Текст книги "Стригой (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Путешествие было слишком спокойным. Подозрительно спокойным. На всем пути ему почти никто не встретился – только несколько путников и один обоз. Стригой знал, что не найдет покоя и на краю света. Знал, что спокойствие покинет его совсем скоро.

Покинуло.

Оставило на пятые сутки, когда он, разбивая ночлег под открытым небом в старой чаще, почувствовал сильнейший приступ слабости.

Его распряженная кобыла мирно бродила меж деревьев, пощипывая увядающую травку, изредка фырчала. Было тихо. Ни ветра, ни треска сучьев в глубине чащи, ни даже отдаленного воя ночных хищников – вечно голодных волков, не знающих покоя, завсегда стремящихся вцепиться в глотку живому существу и ощутить металлический вкус горячей крови. Сегодня стригой должен был добить жалкие остатки провизии и почти попрощаться с травами. Его пояс впервые за долгое время выглядел пустым – пучков душистых трав почти не оставалось.

Дрова были сухими, быстро разгорелись, весело затрещали, разбавляя мертвую тишину, отбрасывая причудливые тени на землю и стволы деревьев, и вампир, убедившись в том, что костер не погаснет, скрылся во мраке в поиске хвороста. Хрупких веток, благо, было предостаточно: собирай, сколько душе угодно, охапка быстро росла, и Вергилий было собирался повернуть назад…

Собирался было повернуть назад, как в глазах вдруг почернело, заломило в висках, и ноги подкосились сами собой. Он рухнул на землю, как безвольная тряпичная кукла, потерял сознание – едва ли не в первый раз в жизни. Потерял связь с внешним миром… не очнулся, хотя голос взывал, пытался вывести из глубин сознания к свету, к реальности. Бесполезно. Стригой так и пролежал: на спине, поверхностно дыша. Вокруг были раскиданы собранные им хворостинки. Рыжие пряди змеями легли в жухлую траву, в них запуталась хвоя. Лошадь мирно бродила меж деревьев, пощипывая увядающую травку…

Когда он очнулся, шипя от боли в затылке, небо было совсем черным. До рассвета оставалось часа два, не более. Разведенный им костер даже не дымился – от него осталась лишь кучка седого пепла.

Первая попытка встать оказалась неудачной, ноги ослушались его, подкосились снова, и стригой рухнул на колени, опираясь руками о землю. Обоженными руками. И хотя та боль постепенно утихала, раны медленно стягивались, он все равно поморщился. Чернота в глазах стала тысячью точками, подступила тошнота. Он не верил, что это с ним происходит. Такое может быть лишь у людей.

– Гил?

– Да? – полушепотом отозвался на голос вампир.

– Так больше не может продолжаться.

Вторая попытка подняться была удачнее предыдущей. На этот раз он успел схватиться рукой за толстый сук старой сосны. Слабость одолевала.

– Знаю, – кивнул травник.

– Может, все-таки…

– Придется, – оборвал его стригой. – От себя я уйти не смог.

Комментарий к Глава шестнадцатая: «Далеко. Насовсем»

* – ликантроп, то есть больной ликантропией. Он же оборотень, он же волколак.

========== Глава семнадцатая: «А все винцо виновато!» ==========

– Гил?..

– Пошел к черту, – озлобленно фыркнул Вергилий, снова до глубины души оскорбленный тем ненавистным сокращением собственного имени, – оставь меня!

– Уходить надо, Гил, – проигнорировал просьбы и пожелания голос, – драпать, чтоб пыль столбом! Немедленно поднимайся! Ты же сдашь себя с потрохами, вампирья твоя душа!

– Тише ты, видишь, плохо мне? – простонал стригой, не предпринимая и малейших попыток к бегству, – сейчас часок вздремну, и все будет схвачено. Пошел бы ты со своей расторопностью…

– Рехнулся! – взвыл голос. – Дьявол, ты ведь прекрасно знаешь, что он уже поднялся с кровати и топает к двери! Поднимай свой тощий зад и мчись отсюда на всех парах! Там и вздремнешь!

– К черту, – повторил травник и поставил на этом точку. Только удобнее разлегся, заложил руки за голову и снова тяжело выдохнул, воздев очи горе.

