Текст книги "Синдром подводника. Том 2"

Автор книги: Алексей Ловкачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Как-то под мирные переливы спиритус вини я познакомился в поселке Большой Камень с одной, скажу прямо, не очень красивой, но достаточно умной и интересной женщиной. От выпитого, от содержательных бесед с нею на разные темы мне стало уютно и тепло. К концу нашей беседы я уже не замечал ее некрасивости и был весьма благодушно настроен и с большим интересом к ней расположен. В этой женщине я уже видел не только ее прекрасную душу, но трансформированную в некое подобие симпатичности оболочку. И ею уже готов был даже соблазниться. Впрочем, эта история своего развития не имела. Так что я с готовностью подписываюсь под истиной: «Нет некрасивых женщин, а есть мало водки».

В экипаже Григория Михайловича Щербатюка был мичман Сергей Осадчук родом из Ленинграда, высокий парень подтянутого телосложения, которого все почему-то звали Лосем или Сохатым. Сергей за награду в виде прозвища не обижался. Хотя было в нем что-то такое – некоторая неторопливость, грация и какая-то ленивая сила. При этом он был добр, я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос, а если это происходило, то выглядело настолько несерьезно и мило, что было очевидно – Сергей никогда кулаком в лицо не залезет и дурного слова не скажет. И этого не произойдет, даже если ему зло наступят на мозоль. Сергей и Николай были выпускниками ленинградской Школы техников, оба поддерживали более чем приятельские отношения.

Друзья мои дорогие, где вы?!

Женатый холостяк

Как-то летом к Сергею Осадчуку приехали его знакомые молодые, симпатичные девушки Гуля и Ира из Ленинграда. Это событие в мичманском составе экипажа, с которым я общался, подняло настроение на порядок выше ординара. Ира, слегка зажатая и чуть менее компанейская, чем ее подруга, мне запомнилась. А общительная и более симпатичная Гуля, которая была моложе меня лет на пять, понравилась. Помню, ей в женихи прочили одного из парней, мичмана из экипажа «К-497», к которому она на смотрины, наверное, и приехала.

Наша компания, куда кроме Сергея и Николая входили Михаил Назин из сибирского города Искитим, Юрий Тимофеевич Филот из Молдавии и другие, замечательно проводила время, в основном это были совместные прогулки по холмам и подлескам или по Тихоокеанскому. При этом для настроения нам не требовалось спиртного. Получилось так, что у нас с Гулей нашлось много общего, и большую часть времени мы проводили вместе. Нечаянно возникшая взаимная симпатия добавила интереса в наше общение и сообщила ему налет романтической увлеченности. Поэтому Гулин кандидат в женихи как-то незаметно отошел на второй план и, понимая, что со стороны желанной особы к нему интерес утрачен, незаметно оказался в тени. А мы с Гулей продолжали общаться в компании, специально ни от кого не уединяясь, за исключением ее проводов домой, но и тогда продолжались разговоры на интересующие нас темы. Никто из нас событий не форсировал, хотя я понимал, что нравлюсь замечательной девушке, которая ко всему прочему от меня чего-то ждет. Возможно, я в этой ситуации не оправдал ее надежд. Ведь я был женат, и серьезных намерений иметь не мог, да и портить прекрасные отношения тривиальной интрижкой не хотелось. Однако Гуля меня привлекала восхитительным очарованием и милой непосредственностью.

Через некоторое время обе девушки вернулись в Ленинград, Гуля оставила мне свой рабочий телефон. И вот я, по дороге в очередной отпуск, оказался проездом в ее городе. Позвонил в ГУМ, что на Невском проспекте, где она работала, Гуля охотно отозвалась. После работы мы встретились, гуляли по вечерним проспектам, зашли в Петропавловскую крепость. Нам по-прежнему было интересно общаться.

