Текст книги "Змеиный бог (СИ)"

Автор книги: Алексей Егоренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Крепко сжав кулаки, Пепел ждал. Механическая дочь, – фут-фут-фут, – осторожно заскользила ему навстречу.

– Вот и правильно, вот и хорошо, – пробубнил над ним купол-репродуктор. – Аннабель не желает вам зла! Она никому, никогда его не желала, и это качество для меня, ее родителя и автора, по-прежнему свято.

– Поверю на слово, – хрипло отозвался стрелок. Он развернулся и, грохнув каблуками о стену, пронесся в кресле через комнату. Цепкие конечности железной Энни опять ухватили воздух.

БУМ! Последняя дверь подалась и распахнулась у него за спиной. В попытках уберечь равновесие с помощью одних лишь ног слингер пронесся полдюжины футов и рухнул на спину, прямо в кресле, во что-то мягкое.

Над ним расстилался синий балдахин, шелковый небесный свод, испещренный звездами и кометами, меж которых двусмысленно корчился полумесяц. Та перина, что не давала Пеплу встать на ноги, еще хранила запах девичьих волос и парфюмов. Плюшевый заяц валялся на тумбочке у изголовья, воздев к небу черные бусины-глаза.

Стрелок приподнял голову и осмотрел спальню, немедленно обнаружив портрет дочери хозяина, висевшим у изголовья. Та нетвердо улыбалась в окружении омелы и лент, будто желая извиниться за все похоронные хлопоты.

Из башни, не считая джазовых рулад, не доносилось ни звука. Пепел облегченно выдохнул.

– Привет, Энни, – сказал он.

Взь-цнь-з-ЗИУ!

Дверь распахнулись, грохнув о стену, и на пороге возникло механическое чудище. Машина вертелась так и эдак, но рельс не пускал ее в комнату настоящей Аннабель.

– Извини, солнце, – прохрипел стрелок, утопая в мягкой кровати. – Ты очень красивая леди, но я уже накувыркался на сегодня.

– Вы излишне скромны, юноша, – проблеял голосок откуда-то сбоку. Пепел повернул голову. Плюшевый заяц больше не лежал, глядя в потолок: он сел прямо и смотрел, и во рту его обнаружилась крошечная медная воронка.

– Бэббидж, – Пепел мучительно сглотнул. – Я догадываюсь, что здесь произошло. И в этом никак нет моей вины.

– В этом виноваты все мы, молодой человек, – скрипуче возразил заяц. – Вы. Я. Тот молодой кобель, что сбежал от наказания к Стене.

– Ты похоронил дочь, а потом жену. И еще – сколько? Полдюжины? Дюжину невинных парней? А виновный и ушел себе, так? Не довольно ли смертей, Бэббидж?

Плюшевый заяц бессмысленно пялил на него стеклянные глаза.

– И ребенок. Был еще ребенок, – вдруг мягкая игрушка захрипела и забилась в механических конвульсиях. – НЕ ГОВОРИ, ЧТО ТЫ НЕ ЗНАЛ, ЧТО У НЕЕ БЫЛ РЕБЕНОК!

– Спокойно… Чарли, спо… – Пепел заворочался, надеясь хотя бы повалиться на бок, но мягкая перина встречала его как заботливая ладонь, всякий раз укладывая на место.

БУМ!

Стрелок поднял голову, и как раз вовремя. Механическая дочь покинула рельсы и грохнулась на пол. Ее стальная нога секунду помаячила в дверном проеме и скользнула прочь, будто не желая ничего видеть. Пепел отчаянно возился, пытаясь отодвинуться как можно далее. Жужжа и цокая щупами о дощатый пол, машина достигла кровати и скрылась из виду, лишь затем, чтоб подняться во всей механической красе и рухнуть ему на колени. Она цеплялась, возилась и царапалась, толчок за толчком перебираясь выше.

– Автономная цепь, – сообщил заяц. – Не стану мешать вам. Аннабель! Будь хорошей девочкой. Юноша! Не шалите. Ради вашего же комфорта, замрите и наслаждайтесь.

Только сейчас Пепел осознал, что не сбежал никуда. Напротив, он купился и проследовал в самые недра ловушки, в ее главный казнящий механизм, декорации которого терпеливо ждали последнего акта.

Лишенная ноги, механическая Аннабель стала неторопливой. Дюйм за дюймом она покоряла добычу, комкая ткань и оставляя на коже болезненные синяки. Ее бритвы, пилы и крючья царапали мундир, но пока щадили тело. Катушки в брюхе явно требовали от машины сперва укрепиться и зафиксировать цель.

