Текст книги "Стригой (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Здесь душно, – солгал он, – пойду лягу на улице.

Намучавшись за ночь, Импи согласно кивнула и тут же заснула, едва только сомкнув веки. Охотник, завалившись в солому, накрылся и долго противостоять желанию уснуть не смог. Главное, чтобы не будили, главное, чтобы дали шанс попробовать разобраться с проклятием самому… Кто знает, сможет ли ему помочь ведун или знахарь? Шанс невелик. А потому приходится действовать самостоятельно. Как и всегда, впрочем.

Ощущение собственного тела пропало сразу же, и густая чернота, стоявшая перед глазами какое-то время, медленно начала рассеиваться, бледнеть, окрашиваясь в пасмурные серые тона. Пахло сырой землей и влагой. Слышался шум воды. Охотник все больше поражался реалистичности собственных снов, тому, что снами их назвать было все сложнее и сложнее. И если в первый раз он брел по такому манящему ослепительному золоту, то сейчас, разомкнув глаза, видел перед собой лишь серое скучное небо с прорезями темных облаков. Понял, что лежит так же, как и заснул.

Поднялся. Осмотрелся вокруг – снова незнакомое место. Ровное, гладкое место, поросшее черной травой, пробившейся сквозь подтаявший посеревший снег; темно-рыжие высокие камыши на близком горизонте. Сырость. Озноб. Холодный, пронизывающий ветер, пропахший влагой и запахом разлагающейся растительности вроде мха или еще чего-то такого. И странные мысли. Одна, та, что звучит отчетливо и громко, приказывает идти дальше, к горизонту, обозначенному линией камыша. Другая, полумертвая, больше походящая на эхо, истошно кричала почти охрипшим, таким отдаленным голосом: «останься».

Ноги намокли в каше подтаявшего снега и размытой грязи. Заморосил мелкий, противный дождик, а потом…

Потом послышались хлюпающие шаги где-то за спиной, шаги спешные и широкие, готовые сорваться в бег. Резко оборачивается:

– Кто здесь?

Но не видит никого. Ни за спиной, ни впереди, нигде. «Может, показалось?» – подумалось ему на долю секунды. Отдаленный издевательский смех доказал обратное, врезаясь в мозг.

Он уже не раз слышал такой страшный смех. Издевательский, самодовольный смех вампира, напившегося горячей людской крови. Окровавленные губы чудовища тогда не шевелились, были плотно сжаты, но голос звучал. Звучал в мозгу, во всем теле, содрагая внутренности, звучал отчетливо и ясно. Он насмехался над ним какое-то время… Точно так же, как и сейчас. Оружия снова не было.

Хлюпающие шаги раздались снова. И на этот раз перешли в бег.

А когда охотник обернулся через плечо, ожидая снова увидеть темную сырую землю с сереющими островками рыхлого, мокрого снега, почувствовал, что сердце, кажется, перестало биться.

Потому что рыжее патлатое чудовище с алебастрово-бледной кожей, еще более белой в пасмурном свете, с истошно-синими глазами ярче горечавки, ярче граненых сапфиров в имперских украшениях, гналось следом, а короткий черный плащик, подбитый мехом, развевался на ветру.

Он бросился к горизонту, туда, где темно-рыжие камыши шелестели на ветру, хотя отдаленный голос вопил: «не смей». Как не сметь? Как не сметь, когда смерть летит по пятам и дышит в затылок? Исгерд бежит, что есть сил, задыхается, чувствует, что сердце из груди выскочит, но не сдается, не позволяет сбавить темп. А ноги невыносимо тяжелые, их слишком сложно поднимать, заставлять бежать – так бывает только во снах. Только в кошмарных снах.

И останавливается в последний момент, ровно тогда, когда камыши оказываются слишком близко, а там, в этих темно-рыжих зарослях, горят тысячи вампирских мертвых глаз, просверливающих в теле сквозные отверстия.

Охотник без раздумий кинулся бы дальше, сквозь камыш, не испугался бы тех, кто ждет в шелестящей чаще, но остановился. Ведь там, где он стоит, земля кончается. И уходит в пропасть. В бесконечную пропасть с почти черной лентой реки непостижимо далеко внизу. Как раз там, где из воды торчат клыки острых, как бритвы, скал.