Однако наши отношения продолжения не имели, остановились на стадии взаимного интереса – никто никому ни признаний, ни предложений не делал. Мне была дорога дружба с удивительной девушкой с красивым именем. А когда через несколько лет я позвонил на прежнее место работы Гули, мне сказали, что она там уже не работает, так как вышла замуж за мичмана-подводника, который был родом из Молдавии. Я догадался, что это и был тот самый кандидат в женихи. Я искренне порадовался за прекрасного человека, что утратив флер романтики, она свою жизнь сложила так, как собственно и должно было статься. Хотелось бы знать, где она сейчас и что с ней.

Вывод. Если отсутствует серьезность намерений, то незачем переходить дорогу другим людям. Проверить серьезность своих намерений можно весьма безобидным путем – искренней и чистой дружбой.

Природа на Дальнем Востоке интересна и очень красива. Каждый раз, когда я смотрел на местные ландшафты, меня впечатляло обилие растительности и буйство цвета. Говорят, что это из-за повышенного естественного фона радиации. Вспоминается осень, когда однажды я ехал по трассе Владивосток-Находка, смотрел в окно и просто не мог налюбоваться золотыми кронами деревьев, которые чередовались с красной медью другой листвы. Воистину я увидел настоящую золотую осень во всем ее сверкающем великолепии красок и удивительном многообразии настроений. И зверья разного и птиц красивых в Приморье тоже было много. В лесу, если быть внимательным, можно было обнаружить замечательное разноперье птиц и даже с выводками птенцов. Всяких там белок хватало, а вездесущие бурундуки, так те просто под ногами бегали.

Если было достаточно времени, мы выезжали во Владивосток, но чаще – в Находку, где в то время находилась толкучка – стихийно образованный базар. Для его возникновения тут имелись все предпосылки. Место – недалеко расположенные друг от друга портовые города Владивосток, Находка. Предмет спекуляции – импорт, а также наличие контрабандного товара, плывущего из-за границы. Вот так и получилось, что, с одной стороны, наличествовало желание народа с руками и ногами «оторвать» дефицит, а с другой – экономическая необходимость реализовать товар, купленный за границей. Если обычно свидетелем или участником спекулятивной сделки можно было стать в исключительном случае, и, разумеется, со всеми мерами предосторожности, то здесь все было наоборот – явно и с размахом.

Экономический форум спекулянтов проводился в один из выходных дней и располагался за пределами Находки, но в непосредственной близости от нее. Мимо того места проходил маршрут рейсового автобуса, поэтому добраться туда не составляло труда. С одной стороны территория рынка ограничивалась скалистой грядой, а с другой – дорогой. Место было относительно ровное, и заполнялось продавцами с товаром в руках или разложенным прямо на земле. Конечно, ни киосков, ни павильонов, ни палаток, ни ларьков там не было. Зато было много места в окружении прекрасной природы. Посетителей хватало, всех притягивала возможность приобрести заморские вещи: джинсы и штроксы с презентабельными лейблами, яркие и цветастые куртки, ветровки, пластмассовые дипломаты с шифр-замками, блоки сигарет с иностранными гербами, конями, верблюдами… Здесь можно было купить такие дефициты, которые по тем временам в Минске даже не снились. Импортные и контрабандные товары от советского ширпотреба отличались одним: таинственной и загадочной чертой, неизвестной нынешнему молодому поколению – дефицитностью. А больше ничем. В качестве они далеко проигрывали нашим товарам, но об этом узнавалось потом, когда с купленной вещи отрывалась этикетка. Такого обилия товаров и разнообразия ассортимента невозможно было увидеть не то что ни в одном валютном магазине «Альбатрос» или «Березка», но думаю, даже во всем их объединении. Даже просто гулять по рынку было занятно и интересно, лица посетителей отличались радостным возбуждением и приятной перспективой стать обладателем понравившейся вещи.

