Текст книги "Синдром подводника. Том 2"

Автор книги: Алексей Ловкачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Ну да ладно, нам бы с человеками разобраться. Нам о любви известно, что это субстанция нежная и деликатная. Не зря ее сравнивают с цветком, с которым надо обращаться бережно. Правда, иной раз жизнь подвергает цветок любви таким испытаниям, что он не всегда их выдерживает. Вот пройдет такой бык или корова и копытом втопчет нежный цветок в грязь или, что еще прозаичней, накроет своей лепешкой. Как тут выжить нежному и деликатному чувству? Может быть, поэтому известный литературный критик Виссарион Григорьевич Белинский предлагал относиться к этому чувству, не низводя его ни до животного инстинкта, ни до фанатизма: «Человек не зверь и не ангел: он должен любить не животно и не платонически, а человечески». Да и в народе ведь не зря говорят: «Шути любя, но не люби шутя».

Часть 4. СЛУЖБА В ШТАБЕ

Больше быть, чем казаться, много делать, но мало выделяться.

Начертано на плане Шлифена

Были у меня некоторые сомнения насчет целесообразности упоминания своей службы в штабе дивизии. Знаю, есть люди гордящиеся службой на подводных лодках и умалчивающие или стыдливо говорящие о работе в штабе. И эта тенденция наиболее ярко выражается именно в среде подводников. Вот и выходит, что, с одной стороны, если считаться с общественным мнением, то надо зачеркнуть два года своей жизни и службы на флоте. С другой стороны, это моя судьба, моя биография. Этим периодом, как и непосредственной службой на подводных лодках, я горжусь. Поэтому и решил эти годы из воспоминаний не вычеркивать, а рассказать о них так, как было. А кому это не нравится категорически, то он вправе при чтении опустить этот период, тем более он выделен в отдельную главу…

Знавал я на флоте и других людей – тех, кто хотел бы служить в штабе, однако предложено им это не было. Возможно, у таких читателей возникнет некоторый дискомфорт при чтении главы об этом виде деятельности, подобие ревнивого отношения к счастливчику. Таким сочувствую, ибо все надо попробовать в жизни, о чем мечтается человеку.

А чтобы быть объективным, заострю внимание на крайне негативной точке зрения, что будто бы в штабах много консерватизма и дурости. Да, есть там люди, которые моря не нюхали или забыли, как оно пахнет. Но на это напрашивается вполне очевидный ответ: «А где их, консерваторов и дураков, нет? На подводных лодках их ничуть не меньше». Только тех, кто моря не нюхал, на подлодках по определению быть не должно. Однако на стоящих в доке или ремонте лодках такового состава хватает. И чем дольше лодка не плавает, тем больше подобного состава приобретает.

Да и то сказать, что среди выдающихся флотоводцев было много тех, кто прошел штабную работу. Другой вопрос, что косный элемент, прочно стоящий костью в горле, а точнее в штабах, создает трудности всем и не только плавающим подводникам.

Вывод: И здесь уместно призвать моряков, чтобы каждый из них понимал и правильно оценивал свою пользу большому делу. Чтобы каждый, став балластом, вовремя покидал корпус и не тянул его на дно.

Пребыванием в штабе я свою службу на флоте не закончил, так как последние полгода снова плавал на боевом корабле.

Новое назначение

Мой переход в штаб 21-й дивизии атомных подводных лодок, несмотря на первоначальное сопротивление этому командира «К-523» Олега Герасимовича Чефонова, все-таки состоялся.

Итак, после «зарубленного» командиром рапорта о моем переводе в штаб флагманский минер Виктор Григорьевич Перфильев «пошел по миру» нашей дивизии. И с тем же предложением «руки и сердца» обратился к мичману и коммунисту Николаю Павловичу Сердечному, прослужившему на флоте на пару лет дольше меня. Он, имевший больше меня оснований для службы на теплом береговом месте, без жеманства и лишних проволочек дал свое согласие, как засидевшаяся в невестах перезрелая девица. Однако вмешавшийся господин случай и эту «посевную» флагманского минера завалил самым бессовестным образом. Николаю просто не повезло, так как он залетел по пьянке. Это стало достоянием гласности, да и еще с проработкой его поведения на партийном собрании. Короче, кандидатура Сердечного была отклонена самым решительным образом.