Исгерд чувствует, что готов умереть. Что смерть в сотни раз приятнее, чем ощущение мертвого дыхания стригоя в затылок.

– Вот ты и попался, – звучит насмешливый, ровный и такой отвратительно уверенный голос. – Не убежал от себя. Я же говорил.

– Зачем я тебе?

– Интересный вопрос. И мне известен ответ. Им – тоже, – вампир указал на тысячи мертвых, сияющих призрачным блеском глаз. – Ты убивал нас, вырезал, как скот. Нам нужна плата, охотник.

– Ты всего лишь сон, – голос Исгерда звучит увереннее. Он пришел, чтобы бороться.

– Ошибаешься, – улыбнулся вампир, склонив голову. Рыжие пряди упали на неестественно-бледную кожу. – Разве во снах бывает вот так?

Охотник не ожидал. А когда среагировал, было слишком поздно. Потому что рыжее чудовище поменялось в лице, приобрело черты Мары и стало совсем страшным. Алебастровое лицо расплылось, почернело, так, что лишь глаза лихорадочно блестели, а мужчина, отчаянно хватаясь пальцами за край пропасти, уже висел над бездной. И чувствовал боль, страх, чудовищное головокружение. Ощущал приближение смерти. Такое, какое бывает лишь в жизни.

Убивал нас сотнями!

Резал! Кроил!

Вбивал колья в грудь!

Убийца!

– Все вы иллюзия! Дешевый фокус Мары!

Убивал! Резал! Кроил! Должен заплатить сполна!

За каждую каплю пролитой крови!

Разжимает пальцы. Сдается. А будь оно что будет! И летит.

Но совсем чуть-чуть, потому что стальная хватка до боли сжимает запястье, от чего охотник вскрикивает…

А когда открывает глаза, то лежит возле колодца. Бездонного колодца возле дома Импи, вода в котором давно была непригодной для питья. На дне которого были камни. Черные, острые камни. Он бродил во сне, мог умереть…

Если бы не…

Если бы не кто?

Ответом стал пучок цветов на краю колодца.

Пучок невзрачных желтых цветов бессмертника.

========== Глава шестая: “И рассыпались надежды прахом”. ==========

– Прощай, Импи. Спасибо за гостеприимство, – голос охотника девушку пугал ровно так же, как и отрешенные потерянные глаза, утерявшие вообще всякий человеческий блеск.

– Пока, теть! – махнул рукой найденыш-Адам, другой цепко схватившись за луку седла.

– До встречи, до встречи…

Она явно ощущала, как в груди что-то неприятно ноет и так и кричит о том, что не хочет отпускать охотника; она и сама не хотела, но понимала, что он не останется. Что никогда не променяет свою жизнь странника на просиживание штанов на одном месте до конца своих дней, и тем не менее не могла отказать себе в хрупкой мечте.

– Герд!

Он обернулся через плечо, так, что темные волосы, откинутые назад, снова упали на лицо. Не сказал ни слова. Только посмотрел вопрошающе потухшими карими глазами, еще более темными на побледневшем изможденном лице.

– Н..ничего. Прости.

Охотник понимающе кивнул и осторожно тронул пятками отдохнувшего, сытого мерина с перетянутой ногой. Адам, все еще сжимая луку, смотрел на одинокую фигурку застывшей на пороге Импи. Солнце только-только поднималось на востоке, даже роса с травы не успела сойти. Охотник бы проспал, отложил бы отъезд еще на несколько дней, если бы не проклятие Мары, которое одержало над ним абсолютную победу. Попытался бороться и позорно проиграл, сорвавшись с обрыва в черную бездну. Умер бы, если б не стригой…

А мерин все удалялся и удалялся, шел медленно, но почти не хромал, шел спокойно и ровно. Становился все меньше, пока вообще не исчез из виду, а Импи осталась одна.

Совсем одна посреди глуши и выжженных степей. В разваливающемся доме, без копейки в кармане и с ребенком на руках. Одна на все хозяйство. И на всю жизнь тоже – одна, уже не рассчитывающая на чью-то помощь, приглушившая мечту о семье, о пустоте, которая не будет давить на само существование.

