Текст книги "Невыдуманные истории"
Автор книги: Алексей Леонтьев
Соавторы: Александр Кузнецов,Александр Ермаков,Владимир Коновалов,Владимир Дворцов,Юрий Барский,Михаил Львов,Евгений Бушкин,Виктор Евсеев,Александр Светов,Виктор Бабкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Михаил Львов
ДВЕСТИ СТРОК
Редактора Василия Алексеевича мы называли одержимым. Вечно его обуревали вихри идей. Корреспондентам не давал засиживаться дома. И гонял нас повсюду нещадно: из полета на реактивном бомбардировщике – в поход на подводной лодке, из штормовой атаки на торпедных катерах – на стрельбище. Всего чаще задания получали мы ночью. Поднимет, как по тревоге:
– Через час будь на аэродроме, там у дежурного задание. Сто строк в номер.
Легко сказать – через час на аэродроме! Одеваешься по тревоге, бежишь три километра. Китель не застегиваешь. Кросс – только засекай время! Сердце готово выскочить. На командном пункте аэродрома выясняется, что забронировано место в реактивном торпедоносце. Полет на полный радиус действия.
И так бежала, бурлила тяжелая, напряженная, но любимая корреспондентская жизнь – с полетами, походами на подводных лодках, снайперскими стрельбами. И всегда – в номер. Берешь в руки свежую, пахнущую типографской краской газету, и сам запах тебе приятен, если видишь в ней сто, двести или триста строк – ровно столько, сколько заказывал редактор. Ибо он никогда не позволял выйти за рамки размера, названного при получении задания.
…Однажды летней ночью 1954 года у меня в комнате раздался продолжительный звонок.
– Спишь? – спросил редактор.
Я взглянул на часы. Было четверть четвертого. В такое время положено спать, и я, прикрывая ладонью трубку, ответил:
– Сплю.
– Ну извини и слушай внимательно. В Каменном Доле произошло какое-то событие. Вылетишь в пять утра. Двести строк в номер…
…Маленький «ЯК-12» взмыл над нашим аэродромом, развернулся перед сопками и взял курс на Каменный Дол. Вековые кедры проплывали внизу. Огненный диск солнца вставал из океана, окрашивая в золотые цвета лес могучих стволов. А вот и стадион, где через несколько дней должна начаться спартакиада. Но что это? В кабину самолета все сильнее проникал запах гари. Стало ясно: там, в Каменном Доле, пожар – страшное бедствие тайги.
Через двадцать минут я знал все.
…Находясь в укрытии на вахте у дальномера, старший матрос-зенитчик, чемпион гарнизона по бегу Диодор Синцов вдруг почувствовал запах гари.
Синцов выбрался на поверхность. Шквальным ветром с головы снесло пилотку. И со скоростью урагана огонь охватил стоящий неподалеку жилой дом. Это был настоящий огненный смерч, но Диодор не испугался. Не раздумывая об опасности, в одном ряду со своими товарищами комсомолец Синцов ринулся на борьбу с огнем. У Диодора сразу обгорело лицо. Он почувствовал нестерпимую боль. Но сильнее этой боли отозвался в его сердце крик ребенка. Кажется, у Диодора, который сам был похож на факел, уже не было сил, чтобы бежать, вытаскивать вещи и вновь возвращаться в пламя, но этот крик придал ему новую энергию. Металл плавился, не выдерживая огня. Кедры падали, спаленные дикой стихией пожара, а спортсмен снова поднялся и побежал на детский крик. Спотыкаясь, весь в пламени, Диодор подхватил девочку на руки и, оберегая от языков огня, вынес ее в безопасное место и передал матери. А потом он вновь ринулся туда, где сражались с таежным пожаром его товарищи. И упал. Сердце Диодора, словно простреленное, перестало биться…
В библиотечном формуляре я прочитал названия книг, которые, видимо, особенно любил Диодор. Больше всего его привлекали рассказы о героях Великой Отечественной войны. Александр Матросов, Николай Гастелло вызывали восхищение Синцова, и старший матрос увлеченно рассказывал о них молодым зенитчикам. Он мечтал быть таким же смелым, как они, и оказался достойным их. Александр Матросов, закрыв своим комсомольским сердцем амбразуру врага, обеспечил победу подразделения. Воинский подвиг совершил и Диодор Синцов.
Хотелось побеседовать с парторгом, и я прошел в землянку. Офицер Иванов сидел задумавшись. Рука у него была перевязана. Коммунист Иванов тоже участвовал в битве с огнем. Перед ним лежали листки бумаги. Я прочитал адрес:
«Кировская область, Кичминский район, Мушинский сельсовет, деревня Большая Муша.