Пытаясь замедлить коленом ее размеренный ход, стрелок едва не фыркнул от запоздалого озарения: дверца ловушки захлопнулась не теперь, а куда раньше, в дорожной машине, когда проклятый испанец орал Билли Холидей, коверкая мотив чужой песни. С тем же успехом он мог усадить в лоурайдер большого плюшевого зайца.

Железные когти ухватились за его ремень и заскребли по пряжке, и слингер напрягся, едва в силах вытерпеть металлический визг. Еще рывок, и железная леди водрузилась на Пепла дюймом выше.

«Да что там Билли Холидей», – подумал он. Западня была готова намного раньше: еще тогда, когда бандитская машина подобралась к «Еноту», приглушив мотор и выключив дорожные фонари. Когда Пако стоял у дощатой стены, внимательно слушая болтовню, готовый подать знак двоим мучачос.

Даже не будь механической дочери, считавшей ему ребра, Пепел не смог бы вычислить, как долго находился в ловушке. Он сдался, истратил последние силы в последнем рывке и лег неподвижно, глядя в балдахин, на звезды и золотистый полумесяц, ухмылявшийся в кривой манере Пако.

Вз-з-з-щелк! Вз-з-щелк!

Два твердых щупа уперлись в ключицы слингера, зафиксировав его тело, и первые лезвия вспороли камзол у него на груди. Лицо красавицы в погребальной рамке повисло у стрелка перед глазами и вопросительно повернулось вокруг центральной оси. Бритвы притронулись к оголенной коже Пепла в нескольких местах, оставляя первые теплые надрезы.

На взмокшем лице стрелка появилась улыбка.

Бэббидж не соврал ему: боли не ощущалось вовсе. Новые и новые порезы открывались у него в теле, как десятки голодных ротиков. Тут и там под уцелевшим сукном расцветали свежие раны, и впору было поднять ор – да только орать было не о чем. Щекотные прикосновения машины казались даже приятными. А если закрыть глаза, подумал Пепел, их не отличишь от осторожных женских прикосновений. Стрелку припомнилась железная Маргарет, трепавшая шевелюру хозяина, и Пепел еще раз бессильно улыбнулся.

– Воссоздано в точности, – произнес он бескровными губами.

Хруп-п! Что-то твердое, мешавшее двигаться, переломилось у его поясницы, и механическое кресло снова стало послушным. Под тяжестью Аннабель и самого слингера в нем переключился блокирующий механизм.

Еще миг, и револьвер оказался у Пепла в руке. Секундой позже кобура и ее ремни скользнули на пол, подрезанные стараниями заботливой Энни.

БУМ! Стрелок пальнул железной девушке в брюхо, от пояса под самоубийственно острым углом. Бедро слингера тут же стянул пылающий ожог: кресло не давало прицелиться иначе.

Он пальнул еще и еще.

Потеряв сцепление с двумя из своих барабанов, механизмы Аннабель изменили ход. Продуманная грация в трех измерениях сменилась поступательной работой токарного станка. Красавица оставила щекотные ласки и принялась резать по-настоящему.

– А-а-а-а-а! – завопил Пепел, когда десяток глубоких ран обжег его тело, а маленький циркулярный диск рассек ему левое плечо, нырнув до самой кости, окрасив небо на балдахине в широкий и кровавый Млечный путь. Запах девичьих парфюмов растаял. Теперь в комнате смердело порохом, нагретым железом и мясной лавкой.

Немеющей рукой слингер выдавал пули снова и снова, пока не кончились даже резервные.

Машина изогнулась над ним как грубый любовник. Бешено повращав могильным фото, она застыла и повалилась рядом. Фарфоровое лицо виновато уставилось Пеплу в глаза.

Изнурительная схватка была окончена. С хриплым стоном поворочав кресельными рычагами, Пепел выбрался из кровавой лужи и свалился на пол. Стрелок поднялся, оставляя повсюду десятки алых следов. В его ушах ревели колокола.

На полу, прямо у его ног, лежала музыкальная шкатулка. Медная пара, кавалер и юная леди, замерли посреди бальной залы, ожидая, когда кто-нибудь повернет ключ. Пепел не стал бы делать этого, даже если б мог дотянуться. Он и так на спор мог угадать, какая мелодия заиграет.

Грохнула дверь, и прямо перед его глазами блеснуло рыхлое серебро. Звук еще не угас, а слингер уже очнулся, пришел в резкость, вырученный капризом тела, стремительно теряющего кровь.