– Удачи, охотник, – прошептала она уже пустому месту, горизонту, с которого пропал силуэт ссутуленного под тяжестью нового бремени всадника. – Ты только живи…

Разумеется, до всадника эти слова не долетели. А если бы и долетели, то Исгерд Бранн, охотник на вампиров в четвертом поколении, наверняка бы страшно обиделся.

Это ли жизнь? Он знал, что так люди не живут. Что не их это участь, кочевать из одного хутора в другой, от деревень к городам, и так всю жизнь, в погоне за призрачной тенью чудовища, скрывшегося под пологом таинственной ночи. Нет, не живут… Не страдают, каждый раз привязываясь к человеку и теряя его, не успев и узнать толком. И хотя эту привязанность он всеми фибрами души старался приглушить, толком из этого ничего не вышло. Таким он был. Зачастую доверчивым и слишком одиноким.

Побитым собачьей жизнью.

Все они, нищие охотники, пусть даже и способные, овладевшие ремеслом, делились на два типа: дворняжек и волков.

Первые всю жизнь скитались, искали пристанища и выполняли самую черную работу за копеечную плату. Жили от вампира к вампиру, брели месяцами по следу, пересиливая себя, сжимая зубы, чтобы не взвыть от холода и голода, от дождя, что часами донимал и вымачивал шкуру до последней шерстинки. Терпели обиду, боль, все терпели, и однажды, чисто по случайности, получали ласку. Останавливались где-то на несколько дней, жили, как королевские лабрадоры, сытые, чистые и довольные выпавшей участью, искренне радовались ей, визжа от счастья и размахивая хвостом, плясать на задних лапах готовы были, а счастье вдруг кончалось. И потом снова собачья жизнь. А в место, где прикормили, все тянуло и тянуло, как магнит. Потом, конечно, тяга пропадала, да только ненадолго. До следующей, что будет сводить с ума не меньше предыдущей.

Вторые же всю жизнь были одиночками и существовали исключительно ради себя. Если у дворняжек и было что-то в родном краю, то волки не могли со всей уверенностью заявить, что, да, есть у них место, которое они с чистой душой зовут домом. Их вообще ничего не держало. Ни вышеупомянутого дома, ни семьи, ни даже места, куда бы тянуло – не было ничего родного, святого и дорогого сердцу. На случайные связи, попадающиеся по пути, они смотрели с неколебимым скепсисом. Выполняли свою работу, получали заслуженную плату и уходили, будто их и не было – без сожалений и душевных терзаний. Сколько волка ни корми… он все равно на охоту убежит, и ничего дикого зверя, страшащегося ласки и теплоты душевной, не удержит.

Исгерд же ни к тем, ни к другим себя отнести не мог. Вообще раздвоением личности страдал.

Иной раз, как в случае с Импи, что-то заденет, резанет сердце, как остро отточенный клинок, и, казалось бы, незаметная рана ноет слишком долго – днями, неделями, порой месяцами не дает забыть о своем существовании. Иногда же выйдет из дома с презрением и чувством ущемленного достоинства, когда такая вот хозяйка предложит остаться, и, высоко подняв голову, в одиночестве спешно покидает дом, не вспоминая о нем больше. Так что дворняга и волк в нем боролись.

Только сейчас, в этот самый момент, в нем не то что пес, в нем вообще все погибло.

Он ненавидел себя.

Ненавидел мерина и Адама. Рассвет. Отдаленные птичьи песни и прогревающийся летний ветер. Ненавидел стригоя и больше всего на свете хотел выбросить зубилом выбитый в мозгу образ улыбающегося рыжего вампира с изумитель… с отвратительно-синими бездонными глазами.

– Ничего, Герд, ничего, – проговорил под нос охотник, прищуривая темные глаза, – Гласерн близко. Где город – там и проблемы, а, значит, о нем мне уж точно некогда думать будет…

– Дядь?

– Ммм?

– А ты часто сам с собой говоришь, а?

Охотник чертыхнулся. Он и думать забыл о том, что мальчишка сидит впереди и слушает его частые мысли вслух. А тем более те, что до его ушей явно не должны были дойти.

– А ты часто с лошади летаешь?

– Нет, а что?

