Текст книги "Змеиный бог (СИ)"

Автор книги: Алексей Егоренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

(1х11) Мертвый кортеж истории

В следующие дни, пока их кавалькада продвигалась всё глубже на юг, Пепел медленно оправлялся от змеиного яда и много думал о змеином боге Гудспринге, что родился в Омахе, штат Небраска, а потом каким-то образом оказался на Юкатане, если верить Пако, и превратился в огромного огнедышащего змея, если верить Буйволу.

Конечно, ни Буйволу, ни Пако слингер верить не мог, отчего рассуждения приходилось вести еще осторожней, чем странствовать по старому тихому Западу.

Сперва они сплавлялись в плавучем доме по горным рекам, потом, когда начались каньоны, и заводной кораблик приказал долго жить, троим путникам пришлось сойти на берег. Но они по-прежнему двигались в сторону Вегаса, поэтому у Пепла оставалось время поразмыслить. Он до сих пор не был уверен, стоит ли ему, достигнув Воронки, продолжать путь дальше. Торговец и Ревущий Буйвол хотели воспользоваться помощью каких-то неизвестных ему сил и отправиться в Лос-Анджелес, а там пересечь границу и добраться до юкатанских джунглей. Стрелок не хотел пока думать ни о Юкатане, ни о джунглях. Слишком много оставалось вопросов.

Допустим, проволока, которой был опутан шалаш, служила для экотеррористов защитой от электрических разрядов медузы-адаптора.

Допустим, Гудспринг был обычным человеком, но искусным мастером, специалистом в науках и мистификациях, создавшим для себя образ ацтекского бога и убедивший индейцев в своем божественном происхождении. Это было бы несложно. Ацтеки часто поклонялись богам в человеческом образе. Кецалькоатль, по отдельным легендам, и был неким белым человеком, чем-то вроде учителя, явившегося племени мешика давным-давно. Император Монтесума, говорили, был воплощением бога солнца Уицилопочтли – по крайней мере, до того момента, как Кортес всадил ему кинжал в спину – либо же опороченный монарх погиб от камня, запущенного из толпы – на этот счет свидетельства мешика и конкистадоров разнятся.

Страх Буйвола по отношению к христианству и христианам тоже был легко объясним: ацтеки боялись христианских миссионеров, называли их «богоедами» и с древних времен до нынешних не ждали от этих людей ничего хорошего. Если Гудспринг, как многие ученые умы, был атеистом, презиравшим церковь, и ненароком обмолвился об этом своим индейцам, те вполне могли неверно истолковать его слова.

Хруп-хруп. У них под ногами который день хрустели оранжевые пески Каньонленда. Местность вокруг была совершенно голой, изломанной, всех оттенков желтого, оранжевого, бурого и красного – под вечер путникам иногда казалось, что они топчут растрескавшуюся почву другого, неземного мира. Ночью у них над головой сияли бриллиантовые россыпи звезд и галактик, но каждому приходилось внимательно смотреть под ноги – там и сям на пути попадались узкие трещины, некоторые из которых, судя по серному запаху, достигали самых глубоких вулканических глубин. Вонь порой стояла такая, что Пепел кутался в шейный платок по самую переносицу, да и Пако закрывал рот рукой, чтобы не надышаться дряни.

Охоты вокруг давно никакой не было, но слингер использовал диск из нулевого стекла, водя по его ободу пальцем, чтобы выманивать из трещин ящериц и змей. Пако давил их каблуком (Буйвол наотрез отказывался обижать рептилий, поэтому уже много дней жил без пищи, на одной лишь вулканической соли). Древесина вокруг сплошь была окаменелой, но годилась на древесный уголь – главное было набрать достаточно колючего хвороста на растопку.

– Скажи, для чего Кецалькоатлю убивать какого-то там Христа? – спросил Пепел, отхлебывая из банки их самодельный травяной чай. – И как его можно убить, если он, в определенном смысле, уже мёртв?

– Эй, компаньеро, – сказал Пако с набитым ртом. – Ты давай не богохульствуй.

