Текст книги "Невыдуманные истории"
Автор книги: Алексей Леонтьев
Соавторы: Александр Кузнецов,Александр Ермаков,Владимир Коновалов,Владимир Дворцов,Юрий Барский,Михаил Львов,Евгений Бушкин,Виктор Евсеев,Александр Светов,Виктор Бабкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Генрих Хачкованян
НЕ ПОМОГ И ТИТУЛ МАСТЕРА
Может ли школьница, выполнившая норматив мастера спорта, участвовать в спартакиаде учащихся?
Не торопитесь говорить «да». Так думал и Игорь Юльевич Кистяковский – тренер по плаванию московской спортивной школы «Динамо», когда летом 1965 года он вместе со своей лучшей ученицей Ириной Поздняковой ехал в Минск на Всесоюзную спартакиаду школьников. В марте того года, выступая в бассейне Риги, Ира стала самым юным мастером за всю историю нашего спорта. В то время ей было одиннадцать лет.
Знатоки спорта, наверное, помнят, что в этом возрасте чемпионка Олимпийских игр в Токио и Европы, рекордсменка мира в плавании брассом наша знаменитая Галя Прозуменщикова лишь училась плавать. А Позднякову ее мать решила учить с пяти лет.
В тот период в секцию принимали детей постарше и никто не хотел возиться с ребенком. Наконец согласилась Эмма Викторовна Спарыхина. Занимаясь дважды в неделю, юная спортсменка вначале плавала на спине, затем овладела всеми способами. Пришло время сесть за парту. Ира поступила в специализированную школу, где преподавание велось на немецком языке. Кроме этого, девочка посещала музыкальную школу.
Вскоре Ира выполнила норматив первого разряда для взрослых в плавании брассом. А когда начались каникулы, Ира и ее наставник после интенсивных тренировок, полные радужных надежд, прибыли в столицу Белоруссии. Ира предстала перед медицинской комиссией. Врачи остались довольны ее физической подготовкой. У 12-летней девочки ростом 177 сантиметров показатель спирометрии был почти как у взрослого человека. Но путь дебютантки, на спартакиаду закрыла мандатная комиссия.
– Ничего не можем поделать, – развели руками члены комиссии, – согласно положению, в спартакиаде школьников могут участвовать учащиеся не моложе 15 лет.
Делать было нечего. Пришлось ехать обратно домой. Но вскоре Ира стартовала вместе со взрослыми на чемпионате СССР в Харькове. Самая юная дебютантка завоевала золотую медаль в комбинированной эстафете и финишировала второй на дистанции 200 метров брассом, уступив первенство более опытной Прозуменщиковой.
Через год в бассейне «Ден Хоммел» старинного голландского города Утрехт московская школьница дебютировала на чемпионате Европы и вновь, после Гали, завоевала второе место на двухсотметровке. Ее тогдашний результат 2 минуты 41,9 секунды был рекордом СССР среди девушек и нормативом мастера спорта для… мужчин.
А на спартакиаду школьников Ире все-таки довелось попасть. В юбилейном 1967 году она состязалась сразу на двух спартакиадах. Вначале среди сверстниц в Ленинграде завоевала золотую медаль на своей коронной дистанции – 200 метров. Награда досталась ей довольно легко, так как у юной чемпионки не было достойных конкурентов.
С нетерпением Позднякова ждала финальных стартов IV Спартакиады народов СССР, где должна была выступать и Прозуменщикова. Их борьба всегда приносила высокие результаты. Однако встреча подруг-соперниц на водных дорожках не состоялась. Теперь они были в одной команде – сборной Москвы, – и ради интересов коллектива Ире предложили выступить в комплексном плавании. Тренеры рассчитывали, что она в лучшем случае займет четвертое или пятое место. Но Ирина Позднякова решила не остаться без наград Юбилейной Спартакиады и завоевала бронзовые медали на обеих дистанциях комплексного плавания.
Михаил Лаврик
ИСТОРИЯ ОДНОГО БОЯ
Этой истории уже немало лет, но стала она известной совсем недавно. Рассказал ее олимпийский чемпион но боксу Борис Лагутин. Иногда память невольно возвращает человека к делам давно минувших дней, и тогда события осмысливаются по-новому, с позиции: «А как бы я поступил сейчас?»