– Это как называется? – прохрипел хозяин. – Что за непотребство? Энни!

Голову и грудь Куклодела покрывал свинцовый фартук. В его руках неторопливо перебирала зубьями ручная пила.

Слингер вздохнул, осматривая пустой револьвер.

– Она не хотела, старик. Он ее заставил.

– НЕТ! Нет, хотела! Не возражала. Недостаточно возражала. Я всё-о-о-о слышал! – заревел палач-Куклодел, потрясая механической ножовкой.

Стрелку опять начало казаться, что вокруг разыгрывается действо, и он невольно дает хозяину верные реплики. Тот продолжал:

– За стеной от родного отца! Как… как блудливая кошка…

Замахнувшись пилой, он ринулся Пеплу навстречу, но прыти у старика было недостаточно – тем более, на нем колыхался тяжелый фартук. С другой стороны, даже уцелей в барабане пара случайных пуль, стрелять не было смысла: свинец поглотил бы свинец, а мастер даже не пошатнулся бы.

В-З-З-З-З-ХРП!

Бэббидж нанес удар, но Пепел сумел увернуться, подставив крючковатым зубьям загривок. Чудо-ножовка без запинки брала и дерево, и металл. Кресло переломилось и повисло двумя обломками у слингера на запястьях.

Мастер умело орудовал пилой, нанося короткие удары слева и справа, но всякий раз ее встречал обломок резной спинки или железной ноги, перехваченный руками Пепла. Зубья раз за разом вспарывали останки кресла, разбрасывая искры и колючую стружку. Спустя полдюжины ударов у слингера в руке остался жалкий огрызок.

– Ты убил ее, похотливая тварь. Моя Энни умерла, – Мастер потянул за трос и взвел пружину. – Она умерла из-за тебя.

– Мы все виноваты, старик, – стрелок перехватил уцелевший кусок поручня. – Ты сам сказал.

Чарли тряхнул седой гривой, и вдруг с молниеносным расчетом безумца нырнул из виду прочь. Он появился справа, с ревом поднял заводную пилу и обрушил ее стрелку на голову.

Чирк!

– Кхль, – сказал мастер. С его губ закапала кровь. Секунда – и целый ручей ее хлынул из-под фартука.

Бэббидж остановился, надевшись на острый осколок поручня, ловко вогнанный стрелком ему в бок, между ребер, не защищенных свинцовым панцирем. Судя по ране, обломок пробил легкое и устроился в сердце. Чарли-Куклодел был мертв.

Озверевшая пила свалилась на пол и заюлила, норовя отхватить Пеплу ноги. Она вертелась и вертелась, пока не уткнулась в музыкальную шкатулку. Ножовка взялась грызть ее твердый лак, быстро теряя обороты.

Чарлстон Бэббидж, эсквайр, безутешный отец и муж, мешком повалился в кровавую лужу, оставленную Пеплом на простыне, рядом с замершей механической дочерью. Вторая Энни, в углу спальни, смущенно улыбалась, извиняясь за весь этот срам. На портрете тоже виднелись алые брызги, но чьи – слингер уже не знал.

– Назвать ли такое кровосмешением, – прохрипел он, хватаясь за стены и мебель. Стрелок болезненно сглотнул и прибавил: – Покойся с миром, бедный старик.

Кровавая пелена стала черной, и звуки сочились из мира прочь. Довольная рожа Пако показалась в дверном проеме. Кривая как полумесяц, перекошенная золоченой улыбкой, она цвела, вытесняя из комнаты всё, и Пепел осел у стены, не пытаясь больше вникнуть в происходящее.

Они перенеслись к обеденному столу. Стрелок повалился на столешницу, а торговец засуетился вокруг, то исчезал, то появлялся, не прекращая скалиться. Откупорив бутыль дорогого бурбона, он выплеснул жидкий огонь Пеплу на грудь. Потом снова исчез.

Над слингером нависла «Маргарет», сменившая вязальные спицы на короткие гнутые иглы. Ее лицо в рамке строго уставилось ему в глаза. Машина начала пытать его, и стрелок потерял сознание.

(1x04) Искусство тюремных шашек

В ушах его ревел церковный хор, и чей-то голос бормотал отходную. Пепел огромным усилием приподнял веки. Большое распятие сверкнуло ему в глаза и заставило стрелка снова зажмуриться. В голове его клубился полумрак, но слингер боролся с ним и карабкался навстречу молитве подобно бесу, вызванному поповьим заклинанием.

