всем теле. Однако пить хотелось дьявольски. Впрочем, подобие бандажа надежно фиксировало сломанные ребра, остальные кости были целы, а потому можно было и попробовать встать. Исгерд чертыхнулся. Он был раздет.

В конце концов, не светить же всем чем можно перед стригоем? Может, позвать его? Вдруг, он дома, скажем, читает, устроившись в кресле?

– После такого-то? – тихо задал самому себе вопрос Бранн. – Не беспокоить же его.

И не побеспокоил. С трудом встал с кровати, охнув, поморщившись от боли, замотался в одеяло и медленно, осторожно переставляя подкашивающиеся от боли и слабости ноги, поплелся за спасительным стаканом воды, хотя сейчас с удовольствием пропустил бы чарку чего покрепче – для профилактики. Только вот опешил малость, как только раскрыл дверь, отделяющую стригоевскую спальню от всего дома: в комнатах творился сущий ад, точно это не дом вовсе, а трактир, где как минимум всю ночь пьяные мужики били друг другу морды и крушили все то, что попадалось под руки. Пол усыпан осколками, глиняными черепками, землей, кое-где – розочки разбитых бутылок, темные пятна высохшего вина и скрюченные, увядшие растеньица, выдранные с корнем. И посреди этого побоища, в центре графских развалин, на софе, точно холм на поле боя, мирно спящий хозяин дома, едва ли не с головой укрывшийся одеялом; только спутанные, шелковистые огненно-рыжие волосы контрастируют на светлой, но уже изрядно смятой ткани.

Он спал, как мертвый. Охотник даже испугался поначалу своего сравнения (а вдруг, удачного?), постоял несколько секунд и двинулся дальше, как только удостоверился, что одеяльный кокон глубоко и медленно дышит. Значит, его все-таки спасла кровь? Мозг тут же выдал недавнюю картинку сего невообразимо… чарующего и завораживающего действа, напомнил о металлическом послевкусии того, что было позже.

– Приехали, – выдохнул Исгерд, опуская взгляд в пол, принимая поражение, и вздрогнул от осознания того, что сказал это вслух.

Одеяльный живой кокон шевельнулся, однако, по-видимому, снова забылся глубоким сном, и мучимый жаждой страждущий наконец-таки добрался до предмета мимолетного вожделения, едва ли не поскуливая от внезапно нахлынувшего облегчения. А то совсем ведь в горле пересохло – ни сглотнуть, ни сказать толком. На удивление, с шеей особых проблем не было, что являлось, по сути, настоящим чудом: высший сдавливал ее так, что глаза из орбит лезли.

Вот только почему-то о награде даже не хотелось думать. Самым большим даром, самым щедрым, истинно королевским была сохраненная жизнь. И его, и стригоевская. Да, Власта сейчас одна, и уже через несколько недель он обзаведется племянником или племянницей. Да, ей действительно трудно. Но и ему нелегко. А работа будет всегда. К тому же, все еще жив тот шанс, что за убийство вампира ему отвалят приличную такую сумму. Не он в ней нуждается, а хрупкая, беззащитная сестрица, на плечи которой легло слишком многое.

В доме было темно, как ночью, что, собственно, и погубило такой крепкий и спокойный вампирский сон. Исгерд споткнулся о ножку стула, едва на полу не растянулся, но равновесие удержал. И таки ругнулся, ибо от резкого движения тупая боль вспыхнула в теле пожарами. Вот черт бы побрал того, кто натворил все эти дела!

На этот раз кокон не выдержал. Заворочался, замер и стал потихоньку распутываться, выпуская на свет божий, точнее, во тьму дома, сомнительного вида бабочку – болезненно-бледную, а, точнее, алебастрово-белую, будто мертвую. Картинку лишь горящие глаза оживляли да накрывшие плечи волосы.

– Все нормально? – сонно пробормотал рыжеволосый, как-то стыдливо оправляя копну растрепанных волос.

– Что за погром?

– Ах, это, – замялся он, – ну, я очень торопился, и так вот получилось.

Выдохнув, охотник добрел до многострадальной софы и сел рядом, закутавшись в одеяло, края которого легли на грязный пол. В доме было ощутимо холодно, камин уже начал забывать, каково это, когда внутри живое пламя лижет сухие ароматные поленья. У него явно мерзли босые ноги. Правда, взбираться на узкое невместительное ложе он не хотел. Нечего слабину показывать, тем более что легкий озноб и рядом не стоял с тем, что происходило буквально несколько часов назад.