1961 год, Белград. Дворец Мод набит зрителями до отказа. Еще бы, в нем демонстрируют красоту поединков сильнейшие боксеры континента! Десять парней в алых майках представляют советскую молодежь. Представляют в бою – ведь именно так именуется поединок боксеров!
Огромные афиши расцветили стены домов столицы Югославии. На прохожего тупо смотрели квадратные молодцы с бычьими шеями, многозначительно поигрывающие чудовищными мышцами рук в боксерских перчатках: художник, видимо, по-своему понимал бокс.
Один из плакатных молодцов удивительно напоминал лидера югославской команды Томича. Та же мощная фигура, перевитые стальными мускулами руки, тяжелая решимость в глазах. Правда, в послужном списке югослава не значилось громких побед, и специалисты не видели в Томиче серьезного противника Лагутину, бронзовому призеру Римской олимпиады. Но… ошибаются и специалисты. Они не учли одного из важнейших факторов боевой подготовки боксера – психологической настройки. Томичу как воздух нужна была громкая победа. Он жаждал не только реванша. Собираясь уйти в профессионалы, он стремился прежде всего к реабилитации в глазах соотечественников. Вся спортивная Югославия видела, как он был брошен на пол ударом Соболева. Вся спортивная Югославия должна была увидеть, как он не просто победит, но сокрушит Лагутина.
– Ты знал об этом, Борис?
– Нет, я настраивался на бой как обычно.
Жребий свел Лагутина с Томичем в первый день чемпионата. Басовой нотой гонг разметал тишину настороженного зала. Борис ждал вихревой атаки. Он ошибся в первый раз. Томич осторожно, неестественно осторожно начал бой. Борис легко уходит от неподготовленных атак, точно контратакует. Улыбаются советские тренеры. Трибуны в недоумении. Секунданты югослава спокойны. А к Борису вдруг приходит странное чувство пока еще не объяснимой тревоги. Что-то не то…
Под боксерками предупреждающе скрипит канифоль. Удар. Уклон. Нырок. Скользящие сайд-степы. И снова удар, свой, коронный, правой прямой… Все как будто получается. Борис автоматически выписывает замысловатую вязь боя, но он уже не чувствует в ней гармонии. Поединок вдруг лишился смысловой нагрузки. Томич упорно прячет ее в глухих защитах, вуалирует непонятной пассивностью в контратаках. Провоцирует?
Гонг. Пока горячо и довольно шепчет секундант, напряженно работает мысль. Разобраться в себе. Угадать правильный путь к победе. Первый раунд – боксерская ложь Томича. Но как ее опровергнуть? Решение не приходит. И опять гонг. И шаг навстречу неизвестности.
Что самое трудное в бою? Любой из опытных боксеров ответит односложно: не понять противника. Тогда приходится в считанные секунды решать задачу со многими неизвестными. И, придя к какому-то решению, пусть даже интуитивно, заставить себя слепо поверить в него, как в единственно правильное. Ибо сомнение – это поражение. Таков неумолимый закон большого ринга. Нарушившие его уходят из бокса, даже если они большие мастера.
Десять парней представляли на европейском спортивном форуме советскую молодежь. Представляли в бою. Одному из них сейчас трудно, очень трудно, и он не знал, с какой стороны это «трудно» придет. Многие его бывшие коллеги по спорту сдавались и потом, в душевой, сняв майку с гербом СССР, проклинали – нет, не себя – противника. И уходили…
Мысли сейчас как взлохмаченные волосы. Еще две минуты, чтобы расчесать и уложить их правильными прядями. Только что произошло то, чего с тревогой ожидал Борис: стальная пружина неразгаданной мысли Томича прянула и развернулась грозной атакой. Югослав раскрыл свои карты с такой категоричностью, которая не оставляла никаких сомнений в его намерениях: только нокаут! Казалось, у Томича выросла дополнительная пара рук – такой шквал ударов обрушился на Лагутина. Удары возникали из самых невероятных положений и летели так стремительно, что отголосок их слился в сплошную пулеметную очередь. Лишь выдающееся мастерство Бориса помогло ему как-то ориентироваться в этом урагане. Логика боя рассыпалась. Но теперь тем хуже для Томича. Нырок, отход – канаты обожгли спину. Черные перчатки югослава скользнули мимо, сайд-степ влево, вправо, молниеносно раз-два в голову, сухой акцентированный кросс в голову, и Томич отброшен. Вдогонку летит сильнейший свинг, и Томич уже потрясен. Борис нащупывал то решение, которое так непростительно долго, целых полтора раунда, зрело в нем.