– О Мальверде милагросо, – бубнил и множился шершавый голос, – о Мальверде ми сеньор, конседеме эсте фавор…

«Не латынь, – дошло до стрелка. – Испанский».

Траурный марш сменился воплями – ква-а, ква-а, – далекой армейской сирены. Откуда-то сверху им вторили ночные птицы. А крест, если вдуматься, не прятался в складках черной рясы, а болтался поверх драного пончо с вышивкой из патронов, карт и угловатых дамских грудей. И Господь Наш Спаситель, простирая золотые длани, взвешивал на них что-то уж вовсе непотребное.

Вынырнув из небытия, Пепел схватил распятие в кулак и подтянул к себе немытую, зато вполне осязаемую башку мексиканца.

– Дай мне один повод тебя не убить. – Стрелок едва ворочал сухими губами.

– Ты глянь, живой, – удивился торговец. – Повод? Могу три сказать. Раз! Я спас тебе шкуру. Два! Молился тут за тебя. Три!..

К лицу Пепла свесился тяжеленный обрез, стволы которого были подпилены так коротко, что в упор наверняка могли испарить амбарный замок.

– Я при волыне, а ты без, – закончил Пако.

Слингер шевельнулся. Под ним скрипнула походная кровать. Пепел сцепил зубы, повернул регулятор спинки и приподнял ее, не отводя глаз от вороненых стаканов.

– Поганый мексикашка, – процедил он. – Ты отдал меня за телескоп и бросил подыхать.

Обрез опрокинулся и пропал из виду. Торговец наклонил к постели небритое лицо.

– Бросил бы, ты б сейчас там и лежал, – сказал он. – А Пако тебе шкуру заштопал. Одежду себе кровищей измазал. Поганый мексикашка.

Стараясь не тревожить рану на плече, стрелок осторожно приподнял рубаху. К его удивлению, след от пилы оказался аккуратно заштопан, и на его месте, не считая воспаленного шрама, остался лишь узор из красных стежков.

– Что за народное творчество? – спросил Пепел.

Нитки укладывались в веселый рождественский орнамент – не хватало разве Санты с упряжкой.

– Пор фавор, – отмахнулся Пако. – Шить этой дурой еще умею, а режимы переключать – это только Чарли знал, как. Сколько раз его кукла нашему брату шкуру штопала, о-о-о. Эй, Сержиньо! Поди сюда.

Холщовый клапан откинулся, и в палатку с теплым ветром просочился один из мучачос.

– Найди мне пивка, вато! – Торговец добавил пару слов по-испански. – И пошире открой, пусть воздух заходит.

Сержиньо наклонил макушку и скрылся, оставив их наедине со звездным небом. Палатка стояла у обрыва, входом на юг. До самого горизонта перед ними расстилалась прерия, и небо вдали было изломано, словно разбитое зеркало. Над невидимой отсюда Стеной шевелились тени и сменяли друг друга миражи.

[ФОН] /// Land Of Some Other Order /// EARTH

Пепел уселся повыше, наблюдая, как радужная вспышка несется с востока на запад и цветными сполохами отражается в осколках неба. За свои тридцать с небольшим стрелок видел аврору миллион раз, но от этого космического зрелища ему по-прежнему становилось не по себе. Он хотел достать сигару, но не нашел ее. Брюк на нем, впрочем, тоже не оказалось.

В небе прогудел гром – словно гигантские губы в облаках раздельно произнесли: «аз-РУМ!»

За каждой авророй с юга катилась штормовая волна. У слингера привычно защекотало внутри, и спустя миг с неба забормотал голос:

«…у Санта-Фе…..ОЖИДАЕТСЯ…..рогая Стена не балует нас, верно, дорогие сооте…»

«КОМАНДА БРАВО, Команда „Браво“, ноль-тридцать пять на ноль-ноль-один».

Южный ветер нес эхо радиопереговоров. Зеркальное небо над Стеной отражало магнитные волны так, что их можно было расслышать ухом, да еще в постороннем месте, за тысячу миль у черта на куличках, – обитатели которых предпочитали в небесные голоса не вслушиваться, чтоб лишний раз не мандражить. «Кто слова бздины разбирает, – говорили они, – тот незаметно дураком становится».

Будь оно так, Пепел давно уже ходил бы под себя.

– Часов десять лежал? – спросил он.

– Часов? – Пако хохотнул, потом хрюкнул и прокашлялся. – Три дня, чико. Мы уж тебя добить и закопать хотели. Ждем только Чолито из Денвера, он машину на склад погнал.