– И куда ты спешил?

Вампир не нашел, что сказать. И дело не в том, что его подвела харизматичность и гибкий ум. Просто рассказать правду – поставить на себе клеймо ревнивой девчушки. Да он его на смех поднимет!

– Тебя почти неделю не было, – продолжил мужчина, – и тогда, когда начался этот ад, я… я надеялся, что ты вернешься раньше. Не смотри так. Не хочешь – не говори. Спасибо, кстати, что спас. Сейчас бы, глядишь, уже закопали. Тут с этим быстро. Что твои раны?

– Порядок, – ответил Вергилий и продолжил виновато: – думаю, все придет в норму за пару-тройку недель, но…

– Тебе нужно еще.

Стригой поджал ноги, выдохнул. Вообще-то он бы многое отдал, чтобы больше не обращаться к нему за помощью. Но нужно быть наготове. В течение нескольких дней, возможно, прямо на этой неделе кто-нибудь из братии непременно пожалует, а чтобы в случае чего дать отпор, хотя бы попытаться, необходимо восстановиться полностью. К тому же, от человеческой крови регенерация шла чудовищно быстро. И только от нее он не хмелел. В тот раз, когда он был на грани, пришлось воспользоваться лошадиной, да хватило ее ненадолго, а последствия были такие, что стыдно рассказать. Дьявол, Исгерд… Он будто все знал. И про причину погрома, и про то, что Бланкар сорвался тогда, завалив собственную кобылу. Будто яснее погожего дня понимал, что за причина заставила броситься его под удар монстра. Но свои догадки держал при себе, за что травник был безмерно ему благодарен.

– Да. На этот раз гораздо меньше и не раньше, чем через пару-трое суток, но, Герд…

– Я не вижу в этом ни малейшей проблемы. Возьмешь, когда будет нужно.

– Так просто?

– Отсыпайся, ст… Вергилий. Если не имеешь ничего против, я и сам пойду. Благодарю, что привел в человеческий вид. И… и за все остальное.

Он развернулся, направился к двери, наугад пробиваясь сквозь баррикады из стекла, разбитой мебели и земли. Сейчас его хромота была особенно заметна.

– Постой… – тихо окликнул его вампир, едва охотник коснулся дверной ручки.

– Мм?

– Ты помнишь? Помнишь то, что было после крови?

– Помню, – прервав в зачатке напрашивающийся вопрос, он встал, чуть обернувшись, и опустил взгляд. – Дай мне смириться с этим и понять себя. Я… я дам тебе знать, – добавил Бранн, закрывая за собой дверь, и приглашая тишину на место собственных слов.

Вампиру спать больше не хотелось от слова совсем. Сейчас бы помещение до приемлемого вида довести, разжечь камин, себя привести в порядок и просто справиться с последней проблемой, чтобы потом, быть может, и личную жизнь наладить. А кто знает? Чуяли его стригоевские сердца, что вчерашнее, то есть, сегодняшнее, Герд прекрасно осознавал. Боялся он смотреть в его глаза после того, как устроил целое представление с незамысловатым потреблением такой необходимой крови, но теперь тешил себя надеждой, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

Теперь он был почти уверен, что его не отшвырнут за безобидное прикосновение к плечу. Уже завтра, как только охотник проснется, нужно будет снова затягивать бандаж, если тот ослабнет. И совсем скоро вновь ощутит сносящий башню вкус его крови, чтобы еще долго к ней не прикасаться ни при каких условиях.

Если, конечно, вампиры не прикончат его раньше…

***

Он молча сидел перед камином и уже несколько минут назад почувствовал приближающийся чужой запах. Так рано… до него решили добраться, не теряя времени. Запах бессмертия тщательно старались перебить какой-то чудовищной смесью парфюма – резкого, грубого, с приторно-сладкими нотами. Аромат-андрогин. Можно было подумать, что он принадлежит мужчине, но с тем же успехом им могла воспользоваться и женщина. Правда, и он, и она были напрочь лишены вкуса. Неполный литр выпитой крови обострил чувства, почти полностью восстановил их. Осталось совсем немного. Правда, пока об этом думать слишком рано. Слишком самонадеянно. К дому приближался лишь один объект, но даже с ним стригой в нынешнем состоянии вряд ли мог успешно тягаться. Просто неплохо знал обладателя столь раздражающего аромата бессмертия и эксцентричного парфюма.