Он ошибся во второй раз. Целью Томича был не просто нокаут, но нокаут любой ценой. Даже ценой предательства. И Томич пошел на это.
– Ты что-то почувствовал заранее, Борис?
– Нет, я знал, что еще все впереди, но ожидать предательства!..
Бросившись в очередную атаку, Томич вдруг резко сместился вправо, и в ту же секунду слепящая боль в затылке оглушила Лагутина. Нокаут? Нет, рефери не останавливают поединка. Что же это? Борис так и не успел сообразить, что произошло. Только, словно в кривом зеркале, перед ним возникло недоброе лицо Томича. Свист, пронзительный свист, закрученный на трибунах, ввинчивался в уши. Там, на трибунах, поняли в чем дело. Эта был страшный, коварный прием профессионалов, так называемый «зайчик» – удар в затылок. Вот почему Томич в нервом раунде ловил затылком перчатку Лагутина. Ему был нужен повод. Теперь он обошелся без него.
Боль сдавила мозг. Хотелось закрыть голову руками, лечь и криком глушить и боль и непонятное еще чувство отрешенности, одиночества в зарешеченном канатами квадрате ринга.
Рассказывая об этом, Борис болезненно морщится, невольно поглаживая затылок.
Нет, тогда, в те секунды, он не вспоминал детство, первые шаги в жизни и спорте – не было для этого ни времени, ни места в гудящей от боли голове. Он вдруг ощутил себя солдатом, раненным в бою, а позади Родину.
Томич шел ва-банк. Он рвался, казалось, к уже близкой победе. Его козырь – в расширившихся от холодного бешенства глазах парня в красной майке. Но в них оказалось больше холода. А бешенство? Оно стало взрывчаткой концентрированного водопада атак. В перерыве лед успокоил боль. Тут же пришло решение, то самое единственное, и опухшими губами он шепотком повторял его: «Опережать на первом шаге атаки. Длинными кроссами создать коридор и заставить Томича двигаться по нему. Увеличить обороты боя до предельных».
Гонг и уверенность вытолкнули Бориса навстречу победе. В третьем раунде ударов слышно не было – на ринг лился грохот аплодисментов. В эти три минуты Лагутин вложил всю свою любовь к боксу, всю свою фантазию и вместе с ней умную расчетливость большого мастера. И зрители аплодировали мужеству русского парня, ибо мужество во всех странах понимается одинаково.
– Ты часто вспоминаешь этот день, Борис?
– Я считаю его своим вторым днем рождения.
Анатолий Юсин
СВЕРХПЕНСИОННЫЙ СТАЖ
Мне рассказывали, что Игорь Владимирович Ильинский спит зимой на открытом воздухе – в спальном мешке. Я не поверил: «Зачем человеку шестидесяти шести лет ложиться в спальный мешок? В Москве имитировать туристский бивуак?»
При встрече в народным артистом СССР я спросил его об этом. Ильинский подтвердил, что действительно он «спит на открытом воздухе. Летом – на веранде. Зимой – в спальном мешке.
– Поверьте мне, что один такой сон стоит нескольких дней отдыха и удивительно восстанавливает силы, – улыбнулся Игорь Владимирович. – Молодые актеры мне часто говорят: «У нас нет времени заниматься физкультурой и спортом. Мы заняты с восьми утра и до поздней ночи». Я отвечаю: «А зубы у вас есть время чистить? Так вот: забронируйте один час для спорта и свежего воздуха и от этого часа и танцуйте. Все остальное, как бы оно ни было важно, после этого часа».