Мелькнув тенью на фоне искаженного неба, Сержиньо бросил в мексиканца бутылкой с длинным горлышком и пропал. Волна теплого ветра колыхнула палатку, и в лицо Пеплу брызнул мелкий песок.

Сирена знай себе ревела вдали. Птицы временно смолкли, подавившись ударом воздуха.

– Знатно блеснуло, – одобрил мексиканец, старательно утершись краем пончо, – и бздит нормально. Страх и подумать, каково там, у Стенки, да?

– Это не с последней зарницы, – сказал Пепел и вытянул затекшую руку. – С последней во-он где идет.

Рассыпанные цепью против изменчивого горизонта, сигнальные маяки военных двоились и плясали, мешаясь со звездами в небе. Еще одна песчаная волна катилась на север вдогонку теплому ветру, один за другим глотая далекие электрические и газовые огни.

– Интересно, когда Касл-Рок накроет? – спросил Пако, кивнув на ближнее скопление телеграфных столбов, жестяных ветряков и других шестов и перекладин, менее понятного назначения. Он пошарил под койкой, выудил низкий табурет и уселся. – Были бы при корыте, сгоняли бы туда, пару сеньорит покататься взяли. А?

– Ветер не сильный, так что час у тебя есть, – отозвался стрелок. Космическая панорама и размеренные колебания воздуха действовали на него усыпляюще. Он лениво добавил: – Топай, вдруг обломится.

Сжав губы, Пепел поскреб росписи у шрама.

– Вот ты такой умный, слингер. Да? – сказал мексиканец. – Что ж ты моей компании подгадил? Нашего механика, доктора, и какого хорошего человека – взял и убил.

Песчаный ливень утих. Пако взял бутылку за длинное горлышко, высосал из нее половинку лайма, прикусил огрызок и скривился.

– Два способа было. – объявил он. Сплюнув лимонную корку под ноги, торговец вытер рот и продолжил: – Один, фу! Дурной. Некрасивый способ. Но… тоже способ, да.

Мексиканец поворочал языком во рту. Потом отхлебнул изрядную порцию южного пива и процедил ее между зубов.

– А второй хороший. Вкусный способ! – сказал Пако и причмокнул.

– Миром разойтись? Никак нельзя было. – Пепел ухмыльнулся.

– А потому, – сказал торговец, нашарив под ногами тяжелый обрез. – Колумбийский тариф, ми компа.

Он протянул оружие слингеру, прикладом вперед. Вдоль короткого ствола вились мелкие буквы, протравленные золотом.

– «Дону Эрнандо Сентенсиа», – разобрал стрелок по-испански. – Который… чей-то там друг… Начальник…

– С уважением, от родственников, друзей и коллег, – закончил за него Пако. – Бери, слингер. Кисло, зато ума не надо. Крючок нажал – работа сделана.

Но Пепел не спешил брать оружие. Оглядев земляной пол палатки, он нашел и подобрал свой плащ. Правда, ни сигар, ни спичек в карманах не оказалось. Внутри обнаружилась только горсть медных жетонов, позеленевших от сырости – давний гонорар от мексиканца. Армейский камзол валялся здесь же, но в этой ссохшейся рыже-голубой тряпке курева точно не уцелело бы.

– А на сладкое, стало быть, магнитный диск. Солнце ацтеков, – сказал Пепел. – Там… хранится голос?

Торговец молча пялился, держа ствол в протянутой руке.

– И, готов побиться об заклад, это не леди Дэй, – добавил стрелок. Он зачерпнул из кармана горсть медных фишек, подбросил на ладони и все поймал.

– Побиться об заклад! – Пако швырнул свою гаубицу на кровать. – Чико. Не бейся об заклад.

Он склонился к Пеплу и продолжил:

– Удача слепа! Кто ставит на слепого? Всё ремесло коту под хвост. У лоха каре, у тебя шушера, что тогда?

– Блефовать?

– Кто ж так блефует-то? Лох под каре борзый. Глядишь, и ва-банк пойдет.

– Тогда пас?

– Вот и вся твоя игра, чико. Пас, и еще пас, и еще раз пас. – Торговец пощелкал золотыми кольцами. – Кто ж удивится, что ты нищий и голодный.

Штаны нашлись под кроватью. Добыв курительный запас, стрелок зажег спичку и раскочегарил трехдневный окурок.

– Вот что сделаем, – сказал Пако. Он оставил табурет и хлопнулся на койку рядом с Пеплом. – Я тебя научу своей игре. Да, слингер? Тюремные шашки. Правильная игра.