– Полетишь, если много болтать будешь, – прошипел Исгерд.

Мальчик притих.

Однако и город, что находился в нескольких часах езды от затерянного в степях домишки, начал вырисовываться черной линией на горизонте.

***

В городе было подозрительно тихо, но охотник-то знал, что жители еще не успели отойти от недавнего визита Святой Инквизиции, что обвинила в колдовстве добрых два десятка жителей, среди которых было и два отменных знахаря. Ключевое слово «было», потому что то, что от них осталось, обугленными останками чернело на кострищах, уродами возвышающихся на людной городской площади. Черный кот, покорно придремавший на коленках? Ведьма. Красивая девушка, которая по счастливой случайности не заболела сыпным тифом? Ведьма, разумеется. Добропорядочные жители пожаловались на подозрительную соседку? Сжечь неверную! Пусть сгорит в муках, лживое, грязное, грешное создание, что демонам служит! Спалить все во имя Господа!

Теперь ему с огнем было не сыскать не то что знахаря, который мог бы продать какую-нибудь траву или настойку, что помогла бы справиться с кошмарами, но и ведуна, на которого он возлагал большие надежды. Тот-то точно мог искоренить проблему, пусть и за деньги (а кому сейчас просто?), но раз и навсегда.

О новой лошади он и думать перестал. Вынашивал смутную мысль пустить стригоевское золото на хорошего резвого коня, но теперь нашел проклятым деньгам более достойное применение. Ведь все что ни делается, делается к лучшему? Так ведь? В его случае – да. И первым делом в бесконечном списке была сдача нерадивого Адама в руки отца.

Сам мальчишка заметно притих сразу после того, как назвал адрес на улице Ремесленников. И становился все мрачнее и дерганнее по мере того, как охотник безошибочно выбирал короткий путь, петляя по переулкам, ведущий прямо к ремню и розгам. Исгерд усмехнулся бы, да не мог. Бессознательно искал глазами рыжую макушку вампира в толпе, вид которой заставил бы его что есть духу рвануть из Гласерна, так, чтобы только пятки сверкали, и, наверное, повеситься на ближайшем суку. Один черт другого выхода не осталось бы. Вампиру удалось бы уничтожить все и сразу. Не оставив выбора…

Он вытягивался струной каждый раз, когда видел рыжего человека. Поднимался в седле, чувствовал, как сердце проваливается куда-то вниз, нервно сглатывал и со вздохом опускался снова, потому что людей, подходивших под описание синеглазого аристократа, блещущего неестественной, даже немного отталкивающей красотой, не было. Веснушчатых, рябых, загорелых на летнем солнце – предостаточно. Но не алебастрово-белых.

И если до встречи с Импи он был уверен, что стригой не ходит при солнечном свете, то образ доброго мужчинки-травника с «синими-синими» глазами разрушил и эту надежду. Вампир света не боялся.

Охотник начинал думать, что убить его попросту невозможно…

– Ах ты, собака! Смотри, гуляка наш вернулся! – разрезал гомон проходящих людей рокочущий баритон здоровенного мужика, плотника, судя по рабочим рукам. Адам попытался спрятаться за конской шеей. Тщетно.

Женщина с выстиранным бельем в руках застыла на месте. Исгерд, спрыгнув с коня, стащил найденыша. Тот шмыгал носом.

– Марш домой! – снова гаркнул отец, и Адам, уже не скрывая слез, рванул в дом, на котором красовалась вывеска в форме обтесанных бревен.

– Добрый день, – кивнул головой охотник.

Плотник благодарил долго. Видно было, что сынишка, пусть и такой нерадивый и глупый, был ему на самом деле дорог, что вообще-то было абсолютно правильным. Мать и вовсе ушла следом за мальчиком. Между благодарностями неоднократно проскальзывала и ругань. Ремень все отчетливее маячил на горизонте.

– Ну, спасибо тебе, брат, – выдохнул мужчина, перестав наконец жестикулировать руками. – Чем отплатить тебе? Могу ли чем помочь?

– Вообще-то можешь, – охотник сильно понизил голос. Так, чтобы слова до лишних ушей не дошли. – Мне нужен ведун.