Нехотя поднялся из глубокого кресла. Будучи все еще восприимчивым к температурам в человеческом обличии, набросил на плечи тяжелый, подбитый мехом плащ, оправил прочесанные, шелковистые волосы, на которых играл свет пламени, превращая рыжий в цвет крови и золота. Нет, он сам встретит гостей. И нет ни малейшего желания, чтобы Исгерд узнал об этой встрече. Вергилий был уверен, что ни один смертный не знает о вампирских законах, да им это, собственно, и ни к чему, ведь у людей все гораздо проще. Они убивают друг друга, режут, вешают, до смерти забивают ногами и с легкостью уходят незамеченными. У ночной же братии этот фокус не сработает. Тут же узнают и отправят посыльного со страшными приговором. Так всегда было. Он сам, когда был на сотни три моложе, исполнял приказы свыше и без особых душевных терзаний вершил правосудие в соответствии с законами. А теперь, видимо, попался сам. Или же мир перевернулся с ног на голову, и бессмертный визитер спешит к нему интеллигентно побеседовать, опустошая графинчик-другой превосходного вина.

Шестьсот двадцать один год жизни прекрасно учил не верить в приятные случайности. Он еще издалека заметил приближающееся черное облако, что летело без особых трудностей прямо навстречу раздувшемуся западному ветру.

Резкий аромат здорово раздражал. Правда, возможности избежать минут, а, может, часов его вдыхания у него явно не будет. Черное облако опускалось.

Через несколько секунд оно уже полностью сформировалось в тощую, высокую и плечистую женщину, голова которой всегда существовала будто отдельно от тела, качаясь из стороны в сторону при каждом широком, пружинистом шаге. Извечные вычурные платья, болтающиеся как на вешалке и открывающие тощие, жилистые ноги. Тонкие, ломкие волосы, почти белые, накрывающие спину с выступающим позвоночником и вдоль и поперек увешанные несуразными лентами и прочей ересью. Размалеванное лицо с жуткими, огромными пустыми глазами, с этим ничего не выражающим, отсутствующим взглядом. И не сбиваемые спесь и гордыня, что уже несколько веков не сходили с угловатого лица.

– Рад тебя видеть, Констанция, – наклонил голову в почтенном жесте стригой. – Чем обязан твоему визиту?

– Не прикидывайся идиотом, Бланкар, – скривила темные, накрашенные губы визитерша, сложив руки на едва заметной, девичьей груди. – Все ты прекрасно знаешь, и я уверена, что до сих пор ты так и не отмыл руки от крови собрата.

Стригой и бровью не повел. Без опасений, без какого-либо дискомфорта смотрел в стеклянные глаза, теперь уже не сомневаясь в том, что о его деятельности окружение знает, пожалуй, больше, чем он сам.

– Давай отойдем, – предложил травник. – Я дома не один.

Констанция многозначительно вскинула бровь и хищно, издевательски улыбнулась, обнажая ровные, один к одному, зубы, лишенные и клыков, и резцов. Улыбка вышла жутковатой. О стригоевских предпочтениях травили байки на каждом углу, считая долгом обсудить его склонности. Но тем не менее на предложение отойти она не отреагировала отрицательно, и через десять минут бессмертная пара скрылась в полной темноте узкой, безлюдной улицы, что оканчивалась тупиком. Их никто не мог услышать или увидеть. Хотя внешне рыжеволосый был спокойнее моря во время полного штиля, внутри рвался на части. Не от страха наказания, а от последствий оного.

– Это весьма великодушно с твоей стороны – не скрывать своей причастности к убийству. Значит, все-таки завалил Азраила, да? Слабо верится, что он успел перейти тебе дорогу. Слабо верится, что ты, Бланкар, спелся с человеком, чтобы убить одного из последних представителей высшей расы.

– Он напал первым, – холодно ответил травник.

– Вот только не надо начинать этого! – вскинулась визитерша сомнительной и истинно ведьминской натуры. – Только не говори мне, что пришил его, защищая этот смертный сброд!