А дверь скрипнула. Тихонько скрипнула, отдаленно, но врезалась пронзительным звуком в чувствительный слух, вынудив ночного гостя поморщиться. Если с лошадиным визгом и надрывным лаем пса, что не затихали уже несколько минут, он свыкся, то хриплый вой несмазанных петель резал хлеще скрежета гвоздя по стеклу.

– Эй, – прозвучал встревоженный голос, – кто здесь?

– Покойник, – заключил голос. – Долетался.

– К черту, – в третий раз повторил стригой.

Он же наверняка знал, что сразу кидать в стог вилы хозяин не будет.

Он же не в первый раз напивался как стадо свиней.

***

Для жителей тихой и спокойной деревушки в этот день утро наступило на полтора часа раньше положенного. Наступило не от первых пришедших в голову несчастий вроде пожара или серьезной драки, не от песен местных пьянчуг, даже не от такой привычной ругани кузнеца с женой. Селение поднял на уши грохот ломающихся сараев и страшный вой ветра, так неожиданно поднявшийся в безветренную ночь и так резко исчезнувший, чтобы дать место новым потрясениям.

От природы набожный и страшащийся всякой необъяснимой ереси люд нос за дверь не высунул – тщетно заглядывал через мутные окошки на увязший во мраке двор в попытке обнаружить потревожившую всех разом проблему. Проблема, однако, больше не крушила постройки и ураганный ветер за собой не поднимала. Лишь разговаривала сама с собой в высоком стогу сена у дома местного сапожника.

Все случилось так быстро и так громко, что никто, собственно, и предположить не смел, что же стало причиной ночного разноса, снесшего добрый десяток мелких построек: то ли вихрь пронесся, то ли кто таран успел втихаря за пару часов соорудить и лишить деревню нескольких сарайчиков и горок аккуратно уложенных дров. В список потерь вошли еще и два стога сена, – тех, что стояли прямо перед сапожничьим. Как раз перед тем, в котором и таилась «ночная помеха», даже не пытающаяся скрыться с места своего страшного и необъяснимого преступления.

Благо, никто из жителей так и не показался – видимо, не пришло им в голову, что хозяйство терпит страшные убытки, а вот цепной старый пес заливался лаем, будто перед ним расселась целая толпа кошек. Даже стреноженная лошадь, пасшаяся неподалеку, визжала, будто ее резали живьем. Чужой запах пугал ее слишком сильно. И сколько бы не взывал внутренний голос к ночному визитеру, сколько бы не пытался поднять его с места и заставить сбежать как можно скорее, как можно дальше, визитер стоял на своем: черта с два он встанет со своего места. Пусть оно на самом деле ему никогда и не принадлежало.

Ему ведь было так хорошо, так легко! Тут не то что изувеченные руки, тут душа не болела, хотя, казалось, еще пару часов назад увядала, темнела и чахла, как нежный бархатистый лепесток весеннего цветка на трескучем морозе. У него ведь кровь в жилах бурлила, закипала, неслась, разогревая продрогшее ослабшее тело – вечно юное тело давно пережившего свой век создания. Было легко, жарко, вольно, правда, голова дико кружилась после такого сумасшедшего полета, да взлохмаченные волосы в глаза лезли, но это еще ничего: головокружение пройдет уже через пару часов, а глаза… их и закрыть можно. Еще бы этот настойчивый лошадиный визг и заливистый собачий лай прекратить. Так ведь и с ума сойти можно, между прочим!

Теперь такая больная для вампира тема канула в Лету, Исгерд и вовсе из пылающего в душе огня перегорел в тлеющие угли, аронский дом остался далеко позади, все связи, знакомства, имущество, вся его былая жизнь осталась в прошлом, и теперь он живет лишь настоящим – тем днем, где места для охотника нет и быть не может. Теперь-то он заживет! Оказывается, это так просто – бросить все на несколько мгновений. Просто взять и на долю секунд, необходимых для принятия решения, вдруг сломаться и пойти по течению бурлящей реки, имя которой – жизнь. А мимолетная слабость истинно по-королевски наградит за уделенное ей внимание: поможет избавиться от былых ошибок в лице, скажем, каких-нибудь весьма привлекательных охотников. Ведь, само собой разумеется, проявлять сиюминутные слабости в тысячу раз легче, чем тянуть на плечах груз вечных проблем, стоически сражаясь с перипетиями судьбы.