Он подобрал хвост ящерицы из костра и аккуратно заправил его в рот.

– Иисус Христос мёртв на треть, – монотонно ответил Ревущий Буйвол. – На треть он мёртвый, на треть живой и на треть машина. Поэтому его нельзя убить. Его надо сжечь. Огонь убивает мёртвое, убивает живое, ломает машину.

«М-м, – подумал стрелок, – ну его к дьяволу». Каждый вопрос, заданный ацтеку, только усугублял непонимание.

– Как связаны Гудспринг и Санчес? – поинтересовался он у торговца. Пепел не ждал услышать ответ, но мексиканец ответил:

– Друзья по учёбе. Вест-Пойнт.

– Вот как, – отозвался слингер. Он проводил взглядом падающий метеор. – Что ж ваш мистер Кайнс так не любит его послания, что уничтожил целое дискохранилище?

– Это ты не поймешь, слингер, – ответил торговец. – Это не по правилам. Так нельзя делать, как твой Гудспринг делал.

– Принес он народу мешика великие знания, но вместе с ними принес он народу мешика великое горе, – пробубнил Ревущий Буйвол.

– Не пойму, за кем это ты повторяешь всё время, чико, – сказал мексиканец.

– По-моему, он цитирует граффити, – сказал Пепел.

– Граффити?

– Краской. Его друг Койот написал.

– Мерзость, – сказал Буйвол. – Мерзость, мерзость. Мерзости и мерзости.

– Если мерзости, что ж ты тогда говоришь их? – спросил Пако.

– Я не могу понять, – признался индеец. – Я не могу разобраться.

– В чем? – спросил Пепел.

– Для чего Кецалькоатлю нужно уничтожать мир.

Слова Ревущего Буйвола застали обоих его спутников врасплох.

– Ты это, компадре… – начал Пако.

– А Кецалькоатль что, решил уничтожить мир? – Слингер приподнял шляпу и уставился на Буйвола.

– Мир погибнет тогда, когда пророчили великие майя.

– 21 декабря? Через… сколько… три месяца?

– Да.

Пако недовольно сморщился.

– Чинга ту мадре. Только я думал, как хорошо отделались…

– Стоп, стоп, – сказал Пепел. – Я так и не понял. Зачем Кецалькоатлю… зачем Гудспринг хочет уничтожить мир?

– Кецалькоатль, как мы все, служит воле великого Уицилопочтли, – ответил индеец.

– Бога солнца?

– Да.

– Так это солнце хочет уничтожить мир?

– Да.

– Ну допустим, – сказал Пепел, извлекая из костра новую обугленную игуану на палке. Он сказал: – Тогда что тебе непонятно?

Индеец смотрел перед собой, и звезды отражались в его широко открытых глазах. Буйвол помолчал и заговорил:

– Давным-давно Кецалькоатль и его помощник Нанауцин отправились искать солнце, упавшее с неба. Они пришли к Месту, Где Бурлит Вода. «Смотри», сказал Кецалькоатль, «здесь бурлит вода».

– Котёл, – пробормотал слингер. – Мексиканский Котёл.

– Он научил молодого Нанауцина, как нырять, чтобы достать шестое солнце, воплощение Уицилопочтли, что явился к людям. Вместе они принесли Шестое Солнце в Малый Ацтлан.

– А это что? – спросил Пепел.

– Это Верхнее Царство, Что Над Нижним, над миром мёртвых.

– Я понял по голосу, что это важно, – сказал слингер. – Но…

– Это их пещеры, – сказал Пако. – На Юкатане. Пещеры, где жили красные. Пока он их оттуда не выкурил.

– Кто?

– Кто-кто, змеиный бог, мадре.

– Гм. Ну ладно, – сказал Пепел. – И что же Солнце? Я так понял, это был какой-то метеорит.