– Не твоего ума дела, кого я защищал, при всем моем почтении. Он кинулся на меня, едва увидев. Будь я мертвым, Азраила бы судили точно так же?

От такого выпада Констанция только что воздухом не захлебнулась, раскрыв рот и выпучив белые, несколько рыбьи жуткие глаза. Подскочив на месте так, что угловатая грудь колыхнулась под тряпками очередного безвкусного платья, вампирица, собравшись, все же успокоилась и снова нацепила на лицо маску безразличия и надменности. Вергилий, впрочем, прекрасно знал, как плохо владеет собой оная особа. Знал и усмехался где-то глубоко в себе.

– По-хорошему стоило бы просто взять и завалить тебя. Здесь же бросить, а, может, и в канаву свалить, для особой важности. Не будь ты дворянином, тебя казнили бы без суда и следствия, Бланкар, без посыльных, без переговоров! Ты хоть представляешь, что тебя ждет? Сколь изощренное наказание для тебя придумают через, скажем, десяток дней?

– Сгораю от любопытства, – оскалившись, усмехнулся Вергилий.

Визитерша лишь многозначительно прищурила пустые глаза и растянула в жуткой гримасе темные губы. Откровенно издевалась, ибо могла сейчас гораздо больше, чем ее собеседник.

– Значит, так, золотце, живи, пока твое семейство всеми силами и средствами пытается замять это дело и спасти твою тщедушную шкуру. Живи, пока обсуждается твой приговор, и благодари Темные силы, что родился в знатном роду. Правда, без крови ведь не бывает, – пожала плечами, все так же ухмыляясь, ломаная вампирица. – До скорого, стригой. Привет от родственников! – И растворилась черным облаком, что молниеносно поднялось в холодный воздух и стремительно скрылось из вида.

А вампир, взвыв в голос и рухнув на колени, едва ли сознания не лишился от ошеломляющей волны боли, что пронзила спину.

И такой презент свести с тела возможности не предоставлялось.

Клеймо выжгло кожу валашскими рунами.

========== Глава двадцать вторая: «Одна большая зависимость» ==========

Стригой вообще с трудом верил, что все может быть так тихо и мирно. Попросту не узнавал прежнего Исгерда в этом сдержанном, немногословном человеке, который не сопротивлялся, когда ему помогали с перевязками, который слова против не говорил по поводу полного бездействия и когда-то ненавистного им откровенного просиживания штанов.

Однако верил Вергилий, что охотник страдал от болей и не хотел лишний раз переть на рожон, испытывать судьбу. В этот раз гораздо разумнее затаиться и не подавать признаков жизни. Переждать неблагоприятное время, всеобщий ажиотаж, этот непрекращающийся треп на каждом шагу о чудесном умерщвлении чудовища, преследовавшего не одно поколение рода Керро, о таинственном исчезновении аронского героя, что за одну ночь избавил вдоволь настрадавшийся город от древнего и абсолютного зла, тенью накрывшего эти благородные и богатые земли.

О том, что Констанция явилась ночью трое суток назад, Исгерд не знал, а стригой, в свою очередь, и вовсе не стал даже думать о том, как рассказать о цене убийства высшего. Да, теперь ему, скорее всего, осталось недолго. Да, это было опрометчиво и глупо. Нет, он не винил мужчину ни в чем. В конце концов сам был виноват, что когда-то нашел этот злополучный контракт и подписался, причем добровольно, на страдания, на изгнание из собственного дворянского рода, на лишение титула. Все эти события были зачаты где-то на вершине огромной горы, что касалась неба, разрезая облака. Наверное, все это началось еще знойным летом, на погосте под полной луной. Стоило всего лишь быть осторожнее. Стоило всего лишь не позволить незнакомцу подойти ближе и всадить в одно из сердец кол, и все было бы иначе. Никакой Мары, никаких скитаний, никакого Арона и выхаживаний выдохшегося мужчины. Та встреча, те короткие мгновения их разговора в окружении крестов стали началом чего-то беспросветного и безнадежного. Пусть даже не без приятных событий. Один черт, все закончится смертью Вергилия и короткой жизнью Исгерда Бранна, который просто не может взять и умереть естественной смертью в благородной старости. Он же упрям. Горд. До последнего вздоха будет преследовать живых мертвецов и вгонять колья в сердца.