Иногда этот праздник портили люди, обремененные профессиональным долгом, читаемым на их суровых лицах. Они отличались от обычных посетителей рынка повадками. Продавцы, попавшие в поле зрения суровых товарищей, тут же меняли приоритеты с реализации товара на спасение его и себя. Никому из них не хотелось попадать в «луч» комсомольского прожектора, в местную газету или в горячую хронику телерепортажа, а тем более в милицейскую сводку. В те времена в зависимости от полученной спекулянтом суммы незаконного дохода государством предусматривалась административная или уголовная ответственность. Поэтому спекулянты пытались скрыться.

Мы выехали из Техаса на «пойманной» нами попутке. Было темно, и машина шла по трассе с включенными фарами. Вдруг на дорогу выскочила небольшая грациозная косуля. Попав в свет фар, бедная ослепла. Да и водитель растерялся, не успел во время среагировать. Заметавшуюся косулю машина зацепила бампером. Смертельно раненное животное скоро скончалось. Перепуганный водитель от содеянного злодейства впал в шок, к тому же расстроился вконец, когда увидел погнутый бампер служебной «Волги».

– Начальник увидит бампер, и мне конец! – повторял он.

Нас было четыре мичмана, и все из экипажа «К-497»: Николай Черный, Сергей Осадчук, я и Баранов. Самый маленький, толстенький и самый юморной был Баранов. Дабы успокоить расстроенного водителя он деловито спросил:

– Нож есть?

– Есть, – уныло ответил совсем пригорюнившийся водитель.

– Ну, давай его сюда. Сейчас освежуем козочку, разделаем, и привезешь жене неслабый шмат мяса. Не переживай!

Водитель дрожащими руками достал из бардачка самодельный нож, давно не видавший точила. И Баранов, сохраняя деловой вид, принялся за дело. Однако чего-то там поковырявшись, сообразил, что орудие труда не соответствует поставленной задаче. Чтобы достойно выйти из ситуации, которую сам же создал, он сказал:

– Слушай шеф, а у тебя нет ножа тупее? А то с этим ничего не получается.

Водитель, еще больше поникнув головой, ответил отрицательно и Баранов удовлетворенно с чувством выполненного долга подвел черту:

– Ну, на нет и суда нет! Быстро грузим тушу в багажник и скоренько сматываемся, пока нас тут не застукали.

Не мешкая, чтобы нас не увидели из мимо проезжающих машин, мы ухватили бедное животное за копыта и забросили в багажник «Волги». Когда несли тело косули к автомобилю, маленькие ее рожки в такт движению царапали по асфальту, и я под впечатлением жалости к несчастной жертве автомобильной катастрофы вздохнул:

– Бедная косуля!

– Ну да, одному тебе ее жалко, – пробурчал Баранов, смахивая слезу. – А мы тут все садисты.

Ошарашенный тяжким обвинением, я промолчал.

А водитель всю дорогу изводил нас своим нытьем, что ему не поздоровится, когда начальник увидит погнутый бампер машины. Ну а за убитую косулю, мол, вообще посадят.

На встрече ветеранов-подводников по случаю 25-летия создания 4-й флотилии подводных лодок, что состоялась 30 ноября 2003 года, со мной рядом за столом оказался офицер Юрий Викторович Войтецкий, который служил в экипаже капитана 1-го ранга Григория Михайловича Щербатюка в 1982-1983 годы, то есть уже после меня. К моему прискорбию он сообщил, что весельчак и хохмач мичман Баранов умер.

А менее чем через месяц после юбилея 4-й флотилии, 25 декабря 2003 года, в Белыничах умер мой однокашник, отличный сослуживец, настоящий товарищ, прекрасный человек и просто земляк Николай Владимирович Черный. Рассказывали, как он после демобилизации в день ВМФ садился в свою машину и с военно-морским флагом гордо катался по городу. Так сложилась судьба, что Николая в последний раз я видел на флоте в январе 1982 года непосредственно перед своей демобилизацией.