Этот самый табурет оказался резным шахматным столиком с клетками красного и черного дерева. Вдоль его лакированного края тоже скакала золотая вязь, но в ней Пепел разобрал только три слова: «хисториа эста муэрта».

– Это что значит? – Он коснулся гравировки.

– История мертва, – перевел Пако. – А мы играем в шашки.

– Вроде потому тюремные, что в вашей кутузке удобно играть, когда тень от решетки вот так. – Торговец показал, как. – В Мехико их тоже называют «калавоса», хотя у нас тюрьмы без окон. Может, потому что пол кафельный? Не знаю! Давно не бывал там, и не хочу.

– Крепко пугают федералес честных купцов, – заметил Пепел и выпустил дым в полотняный свод. – То-то вы все здесь ошиваетесь.

– Вот тебе загадка, чико, – сказал мексиканец, яростно роясь в карманах под шерстяным пончо. – Стоит избушка в Сарагосе, окон нет, одни двери. Зашло сто два, вышло двое. Что на голове?

Пепел затянулся еще раз, нахмурился и пожал плечами.

– Сомбреро?

Пако тоже скривился.

– Каски ментовские, каврон.

Он ссыпал на доску пригоршню собственных медных жетонов.

– «Калавоса», объясняю. – Орудуя пятерней, торговец быстро распихал фишки-жетоны по клеткам. – Ты орлами будешь… да, янки?

Пако ухмыльнулся и перевернул свои орлы решкой кверху.

– Клади сколько хочешь, от одной до восьми, – сказал он. – Это твоя ставка.

Пепел аккуратно расставил свои медяки на доске, один за другим. Он поставил все восемь – медяков, впрочем, ровно столько и оказалось.

– Верно, верно, – одобрил мексиканец. – Больше ставишь – больше можешь. Теперь ходим по очереди, вот так, вот так, или вот так. Ло… э-э, новичку, в смысле – первый ход.

Он развернул тяжелую доску навстречу Пеплу. Тот коснулся крайнего медяка справа. Подумав, сдвинул палец левее.

– Не-не-не! – Цепкая клешня Пако настигла его руку и вернула ее обратно. – Три важных правила. Взялся – ходи. Это раз.

Мексиканец передвинул его пальцем первую фишку, потом быстро походил сам.

– Два. Хочешь встать – собрал медь и встал. Только свою. Когда твой черед. Не когда мой.

Пепел кивнул, вдумчиво окуривая доску, и автоматически сделал еще один ход.

– Три, – сказал торговец. Он передвинул фишку и поднял палец. – Самое важное правило. Мухлевал, попался – отдал жизнь. Это ясно?

– Я бью. Правильно? – спросил Пепел.

Подцепив медяк ногтем, он убрал его с доски. Пако тряхнул головой.

– Нет. Да. Не снимай. Переверни. Вот так.

Щелк! Он пристроил медную фишку обратно, гербом кверху.

– Теперь играть как своей? – спросил слингер.

– Да. Нет. Теперь я бью, и снова она моя.

– Вот как.

Пепел сунул ноги в сапоги на полу, устроился поудобней и склонился над доской.

– Расскажи про Солнечный диск, – попросил он и аккуратно перевернул еще одну фишку Пако.

– Что диск! – Торговец атаковал с другого фланга. – Не играет, и всё. Лучшие медвежатники не раскололи. Включают – оно квакает. Ручки крутят – оно квакает.

– Только Бэббидж управился, так? – спросил Пепел, думая, куда ходить следом. Он сказал: – Но старина Чарли захотел… отдельную плату?

Стрелок взял еще одну фишку. Мексиканец пожевал губы, наморщил лоб…

– Хороший ход, слингер.

Щелк! Щелк!

…и перевернул два соседних медяка Пепла.

– Одна беда, диск не мой, – продолжил Пако, наблюдая стратегические колебания слингера. Он сказал: – Его захочет получить назад мой друг и начальник, дон Эрнандо Хесус-и-Сальватор-а-ла-Хенте Гарсиа Сентенсиа. И другие люди. Но это уже моя забота.

Торговец уставился на ломаный южный горизонт. Аврора метнулась в обратную сторону, и от Стены покатилась новая штормовая волна.

– Ты хочешь, чтобы я убил твоего дона, – сказал Пепел.

Он аккуратно перевернул фишку Пако. Цифры в долларах, выбитой на ней, слингеру хватило бы на месяц.