– Шестое солнце, что упало с неба, – подтвердил индеец. – Камень разгневался на Кецалькоатля за то, что тот нарушил его покой на морском дне. Солнце хотело пожрать всё живое на свете. Тогда Великий Змей приказал сбросить его в самый глубокий и прохладный колодец в Нижнем Царстве.

– Еще одна система пещер, – сказал слингер. – Ну-ну.

– Но в Малом Ацтлане становилось жарче и жарче, потому что гнев Солнца безбрежен, – продолжал Ревущий Буйвол. – Старейшины клеветали на Кецалькоатля и говорили, что Несущий Знание – на самом деле Несущий Горе. Тогда Нанауцин, который уже весь был покрыт язвами и сильно болел, решил принести себя в жертву Солнцу и прыгнул в яму, где оно покоилось.

– Дай угадаю, – сказал Пепел. – С этого не было никакого толку.

– Нет! – сказал Буйвол. – Сразу же наступила прохлада и счастье. Тогда старейшины решили, что Солнце должно получать подносимых, и так будет вечно, пока жив последний из племени мешика.

Ревущий Буйвол замолчал. По небу пронесся еще один метеор, и еще один, а индеец всё сидел молча. Пако, доевший всех пойманных игуан и слегка утративший интерес к беседе, ковырял веточкой хвороста в зубах. Слабое пламя костра понемногу умирало.

– И тут всё становится запутанным, – подсказал слингер.

– Да! – Индеец снова ожил. – Если Несущий Знание хочет народу мешика зла, как пишет Бронзовый Койот, то зачем он просит мой народ о помощи? Если змеиный бог не хочет моему народу зла – то зачем он не хочет кормить Солнце?

Буйвол помолчал и добавил:

– А если Кецалькоатль, как утверждаешь ты, дон тио Пепел, обычный человек – то откуда ему дана власть решать, умрёт наш мир, или будет жить? Разве один человек имеет право сказать, умрут ли все люди?

– Тут мы с тобой оба в потерях, чико, – лениво подал голос мексиканец, продолжавший ковырять в зубах.

– Все трое в потерях, – сказал Пепел. Он оглянулся на юг и спросил: – Видели когда-нибудь такую сильную аврору? Всё небо в радугу.

Пако зевнул.

– Глядишь, буря начнется, – сказал он. – А к утру свистопляска в ушах, пятна по всей коже, и приехали, адьос, ми буэнос амигос. По камням, да и…

– Шум не бывает от бури, – сказал слингер. – Это сказки. Шум бывает от воды, а воду мы кипятим.

– Слишком рано для бури, – сказал индеец. – Недавно одна буря уже была.

– Ладно, ну его к черту, – сказал Пепел. – Давайте спать. Как-нибудь всё решится.

– Или помрем все, – сказал Пако. – Тогда тоже всё решится, пусть и не таким радужным образом.

И трое отправились спать, каждый в укромном месте, отдельно от двух других и вполглаза. Буря или нет, они по-прежнему не слишком доверяли друг другу.

В пути слингер часто спрашивал себя, как он сумел выжить после укуса этой маленькой и опасной болотной гадюки?

И вынужден был признать, что его снова спасли чары Трикси. Эта мысль была даже немного раздражающей. Всякий раз, когда он спасался от чего-нибудь или понимал что-то важное, стрелок не мог не отметить, что это произошло благодаря каким-то действиям его безумной ацтекской ведьмочки в прошлом. Жизнь рядом с Трикс была ужасной, полной лишений – но Трикси брала одной рукой, а другой вознаграждала. Возможно, потому слингер и не мог забыть ее.

Ночью ему снова приснился Нью-Йорк. Опять начались проливные дожди, и Трикс поговаривает о поездке во Флориду. Он не верит ей. Спасение мира, конечно же. Он просто надоел ей. Она снова хочет убежать. Не тут-то было. Фриско наготове, и он нанял частного детектива, парня из агентства самого Пинкертона, чтобы выследить ее и всё узнать о ней.

Они двое встречаются на окраине, неподалеку от Редхукского Периметра, в заброшенном кинотеатре под открытым небом, посреди каплющей воды и луж.