Синие глаза были мутными, лишенными присущего стригою здравомыслия, рассудительности, даже его харизма будто шагнула в тень, так что тот вампир на полуночном погосте и этот, разлегшийся в сене, были совершенно разными созданиями. В любом случае, этому сравнению вышеупомянутый охотник искренне бы удивился и для верности всадил кол в грудь. Не умрет – значит, Вергилий. Кто же еще кроме него так чудить умеет?

А путь визитера с неясным взглядом был виден и в ночном мраке, да и трудно было не заметить того погрома, что он учинил. На буреющей траве грудами лежали щепки, доски, обломки инвентаря, сено все еще летало меж домов и пучками ложилось на землю. Хорошо, что никому и близко в голову не придет заподозрить в погроме гостя.

Хоть в чем-то его вампирская натура была выгодной.

Свет фонаря, высоко поднятого над головой сапожника, ударил в неадекватные глаза и вызвал со стороны травника немало «лестных» слов. Если в своем привычном быту его речь была лишена всяческой брани, то сейчас интеллигент из него на вряд ли бы получился. Как же все действует на нервы! Треклятый свет, осточертевший вой, да к тому же этот настойчивый и выводящий из себя голос, возомнивший себя не пойми кем!

– Эй, – прозвучал встревоженный голос, – кто здесь?

– Покойник, – заключил голос. – Долетался.

– К черту, – в третий раз повторил стригой, закрывая рукой глаза. В самом деле, что сегодня за мания у всех – прикапываться в самый неподходящий момент? Он же никому не мешает: лежит себе, молчит и никого не трогает. А погром? Ах, погром, разумеется. Так это каприз погоды! Можно даже не сомневаться!

Сапожник нашел рукой черенок вил, опустил фонарь в попытке скрыть свое местонахождение – ему было невдомек, что вампир отыщет его, будь он даже лучшим маскировщиком на всем белом свете. Шум крови в собственных жилах мужчина унять явно не мог. Стук сердца, пусть и спокойный, мерный, – тоже. К сожалению.

Как и предполагал стригой, вилы в него не полетели. Никто не знает, кто притаился в соломе, может, вообще односельчанин. Не закалывать же его без суда и следствия прямо на месте, в самом деле? Так и сапожник думал, а потому, полностью погасив свет, мягкой поступью направился к ложу визитера. Разумеется, он не был осведомлен о возможностях тончайшего слуха порождений ночи. Каждый его мягкий, обоснованный шаг казался стригою стуком каблука о мраморный пол.

– Мужик, ты чего? – хозяин наконец рассмотрел явившегося как снег на голову гостя. – Пьяный, что ли? Эй!

Вампир раздосадованно выдохнул, развел руками и, перекатившись, рухнул прямо на землю к ногам сапожника, пролетев не меньше трех метров. Боли, само собой, он не почувствовал, а вот мужчина спохватился: бросил вилы в сторону и было кинулся к незнакомцу, как тот с невозмутимым видом поднялся во весь свой немалый рост и, качаясь, как камышовый стебель, отвесил поклон:

– Доброе утро, милсдарь! – поприветствовал оцепеневшего мужчину стригой.

Утро то было на редкость удивительное: немногочисленные звезды на черном небе уже гасли, но красоты не теряли – слабо мерцали, звенели в ночной тишине, правда, звон этот сейчас был неразличим. Хотя пес успел охрипнуть, лошадь все еще бесновалась.

– Ты чего тут потерял, парень? – неуверенно спросил сапожник, – заблудился на пьяную голову, или кто пошутил над тобой? Может, зайдешь, проспишься?

Неписаный закон деревни был свят, как божий лик: путника, пусть даже такого сомнительного, напои, накорми и спать уложи, не то неудача доберется до сына, брата, зятя, шурина и правнука через поколений этак пять. В общем, хочешь чистую совесть и спокойную душу – не запирай на ночь двери и тащи в дом каждого проходимца. Вампиры в тот список не входили, да только кто же знал, что за скелеты лежат в шкафу у рыжеволосого травника?