В поиске других вариантов у Виктора Григорьевича незаметно прошел год. За этот период и в моей биографии произошли изменения. Поэтому в 1979 г. при очередном посещении нашего РПК СН «К-523» Виктор Григорьевич Перфильев вновь обратился ко мне с тем же предложением. На этот раз его аргументация оказалась железобетонно убедительной. Да и командование нашего крейсера препятствий уже не чинило – Олег Герасимович оказался настоящим хозяином своего слова.

Виктор Григорьевич Перфильев к осаде приступил не сразу:

– Ну что, Алексей Михайлович? Как у тебя дела?

– Нормально, товарищ капитан 3-го ранга.

– Это хорошо. Ты в дальнем походе был?

– Был.

– Женился?

– Женился.

– Квартиру получил?

– Получил.

– В отпуск сходил?

– Сходил.

– Так вот, я снова предлагаю тебе перейти ко мне в штаб дивизии. Отрицательный ответ не принимается.

И в послужном списке моего личного дела появилась очередная запись:

«01.06.1979 г. – старший инструктор БЧ-3 ВУС-29410 управления 21-й дивизии ПЛ 4-й флотилии ПЛ ТОФ.

Приказ командира 21-й ДиПЛ № 0120 от 01.06.1979 г.»

А ровно через месяц 01.07.1979 был издан приказ о моем назначении внештатным комендантом штаба 21-й дивизии (в/ч 87066).

Так как помимо основной должности старшего инструктора БЧ-3 мне «было положено» и бесплатное приложение в виде обязанностей коменданта штаба, то я имел и две параллельные вертикали подчинения: как по минерской части, так и по комендантской. По минерскому делу я подчинялся флагманскому минеру, капитану 3-го ранга Виктору Григорьевичу Перфильеву, а по комендантской линии – старшему помощнику начальника штаба по строевой части, капитану 3-го ранга (впоследствии капитан 2-го ранга) Николаю Ивановичу Королевскому. Впрочем, эти две параллельные вертикали высоко не возносились, так как в лице капитана 1-го ранга Владимира Петровича Бондарева они сливались в одну, ибо оба мои командиры, Виктор Григорьевич и Николай Иванович, подчинялись начальнику штаба дивизии…

По линии комендантства в первую очередь мною было переписано имущество, находящееся в кабинетах штаба, особого отдела КГБ и групп гарантийного надзора дивизии (А-1824, Р-6665, М-5204), и сверено с учетом. Мною была получена доверенность для получения имущества ШХС, ТШХС (техническое, шлюпочно-шкиперское снаряжение) и КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть). К шкиперскому имуществу относились постоянные и расходные вещи: якоря, цепи, тросы, брезенты, флаги, блоки и гаки, предметы снабжения шлюпок, инструмент и др.

Одной «добавкой» мои отцы-командиры не ограничились. Тут же, не согласовав со мной, на меня навесили еще и должность штабного финансиста. Согласно этому на меня ложилась обязанность получения денежного удовольствия и выдачи его офицерам и морякам штабной команды. До этого я был далек от вопросов материальной ответственности, а тут получил сразу две, одна из которых связана с деньгами. Как бы мне ни не хотелось этого, однако пришлось смириться и постигать специфику и премудрости этого далекого от морского ремесла.

А так как бог любит троицу, то автоматом, переходящим уже в пулеметную очередь, меня столь же успешно избрали секретарем комитета ВЛКСМ. Естественно, я же был членом партии и должен был выполнять партийные поручения. Так как в штабе офицеры были коммунистами, то понятно, что комсомольцами оказалась вся штабная команда. Единственным исключением оказался В. А. Васильев, который являлся представителем прослойки – военной интеллигенции. Это был офицер, старший лейтенант, и, как в народе его звали, «флагманский мускул» – ответственный за физическую культуру и спорт в нашем соединении. Хотя со временем и это исключение перестало быть таковым.