Вывод: Не жалейте для друзей хороших слов, не стесняйтесь выказывать заботу о них. Гораздо труднее потом жить с грузом того, что вы не додали им всего этого при жизни.

Обнимая торпеду

В 1981 году с экипажем капитана 2-го ранга Григория Михайловича Щербатюка я сходил во вторую автономку, она же для меня стала последней. Служба как служба, сходили на полную автономность – 78 суток. Ничего особенного не случилось, вернулись все невредимыми и здоровыми. Если не считать того, что командир во время обхода корабля обнаружил неисправность одного из агрегатов, допущенную по недосмотру вахтенного отсека. Этот недосмотр мог привести к небольшому взрыву, который наверняка повлек бы за собой плачевные последствия.

И еще. Одному из мичманов (мой годок и, кажется, выпускник Школы техников 506-го УКОППа) после помывки в душе пятого отсека стало плохо. В результате он потерял сознание или оказался в обмороке, благо, рядом находился моряк, который подхватил его, уже начавшего падать, подмышки. Конечно в пятом отсеке, где великое множество выступающих краев, штырей, углов и штоков, он мог нанести себе как минимум физическую травму. Думаю, потеря сознания оказалась следствием увеличенной доли вредных примесей в атмосфере отсека, усугубленной душем. Когда мичман распарился, произошла стимуляция кровеносной системы, и вредные примеси «хорошо» усвоились организмом.

В экипаже Григория Михайловича Щербатюка служил не то старший лейтенант, не то капитан-лейтенант, к сожалению, фамилии не запомнил, который, по разговорам, был сыном начальника штаба Вооруженных Сил Варшавского договора. В этом ничего неординарного нет, так как, например, одним экипажем нашей дивизии командовал капитан 1-го ранга Анатолий Павлович Еременко, внук известного маршала. Да и мичман Баграмян Михаил Михайлович был родственником другого известного маршала, хотя не афишировал это. Другое дело, что в ситуации с сыном действующего военачальника имелась одна существенная деталь. Отпрыск, по характеру замечательный парень – спокойный, уважительный, имеющий чувство такта, страдал старой как мир пагубой – пристрастием к алкоголю. Как-то, когда корабль стоял на базе у пирса и я находился на вахте, ко мне на торпедную палубу, в люк, просунулся этот влиятельный любитель спиртного и с просящей ноткой в голосе спросил:

– Алексей, может, у тебя есть спирт?

К ядерной дубине страны я был допущен, а к менее важным стратегическим материалам – нет, поэтому вынужден был отказать ему:

– К сожалению, ничем помочь не могу, так как спирт мне не доверяют.

Кстати, это единственный известный мне случай в практике, когда кто-то собирался употребить спиртное на корабле.

На дивизии всем было известно, что отец, зная за сыном эту слабость, упросил флотское командование загрузить его морями так, чтобы у него не было времени спиться. И это пожелание в нашей дивизии добросовестно исполнялось. По тем же разговорам было известно, что из морей страдалец просто не вылазил. Только придет из автономки, как его тут же откомандировывали на другой корабль, уходящий в дальний поход. Говорят, что парень перевоспитался и так вошел в роль «автономщика», что на предложение уйти на сухопутную должность с повышением, просто отказался.

Сразу после дальнего похода мы пришвартовались только для получения практических торпед и тут же опять вышли в море для выполнения учебных стрельб. Успешно «пальнув» по учебному противнику, наша лодка всплыла, чтобы принять участие в поисках своей же выпущенной торпеды.

Свободные от вахты курильщики, воспользовавшись ситуацией, заняли свое «штатное» место в ограждении рубки, чтобы «в сердце вставить сигаретку». Несколько человек, в том числе и я с Николаем Черным, с разрешения командира поднялись на мостик. Там мы как заядлые театралы заняли места на «галерке», на ограждении рубки, и с учетом этого оказались даже выше комсостава. Стояла замечательная осенняя погода, с максимальной видимостью, и мы, глядя поверх голов командования подводной лодки, любовались ясным морем и заодно дышали свежим воздухом.

