Текст книги "Стригой (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Ему было чуть-чуть за сорок, этому полному мужчине невысокого роста со скудной козлиной бородкой, проседью в волнистых остриженных волосах, с чем-то невыразимо-тяжелым в темных глубоких глазах; даже в его низком голосе было что-то непосильное, то, что неимоверно тяготило этого барона. Он был девятым Керро. И, наверное, последним, потому что проклятие старого поместья снова стало вселять ужас в сердца мирных жителей Арона, превратилось в знаменитую байку, которую травили на каждом углу, добавляя все новые и новые элементы, приукрашивая и без того довольно жутковатую историю.

А все началось еще с первых владельцев поместья, с далеких времен, когда Арон только-только строился. Они были одними из первых поселенцев. Богатых поселенцев, которых знали тогда, знают и по сей день. Те, что не отказывали в помощи нищим, вели достойную жизнь, да и вообще у самого короля, пусть он и был далеко, числились на хорошем счету, ибо сам Его Величество король то и дело наделял баронов землями. Из поколения в поколение.

И, казалось бы, все было хорошо, но… Да, пожалуй, в каждой легенде было, есть и будет свое «но». Не обошлось без него и здесь.

Наследников вырезали, как скот, причем никто и не знал, когда резня начнется снова.

Так случилось и с первым поколением.

Бог послал баронессе шестерых детей, всех – сыновей, среди которых был и пращур Сигвата. Все шестеро росли вполне себе крепкими мальчуганами, не без греха, разумеется, но и паршивыми их назвать язык не поворачивался. Шестеро крепких ладных мальчишек, тех, что должны были разделить имущество после смерти родителей и жить своей жизнью. Видимо, тому, кого потревожили строительством поместья или еще чем-то – никто не знал, неугоден был такой расклад.

И едва шестеро доживали до сорока – сорокапяти, делило имущество все меньшее и меньшее количество сыновей.

Когда нашли первого, Виберта, сорокачетырехлетнего мужчину, старшего из сыновей, которому полагалась большая часть владений, лишь развели руками. Обескровленное тело было обнаружено прямо в постели. Черным по белому писано: вампир. Вампир, которого, само собой разумеется, нужно непременно истребить, раз уж такая погань поселилась в поместье благочестивого семейства баронов.

Принялись искать охотника. Такого, который непременно сжил бы с лица земли клыкастую скотину, обезопасив пятерых оставшихся сыновей и обеспечив им хорошую жизнь.

Но не тут-то было.

Пока благочестивые бароны искали настоящего профессионала в только-только строящемся Ароне, где и ремесленников было мало, убили братьев-близнецов, сократив количество наследников до трех.

До трех мужчин, среди которых выжить каким-то чудом удалось лишь тому пращуру нынешнего владельца. Да, их осталось всего лишь трое.

И на год, на целый год вампир оставил их в покое.

Барон и баронесса благородно старели, видели, как их жизнь медленно начинает угасать, как наступает осень их существования, после которой будет лишь холодная зима в могильной земле, а пока… пока они были спокойны, даже поиски охотника прекратили, но спали исключительно с охраной. И немерено ели чеснок.

Целый год все было спокойно, как однажды одним ранним утром прекрасного весеннего денька, в сорокапятилетний юбилей одного из оставшихся братьев, поместье дрогнуло от истошного женского крика – жена нашла обескровленного мужа.

И поиски охотника начались снова.

И собрали рубак со всех окрестных городов и деревень, и было их два десятка – хороших ли, плохих ли, да только через несколько месяцев от первоначального состава осталась лишь треть.

Последние братья даже на ужин без сопровождения не выходили. Вообще шагу в одиночку ступить не могли, а чета баронов оплакивала очередного сына.

Что-то пугало здешних охотников, которые взялись за это дело. И этим «чем-то» стало само поместье и вампир, которого отродясь никто не видел. Да, определенно и без сомнения убитые братья были работой нечисти – ни капли крови в теле, отсутствие следов всякой борьбы, но кровопийца… Он должен был где-то жить. И у него должен был иметься мотив. Весомый такой аргумент вырезать братьев, как скот. В плане поместья не было потайных ходов и тайных комнат, которые могли бы послужить монстру домом. Не было в округе и подозрительных могил, и древних погостов, и старых склепов. Ничего. А вампир был.