– Ну, а что, это, пожалуй, и можно, – протянул Вергилий, залихватски отбрасывая волосы с лица, – не помешаю ли часом?

Хозяин качнул головой в сторону и рукой махнул, мол, все в порядке, и только тогда потащил в хату неадекватного вампира, у которого заплетался и язык, и ноги, и мысли.

Казалось, гость заснул, едва его голова только коснулась свернутого вчетверо одеяла. Его ноги свисали с маленькой кровати, медные волосы огнем горели в скудном свете коптящей лучины, а жена сапожника и сам он до рассвета простояли над загадочным пришельцем, что был похож на покойника – болезненно бледный, худой и чем-то определенно отталкивающий, пугающий.

Во сне незнакомец бредил. Что-то бессвязно бормотал под нос, то хмурился, то улыбался, то горько вздыхал. Среди всех непонятных произнесенных слов одно все-таки было ясным для хозяев этого теплого, по-своему уютного дома. Редкое женское имя Исгерд давало владельцам хотя бы намек на то, что же вынудило их гостя напиться до бессознательного состояния. Правда, намек ошибочный.

Однако правду им знать явно не стоило.

***

Проснулся он не от солнечного света, бьющего прямо в глаза, не от возбуждающего аппетит аромата свежевыпеченного хлеба, даже не от грохота кузнечного молота о наковальню, раздававшегося где-то неподалеку. Распахнул глаза Вергилий лишь потому, что кто-то над ним стоял и буравил взглядом, от чего на затылке шевелились волосы.

– Проснулся, парень? – не церемонясь, спросил сапожник – мужчина, как оказалось, лет сорока пяти: среднего роста, коренастый и широкоплечий. – Крепко же ты спал, как убитый прямо.

– Где я? – потирая истошно-синие, чистые глаза, обратился Вергилий. – Что вообще происходит?

Хозяин дома рассмеялся, явно потешаясь над бурной «молодостью» гостя, со всезнающим видом уселся на старый обшарпанный табурет и решил-таки поведать незнакомцу обо всем, что приключилось этой сумасшедшей ночью, лишившей сна всю деревню разом. Стригой слушал внимательно, через раз кивал головой и провалиться был готов на этом самом месте вместе с занимаемой им кроватью. Единственное, не краснел – умел себя контролировать, будучи созданием не совсем человеческой природы. Не будь ее, стал бы ярче собственных волос.

Как оказалось, находился он не где-нибудь на краю мира, а в деревне Дымной, хотя, к собственному огорчению, не так далеко от места последней стоянки, то есть в шести сутках пути от Арона. Разве что взял немного восточнее. Слышать о том, что он вытворял ночью, вампир больше не хотел и не мог, а потому жестом остановил речь владельца дома и обхватил голову руками, прикрыв глаза. Нет, у него не болела голова, его даже не мутило. В сознание пришло заключение о том, что он натворил на самом деле.

– Да ладно тебе, – махнул рукой сапожник, – со всяким приключается! Давай за стол, там и поговорим.

– Думаю, мне следует уйти, – твердо проговорил травник.

– Ну хоть на обед останься, – настаивал мужчина, – в самом деле, не погоня же у тебя на хвосте! Куда спешить? Поешь, отмоешься, отдохнешь и отправишься, куда тебе нужно, ради Бога. А пока уважь меня, задержись ненадолго и расскажи, откуда ты и куда держишь путь. И не забудь рассказать про свою Исгерд, о которой постоянно говорил, иначе моя Агнешка сегодня не уснет. По рукам?

На этот раз стригой не сдержался – даже скулы порозовели, а взгляд моментально нашел интереснейшую точку в дальнем темном углу. Видимо, придется сочинить много, очень много небылиц, чтобы удовлетворить желание сапожника и его любопытной супруги.

Впрочем, к чему же кормить люд небылицами? Вполне можно обойтись заменой «он» на «она»… Так наверняка будет лучше. И для слушателей, и для рассказчика.

Он не мог дождаться темноты. Вампирское чутье пытало с самого утра, беспощадно издевалось, терзая душу, (если та вообще имелась), какофонией странных, смешанных чувств, что лились бурлящим потоком, выдавая самые несуразные и странные предложения.