У меня же, наверное, от свежего морского воздуха прорезался инстинкт охотника, и я подключился к процессу поиска торпеды. Исходя из собственного опыта участия в подобных мероприятиях, я знал, что подводная лодка идет в точку залпа, где осуществляет поиск выпущенной из своего чрева торпеды. Поэтому если хочешь первым обнаружить цель поиска, то надо смотреть прямо по курсу. Командир верхней вахты нарезал сектора обзора для поиска торпеды, кому по курсу, кому по левому, кому по правому борту. Ну а я, зная, что искать торпеду нужно прямо по курсу, своим бдительным оком уставился вперед. При этом я обратил внимание, что бинокль «бесхозно», никем не востребованный, без дела, бездарно простаивает на своем месте. И я попросил передать его мне. Усиленное как минимум в семь крат зрение я нацелил прямо по ходу движения ракетоносца и почти сразу обнаружил вожделенный объект в виде красно-белой полосатой полусферы, равномерно раскачивающейся, то появляющейся над волной, то за ней же прячущейся.

Убедившись, что торпеда находится прямо по курсу и что мы с ней ни при каких обстоятельствах не разминемся, я передал командирский бинокль Николаю Черному, чтобы он тоже увидел мирно «купающуюся» торпеду. Я не видел оснований поднимать панику банальным возгласом типа: «Эврика!» или «Торпедус электрикус!», или еще более тривиальным «Вижу торпеду!». Публика на «галерке», спокойно наблюдая за торпедой, лениво обменивалась замечаниями и репликами.

Так как мы шли не самым быстрым ходом, а торпеда находилась далеко, то невооруженным глазом была все еще не видна. Через какое-то время командир корабля Григорий Михайлович Щербатюк нервно крутанув головой чуть ли не на все 360 градусов, обращаясь сразу ко всем, с легкой тревогой в голосе вопросил:

– Ну, где эта торпеда? Кто-нибудь ее видит?

Торпеда – это дорогое удовольствие даже для такого богатого государства, каким был Советский Союз, который на вооружение армии и флота не скупился. Так, в некоторых образцах электрических торпед использовалась аккумуляторная батарея, где отдельные комплектующие были изготовлены из серебра, как например СЦА-240. СЦА – означает серебряно-цинковая, ампульная. Поэтому практические торпеды использовались многократно, а ее утрата расценивалась как ЧП. Практическая стрельба является венцом боевой подготовки как торпедных расчетов, так и комсостава. И пусть стрельба будет даже самой классной, но если торпеду не поймали, то тень падает как на организацию стрельбы, так и на непосредственных исполнителей – личный состав минно-торпедной части и, разумеется, командование корабля. Поэтому первого увидевшего торпеду моряка срочной службы традиционно награждали заветным внеочередным отпуском на родину. Зато офицеры и мичманы удовлетворялись моральным стимулом – устной похвалой командования.

Итак, прозвучал вопрос командира, и он требовал ответа. Тут же прямо как в театре самая отзывчивая и эмоциональная публика на «галерке» живо загалдела:

– Да вон она! Прямо по курсу!

Командир:

– Дайте бинокль посмотреть.

Морская оптика была передана в руки ее законного владельца. Командир вцепился взором в море и, не отрывая взгляд от бинокуляра, вопрос ребром:

– Кто первый увидел?

– Алексей Ловкачев! – хором сдали меня товарищи.

Командир довольный тем, что торпеда у него «в кармане» и уже в хорошем настроении, с улыбкой на устах похвалил меня, добавив:

– Алексей, ты же настоящий моряк! Оставайся служить.