Товарищу Синцовой Валентине Ивановне».
Иванов рассказал о том, как боролись воины с огнем, как погиб смертью героя ее сын – отличник боевой и политической подготовки, чемпион гарнизона комсомолец Диодор Синцов.
Глаза у Иванова повлажнели, но он не дал волю чувствам:
«Валентина Ивановна! Товарищ Синцова! Гордитесь своим сыном. Знайте, что оружие, которое он сберег в час испытаний, находится в надежных руках его боевых товарищей».
Писал я о подвиге Синцова на аэродроме, под крылом самолета, как когда-то писал в годы Великой Отечественной войны. Конечно, я совсем забыл, что должен был дать двести строк. Получилось значительно больше. Требование редактора было нарушено.
Вечером, прямо с аэродрома, я направился в редакцию. Василий Алексеевич ждал.
– Ну, как там? – спросил он.
Вместо ответа я положил на стол корреспонденцию.
– Что? Десять страниц? – редактор отодвинул материал. – Я же сказал: двести строк. Вот смотри.
В верхнем левом углу третьей страницы уголок в двести строк был заполнен пробельным материалом.
– Сейчас же сокращай!
Я не мог этого сделать. Тогда редактор взял в руки толстый красный карандаш, свой беспощадный карандаш, и начал читать. Карандаш застыл над текстом.
Вдруг толстый карандаш хрустнул в руках Василия Алексеевича. Заглянув через плечо, я увидел, что он подошел к тому месту в корреспонденции, где Диодор бросился в пламя на помощь ребенку.
– Да… – взволнованно промолвил редактор.
Взяв другой карандаш, он прочел до конца и тотчас снял телефонную трубку:
– Наборная? Грейте металл в линотипах. Пойдет полоса свежим набором.
Впервые редактор отступил от своею правила.
После спартакиады в редакцию пришел отчет о спартакиаде, и мы увидели, что чемпионом в беге на 200 метров назван Диодор Синцов. Это не было ошибкой: и судейская коллегия и все спортсмены были твердо уверены, что именно Диодор был бы первым, и сохранили герою титул чемпиона.
Анатолий Коршунов
ДВЕ СЕКУНДЫ ИЗ ЖИЗНИ КОЛЕСОВА
Австралийский тренер по легкой атлетике Перси Черутти однажды сказал: «Бег – лучшее средство выражения своего «я». Великолепные слова! Но Черутти слишком любил бег. Если же подходить к вопросу о средстве выражения своего «я» беспристрастно, то точнее будет назвать не бег, а спорт вообще. Во всех его проявлениях.
Да, в спорте – неважно, бег это или плавание, борьба или что-то другое – нередко наступают минуты, когда для победы нужно отдать все силы, в полной мере проявить самоотверженность и мужество. У Анатолия Колесова была такая минута, и она запомнилась ему отчетливо, хотя с тех пор прошло уже немало времени…
Токио. Борцовский зал «Комадзава». На ковре он и француз. Все почти уже решено… Впрочем, нет, не совсем все. Есть один шанс из ста. Но, чтобы воспользоваться им, нужно пойти на отчаянный риск…
Колесов начал турнир неудачно. В первой же встрече с корейцем Чаном он получил штрафное очко. Как все атлеты Востока, кореец был гибок и необычайно упорен. Он метался по ковру, прыгал из стороны в сторону, не давался в руки. Только в конце десятой минуты Колесов сумел перевести его в партер, взял «на ключ» и стал заворачивать на лопатки. Чан терпел, скрежетал зубами, но стоял, стоял… Закатив глаза, он смотрел на секундомер. Стрелка стремительно бежала к спасительной отметке «10». Левая лопатка корейца уже касалась ковра, когда раздался свисток судьи. Время истекло.
Во второй день Колесов сначала боролся с румыном Царану. Он знал его как свои пять пальцев. Встречался до Токио четырежды: одна ничья, три победы. Но каждый раз это были трудные победы. Царану, разуверившись в успехе, становился все осторожнее и осторожнее. В последний раз на международных соревнованиях в Болгарии Колесову, чтобы победить, пришлось пуститься на довольно рискованный вызов – «отдать» Царану шею. Румын соблазнился, попытался провести прием и… сам оказался на лопатках. Теперь он все время держался настороже. Колесов шел вперед, открывался, искал сближения, предлагал борьбу. Но все было тщетно. Царану ловко балансировал на краю ковра. Двумя руками он ловил руку Колесова и, захватив, подолгу держал ее, не давая вести борьбу. Колесов таскал его за собой по ковру, вытягивал к центру, но стоило ему пойти на прием, как все повторялось сначала. Царану отступал к краю, и если даже попадал на прием, то все равно падал на ковер. Так прошли все десять минут.