Ква-а. Ква-а. Ква-а.

Аз-Р-РА-РУМ!

«…вый глаз узрел искушение, деву в пустыне, соляной столп…»

«Интерференция в ноль-пять, ноль-семь, ноль-тридцать, ОСТОРОЖ…»

– И опять! – сказал Пако и вскинул руки. – Опять глупый ход. Я ничего не хочу. Мне интересно, что на диске, и нужно время, чтоб узнать. А походи ты вот так, ты взял бы две.

Мексиканец повертел над доской пальцем и сделал ход. Пепел, не спеша ходить сам, подобрал с койки обрез, напоминавший большую вороненую стрекозу.

– А шерифу, значит, лезвие. На свинец поскупился, – сказал он.

Пако лишь ухмыльнулся.

– Нортеамериканос теперь владеют мачете?

Отбросив пончо, он извлек тяжелый испанский нож, весь раззолоченный, изукрашенный камнями, со змеиной головой на рукояти. Керосиновый свет фонаря заиграл на лезвии, и в палатке даже будто стало светлее.

– Ты прав, – сказал Пепел и вернулся к игре. – Твой друг скорей от смеха помрёт.

– Помрёт, – согласился Пако. – И без ножа помрёт. Тебя только увидит – и помрёт.

Тюк! Он воткнул мачете в земляной пол.

– У вашего брата, видать, и дыра в нужнике позолочена, – пробормотал слингер в переплетенные пальцы.

– У Эрнандо – у того да, – признал торговец. – А у меня, веришь, яма в огороде. Дон Эрнандо человек уважаемый. У него тебе и машины, и женщины. И знакомства.

«…гие мои, с вами в эфи…..из Санта-Фе, где сбываются ВАШИ…..бимые кошмары! Музыка!»

«ЧТО рапортуешь? ЧТО ТЫ МНЕ ТАМ РАПОРТУЕШЬ, ПЕНЁК…»

– И когда твой друг узнает, что его обокрали… – начал Пепел.

– То он заберет партию себе.

Щелк! Щелк! Щелк! Торговец перевернул три медяка.

Стрелок тронул фишку пальцем и остановился.

– Не знаю, куда ходить, – сказал он. – У меня одна.

Мексиканец оскалил зубы.

– Извини, чико. Уже взялся. Первое правило.

Щелк! Щелк!

Подхватив обрез, Пепел направил его в торговца. Свободной рукой он взвел оба курка, до щелчка, по очереди.

– Должно быть больше. – Стрелок перехватил оружие поудобней и добавил: – Я считал.

– И что с того?

Пако скалился себе, будто обреза и не было.

– Напомни-ка правило номер три, – попросил слингер.

Глаза мексиканца были черны и неподвижны, как два ствола, направленные на Пепла в ответ.

– Мухлевал – попался – отдал жизнь, – размеренно произнес он.

Пепел секунду помедлил, ощупывая изящный раздвоенный спуск. Обрез был тяжел, но гладок и сработан мастерски – не чета кустарному будильнику Масляного Джека.

– Я забираю выигрыш. – Стрелок приподнял оружие.

– Эй! – запротестовал Пако. – Кто говорил «нельзя мухлевать?» Нет такого правила! Есть правило – нельзя попадаться. Я попался? Нет, вовсе, ни разу. Ты проиграл.

– Напомню, что ствол теперь у меня, – сказал Пепел. – А значит, правила мои. Я дам тебе выбор. Либо жизнь, либо все твои медяки. И золото. И обрез я тоже возьму. На всякий случай.

Постно скривившись, мексиканец огляделся. Новая волна теплого воздуха расправила палатку, и в лицо им обоим брызнул мусорный дождь. Пако облизнул губы и сплюнул песчаную грязь.

– Дырки две, а нас с братанами трое, – сказал он.

– Вас двое, – отозвался Пепел, не шелохнувшись. – Чолито в Денвере. Ты сам сказал.

– Эх, слингер! – Торговец протяжно вздохнул и потряс головой. – Вот молодой ты, красивый, мозгов нет, оттого и кобенишься. Глянь на тебя! Довольный…

Взметнулось пончо, мазнув Пеплу по лицу, сбив прицел – и мексиканец уже был по другую сторону.

– …что твой кот. Правила у него! Банкует он, мадре.

Торговец подхватил с пола мачете. Блеснула сталь.

Щелк!

Пепел повернул регулятор. Сработала механика, ножка койки подломилась, и складная кровать усадила Пако на задницу. Тяжелое лезвие вывернулось из пальцев мексиканца и шлепнулось ему в подол.