Крохотный комочек стремительно рванул вниз с вершины, по крутому склону, рванул, превращаясь в исполинских масштабов ком, сметающий все на своем пути. И город, располагающийся аккурат у подножия, совсем скоро будет погребен под тоннами колючего снега. И тогда все чаяния и надежды наконец сгорят синим пламенем несбыточности. Наступит Вечность. Вечность, в которой места для одного добропорядочного и жертвенного вампира не найдется.

Но, думалось ему, совсем скоро Исгерд просечет что-то неладное. Обязательно узнает, что скрыл под рубашкой стригой, ибо на то он и профессионал, следопыт, тактик и логик, чтобы узнавать все то, что крайне интересует. А ведь он уже успел что-то заподозрить. О чем и сообщил.

– Запах, – с сомнениями сказал он тогда, поморщившись, – что-то сгорело? Все равно что свиней палят.

– С улицы несет, – отмахнулся вампир и судорожно сглотнул. На его коже были выжжены шестнадцать рун, что образовывали ровный, точный круг. Круг на валашском, который почует даже третьесортный кровососущий и мертвечину потребляющий.

Охотник лишь пожал плечами и вышел. Но по взгляду видно было, что он откровенно усомнился в стригоевских словах. Кому вообще придет в голову смолить чью-то шкуру посреди города, тем более в этом квартале? Благо, он был неразговорчив в последние дни. И от созерцания озадаченного лица становилось не по себе.

Ведь и без того вампир страдал.

Попробовав человеческую кровь, потерял когда-то железный контроль над собственным сознанием и теперь отчаянно боролся с собой, чтобы не получить ее раньше, чем мужчине станет лучше. Нужно совсем немного, не больше стакана, но, Господи, как сильно хочется снова ощутить этот исключительный вкус!

До дрожи хочется впиться в руку, маленькими глотками, растягивая удовольствие, поглотить необходимую дозу и окончательно восстановиться. Вновь вернуть себе статус одного из самых матерых ночных существ с фантастической силой и экстраординарными способностями. С поразительным обонянием, зрением и возможностью расправлять бархат перепончатых трехметровых крыльев.

Да, возможно, теперь и ни к чему принимать кровь, ведь, скорее всего, жить осталось совсем немного. Однако и опускать руки – полностью перечеркнуть свое былое величие и самоуверенность, растоптать ногами последние остатки гордости.

Он обязан воспользоваться этим бесценным даром. Он никогда не станет применять силу, чтобы напиться крови. Принципиально. Но вот принять ее от чистого сердца, от искреннего желания помочь, да к тому же и от этого человека… как удержаться?

Ломает.

Он тщательно скрывает это, старается реже попадаться мужчине на глаза, ибо руки колотит нервическая дрожь, а в глазах чернеет от желания, затмившего рассудок. Он знал, что именно сейчас крайне опасен. Что может сорваться и просто прокусить шею, выпить все. До последней капли. И так бы случилось, если бы драгоценным сосудом не был Исгерд. Лучше уж совсем умом тронуться или собственноручно жизнь прервать, чем посягнуть на его существование. Себе дороже. Он может дать отпор. И вряд ли милосердно позволит себя растерзать кому бы то ни было.

Вечерело. От ощущения приближающегося действа колотило, как при болезненном ознобе. На удивление, охотник вообще не появлялся. Не покидал своей, точнее, стригоевской комнаты и невесть Бог чем занимался: то ли колья с утра до ночи точил, то ли молитвы читал. Зная Герда, вампир был уверен, что тот сутками спит. Знает, как дорог отдых, сколь редко выпадает возможность посвятить ему свои дни. К тому же, телу нужен покой. Теперь он даже не морщился, когда поднимался из-за стола или опускался в кресло. Видимо, успел привыкнуть к ощущению непрекращающейся тупой боли в боку.

Вергилий с трудом мог вспомнить те времена, когда весь его рацион занимала живительная алая влага. Боже, как далеки те дни, когда он, совсем еще юный, не доживший и до сотни лет, с нескрываемым удовольствием пил кровь.

А потом что-то вдруг в нем надломилось.