…С того самого дня, когда трехлетнего сына земского и фабричного врача мать привела на каток, спорт стал оружием Ильинского в борьбе за здоровье. Каток этот сегодня многим известен – Москва, Петровка, 26. Как-то Игорь Владимирович, шутя, подсчитал, что большую часть своего времени он провел… где бы вы думали? На репетициях, на концертах? Нет! На катке. Если бы можно было отмечать юбилеи поклонников физкультуры, которые не достигли выдающихся высот в спорте, но пронесли верность ему через всю жизнь, то сегодня можно отметить 63-летний юбилей Игоря Ильинского. 63 года верности катку. Позавидуешь?
Анатолий Чайковский
ЧЕТВЕРО
Д е й с т в у ю щ и е л и ц а: четверка акробатов – братья Тышлер (Анатолий и близнецы Владимир и Виктор) и Владимир Мотузенко
Они возвратили себе чемпионское звание и теперь не испытывали ничего, кроме ощущения хорошо потрудившихся людей. Улыбаясь, они говорили друг другу ничего не значившие слова, потому что победа была уже добыта и слова не имели к ней никакого отношения.
Вчетвером они едва поместились на верхней платформе пьедестала почета. Они поддерживали друг друга, и улыбка не сходила с их лиц. Трое были очень похожи, двое – просто неотличимы. Четвертый – чуть повыше и покрупнее остальных – лицом хотя и не походил на своих товарищей, но, как и они, был улыбчив, уверен в движениях.
Каждый из них был незаменимой деталью одной мощной акробатической четверки. Пристально следили они друг за другом во время трехдневных соревнований, а о том, что получается в целом, могли только догадываться. Живое воображение рисовало многоэтажные пирамиды и темповые перестроения, в этом они были похожи на конструкторов, которые в отдельных узлах заранее видят будущие машины.
Но главное испытание поджидало их не во время сооружения высотных пирамид или головокружительных темповых упражнений. Они оставили себе под финиш один трюк, который хотя и возводился в ранг наивысшей категории трудности, но для них особой сложности не представлял. Последний шаг, когда все остальные претенденты на золото остались на грудь сзади, хотелось сделать без особых мудрствований. Медали уже поблескивали в открытых коробочках, а судьи готовились занести фамилии в почетные грамоты. И никто не вспомнил о том, что у последнего шага есть своя запутанная и странная психология.
В эти минуты Мотузенко выглядел чрезвычайно сосредоточенным. Он был первым этажом в четверке, и его главной обязанностью считалось ловить и держать партнеров.
«Я стою, как скала. А ноги – как два рельса», – Мотузенко вспомнил слова, услышанные от известного в прошлом акробата, также работавшего нижним в четверке, и ему стало смешно. «Да, были времена, ничего не скажешь. Главное, чтобы ты был самым тяжелым. Килограмм на двадцать больше остальных. И правила дурацкие были – нижнему и вольные упражнения можно не выполнять. Скука, да и только!»
Они готовились к последнему трюку. Мотузенко и старший брат Анатолий стали на расстоянии двух метров лицом друг к другу, а верхний – Виктор должен был подняться на плечи Мотузенко. Трюк могли выполнять трое, четвертый – Владимир – наблюдал, как Виктор будет с плеч Мотузенко перелетать на плечи старшего брата, сделав по пути то, что на профессиональном языке акробатов называется «сальто сгиб-разгиб», или «щучка».
Осталось совсем немного времени для того, чтобы собраться и перестать обращать внимание на все, кроме предстоящего номера. Но слова «как скала, как два рельса» никак не выходили из головы. «Теперь нижний – на все руки мастер: и прыгает здорово, и плечи имеет что надо. А собой обыкновенный, как все».
Оставалось сделать последний шаг. Чего уж проще – легкий шепот «ап!», и делу конец. Виктор уже стоял у него на плечах. Он даже не успел заметить, как это произошло. Движения, доведенные до автоматизма, не оставляют следа.