Вторым его соперником в этот день был болгарин Тодоров. Тоже старый знакомый, с которым он всегда расправлялся довольно легко. И сейчас Колесов рассчитывал на эффективный выигрышный прием, но Тодоров ушел в защиту. Только в самом конце встречи Анатолию резким нырком удалось сблизиться с противником и провести сталкивание. Тодоров чисто лег на лопатки, но голова его оказалась за ковром. Снова ничья.
Никогда, ни один турнир не складывался для Анатолия Колесова так тяжело. После ничьей с Тодоровым ему предстояло держать экзамен на стойкость. Пять штрафных очков!.. Над ним нависла угроза поражения. Вечером, когда подводили итоги дня, тренеры даже не назвали его среди тех, кто еще сохранил шансы на победу. А один руководитель сказал: «Ну, Колесов уже не выиграет. Смотрите за Рощиным».
Проигрывать всегда трудно. Особенно трудно, когда ты знаешь, что команде по горло нужна твоя победа. И в десять раз труднее проигрывать на олимпийских играх. А он проигрывал. Пять штрафных очков и впереди встреча с Шермайером – неизменным финалистом всех последних мировых чемпионатов, призером Олимпийских игр в Риме. Если даже Колесов победит его, этого будет мало. Нужно победить чисто. Броском на лопатки.
Над Олимпийской деревней сгущались сумерки. Колесов сидел в комнате, не зажигая света, наедине со своими мыслями. В Москве еще только начинался день, а для него он уже злополучно окончился. В Москве ничего не знают и ждут победы: друзья в Центральном спортивном клубе Армии, жена, сын – все, кто знаком с ним. Здесь, в Токио, уже не верят, а там еще ждут…
Наутро он вышел против Шермайера. В нем было столько решимости и злости, что француз испугался. Он знал, что Колесову нужна чистая победа, и понял, что тот действительно не уйдет с ковра без нее.
Колесов устремился навстречу сопернику. Вперед, только вперед! Долговязый Шермайер вяжет руки, пытается обороняться. Но Колесов разрывает захваты. Бросок, другой, третий. Шквал атак обрушился на француза. Его ноги ежесекундно чертят в воздухе дуги. Да, японцы, ценители борьбы, еще не видели подобного натиска, такого неукротимого желания победить. Колесов рассказывал потом:
– Мной овладело неистовство. Я «забросал» француза. Но не мог рассчитать силы. Слишком велико было нервное напряжение. То перекручу, то после броска упаду вместе с Шермайером, то вышвырну его за ковер, то вылечу сам. Я навязал сумасшедший темп.
На пятой минуте Анатолий вдруг почувствовал, что начинает уставать: И тут он понял, что если сейчас не положит на лопатки француза, то потом у него не хватит сил. «Стой, – сказал он себе. – Стой! Спокойнее».
Они неожиданно замерли посреди ковра. Он и Шермайер. Друг против друга.
В этот короткий миг Анатолий обдумал все: «…Я подниму руки и шагну вперед. Рискованный вызов. Но он должен на него клюнуть. Он слишком устал, чтобы остерегаться. Самое простое бросить меня через грудь. В моем распоряжении будут доли секунды. Нужно перехватить бросок и чисто выиграть. Не успею – лягу на лопатки сам».
Подняв руки, Колесов идет навстречу французу.
– Что он делает?! Он сошел с ума! – зрители вскочили с мест.
– Это верный проигрыш!
Шермайер обхватывает его туловище, рвет на себя… Ну! Стальные клещи сжимают руки Шермайера. Какое-то мгновение Колесов следует за усилиями француза. Пора!.. Рывок! Колесов выставляет вперед правую ногу – «зашагивание». Еще один невероятный рывок, и Шермайер уже сам летит через грудь Анатолия на лопатки. Он еще пытается «мостить», но Колесов прижимает его к ковру.
…Пройдет еще немного времени, и о токийском турнире забудут. Минувшие события, полные драматизма, колонками цифр лягут на страницы справочников. И только те, кто прошел через него, прошел во имя олимпийской победы, будут помнить все трудности борьбы. Не забудет и Колесов. И как в изнеможении после свистка судьи он упал на ковер рядом с Шермайером. Лежал и не мог встать. Как в финале выиграл у поляка Дубицкого и сделал ничью со шведом Ньюстремом, потому что тот изо всех сил уклонился от честной борьбы. Как уже в самом конце все зависело от исхода встречи между поляком и шведом.