Комендант штаба также автоматически становился командиром (или заведующим) штабной команды, за которую по старшинству отвечал и старший помощник начальника штаба по строевой части Николай Иванович Королевский – на вид лет под сорок, среднего роста, обычного телосложения, по характеру спокойный и уравновешенный. Ко мне он отнесся с пониманием и уважением – по-человечески, как к моряку, пришедшему в штаб с подводной лодки, а не с береговой должности. Николай Иванович представил меня штабной команде. Нового коменданта штаба люди восприняли хоть и настороженно, но открыто. Отношения с ними сразу установились рабочие, без панибратства. Думаю, что о моей принципиальности в этом вопросе моряки были наслышаны, да в штабе дивизии иное отношение было бы не реальным.

Все тем же автоматом и, разумеется, приказом я был назначен командиром пожарного расчета, в состав которого входили матрос С. М. Печенкин, старшие матросы В. В. Калинин, А. П. Петренко, В. В. Игуменцев и старшина 1-й статьи И. А. Удалов.

Так как комендант штаба – должность материально-ответственная, то она требовала учета и этих ценностей. Как было сказано, я начал с описи имущества штаба, которую завершил до 27 июня. А в этот день проверил состояние кубрика штабной команды, в результате чего нарыл свыше десятка недоработок. Тут же на карандаш попал и старшина штабной команды, старшина 1-й статьи Игорь Удалов, у которого трико висело на спинке кровати, а под ней находились банка с кружкой. Разумеется, со старшиной была проведена соответствующая воспитательная работа. Игорь проникся моим начальственным порывом, и, получив соответствующий заряд бодрости от нового коменданта штаба, поспешил передать его дальше по команде. Вот так были установлены нормальные рабочие, служебные отношения с подчиненной мне штабной командой. Благодаря первой инъекции в тело приболевшего организма штабной команды все точки над «i» были расставлены. То есть без лишних слов и поступков было указано кто есть кто и определена позиция каждого в этом вечном служебном споре руководящих авторитетов и подчиненных амбиций.

В тот же день, 27 июня, я доложил Николаю Ивановичу Королевскому текущие служебные вопросы и после доклада обратился к нему с вопросом:

– Николай Иванович, каковы мои дисциплинарные возможности как мичмана и главное каковы они в рамках должности внештатного коменданта штаба?

Николай Иванович в простой манере, доходчиво объяснил мне:

– В рамках Дисциплинарного устава Вооруженных Сил СССР.

– Даже так?

– Ну и, конечно же, при необходимости можешь подключить мои дисциплинарные возможности, с обоснованием такой нужды.

– Здорово!

– Нет, ну если потребуется, то можно наказать и властью начальника штаба или даже командира дивизии.

– Ого!!!

Такой «подкрепой» моего весьма скромного авторитета в рейтинге дивизии я был, конечно же, впечатлен – и тогда уже показался себе совсем даже не букашкой. Ведь на лодке не всегда можно было заручиться авторитетной поддержкой моего сколь незабвенного, столь «любимого» командира БЧ-3 старшего лейтенант Виктора Степановича Николаева, а тут… Просто нет слов!

С первых же дней с головой окунувшись в административно-хозяйственную жизнь штаба, я сблизился и сроднился с такими важными вещами и предметами, как щетки, тазики и шайки, пишущие машинки, штык-ножи, канцелярские принадлежности, предметы обмундирования, как старших начальников так и подчиненных, ну и прочая, прочая, прочая.

Обязанности коменданта штаба 21-й дивизии я принял от старшего инструктора БЧ-4 мичмана Сергея Антоновича Колосова, ничем особым от всех прочих собратьев-мичманов не отличавшегося. Сергей Антонович – среднего роста, телосложением покрепче меня, блондин, производил впечатление умного человека, как и я, был выпускником Школы техников 506-го Учебного Краснознаменного отряда подводного плавания. Только окончил его на два года раньше. Он взял в жены женщину, у которой было двое детей.