Это было навязчивой идеей, принципом, неожиданно появившейся целью, что целиком и полностью завладела сознанием. И он бросил. Просто однажды взял и не прокусил очередную шею. Не вышвырнул обескровленное тело в ближайшие кусты, не взмыл в небо навеселе от лошадиной доли выпитой крови, чем вызвал еще более предвзятое к себе отношение со стороны окружавших его вампиров. Мало того, что со столь юных лет волочился за своими ровесниками, юношами, принцами ночи, так еще и от нормального образа жизни отказался, нахальнейше нарушил тысячелетние традиции высших существ!

И не скоро понял, что даже с железной силой воли не выживет без такого необходимого элемента существования себе подобных.

И осознал, что значит по-человечески смертельная слабость. В ход пошли мелкие звери. В городах, где он временно селился, кошки стали редким гостем на улицах. Пропадали птицы. И так до тех пор, пока Вергилий не переключался на людей. Одного в несколько лет. И без этого – никак, хотя такое жалкое количество крови было чем-то из ряда вон выходящим в мире, где правили бал ночные порождения Тьмы.

Тогда, на погосте, он не соврал, что не убивает людей. Пользуясь природной способностью гипнотизировать, очаровывал, брал от нескольких понемногу, восполняя такую ощутимую недостачу. Слукавил лишь, сказав, что не пьет кровь. И бился об заклад, что Исгерд ему не поверил, ведь даже трое суток назад он, казалось, вообще не удивился тому, с какой жадностью вампир прильнул к его руке, делая судорожные глотки, будто пребывая в агонии.

Его и сейчас колотит. Бросает то в жар, то в холод, мучает дрожью, сухостью во рту, с которой не справляется вода. Ему, черт возьми, необходимо это жалкое количество, чтобы еще надолго перебороть тягу! Жизненно необходимо!

Стригой был уверен, что ради нескольких глотков будет на коленях умолять Герда, чтобы тот позволил еще раз укусить его. Благо, тот был согласен.

Осталось лишь дождаться момента, когда скрипнет дверь, и охотник сам появится в комнате у камина.

И вот тогда все придет в норму. Тогда он, успокоившись, будет бороться с новой жаждой, в сражении с которой не имел ни единого шанса.

***

Хотелось взвыть и попросту удавиться. Прекратить мучения, сводящую с ума манию, от которой сводило челюсти. Хотелось дождаться этого проклятого скрипа двери и кинуться в ноги охотнику, только бы это поскорее закончилось. Выдержать… Просто выдержать еще несколько минут.

Затуманенным, совершенно неадекватным взором стригой весь вечер сверлит злосчастный выход из комнаты, прислушивается к звукам в надежде уловить всхлипы несмазанных петель – тщетно. Исгерд явно не идет. А, может, пойти самому? Он же сказал, чтобы речь о стеснении или вежливости даже не шла, когда решался столь важный вопрос. Сам ведь подписался на все это, причем добровольно, без тени принуждения.

И тем не менее он ждал. И ожидание медленно, но болезненно и по-хозяйски пожирало целиком.

«Пожалуйста, – все повторял, как переклинивший, внутренний голос, – прошу, выходи!» Но ответа не следовало, что нагоняло страх и какое-то животное отчаяние.

Полночь. Дрожь в теле. Одна лишь мысль в воспаленном сознании, что волком воет уже много часов.

И скрип.

Скрип… двери! Мерные, абсолютно спокойные шаги, полный контроль над собой, над своими чувствами, от которого колышется воздух, от которого становится не по себе с учетом того, что прекрасно знаешь о полной осведомленности охотника по поводу этой сумасшедшей ломки. Да какие нервы нужно иметь, чтобы с таким безразличием находиться в комнате с одержимым, обезумевшим вампиром?

А он, как ни в чем не бывало, осторожно опускается на шкуру у горячего камина и прожигает взглядом пляшущее пламя, что отбрасывает тысячи теней на стены комнаты, что играет в темных пронзительных охотничьих глазах. Будто обдумывает, что сказать.

– Там холодно, – просто и бессмысленно выдает он, потирая руки.

Стригой не отвечает. Опускает взор на дрожащие кисти, нервно сглатывает и чувствует на себе понимающий взгляд. Хочется исчезнуть из этого места. Испариться. Трусливо, поджав хвост, сбежать, чтобы не ощущать горечи полного поражения, тошнотворной слабости и зависимости! Какого черта он так издевается? Какого черта делает вид, что это – нечто само собою разумеющееся?