Если бы швед победил чисто и оказался легче Колесова, золотая медаль досталась бы ему. Ньюстрем пришел в раздевалку к Дубицкому и предлагал деньги. Чтобы тот «лег». Но Дубицкий выгнал его. А когда уже шел бороться, сказал Колесову:
– Не волнуйся, Толя. Я у него выиграю.
Он был настоящий парень – этот поляк. И все же Колесов не мог оставаться спокойным. А вдруг?..
Утром при взвешивании он заметил, что Ньюстрем легче. Но на сколько? Нельзя ждать сложа руки. Товарищи по команде укутали его в специальный костюм, по очереди возили, бросали, швыряли по ковру. Он вставал, снова, шатаясь, лез в борьбу. Потом; когда Дубицкий с Ньюстремом были уже на ковре, он подумал, что чем так лежать и ждать, лучше лечь в горячую ванну. Может быть, удастся сбросить еще несколько граммов. Дубицкий с Ньюстремом свели встречу вничью. И Анатолий Колесов – уже олимпийский чемпион – встал на весы. Просто для интереса. Он потерял четыре килограмма.
Владимир Дворцов
ВЕСЕЛЫЕ «ГУЛЛИВЕРЫ»
На московском чемпионате баскетболистов Европы 1965 года журналисты, кажется, проинтервьюировали всех – и тренеров, и капитанов команд, и судей. Охватили даже врачей и массажистов. И только «Гулливеры» почему-то оставались в стороне.
Впрочем, одну из причин этого я обнаружил сразу же, как только начал переговоры с самыми высокими людьми чемпионата. Да, да, именно переговоры: самому приходится все время задирать голову, а собеседник басит тебе как будто бы из окна второго этажа.
– Не припомните ли вы веселого эпизода, связанного с вашим высоким ростом?
– Как же не припомнить! – ответил на мою просьбу с улыбкой «Главный Гулливер» (его рост два метра четырнадцать сантиметров) из команды ГДР Карл-Фридрих-Шталь. – Перед самым отъездом в Москву пошли мы всей командой в кино. Только начался сеанс, как сидящий сзади товарищ попросил меня пересесть на последний ряд. «Если, конечно, вы не хотите, чтобы мне пришлось уйти домой», – добавил он кротко.
– Вообще-то я не самый высокий в Италии, – начал интервью итальянский гигант Массимо Мазини. – Есть еще вершины в Альпах, знаменитая Пизанская башня, а мой рост всего два метра восемь сантиметров. Но когда я еду в своем открытом «Фиате-500», мне немного смешно, а уже встречные автомобилисты хохочут до упаду. Я не обижаюсь. Не выпустили бы они только руль из рук…
Александр Петров – один из самых высоких в сборной СССР (два метра одиннадцать сантиметров) – ударился в воспоминания:
– В десятом классе, когда я учился в школе, к нам пришел новый учитель.
– Молодой человек на последней парте, сядьте как положено в школе, – едва войдя в класс, сделал он мне замечание и углубился в журнал. Что-то там записав, он поднял голову и вновь обратился ко мне: – Вы продолжаете нарушать дисциплину. Прошу вас встать!
Я встал…
Виктор Бабкин
КОГДА ВЗВОЛНОВАНА… ЛОШАДЬ
«Если вы хотите посмотреть русских лошадей, то мы за вашу жизнь не отвечаем».
Это шутливое объявление было вывешено на воротах конюшни в одном из зарубежных городов, где выступали наши конники. В шутке была солидная доля истины. Дело в том, что среди четвероногих гостей был гнедой жеребец по кличке Сибиряк, отличавшийся весьма крутым нравом. Безнаказанно к нему мог подходить, пожалуй, только его хозяин – мастер преодоления препятствий ростовчанин Иван Семенов. Всех других Сибиряк норовил укусить, толкнуть, а то и ударить копытом. Такой уж был у него характер…
Да, не удивляйтесь, характер есть и у лошадей. Причем у каждой – разный. В этом можно убедиться и на примере нашего «олимпийского» табуна».
Прославленный Абсент, на котором Сергей Филатов принес первую для советских конников золотую олимпийскую медаль, очень щепетилен, так что его никоим образом нельзя наказывать. Рыжий Ватерпас, на котором ездит чемпион СССР по конкуру Вячеслав Картавский, – полная противоположность Сибиряку: невозмутимый и спокойный. Наестся и дремлет – любой может подойти и погладить.