– Ты уверен, что готов смотреть это, друг? – первым делом спрашивает его сыщик. Как будто не ему Фриско недавно выдал сумму с двумя кругленькими нолями. Он мог бы неделю пьянствовать на эти деньги. Или две недели, кто знает. Развлечения в Нью-Йорке, даже в таком скромном месте, как Ред Хук, стоили немало. Даже проклятый ирландский виски.

– Я трезв, как шериф, – отвечает Фриско.

– Я не к тому, – говорит детектив. – Просто… это колоритное представление.

– Валяй, не томи, – говорит Фриско. – Я для того и заплатил, чтоб посмотреть.

Детектив извлекает из саквояжа маленький портативный кинопроектор. Он ставит его на мокрую лавку, раскладывает суконную гармошку с линзой и включает лампу. Дальше они смотрят в тишине.

Он показывает слингеру полароидные снимки, один за другим. Мужчины, почти все итальянской наружности. Почти каждый – в ванне. Каждый – мёртв. На каждом кровью выведены странные узоры.

– Они все из Чикаго. Тебе знакомо что-то здесь? – спрашивает парень из «Пинкертона».

Фриско отрицательно качает головой. Хотя узнал среди трупов кое-каких знакомых итальянцев. В том числе Капо Марио.

– Никакой прямой связи с ней, конечно же, – говорит детектив. С его шляпы капает дождь. – Просто, знаешь, каждый заказал пару статуэток у одного бродячего торговца. Каждого нашли в ванной. Ты говорил, она любит купаться?

Фриско медленно кивает.

– Недавно полюбила, – говорит он. – Прежде она любила холод.

– Мне уничтожить эти снимки?

– Да.

Он вваливается к ней на кампус тем же вечером, успев напиться в дым. Трикси вздыхает, помогает ему раздеться и набирает свою большую чугунную ванну на втором этаже.

– Я знаю, ты даешь мне яд, – непослушным языком произносит Фриско, когда она ведет его к воде. – Не издевайся. Дай мне сразу… сразу весь. Если я тебе не нужен.

– Бедный мальчик. – Трикс улыбается ему. – Я не даю тебе яд. Я даю тебе лекарство. Ты становишься сильнее.

– Как скажешь, – бормочет он. И вот, они снова оба в ванне. Снова голые. Они занимаются любовью. Потом она колет его иглой. Колет и колет, выкалывая на теле Фриско узоры.

И слизывает кровь. Как это может быть яд, если Трикси слизывает его кровь?

«Мне нужно выпить», – думает Фриско.

– Как же хочется пить, – сказал Пепел непослушными сухими губами. – Мне снится одна вода. И виски.

– Скажи спасибо за дождь на той неделе, – отозвался Пако, всё так же шагая вперед и глядя под ноги. Хруп-хруп. Хруп-хруп. Идти вперед, вперед и вперед. Так они вышли за пределы цивилизации, шагнули в пустошь, и та поглотила их, а теперь смеялась над ними. Из ориентиров осталась лишь аврора на юге. Местность стала еще более голой и тёмной, а под ногами теперь хрустела соль и обсидиан.

Хруп-хруп.

– Если бы не эти рельсы, я бы давно сказал «повернем назад», – сознался стрелок. – А так, всё жду. Какая-нибудь развязка. Обитаемые земли. Что-то вроде Краулера, железнодорожный город.

– Откуда ты знаешь, что они не оборвутся, дон тио Пепел? – спросил его индеец.

– Работал на железной дороге, – ответил стрелок, вспоминая красную морду Капо Марио.

Они нашли эту старую колею пару суток назад, именно тогда, когда закончилась последняя вода, заботливо хранимая в ржавых жестянках. Охоты всё так же не было, игуаны перестали выползать на пение нулевой стекляшки. Путники лизали соль и хлебали кипяченый дождь – а теперь дожди тоже прекратились. Все трое вскоре пришли в отчаяние, но сворачивать теперь нельзя было: под ногами тянулось пускай старое, но еще пригодное для путешествий железнодорожное полотно, а значит, где-то впереди могла обнаружиться цивилизация.