Убивал с особенным энтузиазмом, и волна неподдельного ужаса пронеслась по Арону, вселяя первобытный страх в сердца людей. Это их-то? Благодетелей-баронов монстры на тот свет отправляют? Их, что последний кусок хлеба бездомному бы отдали? Да ни в жизни быть такого не может!

Но могло. И это происходило на самом деле.

Их было двое – пращур Сигвата, Айкен Суровый, тощий, как плеть, мужчина сорока двух лет, и Реннар – старший. Тот, что не сидел, сложа руки, не трясся от страха перед смертью, а искал истоки проклятия поместья баронов Керро, за что и прозвался Знающим. А знал он то, что тайная комната в поместье была.

И что была она на самом деле не совсем в здании. Ему удалось. Удалось найти документ, в котором говорилось о вратах в никуда, расположенных где-то в городе, тех, что открывались лишь за три часа до рассвета только осенью, каждый год. Но при полной луне. И увидеть их можно было лишь взглядом вампира. Тех врат, что стояли там, где жизнь встречалась со смертью, что приводили к той самой комнате, где и обитал вампир, явившийся в поместье по чьей-то грозной воле. Не мог он по собственной инициативе вырезать именно наследников.

Он ведь был лишь… лишь тем же животным, которому кровь требовалась для поддержания жизненной энергии, самой жизни. Не более того.

Он нашел подсказку, нашел опорный пункт, за что и поплатился собственной кровью.

Его обнаружили на крыльце парадного входа – растерзанного до неузнаваемости, покрытого кровью с ног до головы. Со скомканной бумажкой в руках, с небольшим кусочком надежды на разгадку тайны поместья Керро. Разумеется, что никто не понял той подсказки, сколько бы поколений не ломали над ней головы.

Айкен остался один. Один вместе с баронессой, со свитой охотников, из которых лишь один справился с поставленной задачей. Лишь один… Каким-то чудом тот борец с ночным злом успел спасти последнего из братьев, успел выстрелить и каким-то, видимо, особенным арбалетным бельтом прошить тело вампира, который, воя так, что стены дрожали, выбросился из окна, осыпая комнату битым стеклом, и больше не появлялся. Айкен не сомневался, что монстр не прошел и версты, рухнул где-то и сгорел с первым лучом солнца. Да и никто не сомневался… Как через восемьдесят лет из поместья понесли вперед ногами следующих наследников владений баронов Керро.

На этот раз и охотника найти не успели: вампир старого поместья вырезал всех потомков, оставив в живых лишь одного, самого больного и слабого, что после резни и пяти лет не прожил, благо, наследников наплодил достаточно. И нападения продолжались. Продолжались и были непредсказуемы.

Создавалось впечатление, что кровопийца специально убирал тех, кто ему не нравился, оставляя лишь нужного ему хозяина поместья. Создавалось впечатление, что в Ароне давным-давно поселился завистник семейству баронов, который по совместительству и Дьяволу служил, и душу продал, чтобы самому обрести бессмертие и потихоньку сживать со свету неугодных ему благочестивых господ. В конечном итоге эта история оставалась загадкой. И должна была остаться, если бы по воле божьей в Арон не пришел Исгерд Бранн, охотник в четвертом поколении. Тот, который и стригоя на короткой ноге держал.

Стригоя, чудовище с чудовищно-синими глазами. Того, кто жажду крови упорно отрицал.

***

Тот, кто жажду крови упорно отрицал, сначала угрохал исполинскую сумму на то, чтобы бродячего пса превратить в зверя королевских кровей, а потом – исполинскую долю нервов, чтобы пока еще бродячего пса уговорить переодеться, ибо в изношенном тряпье его скрутят прямо на улице. Он бился с самого утра, хотя голоса не повысил, в отличии от Исгерда, да только победу одержал часа через два. Временную победу, конечно, ведь стоило бы охотнику узнать о потраченной сумме, как скандал начался бы снова. Не позволяла ему гордость быть содержанцем. Ни при каком раскладе.