Однако я не забывал и о своих основных обязанностях старшего инструктора БЧ-3. Кстати, некоторые товарищи называли меня помощником флагманского минера соединения, на что я всегда отвечал уточнением своей должности. В подобной трактовке моей должности имелся скрытый для непосвященных двойной смысл. Так как у флагманского минера помощника как такового не было, а имелся в наличии старший инструктор, то по сути меня как будто и можно было назвать его помощником. Однако помощник флагманского специалиста – должность офицерская, а старшего инструктора – мичманская. Иначе говоря, это была скрытая лесть.

Вывод: Лесть многолика, иногда она граничит с иронией. И сидеть в чужих санях, пусть даже в присутствии непосвященных, я не хотел.

Работа всласть

Если уж взялся за перечисление своих нештатных, дополнительных и общественных обязанностей, то ради точности перечислю все, которые пришлось исполнять. Кроме основной должности старшего инструктора БЧ-3, на меня как на новогоднюю елку навешали еще вот что:

внештатный комендант штаба;

внештатный финансист штаба;

дважды избирался секретарем комитета ВЛКСМ штабной команды;

помощник политгрупповода торпедолова;

секретарь жилищной комиссии штаба;

еще на корабле был выбран народным заседателем военного суда, что продолжил в штабе соединения.

Да, во время службы на корабле мне на общественной ниве также бездельничать не приходилось. Там я был:

членом партийного бюро;

членом товарищеского суда чести мичманов;

агитатором БЧ-3.

Нельзя сказать, что общественная работа пригибала меня к земле, наоборот, добавляла в мою жизнь разнообразия и позволяла участвовать порой в интересных и даже необычных мероприятиях и событиях – факт.

Так, в качестве народного заседателя я со своим коллегой из 26-й дивизии старшим инструктором БЧ-3, мичманом, фамилии которого не помню, участвовал в судебном заседании на торпедно-технической базе. Председательствовал на этом заседании не то старший лейтенант, не то капитан военной юстиции. Дело было простое, но не совсем обычное – гибель моряка. Чтобы сейчас ни говорили всякие говоруны, это было редким и неординарным ЧП, тем более на берегу. Обвиняемый матрос-водитель привез на базу продукты. При выгрузке нужно было сдать машину под гору кузовом вперед. Водитель резко газанул, однако не рассчитал траекторию движения своего автомобиля и левым колесом наехал на бровку. Так как это произошло на довольно большой скорости, то наезд на бровку оказался настолько резким, что матрос, занятый на выгрузке, сидевший на этом же борту машины, выпал из нее и размозжил себе голову, погиб. Пролистав материалы уголовного дела, я был озадачен лишь фотографиями судебно-медицинского вскрытия, по остальным документам вопросов не возникло.

Судебный случай в принципе понятный и каких-либо специальных познаний при разбирательстве уголовного дела не требовал. Но не зря говорят: спорить можно обо всем. В отличие от своего коллеги-мичмана и председательствующего, который, как я понял, заранее определил меру наказания в виде лишения свободы без изъятия у виновного водительских прав, я занял чуть отличную позицию. На мой взгляд, было бы правильней на год скостить лишение свободы, но лишить водительских прав. Мотивация председателя была такова, что по возвращении на гражданку виновный матрос мог бы работать водителем. Думаю, военный юрист на судебное заседание явился с готовым решением ввиду разнарядки по наказаниям, которая имела место из-за существующей отчетности по осужденным, исходя из статей раздела по воинским преступлениям Уголовного кодекса РСФСР. Я же считал, что после такого случая этому матросу водителем лучше не оставаться. Понятно, что наши мотивации грешили относительностью, и их можно было оспаривать. И все же было видно, что виновный матрос полностью раскаялся. Место заседания мы покидали вместе, в одной машине – коллега-мичман, я и осужденный матрос. В дороге разговор вышел не очень оживленный. Что мы могли сказать моряку, которого менее часа назад приговорили к трем годам лишения свободы? Пытались взбодрить, успокаивали, что жизнь на этом не кончается, что после возвращения домой он сможет крутить баранку и т. д.