Дело в том, что к тому времени уже пришел приказ о реорганизации штатной численности на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения 667Б проекта, согласно которому моя должность из мичманской переходила в матросскую. В этой ситуации я должен был освободить должность переходом на другую или уволиться в запас. К тому времени мною уже был определен путь на гражданку – я решил вернуться в Минск и идти работать в милицию. И естественно ни от кого своего решения не скрывал.

Командир продолжил:

– Алексей, найдем мы тебе хорошую должность, – это сватание прозвучало примерно как шутка, которую все знают: «Да не переживай, найдем мы тебе хорошую бабу». Идентичное звучание. И далее командир продолжил: – На нашем корабле сам себе выберешь любую свободную.

На мостике кроме командира находился помощник флагманского минера 4-й флотилии подводных лодок, к сожалению, фамилия в памяти не сохранилась, который также решил поучаствовать в «аукционе», чтобы перехватить «ценный лот»:

– Да зачем ему менять специальность! Пусть остается кем был, разве мы ему не найдем подходящей должности на всей флотилии?

Присутствующие на мостике, заинтригованные диалогом, с любопытством следили за разговором. Я же, с одной стороны, был польщен вниманием начальства, но, с другой стороны, уже принял окончательное решение. Главным было то, что флотского хлебца я откушал вдоволь, да и перерос должность мичмана. И потом, если бы я хотел остаться на флоте, то при моих честолюбивых планах еще ранее впору было согласиться на предложение бывшего начальника Виктора Григорьевича Перфильева. Не избалованный вниманием к своей персоне, смущаясь и краснея, я ответил:

– Спасибо за доверие! Но я ухожу на гражданку.

Командир, видимо, от меня другого и не ждал, однако проявил вежливость:

– Жаль, конечно…

А вот другой случай торпедной стрельбы, рассказанный интендантом корабля Владимиром Ивановичем Мительманом. Это произошло до моего прихода во второй экипаж «К-497». Особенность этой практической стрельбы заключалась в том, что, как сказал Владимир Иванович, пуляли какой-то экспериментальной торпедой. Понятно, что статус стрельбы новой торпедой резко повышается в соответствии с секретностью разработки и ее материальной ценностью. Раз так, то и на борту, выходящем в море, оказались гражданские специалисты для наблюдения за своим детищем и оказанию ему необходимой квалифицированной помощи. А старшим на выходе был начальник штаба 21-й дивизии Владимир Петрович Бондарев.

Как положено, бережно стрельнули экспериментальной торпедой, чтобы не дай бог не утопить новорожденное дитя передовой конструкторской мысли, которое считай, еще не вылезло из пеленок. Затем всплыли в районе, где должен был вынырнуть на поверхность моря этот шустрячок. Рядом на волне болтался большой торпедолов проекта 1388, готовый подставить плечо с лебедкой, чтобы спеленать и вытащить его из воды к себе на борт.

Однако акустики и радисты ни в воде, ни в эфире торпеду не слышат – явно, в водной купели наш малыш расслабился и заснул. А в это время на ГКП лодки началась паника – как это так: экипаж утопил кучу народных денег – баснословно дорогущую экспериментальную торпеду.

Ракетный крейсер лег в дрейф, чтобы передохнуть, пока кто-то, во-первых, все-таки услышит звуки младенца, а во-вторых, чего суетиться, если неизвестно куда бежать.

По кораблю прошел клич:

– Моряку, визуально увидевшему торпеду, будет предоставлено 10 суток отпуска, а офицеру или мичману добавят к отпуску три дня.

Однако, несмотря на столь щедрые посулы, торпеду никто в упор не видит. И паника начинает рисовать страхи расправы за утопление драгоценной новинки. Но вдруг по громкоговорящей связи корабля раздается грозное объявление:

– Мичману Мительману срочно прибыть на ГКП!