– Это необходимо, – спокойно объяснял вампир, хотя в душе искренне желал прыгнуть со скалы в бездонное море. Причем с истошными криками. – Тебе ведь нужна эта работа, в чем проблемы?

– Барон ищет охотника, а не ряженого шута, – прошипел Герд, затягивая ремень, – к чему вся эта показуха?

– В Ароне другие понятия о жизни. И ты, кажется, не совсем имеешь о них представление.

В ответ охотник лишь раздраженно фыркнул что-то вроде «нашел, кого учить», и принялся за сапоги. Он и вправду стал выглядеть иначе: набрал вес, отоспался, посвежел, правда злым был, как течная сука, но это, в общем, и ничего. Стригой терпел. Терпел, стоял над ним, шнурующим высокие кожаные сапоги, и отмечал про себя, что если немного подколдовать над внешностью, то результат и ошеломить может. Так и получилось, ведь грамотно остриженные темные волосы, не скрывающие до смешного высокомерного взгляда карих глаз, и отсутствие извечной колючей щетины внешнему виду не вредили, даже наоборот. Исгерда на самом деле нельзя было назвать некрасивым, не было у него резко отрицательных черт.

Высокий, теперь еще и относительно плотного телосложения. Сейчас, летом, кожа была смуглой, но вампир бился об заклад, что зимой охотник был едва ли не таким же бледным, как и он сам. Боевые шрамы на руках и спине, груди – их немного, но каждый – отдельная история, охотничий опыт, вселяющий доверие в его малость сомнительную персону. Хорошая, бойкая, живая кровь, отмечал Бланкар, как действительно профессионал этого дела; кровь-то он не пил, но ее запах ощущал отчетливо и многое мог сказать. На лицо мастер Бранн тоже был неплох – большие глаза, не утяжеляющий лицо подбородок; абсолютно прямой, ровный нос. Единственное, широкие, вечно сдвинутые брови создавали картинку нелюдима и злыдня. Вергилий вообще все больше удостоверялся в том, что сейчас его жильцу не дашь тридцати одного – скорее лет двадцать семь. Он неплохо выглядел, несмотря на жизненные условия. А теперь и вовсе похорошел.

Травник искоса наблюдал за ругающимся Исгердом, облаченным в темные одежды – только рубашка была белой. Но это пока. Кожа и грубая ткань выигрышно смотрелись на монстробое. Чувствовал Бланкар, что последний элемент обличия «показушного шута» охотника взбесит. Так и вышло.

– Твою ж мать, да ты издеваешься, вампир! Я не надену это!

– Обычно я слышал это от капризных девиц, – съязвил стригой, стреляя истошно-синими глазами.

– Не в том дело, – покачал головой Герд. – На улице жара, а ты предлагаешь напялить «это».

«Этим» был угольный камзол ниже колен. Мало того, что его следовало надеть поверх рубашки, так еще и отделан он был собольим мехом. Меха. Летом. В нестерпимую жару.

– Я же говорю, тебе не понять принципов аронской жизни, – ехидно улыбнулся Вергилий. – Не каждому дано.

Ехидство сработало на ура, и глубоко оскорбленный охотник без лишних слов влез в камзол, а стригой тихо ликовал – только бы Исгерд не заметил. Наряжать его еще долго, так что так просчитаться было бы довольно обидно. Сам же хозяин давно был готов. Стоял перед черным охотником, сложив на груди холеные руки в белых перчатках. Свет, по особому случаю пущенный в комнату, запылал слепящим глаза пламенем в рыжих стригоевских волосах, ровно как и в глазах невероятного синего цвета, такого, какого у людей быть не могло. Он был выше своего сожителя, пусть и немного. Зато уже в плечах. Травник и нелегальный торговец оружием, а еще и повитуха по совместительству, был одет в уголь, кровь и золото.