Как у финансиста штаба моей обязанностью было ежемесячное составление ведомости на получение денежного довольствия офицеров, мичманов, моряков срочной службы и хождение к финансисту флотилии. Им был рослый крепыш, капитан финансовой службы по имени Эдуард, в мою бытность получивший звание майора. У него в кабинете стояла тяжелая двухпудовая гиря, которой он поддерживал физическую форму, почему всегда и оставался бодрым и деловитым.

Капитан восседал в раритетном кресле и с удовольствием правил мою ведомость, подсказывая ошибки и неточности. Он был немногословен и невозмутим, и я не слышал, чтобы он на кого-то орал или, наоборот, кому-то потакал. Настроение у него всегда былое спокойное и деловитое. Мне нравились такие люди. Вот и он тоже нравился своим ровным отношением к людям. И это несмотря на то, что к нему в кабинет иногда залетали офицеры, недовольные расчетом отпускных, командировочных или выходных пособий при переходе к новому месту службы. В его кабинете случались бурные сцены, когда какой-нибудь тормозной офицер пытался качнуть свои якобы попранные права. Тогда Эдик спокойно с невозмутимым видом клал на стол безотказнейший аргумент, который действовал надежно и с гарантией, – оппонент затыкал фонтан и сразу же затихал, словно проглатывал лошадиную дозу но-шпы. Да, в качестве весомого аргумента Эдуард ставил на стол свою замечательно тяжелую двухпудовую гирю.

Бывало, что у меня при составлении ведомости не «спляшет» копейка, то есть оказывался лишним или недостающим самый легковесный медяк. И несмотря на незначительность суммы приходилось колупать свою ветхую от замусоленности бумажку формата A3, пока не сходились концы с концами. А когда поиск завершался успешно, то ко мне вновь возвращалась радость жизни, и я вприпрыжку бежал в финчасть сдавать эту проклятущую читанную-перечитанную до дыр ведомость.

Зарплату я выдавал по ведомости, но офицеры мелочь принципиально не забирали, так как знали, что внештатный финансист может ошибиться. И такое иногда происходило, причем действительно всегда не в мою пользу. А когда командование уходило «в моря», то я рассовывал пачки денег по карманам шинели и ехал в Техас, где выдавал зарплату на руки их женам.

По финансовой части меня замещал главный «шаман» дивизии, капитан-лейтенант, впоследствии капитан 3-го ранга, Алексей Израилевич Шахов. Видно эта денежная обязанность ему так опротивела, что исполнял он ее с большой неохотой и нежеланием. Зато когда я ему временно передавал эту общественную обязанность, то хоть и с болью в сердце, но с удовлетворением в душе радовался за себя. Ведь и мне она не нравилась.

Вывод: Говоря об общественных поручениях, не хочу сказать, что переработался или был таким замечательным мичманом и прекрасным службистом. Хотя у большинства мичманов не было и десятой доли той работы. Но я был обладателем партийного билета, который меня обязывал быть полезным своему коллективу, Родине, открывал широкую дорогу в жизнь и интересную перспективу через участие в общественной деятельности.

Ведь из мичманов членами партии в экипаже нашего ракетоносца «К-523» был еще только мой коллега Витя Киданов.

«Поправка на дурака»

От штабной работы у меня тоже сохранились некоторые рабочие записи, и я попытаюсь отдельными штрихами проиллюстрировать боевую подготовку минно-торпедных частей 21-й дивизии, разумеется, лишь по доступным мне позициям.

«3 июля 1979 г.

В экипаже О. В. Соловьева – задача «Л-1.