Вергилий внушал себе ненависть к охотнику, обманывал не то что второе «я», но и самого себя за нос водил, вбивая в мозг отчетливый крест на всех совместных планах с Исгердом.

«Да делай, что хочешь! – думал он, – хоть сдохни в этом проклятом поместье, раз такой упертый и непроломный! Мракобес! Невежда! Неблагодарное наглое животное!» Думал, а сам до боли кусал губы и сжимал некогда израненные пальцы, которые лишь теперь пришли в полный порядок, ровно как и его силы. Физические силы. Ибо морально он был размазан по стене.

Его уход был сродни наваждению, какой-то безрассудной идее, что сначала нахлынет, полностью заняв мозг, а потом медленно отступает, точно остывает металл после ковки.

И металл остыл. Медленно, с шипением, но остыл, и стригой осознал все то, что натворил.

Ведь, черт возьми, Герд – мужчина! Он любит женщин, он хочет женщин, а никак не шестисотлетнего странного «парня», вампира, дьявол, практически бессмертного вампира! За мужеложество жгли на кострах! Убивали, едва узнав о страшном грехе! Что можно вообще говорить, нет, думать, о подобном? Исгерд не пошел бы на это. И у него были причины. Дело даже не в личной неприязни или страхе. Вампиры лишили его всего и обрекли на адскую жизнь без дома, уюта, тепла. Вергилий знал, что мог подарить ему все это. И понимал теперь, что сделает это, если оставит охотника с той женщиной. Понимал…

…И все равно всеми фибрами души хотел увидеть его снова. Взглянуть в жесткие, темные глаза, услышать грубый голос, встать наравне с ним – высоким, угрюмым. А потом, может, и ласку почувствовать… Кто знает?..

– Гил, хватит, – объявился голос, – что ты творишь? Клянусь, он тебя в могилу сведет! Как тогда, с Ксавьером. Ну?

Вергилий не ответил. Вспомнил только того надменного, безбожно красивого принца ночи с хищной улыбкой, кошачьими глазами и пеплом призрачных волос. Того, из-за которого его сердца бились чаще. Того, из-за которого они едва не остановились. Нет, кулон на шее больше не терзал воспоминаниями о Ксавьере. Да, пустота, полученная от Исгерда, убивала больше.

Принца ночи убили. Принц ночи был смертен ровно так же, как и сам Бланкар. Охотник же был в тысячи раз уязвимее вампира и против оного имел ничтожные шансы, даже будучи профессионалом.

– Я должен вернуться. Пусть и ничего не выйдет, пусть. Но от руки высшего он не погибнет.

– И что думаешь?

– Сам убью, – прошипел, прищурившись, стригой.

– Да ты хоть понимаешь, что с тобой сделают остальные? – опешил голос. – Они вздернут тебя!

Вергилий выдохнул, но голос знал, что вампир в ярости. Что в душе его бушует страшный, сметающий на пути все живое и мертвое шторм. Светало.

– Выдвигаюсь с сумерками, – решил травник. – Днем он не нападет.

Однако планам свойственно меняться…

========== Глава восемнадцатая: «О подставных снах и искренних вампирских чувствах» ==========

«Сумасшедший, – подсказывало что-то точно сквозь толщу воды, – не имеющий ни единого шанса.»

Он и сам это понимал. Без любезной посторонней помощи. Ясно, как день, осознавал, что в данном состоянии вряд ли выдержит и нескольких минут в схватке с подобным себе, что, наверное, и в своем истинном обличье предстать сможет едва ли, попросту потратит все на путь до Арона. Но сможет ухватить немного времени. Времени, которого вполне хватит для бегства Исгерда.

А если упрямец откажется? Если принципиально останется, бросится прямо в руки смерти? Он ведь может, он ведь, дьявол побери, не ушел из поместья, когда его пытались убедить, когда едва ли в ногах не валялись, уговаривая.

– Нет, это ты слушай. Я останусь здесь и закончу дело, чего бы мне это не стоило. Вампир, я рискую не ради себя. Если ты еще помнишь, моя Власта едва сводит концы с концами в Эларене. Если ты еще помнишь, я должен тебе. И должен много.