Плотник вопросов не задал. Молча пригласил в дом и выдал все, что знал о последнем «просвещенном», который чудом остался жив после прихода Священной Инквизиции. Исгерд выдохнул с облегчением. Отправился сразу же, печально посмотрев и на увесистый мешочек золота, с которым должен был вскоре распрощаться, и на прихрамывающего мерина, ездить на котором придется, наверное, до скончания жизни…

Ведун, тот, что, как оказалось, больше полугода одного имени не носил, скрывался от костров Инквизиции на протяжении многих лет, причем успешно. И сейчас, когда очищающее пламя только-только прошло по улицам и домам, выкуривая священным дымом ведьм и другую погань, природе и Богу противную, Лазарь – очередное временное имя – скрывался за городом, в опустевших предместьях, приняв вид больного немощного старика. Разумеется, многие его покрывали. Он ведь был последним. Последним на весь город человеком, что ведал.

Гласерн охотник знал достаточно хорошо, но вот о том, что в нем и в самом деле проживает нужный ему человек – не знал, просто никогда не интересовался, не нуждался в магических услугах, за лишь упоминание о которых его и самого могли привязать к столбу, обложить хворостом и сжечь, как еретика. На этот раз времени осторожничать не было. Он не надеялся, что протянет без сна больше пяти суток. Обязательно свалится, потому что опустит руки, потому что бросит начатое и утратит всякую надежду. Пока что желание спастись горело не хуже инквизиторских костров. А потому, безошибочно петляя по городу, выбирая нужные улицы и сокращая путь, он шел к низенькому домику ведуна, сжимая в кармане монеты, как последнюю ниточку, удерживающую над пропастью с кишащими в ней ночными кошмарами.

Одолевали сомнения. Вдруг старик не сможет ничего сделать? Вдруг не осталось на свете тех людей, кто помнит лик Мары, кто знает силу ее ужасных снов и то, как с ними бороться? Вдруг все это напрасно? ..

Он придет к ведуну, заплатит всем тем, что имеет, расскажет историю с патлатым призраком от начала до конца, не опустив и малейшей детали, даже того, как и сам испытывал нечеловеческий страх перед жуткими, инфернально-горящими на черном размытом лице глазами и думал, что умрет, хоть страх и неведом ему, охотнику. Расскажет, раскроется, почувствует, что скорее умрет, нежели услышит о бессилии ведуна, и… И погибнет. Потому что старик разведет руками, прикроет подслеповатые глаза, а золото не вернет. Мол, даже за то, что ему пришлось слушать и обмозговывать, тоже денег стоит. Не важно, что они у охотника последние. Это уже его проблемы.

Сомнения одолевали, но город, порядком опустевший, все еще напуганный недавними событиями, остался за спиной, и впереди, на пологом склоне огромного холма, ведущего к берегу неширокой, тихой реки, раскинулись еще более пустые и заброшенные предместья, в которых жили разве что доживающие свой век старики и нищие, которым некуда было деваться. Его встретили лишь несколько шелудивых дворняжек с торчащими ребрами да пара пьяниц, с трудом идущих по вытоптанной тропинке к городу. Ни скота, ни детей. Ничего. Безнадежная выгребная яма, в которую, как ни странно, даже местным городским богачам пришлось спускаться – в услугах ведуна нуждались все, у кого были деньги. Охотник об одном только не знал: что с нажитым богатством делал старик? Солил он что-ли монеты эти? Куда ему столько? Но раз берет, значит, нужны. Может быть… Или же он просто скряга.

Низенький домик ничем от остальных не отличался. Те же крохотные два окошка, грубо сколоченная дверь, покосившаяся скамейка возле ветхого крыльца. Остатки реечного заборчика и высокая сорная трава, достающая до вышеупомянутых крохотных окошек. А на крыше – растянувшийся на солнышке рыжий кот с обрубленным хвостом. Исгерд нахмурился: потолки обещали быть низкими, что для него, человека, которого ростом явно не обделили, превращалось в настоящую проблему.

Охотник выдохнул, нервно сглотнул и трижды ударил в дверь, прежде чем войти. В нос ударил чарующий аромат всевозможных трав: от шалфея и медуницы до тысячелистника и царского корня. На столе сушился бессмертник. Сердце замерло. Вдруг тот, кто сейчас копошится и гремит посудой в другой комнате… стригой?