По заданию флагманского минера, капитана 3-го ранга Виктора Григорьевича Перфильева в рамках выполнения задачи «Л-1» («лодочная задача № 1», которая заключается в организации службы на подводной лодке) я в новом статусе впервые посетил РПК СН «К-497-II» под командованием капитана 1-го ранга Олега Васильевича Соловьева, где проверил минно-торпедную часть, которой командовал лейтенант Владимир Николаевич Володькин.

Старшина команды торпедистов – Николай Владимирович Черный, вместе с которым я учился в одной группе ленинградской Школы техников, ко всему прочему являлся моим земляком из Белыничей Могилевской области. Николай – прекрасный человек и замечательный товарищ, всегда выдержанный, скромный до застенчивости. Из-за своей скромности частенько его можно было увидеть по-девичьи краснеющим. Он был отличным специалистом минного дела, который глубоко изучил матчасть, и очень добросовестным старшиной команды торпедистов. Впоследствии у нас с ним сложились прекрасные человеческие отношения. Сейчас я понимаю, что относился к нему как к другу, но тогда я этого не осознавал. К великому сожалению, в 2003 году, на 47-м году жизни, Николая не стало, и я считаю себя большим его должником. В Белыничах осталась его вдова, тяжело переживающая утрату, с которой я никак не встречусь. Очень жалею и укоряюсь, что мы так и не увиделись, мне не удалось найти Николая после демобилизации, хотя попытки с моей стороны были.

Старшими торпедистами были мичман Николай Львович Капырин и старшина 2-й статьи Грунин.

Это была моя первая в жизни ответственная проверка, и к ней я подготовился и отнесся добросовестно. Об этом свидетельствует моя записная книжка. Внимательно изучив ее записи, я был удивлен и поражен своей ретивостью в выполнении этого поручения. Пройдя с карандашом по своим старым заметкам, я обнаружил 34 выявленных мною недостатка и замечания по ним, а именно по:

знанию личным составом своего заведования – 3;

содержанию материальной части – 23;

учению по борьбе за живучесть (БЖ) корабля – 8.

Были отмечены слабые знания мичманом Николаем Капыриным книжки боевой номер и своей материальной части – «знания мичмана Капырина очень слабые». Последнее обстоятельство по своему уровню соответствовало примерно знаниям старшины 2-й статьи Грунина, который не смог назвать мне лишь нормы ПДК (предельно допустимая концентрация вредных веществ в воздухе отсека), зато показал свои познания о ВПЛ (воздушно-пенная лодочная, система пожаротушения на ПЛ) и матроса Котенкина, который не смог правильно задраить кормовую переборку и подать ЛОХ (лодочная объемная химическая, система пожаротушения на ПЛ) во 2-й смежный отсек.

На этом же РПК СН мною было проверено стрелковое оружие. В наличии оказалось 16 автоматов Калашникова, 1 цинк (так называют герметичную цинковую коробку для хранения патронов) полный и 22 пачки патронов. Автоматы хранились под двумя замками, патроны – под одним. Было 48 пистолетов Макарова и 816 патронов к ним, которые хранились в каюте командира ПЛ. Кроме того, в шкафу дежурного по кораблю хранилось два СКС (самозарядный карабин С. Г. Симонова образца 1945 года) с 20-ю патронами, 2 пистолета Макарова с 32-мя патронами. Сигнализация находилась в исправном состоянии.

Согласно ПМС («Правила минной службы») элементы задачи были оценены следующим образом:

1-й – удовлетворительно.

2-й – хорошо.

3-й – удовлетворительно.

4-й – хорошо.

5-й – удовлетворительно.

6-й – удовлетворительно.

7-й – удовлетворительно.

Средний бал составил 3,25 с выведением общей оценки – удовлетворительно.

В моем талмуде записано:

«Мнение Ф-3 флотилии: Задача «Л-1» может быть принята на «хорошо» при условии, что данные замечания будут устранены в течение 2-х суток».

Не сомневаюсь, что замечания устранили, и задача была принята с оценкой «хорошо».