Все было ясно и просто. И, взглянув вверх, на Виктора, Мотузенко продолжал думать о своем. «Стою, как скала». …А вот ведь не устоял однажды. Поздним вечером. Двое бежали по улице, трещали милицейские свистки. Первый из бежавших неожиданно ударил его по голове чем-то твердым. Сразу стало темно. Потом прояснилось, и он заставил себя подняться с земли и броситься на вторую черную тень.
Мышцы у Мотузенко сжались.
Длилось это, быть может, сотую долю секунды. И в этот же миг плечам стало легко. Он понял, что Виктор уже в воздухе, хотя они и не успели отрегулировать синхронность. Смотреть вверх уже не хотелось…
Виктор – человек чуткий. И когда плечи под его ногами едва вздрогнули, все вокруг показалось и зыбким, и неустойчивым, и ненадежным. Он глянул вниз, хотя твердо знал, что именно этого ему не следовало делать. Все акробаты свято соблюдают свою первейшую заповедь: если стоишь вот так, наверху, на чужих плечах, когда опора шатка и надо угадать почти неуловимый момент, когда скорости, заложенные в телах людей, составляющих одну колонну, полностью совпадут, именно в этот момент самой страшное – взглянуть вниз, на пол. Чувство, немедленно возникающее вслед за этим, напоминает то головокружение, которое появляется у человека, вышедшего на балкон высотного здания и не понимавшего до сих пор, на каком этаже он находится.
Далеко внизу завертелся пол, и надо было как можно быстрее остановить это угрожающее кружение. Виктор еще оттянул взгляд от пестрых спиралей и тогда увидел весь зал.
Одиноко стоял он наверху и думал о том, что дернул же его черт связаться с акробатикой! Можно ведь было в конце концов сделаться гимнастом. Там хоть есть какая-то опора, есть перекладина, брусья, ручки копя или кольца, и ты твердо знаешь, на каком свете находишься. А здесь нет ничего, и просто непонятно, как можно ориентироваться в пространстве без опоры и поддержки в то ничтожное время, которое отведено толчку, прыжку, переворотам и приземлению!
И так ему стало обидно и горько, так захотелось, чтобы наступила поскорее желанная определенность, что он, не раздумывая больше, бросился вверх и вперед. Лучи прожектора укололи глаза, промелькнули светлые и темные туманные пятна.
Ноги выпрямились, чтобы найти опору, но лишь нащупали ее кончиками пальцев.
Он упал. Не может быть у акробата чувства тяжелее того, которое появляется, когда он ощущает, что прыжок не удался. Разлад, возникающий в его теле, разлад, появляющийся между ним и партнерами, которые кажутся частью его самого, настолько мучителен и ужасен, насколько огромна радость, когда все выходит согласованно, точно, красиво. Из-за этой радости стоит заниматься акробатикой. Ради нее он сделает чуть позже еще одну попытку, забудет о зрителях и аплодисментах и будет помнить только о том, что делает его сильным…
Анатолий всегда был спокоен, как и положено быть старшему и наиболее опытному. Он умел рассчитывать. Это умение порождало в нем особое, близкое к отцовскому, чувство ответственности, и он пытался всякий раз незаметно облегчить хоть на самую чуточку работу остальным. Уже в момент старта Виктора он угадал траекторию – низкую и кривую. Сделав шаг вперед, попробовал рывком выпрямить неожиданно чужое и неподатливое тело брата, хотел проскользнуть под падавшего, принять удар на себя, устоять, выпрямиться. Но механика акробатики не позволяла это сделать…
Второй близнец – Владимир в этом трюке непосредственного участия не принимал, и ему отлично было видно каждое движение остальных. Даже самые незначительные, казалось бы, не имевшие никакого значения подрагивания мышц не ускользали от него. Он настолько явственно ощущал происходящее, что даже с закрытыми глазами мог бы угадать, что произойдет в каждую следующую секунду. Мог определять скрытое, еще не проявившееся, по едва заметному повороту головы или взгляду.
Он не знал, почему непроизвольно напряглись бицепсы и вздрогнули плечи у Мотузенко, но понял, что за этим последует. Волнуясь, в спешке, перейдя на место старшего брата, он попытался хотя бы в последний момент что-нибудь исправить, тоже сделал шаг вперед, подсел, хотел проскользнуть под падающее сверху тело. Поймать его не удалось. Это не смог бы сделать и ни один другой акробат.