***

Стригоем полный низкорослый старик с роскошной белой бородой не был. Охотник выдохнул. Стало чуть-чуть легче. Только вот спать снова захотелось. Ведун молча указал на стул возле грубого столика на массивных ножках. Даже на нем подсыхали какие-то неведомые Исгерду коренья. Лазарь плюхнулся напротив, откидываясь на спинку стула; в чуть приоткрытое окошко прошмыгнул рыжий отъевшийся кот с обрубком вместо хвоста.

– Зачем пожаловал, охотник?

Исгерд не удивился тому, что его явно не распространенную професиию он угадал сразу, у него просто не было на это сил. Да и разве плохо это, когда слухи о силах ведуна правдивы? Отнюдь нет. Тем более в его случае.

– Мне нужна помощь, – сразу начал охотник, выкладывая на стол перед стариком деньги. – Вы – мой последний шанс выкарабкаться.

Лазарь понимающе кивнул и спешно сгреб монеты. «Так и знал, – горько усмехнулся Герд. Мысленно, разумеется. – Скряга».

– В бегах от правосудия? Навели порчу? Желаешь знать, как сделать следующий шаг?

– Нет. Меня прокляли, Мара прокляла, и осталось мне недолго. Вам известно о подобных вещах?

Старик, удивленно расширив подслеповатые глаза, даже кота, запрыгнувшего на колени и теперь распевающего кошачьи песни, гладить перестал. Охотник вдруг подумал, что ему чертовски хочется повеситься. И рассказал историю, рассказал, как и предполагал – от начала до самого конца.

Он отвык от людей, попросту не успевал привыкать к их обществу. С ведуном он даже не был знаком, и потому смотрел не на него, а на темную столешницу, где в стыках досок белели лепестки сушеных ромашек. Лишь пару раз из любопытства поднял на него взгляд. И все те пару раз пожалел, ибо старик всем видом говорил, что он, его клиент, полнейший идиот, раз несет такую околесицу.

– Ты много пьешь, – заметил Лазарь на середине рассказа. Как раз в тот момент, когда сквозь голову Мары пролетел его нож.

– Не в тот раз, – фыркнул Герд. – Мне продолжать?

– Продолжай, – кивнул ведун. Но скорее не из интереса, а так, создать видимость того, что полученные деньги он отрабатывает.

Вопрос охотника сильно задел. Да, он пил. Пил часто, много, не зная меры, и бросить не мог, сколько бы ни пытался. Но как бы там ни было, в тот раз, когда он старался защитить от Мары дом Импи, алкоголем от него и не пахло. А тем временем рассказ подошел к тому моменту, когда в чудовище полетела серебряная цепь.

Он будто снова пережил все эти события, хотя каждый раз после того, как охотился – на вампира ли, на призрака, – глубоко зарывал в себе леденящие душу воспоминания. Так случилось и в этот раз, но чем больше Исгерд рассказывал, тем больше видел, как наяву, черный силуэт Мары, ее инфернально-горящие глаза, волосы, свисающие длинными белесыми патлами. И сжимал под столом руки, так, что ногти впивались во вспотевшие ладони. Быть может, даже иногда вздрагивал, он не понимал. Полностью погрузился в воспоминания и говорил.

Ведун слушал и качал головой.

Охотник стоит в слепящем глаза червонном золоте, в море золота, что шелестит волнами и убаюкивает, а там, впереди, лежат два истекающих кровью тела. Бежит по черной земле, изрезанной островками рыхлого, подтаявшего снега, и замирает над пропастью, а за спиной стоит и улыбается рыжеволосый вампир. Улыбается и хочет его смерти. Винит его в том, что они, бездушные монстры с единым желанием – выпить крови, – умирают десятками, сотнями. Как жители деревень, охваченных чумой.

Глубоко выдохнув, закончил рассказ и опустил голову так, что темные растрепанные волосы накрыли потухшие карие глаза.

– Ну? Что скажете?

– Я… эмм… ну…

– Сможете помочь? – голос охотника надломился, – или мне бросаться с обрыва? Или гнать на край света, чтобы найти того, кто поможет?