Привлекал внимание явно больше, чем черный мастер, и Исгерд откровенно дивился бесстрашию вампира. Он ведь был слишком примечателен, слишком выделялся, чем, по его мнению, губил себя. Узнай кто-то, что он кровопийца, долго искать его бы не пришлось.

Дело осталось за малым: прийти к последнему барону и уверить его, что охотник перед ним стоит исключительный, и искать другого – только тратить драгоценное время, которого было все меньше. Собственно, так и сделали, хотя стригой в поместье не зашел.

– Там слишком много зеркал, – тихо, чтобы никто не услышал, шепнул он охотнику, от чего тот вздрогнул. Кожей почувствовал теплое дыхание. – Кто-нибудь может заметить, что я не отражаюсь.

Исгерд кивнул, даже чудом удержался от того, чтобы сморозить еще какую-нибудь колкость, и, выдохнув, в сопровождении стражников прошел в поместье.

– Удачи, Герд, – напоследок сказал Вергилий. Сказал с такой теплотой, несвойственной его натуре монстра, с таким странным, противоречивым чувством, что одному лишь рад был – его не слышали.

Двери захлопнулись. Он остался ждать, предусмотрительно натянув на голову капюшон. Только бы тень падала…

***

Он шел прямо, уверенно, так, как ему посоветовал травник, хоть охотник на совет и обиделся. Вампир был прав: зеркал было очень, очень много. Причина тому была и имя носила «страх». Страх перед тем, кто в зеркале не отражался. Исгерд был уверен, что при желании кровопийца все-таки пройдет здесь незамеченным. Подтверждением тому был стригой, который давно к таким вещам приспособился и изворачиваться из, казалось бы, таких вот безвыходных ситуаций умел.

Гордость и чувство собственного достоинства не позволили охотнику восторженно вздыхать при виде роскошного поместья, но вот шальная мысль о том, что ему сейчас в таком виде хоть на трон, в голове мелькнула, стоило лишь скосить взгляд на свое отражение. Да, он несомненно был одет гораздо богаче любого слуги или знатного господина, которые изредка встречались на пути через огромное поместье баронов Керро. Было настолько тихо, что, казалось, только звуки шагов оглашали мертвые помещения.

– Сколько… – он встретился с непонимающими взглядами и «закашлялся». Совсем забыл о том, что мысли вслух тут не к месту. Инцидент тут же забыли.

«Сколько же людей погибло в этих коридорах? – наконец задал он самому себе терзающий сознание вопрос. – Сколько погибнет еще? ..»

Разумеется, этого он не знал и знать не мог, но вот если ему выпадет удача заняться этим контрактом, то, возможно, жертв удастся избежать, хоть это и было сомнительным утверждением. Тем временем комната последнего барона была все ближе и ближе. Мужчина вообще удивлялся тому, сколь огромно фамильное имение господ. Удивлялся, однако шел дальше в сопровождении двух стражников – бравых ребят, которым он все-таки дал бы фору. Даже при раскладе один против двоих.

– Господин ждет Вас, мастер, – проговорил один из сопровождающих, и затем они оба покинули охотника, оставив его перед дверьми.

Низкое «войдите» утомленного жизнью человека послышалось, едва лишь Исгерд легонько постучал в дверь. Пожав плечами, выдохнул, выпрямился во весь рост, стер с лица тень всяческих эмоций и открыл дверь. И встретил его Сигват Керро: последний барон проклятого поместья, невысокий полноватый мужчина лет сорока.

– Очередной охотник? – спокойно задал вопрос хозяин низким, тяжелым голосом, полным вселенской скорби и тысячами проблем.

– Исгерд Бранн, господин Сигват. Охотник. Очередной.

– К черту господ, – махнул рукой последний из Керро. – Совсем скоро меня можно будет назвать покойником. А мертвые меж собой равны.

Несмотря на то, что поместье было поистине огромным, хозяйская комната не отличалась чем-то особенным ни в плане масштабов, ни в плане обстановки. Типичная мужская комната без излишеств. Если убрать массивный комод и почти высохшее деревце в глиняном горшке, в углу, помещение можно было приравнять к казарме. Охотник последнего Керро не перебивал. Знал, что такие, как он, болтливых не любят.