Бранн всегда все сводил к деньгам. Абсолютно. Видимо, не могло простому смертному и в голову прийти, что, да, оказывается, тому, кто живет тысячелетиями, деньги не нужны. Не те жалкие суммы, что были затрачены на экипировку, проживание, первоклассное оружие. Оружие, от которого теперь зависит жизнь.

Стригой не сомневался в подлинности того клинка, в силе наконечников для арбалетных стрел, ведь на его ладони все еще чувствовался след ожога. При точном попадании высший не выживет. Стоит лишь выстрелить между глаз или в сердце – одно большое аномальное сердце в самом центре груди чудовища из поместья. Он не был похож на травника. Да и мало осталось стригоев на этом свете. Он не сомневался в силе и эффективности оружия, по идее, мог спокойно сидеть на месте и благородно проживать декады, но знал, что у охотника нет и единого шанса. Что то порождение ночи, наученное опытом и десятками, сотнями лет жизни, просто не подпустит. Сможет изловчиться и убить Герда прежде, чем тот обернется и вскрикнет.

«Сумасшедший…» – снова пронеслось где-то в глубинах подсознания, и Вергилий обреченно прикрыл нечеловечески-синие, возбужденные предстоящим шквалом адреналина глаза.

– Ты безоружен, – вмешался назойливый собеседник.

– Молчи. Я – это ты, а ты – это я. Прекрасно знаешь, как мы справляемся друг с другом и чем за то платим.

И вправду. Зачем утруждать себя вычурными мечами, искусной работы ножами и новенькими арбалетами, когда в ход идут, истинно по-зверски, когти и клыки, титаническая сила в каждой мышце преобразившегося чудовищного тела? Но шансов как кот наплакал, даже если он выживет, вряд ли кто вышестоящий из его братии подарит неверному жизнь. Цена за убийство собрата была высока. И почему-то на этот раз рыжеволосый не колебался. Нисколько. Ни секунды. Исгерд не посмотрит на него, что ему вампирья смерть? Ровным счетом пустое место. Факт. Утверждение. Нечто неизбежное. Их ничего не связывает. Ни дружба, ни привязанность, ни, уж тем более, любовь. Смешно подумать. Стригой благородно умрет без права возрождения, а охотник проживет короткую, но счастливую жизнь с женщиной. Детей, в конце концов, заведет, может, даже ремесло оставит. Осядет. Сколотит дом. Успокоится. Вампир горько усмехнулся, отбрасывая с алебастрового, осунувшегося лица пылающую огнем рыжую прядь. Точно осень окрасила волосы в цвет предпохоронного богатства леса.

Да никогда он не бросит свою жизнь. Не сможет. Тот, кто родился с мечом, от меча и погибнет. К тому же, Герд не умеет иначе. Даже не пытался. А что было, когда он жил в Ароне, в стригоевском домике? Казалось, он как ополоумевший хищник: от жизни в четырех стенах без охоты готов был броситься на первого встречного.

Он не бросит свое ремесло. Никогда не свяжет с кем-то свою жизнь. И никогда, ни под каким предлогом не вспомнит о травнике и нелегале. Не расскажет ни единой живой душе о том, как когда-то знавал высшего шестисотлетнего вампира, отчаянно любившего его до последнего вздоха.

– Может, тебе просто вскрыться? – паскудно усмехнулся внутренний голос.

Вергилий не ответил. Он не романтик, чтобы думать о том, как наложит на себя руки. Что за ребячество?

Сейчас бы только восстановить силы. Хоть совсем немного. Может, поспать? Может, в теперешнем состоянии это поможет? Кто знает. Хозяева дома скоро встанут. Вот-вот поднимутся с кровати, едва солнце чуть поднимется над горизонтом. А пока над деревней млеют рассветные бледные облака. И дьявольски холодно. Осень дышит на кожу ледяным дыханием, пропахшим нотами тлеющих листьев и жухлых трав.

Вампир подышал на руки. Помогло слабо. Раньше они были горячими, такими, какими должны быть у каждого стригоя. Теперь же больше похожи на человеческие. Мертвые. Впрочем, особо жалеть не о чем. А если и есть о чем, то времени для этого осталось до смешного мало.