Владимир Иванович, ломая ноги и шею, торопится на ГКП, совершенно не представляя, кому и зачем он понадобился. А там старший помощник командира с начальником штаба, будто два демократических генерала, решивших свергнуть тиранию в одной из восточных стран, хитро вопрошают:

– Мительман… А сможешь ли ты выставить ящик «Токайского» вина, если вдруг начальник штаба дивизии обнаружит в море торпеду?

Интендант на корабле – лицо подневольное командованию:

– Да, – сказал он решительно.

Оказывается, ничего экстраординарного не произошло. Просто начальник штаба, вооружив глаз таким мощным прибором, как перископ, обнаружил противного ребенка, спрятавшегося в волнах Японского моря. И понятное дело, зная угол расположения торпеды относительно корабля, начальник штаба на весьма даже законных основаниях запросил всего-то лишь такой пустяк, о котором вслух и сказать-то стыдно – ящик вина. Разумеется, интенданту пришлось раскошелиться и облегчить одну из своих провизионок, а заодно и борт ракетоносца на целый ящик «Токайского». Правда, на деле ящик перекочевал лишь из трюма в каюту начальника штаба, продолжая обретаться в оболочке прочного корпуса.

Потом торпедолов подобрал свою ношу, а лодка погрузились под воду, чтобы вернуться в базу. В течение суток Владимира Петровича на корабле никто не видел, пока с лодки на пирс не подали швартовые концы. А я вот тут грешным делом подумал, что особых различий между нашими находками в море не было. Ведь мы оба обнаружили торпеду практически «на равных», вооружив свой глаз: начальник штаба – перископом, а я – биноклем. Ну а ящик «Токайского» можно считать случайным призом, который волею случая достался более звездному товарищу.

Вывод: Не храни в себе обиду на судьбу за неласку ее и твою незвездность, отдай ящик «Токайского» вина тому, кто менее дорожит жизнью.

Все дело в бороде

После возвращения из автономки береговая жизнь экипажа вошла в обычное русло. Наш подводный ракетоносец стоял на запасном пути у пирса, а на камбузе решили сделать косметический ремонт. Весь личный состав питался в столовой на берегу, где также готовилась пища и для вахты. Пища в термосах доставлялась на камбуз корабля, так как вахта должна находиться на корабле неотлучно. Днем после покраски камбуза, чтобы не травить ядовитыми испарениями, личный состав вахты, в числе которой находился и я, ужин принимали «наверху», на пирсе, вне прочного корпуса подлодки. Тем более погода была по-приморски теплой, под вечер солнышко светило не жарко, а комфортно. За день наш аппетит был что называется нагулян в полной мере. Вахта разместилась с минимумом удобств на пирсе, кто, где сумел пристроиться, поставив тарелки или на колени или на невысокое ограждение пирса. В сочетании этих необычных условий аппетит, с которым я на пленэре поглощал свой казенный ужин, оказался отменно запоминающимся. Лицо овевал легкий морской бриз, проникал в пищевод, проталкивал заурядную пищу, которую в обычной обстановке я бы поковырял вилкой и оставил недоеденной. Это как иногда при не очень хорошем качестве блюд на аппетит производит благостное впечатление сервировка стола. Видно, ароматы свежего морского ветра имели необходимые добавки, которые замечательно сказывались на настроении.

В экипаже Григория Михайловича Щербатюка служил один шебутной матрос, про которого рассказывали басню, как он бегал с охотничьим ружьем за офицером. С какой целью он это делал, думаю, догадаться нетрудно, сложнее додуматься до другого, как это самое ружье оказалось на подводной лодке. Хотя, на мой взгляд, самым главным в этой истории оказался ее итог, а точнее его отсутствие – этому матросу за это ничего не было. Для приличия могли бы хоть на гауптвахту посадить, а ведь за такие дела он должен был посетить дисциплинарный батальон и не с экскурсионной целью, а как минимум со стационарной миссией да на пару лет.