Но когда верхний оказался на полу, все четверо вместе, одновременно подумали о том, что это не конец, что впереди еще одна попытка. И уж она-то получится наверняка!
Через десять минут им вручали золотые медали.
Елена Семенова
ПОБЕДА БЕЗ ЦВЕТОВ
Да, болельщики – народ необъективный! На удивление необъективный!..
Это произошло года три назад на одном из наших крупных соревнований велосипедистов. Среди сильнейших на старте были и Алексей Петров, и Анатолий Олизаренко, и Гайнан Сайдхужин, и многие другие. У каждого – своя свита поклонников. Я болела за Гайнана. Болела вовсе не потому, что так уж страстно желала еще одной победы этому и без того чуть ли не двадцатикратному чемпиону страны, и вовсе не потому, что этот усач пользовался всеобщей любовью. Когда-то, лет десять назад, его нашел и воспитал тренер Федор Павлович Осадчий, к которому я отношусь с глубочайшим уважением. И присутствие Гайнана среди победителей как бы вновь утверждало имя этого тренера, несмотря на то, что он давным-давно ушел из спорта.
Ко времени тех соревнований уже поговаривали: Сайдхужин увядает, Сайдхужин сходит… Потом-то стало ясно, что разговоры эти были напрасны. Но тогда…
Итак, мне очень хотелось, чтобы Гайнан победил снова, чтобы он еще раз напомнил о своем тренере, чтобы он отмел все наговоры.
А он не победил… Но это его поражение как раз и доказывало, что он вовсе не увял, как раз наоборот!
У велосипедистов есть такое выражение «сидеть на колесе». Вы, конечно, видели, как вслед за грузовиком, мчащимся по улице, несется иной раз стая желтых листьев. Их подхватил вихрь воздуха и понес за машиной.
Вот так же и в велосипедном спорте. Идти сзади, за чьей-нибудь спиной, загораживаясь ею от встречного воздуха, то есть «сидеть на колесе», почти вдвое легче, чем впереди. На этом построена тактика всех групповых велосипедных гонок. Но зато как трудно идти первым! Чем сильнее гонщик, тем больше у него преследователей, тем больше неожиданностей его подстерегает. Колесо Гайнана Сайдхужина было едва ли не самым верным делом! И за ним охотились почти все.
Гонка проходила по красивейшей подмосковной трассе – Куркинско-Машкинскому кольцу. Шоссе, сперва ровное, падает сиреневой лентой в зеленое месиво деревьев, к пруду, на старый деревянный мост. А потом – круто вверх, на аллею, в древние липы, в аромат их цветения. И снова – вниз, стремглав вниз, как водопад. Здесь-то и рискованнейший спуск, вывернутый влево, который стерегут высокие и стройные темногривые подмосковные ели.
На этих спусках скорость сгустка гонки – до ста километров. Когда глядишь, как мчатся спортсмены, хочется закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не слышать упругого гула разбиваемой стены воздуха. Она, эта стена, ударяется в плечи гонщиков, идущих бок о бок, колесо в колесо, и уступает им дорогу.
Шестнадцать таких Куркинско-Машкинских колец, тридцать два бешеных спуска и вставших на дыбы подъемов составляют в сумме одну из самых длинных однодневных гонок: она равна 192 километрам.
Долгое время все шло спокойно. Пестрая лавина гонщиков катила круг за кругом. Порою намечались какие-то рывки. Но никто из фаворитов на них не реагировал. И остальными велосипедистами эти рывки воспринимались как несерьезные.
Примерно к третьему кругу кое-кто уже отстал от группы: лопнула однотрубка, что-то стряслось с переключателем скоростей или вообще с велосипедом, отставший попросту не смог идти наравне с сильнейшими – обычные издержки гонок.