А вот караковый Аэрон другого чемпиона страны – Геннадия Самоседенко – необычайно нервный, легковозбудимый. Однажды с ним произошла следующая история.
Шел чемпионат РСФСР 1966 года по конному спорту. В преодолении препятствий тренеры общества «Урожай» твердо рассчитывали на победу своего воспитанника Геннадия Самоседенко. Однако их надежде сбыться не удалось. Геннадий вообще не смог выступить в соревнованиях. Но не по своей вине.
Конечно, как и все участники, он волновался перед стартом. Однако его переживания нельзя было даже сравнить с невероятным волнением… Аэрона. С каждой минутой конь все больше горячился, а к моменту выезда на конкурное поле пришел в исступление. То, что с ним делалось, было очень похоже на нервный припадок. И тренерам «Урожая» пришлось скрепя сердце снять Аэрона с соревнований, а вместе с ним и Самоседенко.
Вот что бывает, если взволнована лошадь… Словом, и у скакунов есть характер, с которым приходится считаться людям.
Елена Осипова
«БИС!»
Однажды пришлось мне пережить чувство ни с чем не сравнимой обиды. Я была так расстроена, так огорчена, как может огорчиться только совсем еще юная, семнадцатилетняя, девушка, когда вдруг не пришел на свидание парень, в которого она влюблена. Пожалуй, никогда больше на соревнованиях не испытывала я такого чувства. А было вызвано оно так, пустячком как будто. Впрочем, опять-таки для кого пустячок, а для кого и нет.
Словом, было это сразу же после открытия Дворца спорта в Лужниках. Огромная сверкающая арена, прожекторы, чувство праздника в душе, когда выезжаешь на лед. До этого ведь мы тренировались всегда на открытых полях, которые не идут ни в какое сравнение с Дворцом спорта в Лужниках.
Шел последний день чемпионата страны. Как всегда, программу завершали женщины-одиночницы. Я была одной из последних.
Конечно, наши композиции тех времен сейчас показались бы пресноватыми, лишенными остроты и выполняемых в чисто мужском стиле сложных высоких прыжков, огромных скоростей. Но, поверьте, нам они доставляли удовольствие ничуть не меньшее, чем теперешним исполнительницам их сверхнасыщенные программы.
Свою произвольную программу я показывала под музыку И. Штрауса. Мелодия эта и поныне будит во мне какие-то неясные чувства, туманные ассоциации, и не хочешь даже разбираться, что это за чувства и ассоциации, а только становится на душе чуть грустно и удивительно легко.
Все мне удавалось в тот вечер. И я стремительно перечерчивала ледяной прямоугольник катка. Коньки были острыми. А зрение притупленным. Я ничего не видела вокруг. Были только лед, музыка и скорость.
Теперь я понимаю, что находилась в той прекрасной форме, когда уже не думаешь, как сделать шаг или прыжок. Они получаются как бы сами собой. Они естественны. Они зарождаются в глубинах тела, и их надо только регулировать и иногда сдерживать, чтобы волна энергии и страсти не перехлестнула через край.
Четыре минуты, отведенные на произвольную программу, пролетели мгновенно. Я раскланялась. Поехала к бортику. Потом натянула чехлы на коньки и остановилась в проходе между трибунами, где обычно толпятся тренеры, спортсмены и фотокорреспонденты. Судьи готовили свои оценки. А публика, еще не слишком хорошо знакомая с правилами соревнований, кричала «бис».
Оценки были показаны. Голос диктора прорвался через аплодисменты. Очередная спортсменка готовилась выйти на лед. А я в каком-то оцепенении все стояла, опершись о стенку. Совершенно машинально я стала расшнуровывать ботинки.
Болельщики не унимались. Один даже наклонился с трибун и кричал мне вниз:
– Выходи же на лед! Станцуй еще!
Соревнования приостановились. Меня подталкивали: «Ну, выйди и раскланяйся еще разок». Но я уже не могла выйти, потому что сняла ботинки и стояла прямо на полу в одних носках.
Ах, как мне хотелось заплакать от обиды: что ж это за дурочка я такая, зачем сняла ботинки, делать мне больше нечего, что ли!
И, сразу ощутив усталость, пошла в раздевалку, держа коньки в руках и автоматически счищая кусочки льда, прилипшие к ранту ботинок. Я и сейчас помню, как холодили они мне ладони.