Труд на железной дороге был изнурительным, прежде всего своей монотонностью, но Джоша очень сильно выручали ирландцы. Их было много среди рабов: вечно поддатые, способные добыть виски хоть из-под земли, вечно поющие свои грустные и веселые пьяные песни – это был народ, попросту не умевший унывать.

Спустя три года его вызвал Капо Марио.

– Ты, помощничек, много пьешь, – сказал он, сидя напротив, в своем тесном кабинете-вагоне с механическими занавесками. – Ты не ирлашка. Ты умрешь, если будешь так пить.

– Мне плевать, – сознался Джошуа. – Что мне терять? Я влюбился в девчонку, а она продала меня в рабство. Теперь до конца жизни я буду класть эти шпалы.

– Финита ля фьеста. – Капо Марио отмахнулся от него как от одной из мух, вившихся над его красной лысиной. – Ты мне скажи: кто был твой отец?

– Я не знаю, – ответил Джош. – Он всем рассказывал одно… а кем он был – это другое.

– Пьяница, – сказал итальянец-наниматель. – Конечно же, пьяница. Если ты будешь пить, то закончишь как он. Капишь? Кто была твоя мать?

– Не знаю, – сказал Джошуа. Он подумал и добавил: – Скорее всего, итальянка.

– Вот как оно. – Капо Марио приподнял бровь.

Он открыл один из многих ящиков своего механического стола и извлек на свет Кочергу. Лицо Джоша сразу накалилось: он думал, что уже никогда не увидит отцовский револьвер.

– Это ты откуда взял? – спросил итальянский босс. – Ты украл это?

– Это пистолет моего отца, – сказал Джошуа. Вдруг он рассердился. – Мой отец был великий рейнджер. Он убил техасского бандита по кличке Рыжий, и благодарные жители Агуа Фрио сложили о нем песню. Моя мать была святая и набожная женщина. Я ушел из дома, чтобы стать наемным стрелком, носить дорогие костюмы, зарабатывать деньги. А меня продали в рабство. Капишь?

Лысина Капо Марио побагровела еще больше. Потом он вдруг откинулся в кресле и захохотал.

– Мать итальянка, вот оно как, – сказал босс. Он вытер лысину платком. – Ну что же, сынок. Надеюсь, ты хорошо стреляешь из этого своего прутика.

– Почему? Надеетесь? – спросил его Джош. Он всё еще не мог поверить, что произнес эту речь и остался жив. Капо Марио забивал людей ногами за меньшее.

– Я беру тебя в Чикаго, – сказал итальянец. – Считай, ты выиграл джекпот. Мне нужен помощник в одном деле.

– Лучше называйте меня «раб», – попросил Джошуа. – Меня уже тошнит от слова «помощник».

– Не тот помощник. – Капо Марио улыбнулся во все гнилые зубы. Он сказал: – Настоящий помощник.

И толкнул Кочергу через стол прямиком Джошу в руки.

– Если один маленький осколок этого Камня Солнца помог создать оружие такой мощи, – сказал Пепел, – то с какой же силой взорвется большой кусок? Какого он размера, Буйвол?

– Легенда говорит, что Нанауатль принес этот камень в полном обхвате своих рук, – ответил индеец. – А он был очень большим и могучим воином.

– Гм, – сказал Пепел. – Если он сбросил его в колодец… и если камень прожжет земную кору… Ну допустим. Пако, можно одолжить у тебя пончо?

Теперь, когда у конца света появилось научное обоснование, еще и с доказательством в виде индейского солнечного ружья, слингер начал немного зябнуть – а может, из его организма просто не вывелся целиком змеиный яд.

Под ногами у них разверзлась очередная серная трещина, на дне которой матовым малиновым сиянием горела вулканическая магма и порой отсверкивали пурпурные искры.

Пако стащил пончо через голову и молча отдал его слингеру.