Еще свежо было предание, как мы в штабе готовили для посадки на гауптвахту своего моряка. Со всей штабной команды – с миру по нитке – собирали необходимые вещи, чтобы и носовой платок у него был, и чистый подворотничок. Потому что завернуть наказанного назад могли по любому пустяку. Мы тогда напряглись и своего моряка на гауптвахту посадили-таки.

Своей гауптвахты в Павловске, у 4-й флотилии, не было, поэтому мы пользовались тихоокеанской, в поселке, видимо, поэтому они чужаков не жаловали. Хотя кто знает, может, они и к своим так же относились, чтобы попросту не грузить себя лишней работой.

В этой связи вспомнилась военно-морская байка о том, как молодой лейтенант сажал на гауптвахту моряка. Лейтенанту для усиления аргументации был вручен один литр спирта, а также провинившийся матрос – один штука. Неопытный лейтенант, видимо, не к тому должностному лицу сунулся или неправильно изложил свой животрепещущий вопрос. В результате на базу вернулся матрос – один штука, успешно разместив на гауптвахту своего провожатого. Каково же было удивление командования лодки, когда пред их очи предстал провинившийся и отправленный на гауптвахту матрос. Думаю, что помощника командира или того, кто инструктировал и снаряжал молодого лейтенанта, командование готово было самого посадить на ту же гауптвахту.

А однажды наш боцман – простого вида паренек, низенького роста, щуплого телосложения – чуть было не выпал в осадок. Стояла поздняя осень или даже зима, уже было холодно, и на улицу мы выходили в ватнике, а подводники – в канадке. Наша лодка стояла на якоре. Так вот боцман вздумал проверить свое заведование, находящееся в районе ограждения рубки. В неловком движении он поскользнулся, потерял равновесие и, произведя кульбит, прямо как пловец с тумбочки сиганул в воду, не снимая одежды. Опасность нахождения человека в холодной морской воде известна. В тяжелом обмундировании тут можно тупо топором уйти на дно и даже не успеть крикнуть. А можно переохладиться и затем загнуться от пневмонии или воспаления легких, что в условиях подводной лодки – не лучший коверкот. К счастью, боцман довольно споро оказался вытащенным из воды. Перед этим, правда, бедный, лихорадочно царапал ногтями скользкую резину корпуса, изображал прыткую ящерицу и долго пытался вскарабкаться по покатому боку атомарины. Не вышло. Только при помощи товарищей был извлечен из опасной для здоровья стихии. И так это быстро произошло, что по кораблю даже соответствующей команды не подали «Человек за бортом!»

Мокрый боцман протащился через третий отсек, будто мохнатая и лохматая собака после купания, оставляя за собой следы в виде ручьев с растекающимися по линолеуму руслами морской воды.

В итоге уже «бывалый» (в смысле побывавший понятно где) боцман от помощника командира для профилактики получил втык, а в качестве бесплатного приложения – двести граммов шила от загибательной болезни и, конечно же, урок от жизни и на всю жизнь.

Еще когда я служил на «К-523», мой первый командир Олег Герасимович Чефонов мне первому из мичманов нашего экипажа, а на том этапе даже единственному, разрешил носить усы. Аргумент Олега Герасимовича был таков:

– Ловкачев к нам на службу прибыл с усами, а остальные мичманы отрастили уже здесь. Поэтому Ловкачеву я разрешаю носить усы, а остальным приказываю сбрить.

За время второй автономки я отрастил бороду, и мой второй командир Григорий Михайлович Щербатюк разрешил ее носить даже на берегу. А, оказавшись в патруле по Павловску, я попал на глаза заместителю командующего флотилией контр-адмиралу Рональду Александровичу Анохину. Увидев на моем лице форменное безобразие, – вернее, неформенное, в том смысле, что оно противоречило форме, – он будто бильярдным кием ткнул своим перстом мне в нос:

– Что это такое? – спросил строго.

– А мне командир разрешил, – почти с вызовом ответил я, чувствуя себя за командирской спиной, как за высоким частоколом.