Обстановка в штабе дивизии была по-своему интересной – шебутной, когда все офицеры – особенно комдив, НШ (начальник штаба) и ЗКД (заместитель командира дивизии) – находились на службе в штабе; и спокойной и неспешной, когда командование уходило в море. Сказать, что за время службы в штабе я превратился в сухопутную крысу, наверное, нельзя, потому что иногда в море все-таки выходил, в качестве пассажира. Это были обычные выходы, где моя роль сводилась к контролю личного состава БЧ-3 во время практических стрельб и сдачи задач экипажем. Из всех выходов запомнился один – с экипажем капитана 1-го ранга Андрея Ивановича Колодина на «К-530». Выход как выход, но выдающимся событием для меня явилась кормежка – впервые в обед я съел все поданное, так как на своем родном корабле «К-523» такого не случалось. Там я вставал из-за стола с каким-то двойственным чувством недобранной сытости: вроде поел сытно, а разыгравшийся аппетит утолен не был. Все в дивизии знали, что в этом экипаже тон в вопросах питания задают интендант Васильевич (Шестаков) и кок Моисеич – старые опытные мичманы, у которых любой прием пищи превращался в праздник живота. И это чувствовалось.

«11 июля 1979 г.

Партактив в 14.30, быть в кремовой рубашке».

На нем, конечно, был, но что… мы там решали… Кстати, о кремовой рубашке, которая являлась чуть ли не основным предметом формы одежды. Летом в любую жару мы ее носили под черный галстук. К сожалению, в наше время кремовых рубашек с коротким рукавом не шили, так как формой одежды они предусмотрены не были. Поэтому максимум, какую вольность мы могли себе позволить – это расстегнуть пару верхних пуговиц и узел галстука засунуть внутрь, оставляя его ромбовидную часть снаружи.

На одной подводной лодке 675-го проекта 2-й флотилии, базирующейся на Камчатке, служил командиром БЧ-3 бывший спортсмен Константин Никонов, который когда-то занимался водным поло. Этот капитан-лейтенант был рослым и здоровым парнем. Однажды Костю сильно обидели по службе.

А дело было так. Перед дальним походом на подводной лодке, которой командовал капитан 1-го ранга Ходырев Р. Г., необходимо было произвести перегрузку торпед. Ведь торпеды всегда должны быть свежими, как батоны в булочной, так как тоже имеют срок хранения. С просроченным или истекающим временем хранения боезапаса до конца автономки пребывание лодки в море недопустимо.

Перед началом погрузки торпед обычно производятся некоторые обязательные организационные мероприятия, в том числе вывешиваются предупреждающие флаги «Не швартоваться!», «Гружу боезапас!». При этом на пирсе необходимо обеспечить наличие пожарной машины. Однако по какой-то организационной причине этой самой красной машины, с которой в игрушечном варианте любят играть мальчишки, зато с настоящей взрослые связываться не хотят, на пирсе не оказалось.

Константин Никонов действовал строго по инструкции, поэтому встал «в позу» и сказал, что пока на пирсе не появится пожарная машина, грузить боезапас не будет. Однако начальство настаивало, а потому направо и налево метало громы и молнии:

– Вывешивай флаг!!! – и все тут.

В общем, нашла коса на камень. И Константин Никонов в погрузке торпед на свою лодку участия так и не принял.

В те времена мы широко пользовались важнейшим кадровым постулатом о том, что «незаменимых людей не бывает», а потому нашли исполнителя с соглашательской позицией на другой подводной лодке – в лице командира БЧ-3. Водовозка красного цвета на пирсе так и не появилась, по какой причине – мне неизвестно. Может, хромала организация или случился камень, о который затупилась коса.

Тем не менее командир подводной лодки Ходырев предполагал, что с ним в море все-таки пойдет проверенный Константин Никонов. Но и здесь нашла коса на камень, как в любовном треугольнике, только уже между другими сторонами – командиром подводной лодки и флагманским минером, который тоже уперся.