– Стреляй, гринго, – посоветовал торговец. – Стреляй, пока кавесу твою дурную не раскроил!

Он ухватил широкое лезвие и вскинул его к потолку. Пепел спустил оба курка…

Щелк! Щелк!

…но боек лишь пусто щелкнул, один и второй.

Стрелок переломил обрез и заглянул в него.

– Не заряжен.

– Ну ты Пинкертон, чтоб тебя дрючили. – Пако ржанул.

– Подсылаешь убийцу без патронов. Умно, – сказал Пепел.

– Не патроном единым, чико.

– Я понял! Довольно повторять.

Цап! Широкая лапища Пако вцепилась ему в волосы и заломила голову слингера назад. Еще миг – и острие мачете уперлось Пеплу под кадык.

– Ни черта ты не понял, слингер, – прошипел мексиканец ему в ухо. – Заткнись и слушай, когда тебе говорят.

Торговец пинком вправил ножку кровати и лениво плюхнулся рядом со стрелком. Он придвинул доску поближе.

– В тюремных шашках, – сказал Пако, – честно партию ты не возьмешь. Ну, то есть, разве что у фраера, такого же лошары. Потому что опытный игрок в калавосу ведет свою партию на трех уровнях: один видимый, другой невидимый, третий в голове.

Мексиканец постучал себе по виску указательным пальцем.

– Держишь внимание клиента в одном углу, – продолжил он, повертев правой рукой над последним уцелевшим «орлом». – А в другом…

Щелк-дзинь, щелк-дзинь, щелк-дзинь, – привычными щелчками левой Пако перевернул десяток медяков, один за другим, у противоположного края.

– Покуда не поймали, ты при своих, – закончил он и хитро глянул на слингера. – Ну что, чико, всё понял? Твой ход.

Отложив тяжелое ружье, Пепел осмотрел доску.

– Забираю свои, – сказал он. – Правило номер два.

Щелк-дзинь, щелк-дзинь, щелк-дзинь. Пако вернул свои «решки» на место.

– Святое правило! Вот и набанковал себе. Главное вовремя остановиться. Да?

Стрелок подбросил уцелевший медяк, поймал его и уронил себе в карман.

– Спасибо за игру, – сказал он. – Винтовку я отнес. Деньги получил. Мало, но бывает хуже. На потроха заливные хватит. А спрошу у Масла, как плечо – так и на пиво хватит.

– А там, – Пако обвел палатку широким жестом, – свобода, прерия и нажива. Да?

У Пепла снова защекотало внутри. Они с Пако дружно скривились.

«…транслируют сдвоенное изображение через окуляр в мой уцелевший глаз…»

«НОЛЬ-СЕМЬ, ноль-пять, ноль-тридцать. ВЫЖИВШИМ в ноль-восемь, один-пять, ноль-двадцать семь… ДВАДЦАТЬ СЕМЬ».

Шершавый голос истерически захохотал, и его вытеснила гитара из Санта-Фе.

– Что плохого в наживе? – спросил Пепел.

Торговец шумно вздохнул.

– Ты, слингер, так и думаешь себе как фраер. Ищешь, как говорится, что само тебя нашло!

Тюк! Крак! КВА-А! КВА-А!

Мощным ударом мачете Пако снес деревянную перекладину. Теплое дыхание Стены тут же сдернуло палатку и поволокло ее прочь.

– СВОБОДА! ПРЕРИЯ! – рявкнул мексиканец.

К неудовольствию Пепла обнаружилось, что лагерь разбит прямо у подножия особняка, где покойный мастер спал в объятиях своей неживой дочери.

– Эй, Сержиньо! – крикнул Пако, развернувшись к воротам. – Подай сюда этого, трактирщика, эль путо гордо! И пивка пусть захватит.

Коренастый бразилец вернулся. На мушке дробовика он буксировал необъятную тушу Масляного Джека. В руке бармена звякала пара бутылок.

– Трактирщик! Задание тебе, – сказал мексиканец. Он потянулся и взял пиво. – Возьми там в куклодельне решетку, зажарь нам мяса. Руки помой только. И перца хорошо всыпь, понял? Как это самое, на два пальца, чтоб вставило. Да? Всё, ступай, пошел!

Торговец замахал руками, и Масло с португальцем удалились.

В два отработанных приема Пако избавил бутылки от лайма и вручил одно пиво слингеру. Пепел отхлебнул колючего напитка, проглотил его и одобрительно прищурился.