– Если живыми на ту сторону перейдем, – сказал он без особой радости, – то обратной дороги не будет, сами видите, кавальерос.

– Не будет, – согласился Пепел. Он хлебнул из жестянки и передал последний глоток индейцу. Тот подобрал мелкий солевой камешек, лизнул его и проглотил остатки воды. Слингер добавил: – Всё равно помрем за два дня или меньше. Какая уж разница.

– Мы не можем умереть, – сказал Буйвол и бросил камешек в магму. Тот растворился в дымной пропасти без звука, будто его и не было. Ревущий Буйвол сказал: – Мы избраны самим Кецалькоатлем. Он положил к нашим ногам этот путь. Мы должны идти, и мы придем туда, куда идем.

– Это точно, – согласился Пако. – Вопрос только: куда?

Ущелье было не столь огромным, как иные разломы и геологические курьезы, что уже попадались им на пути, но железнодорожная колея провисала в нем, словно пара кусков ветхого позеленевшего троса, и многие соединительные шпалы, изъеденные вулканическими парами, значительно отрухлявели и осыпались. Другого моста через ущелье в пределах видимости не было, а видимость в Каньонленде простиралась на целые мили.

– Придется лезть, – сказал Пепел.

И они полезли.

Пако шел первым, как самый тяжелый, а индеец замыкал шествие. Переступая по трухлявым шпалам через проломы, мексиканец изрядно нервничал. Повсюду ему виделись трещины и плесень, каждый миг он ждал, что сорвется в пропасть и упадет. В особенно сложных местах торговец вставал на четвереньки и передвигался, хватаясь руками за один из потускневших рельсов.

– А это что жёлтое? А это что белое? – непрерывно спрашивал он, указывая на разные пятна и следы на просмоленной древесине.

– Гуано летучих мышей, – ответил стрелок.

– Я бы съел летучую мышь, – сказал Ревущий Буйвол. – Они вкусные, когда с солью. Их можно жарить.

– Вот как, – сказал мексиканец. Он что-то вспомнил и заметно прибодрился. – Знаешь, компадре, как у нас в войну было? Я и друг Мигель, простые пацаны из деревни, пошли мы, значит, взорвать один грузовик, что янки с собой приволокли… прости, слингер. А чтоб взорвать, значит, нужна была взрывчатка. А кукарачас тогда стали хитрые… прости, Буйвол… и взрывчатку нам не продали, забрали только всё, что было.

– Кецалькоатль пришел к моему народу, когда началась война между двух земель, – сказал Ревущий Буйвол. – Он увидел, как страдает народ мешика, и сердце змеиного бога сжалось от боли, и тогда он пожалел нас.

– Так вот, – вел свое торговец, осторожно перебирая руками и ногами по шпалам. – Мой друг Мигель тогда говорит – а давай, говорит, взрывпакеты делать. И что ты думаешь? Наскрёб он этого гуано… где-то в аптеке взяли мы селитры, марганца…

ХРУП! Одна из шпал вывалилась и упала вниз, в малиновую лаву и серные пары, так же медленно и безмолвно, как маленький камешек, накануне брошенный пеплом. После долгого, долгого ожидания снизу долетел лёгкий отзвук падения – бульк-с-с-с.

– Всё, ну его к дьяволу. – Пако трясся и дышал сквозь зубы. – Молчу, всё, молчу.

Остаток пути они одолели в безмолвии.

– Я что-то вижу вдалеке, – сказал Пепел, едва они ступили на твердую обсидиановую почву.

– И я, – сказал Буйвол.

Слингер обернулся к мексиканцу:

– Ну-ка, дай свой прицел.

Пако недовольно покряхтел, снял с плеча винтовку и отцепил телескоп с его стального крепления.

– Это дрезина! – сказал Пепел. – Точно дрезина. Далеко, но мы дойдем.

Впервые за долгое время стрелок ощутил подлинную радость.

– Мы дойдем, – повторил он.