– Ты, верно, знаком со всей этой историей?

– Знаком.

– Стало быть, и грамоте обучен?

– Разумеется.

Сигват удовлетворенно кивнул и пригласил сесть на край простенькой кровати, на которой сидел сам. Мастер перечить не стал и, звякнув ремнями и цепями, зашуршав одеждами, опустился рядом, переплетая пальцы опущенных рук.

– Редко кто из вашей братии может похвастаться образованием, – заметил хозяин. – Это похвально. Откуда ты?

– У меня нет пристанища.

– Немногословен, – снова удовлетворенно кивнул полноватый мужчина «чуть за сорок». – Немногословен, обучен, волен. И каким же образом ты, лишенный пристанища Исгерд Бранн, можешь убедить меня в твоей кандидатуре на должность охотника?

Лишенный пристанища Герд снова подчеркнул свою немногословность. Меньше слов – больше дела. А потому скользнул рукой за ворот камзола и вытащил мешочек, в котором что-то клацнуло. Дернул кожаный шнурок. Вытащил другой.

Тот, на котором было нанизано больше трех десятков вампирских клыков. По одному на снесенную голову.

– Ты убедителен, – в третий раз кивнул Сигват. – Совсем иной, не то что те выскочки, которые из кожи вон лезли, когда рассказывали о трофеях.

Черный охотник не говорил, не проявлял и тени эмоций. Был сдержан, взвешивал каждый жест и лишь проницательно смотрел на то, как последний барон перебирал белоснежные клыки. Все тридцать шесть штук. Ждал вердикта.

И дождался.

– За охоту принимаешься завтра. Мое поместье в твоем абсолютном распоряжении. О плате можешь не волноваться, награжу истинно по-королевски. Это – аванс, – и бросил в руку Герда звенящий мешочек. Тот, что был более увесистым, чем стригоевский. – Я последний барон этого проклятого поместья, я не имею понятия, что здесь происходит, и сколько мне осталось прожить. Вампир вырезал мою семью. Теперь взялся за слуг, и те бегут без оглядки. Если ты согласен, оставайся. Если условия тебя не устраивают… Что же… Если условия тебя не устраивают, думаю, придут другие.

– Я согласен, – твердо и без колебаний выдал Исгерд Бранн.

Скрепили подписью на пергаменте и рукопожатием.

А на следующий день по Арону разнеслась благая весть.

В город явился тот, кто мог положить конец резне в поместье Керро.

– Господи… – прошептал стригой, прикрывая невероятные глаза, когда загадка стала проясняться. – Во что я тебя впутал, Герд…

========== Глава тринадцатая: «Души прекрасные порывы» ==========

Он больше не нуждался в Вергилие. Истинно по-свински, точнее, именно по-людски, забыл о всем том, что он для него, когда-то безродного пса из ниоткуда, так много сделал. Точнее, сделал вид, что забыл об этом. Просто не мог он себе представить, как придет домой к вампиру, кинется в ноги и примется осыпать благодарностями. Не мог он так. Да и, собственно, что даст стригою его пусть даже и искреннее «спасибо»? Жить ему, что ли, легче от этого станет? Благодарили делами, благодарили чем-то материальным, а не духовным. Ну, Исгерд так считал.

Хотя…

Нет, он так не считал. Он был уверен в этом, потому что был типичнейшим человеком, для которого на первом месте стоит отнюдь не духовное удовлетворение.

Он уверен был в этом, в отличие от Вергилия.

Вампир обиделся страшно. Надеялся, что услышит хоть подобие благодарности, что того же рукопожатия он достоин. И ошибся. Ошибся, ибо охотник оказался куда человечнее, чем он думал. Он страшно обижался и в то же время проклинал себя, потому что знал наверняка: прибежит по первому зову Бранна. Прибежал бы и сейчас, и позже, а потом снова, снова и снова, потому что сердце чаще билось при виде недовольного жизнью человека. Потому что зачастую он ничего не мог сказать толком, не мог посмотреть в эти человеческие карие глаза, в которых стояло недоверие и подозрение. Опаска, которая так сильно задевала стригоевскую душу, ведь он, нелюдь, был человеком куда больше, чем некоторые представители оной расы.