В итоге навтыкали Косте фитилей во все щели, тем более поводов для этого искать не надо было, их всегда хватало. В общем, обидели парня – в автономку не пустили, с лодочной должности сняли, да еще и списали на плавмастерскую. Хоть и поставили на аналогичную должность, но не на подводной лодке.

И решил Константин поехать в столицу, чтобы в главном штабе пожаловаться на своих обидчиков. Но так как на месте тоже не спали, то взяли и опередили его. Кто-то из начальства позвонил в Москву и на полном серьезе предупредил:

– К вам едет… не совсем адекватный человек.

Поэтому в первопрестольной Константина, аки дорогого гостя, уже ждали с распростертыми объятиями врачи из психушки, со смирительной рубашкой.

Однако в этой жизни не все так просто случается, не все идет по запланированному сценарию. За Костей поехала любящая и заботливая жена, которая сумела выручить своего непутевого мужа из объятий «гостеприимной» Москвы.

Получилось, что официально Константина как бы не наказали, но подлянку в его биографию подсунули, назначив на ту же должность командира БЧ-3, но уже на плавбазу «Иван Кучеренко». Погоны остались, и служба продолжалась. Но осадок у Кости за содеянную с ним двойную или даже тройную несправедливость остался, и это иногда чувствовалось в его отношении к службе и людям.

Так, однажды к Косте прицепился командир экипажа или старший помощник в звании капитана 2-го ранга за то, что тот ему не отдал честь. И давай его воспитывать с учетом всем известных обстоятельств и соответствующих приемов:

– … и что вы там клоуничаете?

Обиженно раздраженный Константин в долгу не остался:

– Это вы из меня клоуна сделали! – и в подтверждение совершенного над его личностью глумления, касающегося отдания чести, приставил к головному убору ладонь, уперся средним пальцем в висок и общеизвестным способом покрутил туда-сюда. Двусмысленность этого жеста заключалась в том, что Константин как положено отдал честь, а в качестве бесплатного приложения к элементу строевого приема покрутил пальцем у виска, намекая на качества ума своего собеседника.

Вот таким был Костя, который слыл автором нового приема отдания чести с присовокуплением соображений об уме того, кому она отдается.

Вывод. Подчас конфликты вырастают на пустом месте из противоречия между инструкцией и человеком. И высший пилотаж состоит в том, чтобы найти золотую середину, оптимальный баланс бескомпромиссности требований и качества их исполнения.

«12 июля 1979 г.

Приказ о допуске к ЯБП Н. И. Лазарева, В. А. Шпирко от 12 июля.

Договориться с С. А. Колосовым о дежурстве.

…»

Как уже отмечалось, на РПК СН имелись в двух нижних аппаратах две торпеды с атомной боеголовкой, как в просторечии говорят, то есть с ядерным боеприпасом (ЯБП). Поэтому допуск к этому грозному оружию БЧ-3 в полном составе и командования корабля являлся важной частью боевой подготовки. А для этого необходимым было: безукоризненное знание этой матчасти, правильное обращение, эксплуатация, уход, умение правильно ввести и снять одну из семи степеней предохранения и т. д.

На флоте при работе с техникой существует такое понятие, как «поправка на дурака». Возникновение этого термина было предопределено сложностью материальной части техники, а также обилием обязанностей по ее эксплуатации. Когда в заведовании имеется передовая техника, требующая выполнения великого множества действий по уходу за ней, по ее содержанию, эксплуатации, проведению различного рода профилактических мероприятий и так далее, да и еще в изобилии, то всегда имеется опасность что-нибудь перепутать, забыть, да и просто механически что-то не то с ней сотворить. Поэтому в наиболее ответственных ситуациях при эксплуатации материальной части предусматриваются различного рода блокировки, выдуманные, казалось бы, для вполне очевидных обстоятельств или приемов ее использования. Пусть кому-то они кажутся очевидно глупыми, но в цейтноте или при аварийной ситуации помогут не растеряться, не перепутать действия.