Позади с хрустом обвалилось еще несколько шпал. Пепел обернулся. Провисший мост из железнодорожного полотна сделался едва проходимым, и выбора теперь фактически не осталось.

Дрезина оказалась сломанной и полуразобранной.

– Тут были другие люди, – сказал индеец.

– Ну да, – сказал Пако. – В девяносто пятом году. Вон, видишь. На жестянке.

«Он прав», – подумал слингер. Стальное клеймо Железнодорожного Департамента на носу дрезины гласило, что «данная единица делегирована для ремонтных и спасательных работ 1 сентября 1995 года», и следы поломок, равно как и остатки деятельности каких-нибудь стервятников-жестянщиков, выдавали не меньший возраст.

Так или иначе, со сломанной платформы взять было нечего – ни продовольствия, ни запасов воды, ни даже пристойной посудины на замену последней ржавой банке из-под консервов – ничего ценного в дрезине взять было нечего.

– Жаль, – сказал слингер. – Ну-ка, подожди. Вон впереди еще одна.

Дрезина 1994 года сохранилась чуть лучше… но также была ободрана безымянными охотниками за металлом и деталями до основания, и это тоже было сделано очень давно.

Нужно сказать, что система железных дорог в Северной Америке представляла из себя нечто невообразимое и запутанное; еще более запутанное, чем хитросплетения американских рек или тектонических разломов. Цивилизация катилась на юг волнами, и дороги в каждую из волн тянулись заново через пустоши будто щупальца, нашаривая очаги жизни и коммерции, источники богатства и научного интереса. Не все железные дороги принадлежали Департаменту, многие прокладывались частными компаниями и артелями вроде той что заведовал Капо Марио. Делалось это по своим стандартам, под свои вагоны и движущиеся средства, в нарушение законов и почти без ведома федеральных властей. Сам Департамент постоянно отправлял сотрудников на дрезинах туда и сюда, пытаясь найти заброшенные ветки, описать их, нанести на карту, восстановить и, если нужно, привязать к ближайшей магистрали.

Это, судя по следующим двум дрезинам, 93 и 92 года, удавалось им не всегда с первой попытки, а порой и не удавалось вовсе. Но чиновники Департамента, судя по дрезинам 91, 90 и 89 года, обнаружившимся на рельсах еще спустя милю, не готовы были сдаться так просто.

– Интересно, что в начале? – спросил Пепел без особого интереса.

– Какая разница? – спросил Пако ему в тон, пока они миновали три платформы, такие же разбитые, как и прежние четыре. Он добавил: – Главное, что мы знаем, чем всё кончилось.

– Они все умерли, – сказал позади Ревущий Буйвол. – Мы знаем, что они все умерли.

– Что за бред, – сказал Пепел. – В девяносто пятом случился Паркер-Моррис. Вы помните. Какой-то псих решил, что у него Шум, и подорвал себя вместе с небоскребом. Видно, с тех пор у Департамента нет денег. До сих пор не пойму, для чего он взрывал этот Паркер-Моррис.

– Это не он, – сказал торговец. – Тот бедный путо был не при делах. Это Сам Знаешь Кто.

– Кто? Святая Инквизиция?

– А то, слингер! А ты думал.

– И для чего? К чему Инквизиции подрывать какой-то там небоскреб?

Пако обернулся и глянул ему в глаза.

– Эх, чико, – сказал он. – Так и мыслишь себе как фраер. Ты спроси: на что упал тот небоскреб?

– Гм. – Стрелок поскреб за ухом. – На музей естественной истории? Стоп. Я вижу еще вагонетки.

Пако глянул в прицел, который держал под рукой на случай новых предметов у горизонта.

– Там целый конвой ихний, – сказал он.

– Они все умерли, – монотонно повторил Буйвол. Пепел и торговец уже привыкли не обращать на него внимания.

– Музей естественной истории, – сказал Пако. – Представь, сколько там богомерзостей было. Запрещенные книги. Колдовство. Магия. У нас, что в Мехико, что в Бразилии, что в Колумбии, такое не держат, сразу в костер. А вы развели у себя…

Пеплу отчего-то вспомнилось дискохранилище.