С момента заключения контракта прошел месяц. Но как на зло было слишком тихо. Настолько тихо, спокойно и легко, что Исгерд вообще начинал сомневаться в том, что в поместье совсем недавно кровожадный монстр вырезал всю семью последнего барона, что за день до его прихода убил служанку и точил зуб на остальных. Теперь же как в воду канул. Затих. Скрылся в стенах огромного богатого здания, увешанного зеркалами. И охотник не знал, почему.

Хотя предполагал. Вампир был древним, высшим – вне всяких сомнений, и наверняка надеялся на то, что Сигват Керро поведется на затишье, пустит наемника восвояси и тем самым выроет себе могилу. Впрочем, их, кровососущих, порою было понять слишком трудно, и пример тому втихаря торговал оружием и травами под покровом ночи, что накрыла Арон.

Они разделились.

Пройдя такой трудный, на самом деле непосильный путь, они разбежались. Забылся и край колодца, и ночное кладбище, и убитая стригоем Мара – забылось все, а обида осталась. Пожалуй, единственное, что еще не погибло после тех скитаний от безымянной деревни аж до самого Арона. Теперь и она могла стереться в пыль. Время лечило, и с ним заживали нанесенные душевные раны.

Только чтобы вылечить эти раны, Вергилию нужна была хотя бы сотня лет. Он всегда считал, что с вечностью не оберешься проблем.

Лето медленно угасало.

Длинные, бесконечные дни становились все короче, ночи – длиннее, и с наступлением темноты становилось холодно. Пустели поля, вода стыла в реках и озерах, а красавица-осень, та, что поражала своими огненно-рыжими волосами, в которых путалась опавшая листва, та, что рыдала по несколько раз на день, что грустила и чахла, – подходила все ближе, а лето сдавалось. Склонив голову, понемногу отступало и уже не сомневалось в том, что уйдет. Уйдет, как уходило уже сотни тысяч раз.

В одну из таких ночей, когда солнце садится по-осеннему рано, когда на улице уже совсем не жарко, охотник спал слишком плохо. Ворочался в отведенной ему кровати, вставал, ложился снова и уже не надеялся на то, что уснет. На самом деле он ведь и не уснул. Который раз за битый месяц, что он просидел в поместье последнего барона.

Призрачный свет полной, абсолютно круглой луны бил через раскрытое окно на пол небольшой комнатки, где всего-навсего стояла кровать да массивный шкаф, в котором не одежда лежала, а превосходный охотничий арсенал. Арсенал, преподнесенный стригоем… Дьявольщина.

Исгерд чертыхнулся, рывком сел в постели и принялся разминать онемевшую ногу – снова отказывала. Сломанная когда-то, неправильно сросшаяся, она доставляла много проблем и неудобств практически не терпела. Справно служила, когда о ней не забывали, но сейчас, за месяц безделья, совсем озверела и подводила. Видимо, не прощала зеваке-хозяину невнимательности и лени. Истошно просила, чтобы ее хоть изредка хорошенько разрабатывали.

Стало чуть легче – в любом случае, он мог хотя бы пошевелить пальцами ног, не морщась от боли. Было желание встать с постели и сделать обход поместья, создавая хотя бы видимость своей работы, но предвкушение боли от ходьбы глупую идею усмирило. Да и не нравилось ему ходить по имению господина Сигвата Керро. Слишком много зеркал, в которых пляшут тысячи теней и отблесков. Исгерду казалось, что самих вампиров он боялся меньше, чем разгулявшегося сознания, что то и дело выдавало леденящие душу картинки и отвлекающие элементы: то одно привидится в зеркалах, то другое; так и идешь, оглядываешься, хотя боишься каждый раз увидеть то, чего быть не должно.

За окном вспорхнула ночная птица. Вспорхнула и беззвучно улетела, снова погрузив и комнату, и, казалось, весь Арон в глухую тишину. Исгерд слышал только свое дыхание и шорох мышей. Недолго.