Он устало поплелся в дом, к широкой лавке, накрытой выделанной овечьей шкурой. Ему физически хотелось спать, но душу рвало. Рвало от осознания того, что Исгерд в смертельной опасности, а днем лететь над городом слишком рискованно. Он не мог больше сохранять конспирацию. Рассыпаться в облако призрачной пыли. Нет. Теперь пришло время показать лицо. Он должен был лежать, когда человеку угрожала смерть! Когда она, улыбаясь обнаженными зубами, тянула к горячему плечу костлявую руку, а в темных пропастях на ее черепе сверкали два кроваво-красных демонических огонька.

Взгляд буравил потолок. Как вообще можно уснуть? Над головой будто тучи смыкаются… и вправду: за окном все стремительнее темнеет. Все навалилось слишком неожиданно, точно августовский снег. Что за мракобесие? А самое прискорбное, что винить остается только себя и свою горячность. Да, обидно, да, хотелось быть на месте той женщины, полностью отдаться в руки охотника, почувствовать на себе тяжесть его тела, кожей ощутить грубость рук и услышать срывающееся дыхание, поймать неадекватный взгляд, какой бывает лишь у человека, напившегося до полусмерти и при том влюбленного, как отара Купидонов. Закусил губы от воспоминаний… А ведь он ни под кого не ложился. Видел лишь безвольные тела, распластанные под собой, влажные и… и пахнущие вечностью, бессмертием. Отвратительным бессмертием. Ни жизни, ни жара, настоящего жара живого тела. Вот кого-кого, а человека у него не было…

На небе собирались темные тучи. Сгущались непогожие сумерки. Парадокс: должно светать. Да и в доме стало холодно.

Что?..

«Почему я чувствую это?»

И судорожный вздох, готовый превратится во всхлип. Разрыдаться в самом деле хочется… плачущий шестисотлетний мужчина… вампир… чудеса. Точно малолетка, у которой отобрали куклу с черными глазами-пуговицами и тряпками вместо волос.

Стащил с хозяйской кровати тяжелое грубое одеяло. Так теплее… Еще бы спокойствием можно было укрыться и перестать думать даже не о предстоящей гибели, а о том, что грозит Герду. Вергилий не отрицал, что добровольно идет на казнь. Зато смерть встретит так, как ему хочется именно сейчас: с невыносимым, упертым, непробиваемым, эгоистичным, бесчувственным… таким необходимым охотником.

Веки тяжелеют.

Ах, он же совсем забыл сказать любезным хозяевам, что покидает их. А смысл? Кто его остановит? Кому он, черт возьми, нужен?!

– Отдохни, – шепчет уже самому себе. – Просто поспи. Последний раз в этой проклятой бесконечности серых дней.

И словно по легкому жесту колдовской руки Бланкар смыкает веки, бессильно роняя руку на пол.

А на улице заливаются петухи. А на улице кипит жизнь в пасмурном свете. И в Ароне, в холодном и мрачном поместье, там, где жизнь уже неделима со смертью, спит, быть может, и хмурый Исгерд Бранн. Его Исгерд Бранн.

***

Ему никогда не снились сны, и он был уверен, что, если это случится, настанет время покончить с собой. Знал, что однажды доиграется. Доигрался. Ибо едва смежив веки, окунулся в темноту, в которой увидел… свет.

Призрачный лунный мягкий свет осеннего ночного светила, что указывал дорогу в непроглядном и недружелюбном холодном мраке. Туда, где высятся деревянные фигуры: доски – одна поперечная и две продольных. Прямая и наклонная. Кресты. Что-то в этом было, нечто такое, чем ни в коей мере нельзя пренебрегать. Особенно тогда, когда видишь едва ли не первый сон в шестьсот двадцать один год. Вампир доверился чувствам, к тому же в сонных чертогах он мог все. Воздух задрожал от взмаха крыльев. Он поднялся в небо, следуя за мерцающей в непроглядной ночи дорогой, позволяя нейтральному ветру ласкать изменившуюся до неузнаваемости кожу.

Что-то крутилось в воспаленном мозгу. Что-то определенно точно важное, такое необходимое, связанное с тайной этого дьявольского поместья. То, что могло непременно помочь.

И вспомнил, бессознательно совершая очередной шумный взмах. Понял, расширив от удивления глаза и рванул вперед – так быстро, как только мог в этом вязком воздухе, что по консистенции больше напоминал болотную трясину, затягивающую на прогнившее дно, едко пахнущее метаном.