– Вообще-то спастись ты еще можешь, – начал Лазарь, – и я даже знаю, где ты найдешь помощь…

Исгерд скептически хмыкнул и даже вспомнил, что во вьюках лежит крепкая длинная веревка, из которой вполне себе получится неплохая удавка. Но это позже. Это ночью, тогда, когда на предместья опустится морок и прохлада. Его ведь и не услышит никто, даже и не подумает, что сегодня хрипы, раздающиеся со старой рощи, будут принадлежать ему.

– … Священная Инквизиция не перебралась через море. Там есть люди, что помогут, охотник, там…

Низко опустив голову, так, чтобы казалось, будто он действительно разбит, уничтожен и размазан по стене от осознания неминуемой смерти в лапах Мары, мужчина улыбался. Жутко улыбался. Широкие плечи начали дрожать от сдавленного хихикания.

– …Там есть те, что знают гораздо больше меня. Те, что наделены большим талантом и силой, а потому…

«Как же, как же, – мысленно усмехался Исгерд, сжимая пальцами потрепанную ткань штанов, – отправлюсь за море, отправлюсь без вшивой копейки в собственном кармане. Ах да, я и забыл. Все мое – ваше, о всезнающий, ведающий господин!»

– … А потому поезжай-ка ты в столицу. Оттуда каждый день уходят корабли. Спасение – за морем.

– Спасибо Вам, – учтиво склонил голову охотник. Так низко, что упавшие на лицо спутанные волосы скрыли улыбку. – Вы и вправду помогли мне.

– Что ж, ступай, парень. Попутного ветра.

Махнув на прощание рукой, улыбающийся охотник, сильно пригнувшись, вышел из дома и захлопнул за собой дверь, оставив шулера, что лгал дальше, чем видел, в низеньком домике. Пересек поросший высокой травой дворик, огороженный остатками реечного заборчика, шугнул шелудивую собаку, так некстати разлаявшуюся, и рассмеялся во весь голос.

Так, что слезы на глазах проступили.

А потом направился в город, чтобы забрать мерина. Точнее, то, что было во вьюках.

Комментарий к Глава шестая: “И рассыпались надежды прахом”.

Не имею представления о том, будет ли у меня такая роскошь, как время, так что писать буду еще медленнее. Впрочем, и работу не заморожу, ибо буду продолжать ее при первой возможности.

Сюжет никуда не денется, история потихоньку продвигается.

Прошу понять и простить. Больше чем на полторы-две недели главу не задержу, но увы, на еженедельные обновления у меня нет ни времени, ни сил.

========== Глава седьмая: “Патлатые вараколаши, неподъемные мелочи”. ==========

Тогда, восемнадцать лет назад, он и вправду был тринадцатилетним ребенком, озорным мальчишкой, что, ровно как и другие сверстники, хулиганил и носился по улицам от рассвета до заката. Но лишь в те дни, когда его отца, знаменитого охотника Вилхерда, не было дома, потому что стоило ему вернуться с охоты, как улица заканчивалась, друзья-товарищи… Что же, про друзей-товарищей приходилось забыть и упорно запоминать имена вампиров, их особенности, отличия, слабые места и облики, учить огромные описания, от масштабов и содержания которых кровь безмятежного мальчишки стыла в жилах. Вечерами – точить колья и полировать отцовское серебро. Ночами – молиться, на практике доказывать знания фаз луны, бродить по лесам, затаив дыхание, так, чтобы и самый чуткий вампир не услышал, не заметил, не учуял.

Сначала это казалось ему забавным.

Сначала ему нравилось точить колья и запоминать страницы бестиария, который он пока еще не мог прочесть. Только слушал от отца и вколачивал в мозг изображения. Нравилось под покровом ночи выходить из дома, непременно бегом добираться до леса, причем контролируя дыхание, так, чтобы сил хватило надолго, а потом, подобно тени, бродить меж деревьев, думать о том, как поставить ногу, потому что даже случайно хрустнувшая веточка выдаст с головой. Сын охотника, говорили и завидовали друзья-товарищи. Сын охотника, говорила мать, приглаживая рукой взлохмаченные темные волосы. Он гордился своей участью в восемь, в десять, в тринадцать лет.