– Как думаешь, Санчес может быть связан с Инквизицией? – спросил он.

– Кто знает, слингер, – ответил мексиканец. – Кто знает.

– Не пойму, – сказал Пепел.

– Что «не пойму»?

– Да эти платформы. Ну, ржавчина. Ну, старение. Но это не всё. Местами они какие-то… оплавленные.

Хруп-хруп. Они шли и шли, а длинная череда покинутых дрезин всё тянулась, девяностый год, восемьдесят девятый, восьмой, седьмой…

– Хоть бы крошка жратвы! – Пако в раздражении уронил руки. – Какой уже год? Семидесятый?

– Семьдесят второй, – сказал Пепел.

Вокруг уже смеркалось, и на небе загорались первые созвездия. Дрезины тянулись сплошной чередой, год за годом. Клеймо Департамента становилось всё вычурней, сам он теперь назывался «Центральное Министерство по Управлению Движением на Железных Дорогах и Магистралях». Над вагонетками топорщились остовы жестяных зонтиков и навесов. Сиденья и механизмы стали массивней и внушительней… но все по-прежнему были сломаны и под чистую ободраны – ни продовольствия, ни воды или горючего, никакой плохо закрепленной или мелкой детали.

Местность вокруг была негостеприимней некуда. Второй день путникам не попадалось ни птиц, ни рептилий, ни насекомых, ни деревьев – даже окаменелых и превратившихся в древесный уголь. Под ногами хрустели сплошные сульфаты, соли и прочие вулканические соединения, слингеру неизвестные. И ни единого водоема, лишь питьевая колонка Департамента, надежно опечатанная, с суровым стальным грифом «1 кварта питьевой воды – 3 ЖД жетона». Железнодорожники, во избежание пьянства, получали зарплату в медных жетонах, припомнил теперь стрелок. И колонка была определенно зарезервирована для них.

[ФОН] /// Frank Sinatra /// CAKE

– К нам идет туча, – сказал индеец.

– Да ладно, – отозвался Пако, выползая из-под дрезины под меткой 1968. Он сказал: – Только что было ясное небо.

Стрелок оставил собственные поиски и поднял голову. Он втянул носом воздух.

– Не нравится мне это, – сказал он. – На дождь вроде непохоже.

В тот же миг с неба посыпался град.

– ВОДА! – заорал торговец.

– СТОЙ! – крикнул Пепел еще громче. Он подобрал желтую маслянистую градину и сразу уронил ее. Он сказал: – Это не вода.

И принялся стряхивать градины с одежды.

– Что это ты, слингер? – Мексиканец смотрел на него, глупо улыбаясь. Желтый град сыпался ему на плечи и барабанил по макушке.

Индеец понял Пепла быстрее.

– Нужно спрятаться! – сказал он и без приглашения полез под ближайшую дрезину.

Град сыпался всё сильнее, он налетал волнами, покрывая всё, усыпая окрестную равнину. Желтый, мутный, неправильный град.

– Серная кислота, – коротко сказал стрелок, когда все трое улеглись под шестиколесной платформой года 1964-го. – Или что-то едкое, не знаю, что.

Град барабанил по конструкции у них над головами, и струился, и тек, пропитывая железо и смывая ржавчину.

После неправильного града посыпался настоящий ливень, и вдруг равнина вспыхнула огнем. Завороженные, трое путников смотрели, как дымятся в воде неведомые градины, и загораются, и вот уже по всей равнине воспламенялись и горели целые озёра синей, зеленой и малиновой плазмы. Море огня трепетало на ветру и колыхалось. Оно тянулось до самого горизонта, и в его свете было видно, что череда мертвых дрезин и не думает иссякнуть, а тянется бесконечной кавалькадой до самого горизонта, под светом луны, авроры и первых созвездий, ван черная на фоне трепещущих озер и лагун, полных синего, зеленого и красного огня.