На полу мелькнула тень. Подвижная, быстрая тень. Мелькнула и скрылась. Охотник вскочил с кровати, о чем тут же пожалел. Встать-то он встал, а за окном стихло, и тени пропали, будто их и не было вовсе.

Снова опустился в кровать, бережно устроив ногу поверх покрывала, только-только улегся, как…

Как услышал пение. До боли знакомое пение, от которого успел отвыкнуть, которое забыл за тот месяц, а теперь вспомнил снова, услышал, будто вернулся на ночное кладбище под полной луной, поросшее бессмертником, и почувствовал, как стало холодно, а кожа покрылась мурашками. Как сердце забилось быстрее, как зашумело в ушах… Нет… Ведь он… Он же не враг? ..

Нет гарантий. Ничему нельзя верить. Даже харизматичному и обаятельному рыжеволосому травнику с невероятными синими глазами, в которых зла не было. Исгерд знал, что такого быть не могло. Что не может стригой быть человеком. Никогда.

«Не спит лишь душа и все ищет глазами…»

Ком в горле. Холод по коже и желание исчезнуть из этого мира от ровного красивого голоса, который почему-то врезался в мозг и разливался леденящим душу эхом. Пропасть…

Пропасть…

Исчезнуть.

Одной природы.

– Дьявол!

Плюнул на боль, на ногу, на самого себя, рывком соскочил с кровати и молниеносно, истинно по-охотничьи, профессионально подлетел к окну, но…

Но ничего не увидел. И песня больше не звучала.

Ни стригоя, ни запаха трав. Ни леденящего душу и сердце голоса.

Лишь холодная ночь и огромная призрачная луна, поднявшаяся над богатым городом-игрушкой Ароном. Тихий, отрезвляющий ветер. Бессонница.

– Или же мне показалось, и я сошел с ума, или же ты и вправду был здесь, – на свой манер проговорил он сам себе, стоя возле раскрытого настежь окна. Призрачный свет мягко освещал его лицо. Играл в глазах цвета безлунной, беззвездной полночи. – Зачем ты приходил, вампир? И почему сбежал? Чего боишься? Ведь знаешь, что неуязвим.

Что и при всем желании я не найду способа убить тебя. Не найду, сколько бы не искал твоих слабостей, твоих вампирских особенностей. Ты и сам не скажешь мне о них. И будешь прав. Никто не сказал бы. Даже ты, «травник».

Он мог говорить сам с собой долго, чем зачастую и занимался, не хотел прерывать свой монолог, слова в пустоту, но его оборвали.

Из зеркальных коридоров послышался грохот. Охотник вздрогнул от неожиданности, однако профессиональный рефлекс, вырабатываемый годами, сработал незамедлительно и заставил его взяться за серебряную цепь, перешагнуть через волнение и выйти за дверь. Выйти и направиться по лестнице вниз, на первый из двух этажей, туда, где зеркал было больше всего.

Что, без сомнения, особенно напрягало Герда.

Он слышал каждый свой тихий и осторожный шаг. Скрип лестничных досок под ногами, чуть слышный стук каменного пола. Эхо, разливающееся по коридорам так некстати. В общем, если источником того грохота был именно вампир, то Исгерд уже выдал себя с потрохами. Впрочем, надежда на какую-то нелепую случайность была еще жива. Снова шаг. Как назло, серебряная цепь, намотанная на сжатый кулак достаточно туго, все равно позвякивает звеньями. И дышит он слишком шумно, хоть изредка и поверхностно, и сердце колотится громко, как молот о наковальню, а изменить ничего нельзя. Остается только идти вперед и стараться не смотреть в зеркала.

В зеркала, которых слишком много.

Они отражаются друг в друге, сменяются одно другим, путают, сбивают с толку. Они принимают в себя призрачный лунный свет, помнят десятки смертей, что успели увидеть на своем веку. Помнят, но никогда и ни за что не расскажут, не покажут, не откроют завесу тайны, хотя знают больше, чем охотник, посмевший назвать себя таковым и выйти на зверя этой светлой ночью.