Сплошь и рядом ходом многих соревнований руководил Гайнан Сайдхужин. Я не видела гонщика непоседливее, чем он. Гайнан всегда рвался вперед. Недаром на одной из последних гонок Мира он был признан самым активным. А позже в Париже получил приз как самый «веселый» гонщик. Награжден он был, конечно, не за то, что любит хохотать, а потому, что с ним в гонке не заскучаешь.
А вот тогда на Куркинско-Машкинском кольце Гайнан держался где-нибудь в середине, он как бы предложил: «Ну, кто возьмет на себя мои полномочия?» Но никто не хотел их брать. И гонка была скучной.
Так почти без борьбы велосипедисты прокатили чуть не половину дистанции. Вдруг два гонщика в бледно-зеленых рубашках, два эстонца, рванули и ушли вперед. Гайнан привстал с седла и глянул им вслед: это хорошо, что рванули, это может ослабить внимание к нему. Но… Никто на рывок бледно-зеленых не обратил внимания. Вся группа, как загипнотизированная, продолжала сторожить колесо многократного чемпиона.
Думается, дорого стоила Гайнану его тогдашняя выдержка! Шло время. Шла гонка. Эстонцы уходили все дальше. Осталось шесть кругов. Пять. Гайнан ждал. Все надеялся, что соседи не вытерпят, кинутся за беглецами, оставят его в покое. И тогда он возглавит свою команду в ярко-зеленых с белыми полосками рубашках, команду «Трудовых резервов», и просквозит с нею мимо соперников, утомленных погоней за эстонцами. Не тут-то было!
Его по-прежнему бдительно сторожили.
А гонка все шла на убыль. Осталось всего четыре круга. Хорошо помню, как Гайнан метнул назад острый взгляд, облизнул губы. В группе началось взволнованное движение. Все всё поняли. Каждый старался пристроиться поближе к чемпионскому колесу.
Не следовало оборачиваться? Возможно! А что Гайнану оставалось делать? Ему необходимо было увидеть, где ближайший «ярко-зеленый» с белыми полосами поперек. Необходимо было понять, кто из ближайших надежный и достойный помощник, кто в трудную минуту поддержит, сменит, даст отдохнуть. Надо было знак ему подать.
Самым близким и, пожалуй, самым надежным был ленинградец Александр Кулибин. К тому же за ним не следили. И когда Александр приметил, что Гайнан занял позицию, из которой легко уйти вперед, он набрал скорость, на ходу подхватил Гайнана и… Во всяком случае, им удалось увезти на своем колесе не так уж много преследователей, среди которых, однако, были многоопытные Михаил Курбатов и Борис Бебенин.
Гайнан и Александр честно поработали, прокладывая путь. Сопровождающие иногда давали им передохнуть. Но тогда скорость заметно падала. И «ярко-зеленые» торопились их сменить. Эстонцев догнали круга за два до финиша.
Попеременно лидируя, ведущая четверка приближалась к финишу. Пожалуй, все были уверены, что победит либо Гайнан, либо Александр. После рывка, отдохнув немного на чужих «колесах», оба снова ринулись вперед. И тут произошло непредвиденное… На последних метрах Бебенин закрыл Сайдхужину путь, задним колесом оттеснил его к обочине шоссе. Гайнану пришлось затормозить, чтобы не вылететь в песок. А. Кулибин, увидя все это, растерялся, заметался, запутался.
Если бы к тем многим километрам, которые прошли гонщики, прибавили ну еще хотя бы метр, Гайнан Сайдхужин и тогда стал бы чемпионом. Он снова набрал скорость, обошел-таки Бебенина, поравнялся с Курбатовым – и все это на последних метрах. Но все же каких-то пяти-шести сантиметров ему не хватило. Он пришел вторым, Александр Кулибин финишировал тут же следом за ним.
Да, болельщики – народ удивительно необъективный! Удивительно! У Михаила Курбатова, коренастого, усталого, на этот раз болельщиков не оказалось. Он стоял на пьедестале почета, который в обязательном порядке привозят на шоссе, и его, чемпиона, приветствовали жиденькие аплодисменты.
…А может быть, наоборот: болельщики – народ удивительно объективный? Ведь бывают же победы, за которые не хочется дарить цветы. Бывают! Честное слово!