Ну конечно. Как же иначе? Как он мог забыть, что гласила легенда? Он мог увидеть, мог прямо сейчас узнать, что же скрывается в недрах поместья Сигвата! Лунный свет падал на кладбище так, что длинные уродцы-тени, совершая бег по неровной земле, кривыми линиями резали земли старого жальника. Луна была точно над кладбищем, будто ее кто туда приколол булавкой, как бабочку, в самый центр беззвездного и закрытого тучами неба. И тени крестов к одному лишь сходились – кругом чернели около склепа.

Теперь-то он понимал, почему лишь вампир мог найти это место. Человеку не позволит рост. Он не воспарит над старым фамильным погостом, не увидит жуткой картины – сотен теней, что тянутся к склепу, точно черные руки мертвецов. Вергилий мягко спустился на кладбищенскую землю, складывая за спиной крылья, напоминающие формой и текстурой крылья летучей мыши. Правда, почти двухметровой и тощей, как высохший покойник. Нет, он обязан узнать все. Он не имеет права терять такой шанс, сей подарок Судьбы, так кстати снизошедшей с небес в его руки именно сегодня, когда решался острый вопрос жизни и смерти.

И долго, будто целую вечность, спускается по хрупким ступеням, каскадом вьющимся вниз. Все ниже, ниже и ниже, в подземелье, из которого тянет застоявшимся воздухом.

Глаза различают в непроглядной темноте каждый камешек, кирпичик. Паутину, которая свисает со стен, как фата с головы невесты. Обоняние раздражает запах сырости и плесени. Запах старости. Смерти.

И хотя до последней ступеньки, до спуска в коридор, поворачивающего налево, к сердцу склепа, еще далеко, Вергилий отчетливо улавливает обострившимся слухом, как бьется вампирское сердце. Точно часы. Монотонные, редкие удары. Как будто подводные толчки – гулкие, закладывающие уши. Поверхностное дыхание. Мертвый сон. Но стригой знает, что он оборвется с наступлением сумерек. Чувствует в воздухе злобу. И голод. Он напоминает маленького беса, который копошится во мраке, выжидая, как бы чего перехватить – только бы унять вечное, сводящее с ума желание насытиться.

Он хотел рассмеяться в лицо тому, кто считал, что чудовище было куплено, чтобы втихаря устранять ненужных претендентов на хозяина ключей поместья. Хотел истерически заливаться хохотом, ибо не родился еще тот высший, что снизойдет до якшанья с людьми ради денег или души. Ни один.

Просто этот нашел выгодное, вольготное место. Знал, что устроился совсем недалеко от кипящего жизнью поместья, где его всегда ждет полноценный обед, льющийся в глотку нектаром темных Богов. Знал, что, если будет нападать лишь на один единственный род, проживет долго и счастливо. И не прогадал. Травник не сомневался в том, что обитатель сего мрачного места гораздо старше него, возможно, он (или она?) вообще один из первых вампиров, что явились на свет еще тогда, когда на землю ступили Старшие люди – четыре высшие расы, что владели силами стихий, запретных таинств, которые давно забыты. Возможно, даже к счастью.

Стригой вошел в непроглядно-темную залу, совершенно пустую, отражающую какофонией звуков каждый неслышный шаг. Его родич не мог проснуться. Еще не время. Внушительных размеров каменный саркофаг стоял в центре, плотно накрытый неподъемной крышкой. Он слышал лишь тишину. Мертвую тишину склепа и дыхание вечности, которое разорвал ускоряющийся стук сердца. Чужого. Гулкие подводные толчки стали раздаваться с ускоренной частотой, били будто в мозгу. Крышка саркофага дрогнула, со скрипом сдвинулась, едва Вергилий дошел до середины. Землянисто-серая рука схватилась за край саркофага, поднимаясь в ложе. Чудовище повернулось. На звероватом лице горели желтые, голодные глаза, отчетливо был виден вампирский оскал – мелкие, один к одному, острые зубы. Вся сотня. В мозг бил шепот неподвижных, тонких, растянутых в плотоядной улыбке губ. Валашский язык* резал слух.