А в четырнадцать вдруг понял, что быть охотником – не случайность, не просто желание отца вырастить сына, который будет сражаться со Злом. Нет. Понял, что быть охотником – самое страшное проклятие, которое он мог получить. Что нет более ужасного и обрекающего на неминуемую смерть от клыков ремесла, чем это.

Ни один охотник на вампиров не умер от старости, будучи дряхлым маразматиком со склерозом и спиной, которая чудовищно болела лет этак – надцать. Ни один охотник на вампиров не ушел от профессии, потому что попросту не мог от нее сбежать. От себя не уйдешь, сказал во сне Исгерду стригой и был прав. До мурашек по коже прав, потому что сколько бы раз Герд не завязывал, не оседал в очередном городе, заказы находили его сами. И он возвращался. Возвращался каждый раз, сжимая кол в руке, и шел на ночное безмолвное кладбище, повторяя молитвы как пересмешник.

– Твоя вина.

– Я ничего не мог сделать, я был…

– Ребенком? Чушь. Ты мог, охотник. И не сделал ничего.

Не сделал ничего…

Ему было четырнадцать. Высокому плотному мальчишке с глубоким взглядом карих глаз, таких же, как и у матери.

Он попросту задержался, нарушил обещание прийти до захода солнца. Но как тут было вернуться раньше, когда рыба клевала постоянно, не отпуская ни на шаг? Как было вернуться раньше, когда такого улова у юного Исгерда еще не было ни разу в жизни? И он пришел, пришел домой лишь тогда, когда на ночном небе ослепительно сияли яркие летние дороги звезд, сияли серебром, что было таким же ярким, как и слепящее глаза червонное золото бескрайних полей…

Вараколаш* уже стоял над ними – бледный, алебастрово-белый, с гривой аспидных спутанных волос; нависал сверху, сложив перепончатые крылья за спиной, и мертвым взглядом просверливал два едва живых, избитых до полусмерти тела отца и матери Исгерда, застывшего в дверях, притихнувшего, затаившего дыхание. Так, как его научили. Так, как было нужно.

Он знал, что Вилхерд давно выслеживал этого вампира, и сроки охоты перевалили за несколько месяцев. Знал, что отец разозлил его, вывел из себя бесконечными погонями и тем, что сдаваться он не собирался.

Охотники идут на дело в одиночку. Всегда.

Они не рискуют жизнями невинных, не работают в паре, даже если второй – непревзойденный мастер охоты на вампиров, ибо чудовища не так глупы, какими могут казаться. И если не погибнут оба, то один из двух живым после встречи с кровопийцей не вернется. Никогда. Без исключений.

Кол был совсем рядом. Он мог. И это была его вина – то, что ничего не сделал. Исгерд испугался. Потерял дар речи, забыл о том, как шевелиться, потому что вараколаш, на которого велась охота, сделал жертвой самого охотника. Нашел. Застал врасплох. Воспользовался тем, что легендарный Вилхерд обременен женой. Благо, восьмилетняя Власта осталась у бабки. И потому выжила.

У них не было сил шевелиться, да и знали они, что это конец. Что патлатый вампир, сложивший крылья и избивший их до полусмерти, успокоился и теперь только припадет к шее. Знали, что их шалопай-Герд стоял на пороге. Молились, чтобы он тихонько, не дыша, сделал всего пару шагов назад, на двор, а потом сбежал куда глаза глядят, как можно дальше, желательно в ближайшую церковь, и не выходил до самого рассвета.

Только шалопай-Герд и думать забыл о бегстве. Оцепенел от ужаса и собственными глазами увидел, как вараколаш, расправив большие перепончатые крылья, полупрозрачные и бархатные на вид, когтистой рукой поднял тело отца в воздух, оторвал его от пола без труда и, открывая клыкам шею, впился в кожу. Мужчина дернулся всего пару раз, тряхнул в воздухе ногами и повис, как сломанная безвольная кукла, а вампир, урча и причмокивая, тянул кровь. Женщина лежала лицом вниз. Уже не сопротивлялась, знала, что Вилхерд мертв, а сын – жив. И молчала, закусив сжатую ладонь – только бы не закричать.