Шорох.

Снова шорох, там, за углом.

Только не смотреть в зеркала, только не поворачивать голову!

А вдруг… А вдруг его отражение уже живет своей жизнью и, скажем, стоит на месте и давно наблюдает за каждым движением своего хозяина? А вдруг оно и есть реальность, а он, тот, что тридцать один год дышал, ел, пил, ходил и говорил, – всего лишь иллюзия? Отражение истинного Исгерда Бранна, охотника в четвертом поколении? Он не знал. И боялся узнать ответ на этот вопрос.

Только бы не обернуться…

Нет.

Ведь он человек.

И он любопытен на собственный страх и риск, как и любой другой подобный ему, ибо любопытство – неотъемлемая частица всего живого, наделенного разумом.

Но в зеркале стоит все тот же темноволосый мужчина в полусапогах и клепанных штанах. В льняной рубахе, мешком висящей на теле. Поднял руку – отражение за ним. Опустил – такой же результат. Прикрыл карие глаза. Раскрыл. Ничего. Это всего лишь воображение разыгралось, и кажется ему теперь, что отражения ожили, звуки наполнили абсолютно пустые и погибшие коридоры, и по стенам заплясали черные, как безлунная полночь, странные тени, сбивающие с толку.

Глубокий выдох.

Снова!..

Снова шорох. Только теперь гораздо, гораздо ближе. Совсем рядом, ведь он почти пришел к повороту коридора. Шорох и…

И хруст костей?

Нельзя ждать. Именно поэтому он и пошел на эту работу. Именно поэтому никогда не имел права на излишнюю осторожность и бездействие, на человеческий страх, жалость к себе. Идти даже на смерть. Таково его Предназначение.

А потому рывком вылетел за угол, мгновенно замахнувшись цепью, занес над предполагаемым чудовищем руку, как, ругаясь, опустил ее и едва ли сам не сполз на пол.

Огромный, как настоящее чудовище, серый лохматый кот уплетал крысу, вгрызаясь в крупную тушку.

Грохот он услышал, получается, когда котяра поймал эту хвостатую мерзость, разносчицу болезней. Шорох, когда усатый играл с добычей. О хрусте и думать нечего. Это и вправду крысиные косточки.

– Зараза, – прошипел он, тяжело дыша и наматывая цепь на согнутую руку. – Жирная, наглая, паскудная и дьявольская зараза!

Попытка почесать кошачье ухо оказалась неудачной, и усатый огромный монстр лишь зашипел в ответ на ласку, утробно зарычал, прижимая крысу к полу лапами и сильнее вгрызаясь в серое облезшее тельце острыми клыками.

– Ты мне тоже не нравишься, понимаешь ли. Ты хоть можешь себе представить, глупое ты создание, как переполошил меня? Неужто нельзя ловить крыс, скажем, в подвале? Зачем же создавать другим проблемы? М?

Разумеется, кот ему не ответил. Но, видимо, болтливый охотник ему порядком надоел, и усатый негодник, важно и гордо задрав пушистый хвост, схватил полусъеденную крысу и рванул из коридоров, оставив после себя на полу сомнительное красно-бурое пятно крови. Пахло отвратительно.

– Докатился, – буркнул Герд, – до того одичал, что стал с котами говорить. Не дай бог кто услышал бы… Совсем, скажут, с ума сошел…

Мужчина выдохнул гораздо свободнее и уже не сомневался, что эту ночь в кроваво-красный цвет визит вампира не окрасит, что взмахи перепончатых крыльев тишину коридоров не разорвут, а стало быть, можно снова сходить с ума от безделья до следующей ночи.

– Ну, что ж, нет так нет…

Он едва ли не вскрикнул, когда обернулся. Рефлекторно стеганул цепью полуночного визитера, но тот был осторожнее: рукой успел перехватить звенящие серебряные звенья и убедить охотника, что все в порядке. Убеждал. Нереальным чудовищно-синим проницательным взглядом.

– Успокойся, это я.

– Какого хрена, стригой? – задыхаясь, выдавил из себя Исгерд. – Что ты здесь забыл?