Текст книги "Последний грех (СИ)"

Автор книги: Алексей Котрунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5

… Середина 90-х.

Георгий крутил баранку, вписывая каблучок в знакомые повороты, и прикидывал барыш: «При хорошем раскладе оборванцы потянут на триста, а, если повезет – пятьсот американских рубликов. За каждого! Это при хорошем раскладе. При плохом.… Эх!» Георгий вздохнул: «О плохом лучше сейчас не думать». Но сомнения не отступали, упрямо лезли к нему в душу.

Пацаны были дикие, грязные, а самое главное – порядком избитые. Кровавые подтеки под носом, гематомы на ребрах – отметины существенно снижали ценник. А то и вообще, могли свести на нет. Рисковый, ведь, товар. От побоев беспризорники могли склеить ласты прямо в фургоне. Тогда не только денег, свободы можно не увидеть. Прецеденты уже были…

Восемь месяцев назад, когда Туфченко только присматривался к этому бизнесу, жизнь показала ему свою изнанку. У палатки, где он выгружал товар, к нему подошел подросток. Лет тринадцать, не больше.

– Дядь, дай пожрать что-нибудь.

Георгий, опустив ящик, остановился. Пацан, хоть и попрошайничал, но презентабельный вид до конца не утратил. Одежда его была грязной, но не рванной, а модные лейблы говорили, что и не дешевой. Юнец слегка прикрыл глаза и, покачиваясь, какой-то уж очень медленной речью вновь попросил: «Дядь, по-жа-луйста… есть хочу, не могу. Дай что-нибудь». Туфченко раздраженно отрезал: «Ты что не видишь – занят я?! Да и что я тебе дам – сырую картошку?! Иди отсюда!»

Но подросток не уходил, напротив – стоял и даже начал улыбаться.

– Дядь, ты… не о-ри. Я ж не за про-сто так.

Туфченко опять остановился. Молчал, переваривая услышанное: «Что не за просто так?! Или он?! Ну, конечно. Как я сразу не допер… того… на панели, наверное?! А что еще? Лыбится, готовый за жратву прямо здесь за щеку взять. А если его к Карпычу, а?! И бабки заработаю и, пацана голодным не оставлю. Это мысль!» Георгий даже ругнул себя – как он сразу об этом не подумал?! Да и Карпыч прямым текстом ему тогда сказал: «Увидишь на улице подходящего оборванца – вези ко мне, деньгами не обижу». А здесь все, как по заказу: смазливый, голодный и согласный на все.

– Сейчас погоди, – Туфченко фальшиво улыбнулся. – Разгружусь, найду что-нибудь перекусить. Только ты не уходи.

– Ага.

Уходить пацан и не думал – стоял, как вкопанный. Георгию показалось, что даже заснул. Выглядело это комично. Притулившись к фургону, попрошайка, будто подвис: опустил голову, прикрыл веки и несильно покачивался. Туфченко хлопнул его по плечу.

– Эй, ты чего? Давай залезай.

– А?! Что?! – Подросток вздрогнул, открыл глаза и непонимающе уставился на мужчину.

– Залезай в фургон, говорю, отвезу тебя в одно место. Там и пожрешь.

– Зачем?!

Вопросы были нелепы. Попрошайка, казалось, уже и забыл, о чем просил пять минут назад. Зато Георгий помнил все. Он резко толкнул пацана в фургон и, тот, перевалившись, кулем упал на днище. Пнув распластанные ноги, украинец быстро закрыл за ним дверь, сел за руль и прислушался. За стенкой никто не бунтовал, все было тихо. Он завел двигатель, тронулся, а через два часа уже подъезжал к нужному дому.

Зачем Карпычу нужны были беспризорники, Туфченко догадывался. Но разбираться в деталях и, как следствие, в собственных мыслях не хотел. Противно было. Хотя о морали Георгий теперь старался не думать. С моралью в Москве было не выжить. И все же понимал, пацаны приносили Карпычу деньги. Как?! Туфченко не спрашивал. Да и Карпыч все равно ничего не сказал бы, просто послал подальше. Еще у Карпыча и его приюта был Хозяин. Человек, которого Георгий видел нечасто и почти не разговаривал с ним. Но, даже будучи едва знакомым – инстинктивно побаивался. Впрочем, положительнее моменты в частном приюте Георгий тоже видел. Он почти убедил себя, что привезенным оборвышам там будет куда лучше, чем на улице. Тем и парировал укоры собственной совести, порой просыпавшейся в нем. Стандартный лозунг братвы «Не мы – такие, жизнь – такая» украинец перенял на все сто. Правда, совесть, иногда взбудораженная водкой, опять оживала и уже не спрашивала – бунтовала: «Что же ты творишь, гад такой?! А если бы это был твой сын – так бы поступил?!». Но вместо ответа Георгий шел в ларек, покупал новую полулитру и глушил его из горла. Как ни странно, помогало.

Поселок, куда направлялся его старый каблучок, являл собой камешек из многих, рассыпанных чьей-то рукой, у Москвы – огромного валуна. Поселок был сер, скучен и невзрачен. Большинство жителей его, как и большинство жителей Подмосковья, каждое утро торопилось на станцию, сесть на электричку и уехать в Москву. Где, в свою очередь, убить весь день на работе, а на ночь вернуться обратно. И так день за днем, превращая собственную жизнь в замкнутый цикл: Москва-вокзал-дом, дом – вокзал-Москва. По-другому не получалось.

Коттеджей в поселке еще не было. Да что там коттеджей – асфальта, и того полноценного не имелось. Короткие куски полотна, закатанные еще в советские времена, перемежались с бесконечными метрами разухабистой колеи. И с каждым годом колея отвоевывала у асфальта новые и новые метры. Забытый Богом и риэлтерами, поселок являл собой кусок провинции в удобной близости от столицы. Это потом Москва дотянет до него свои щупальца, а в начале 90-х здесь была тишина.

Поначалу Туфченко привозил сюда только овощи: картошку, капусту, морковь. Ораву питомцев из приюта надо было чем-то кормить. Потом список поставок расширился. Немного, на один пункт. И первым из этого пункта должен был стать «сонный» попрошайка.

Дождавшись выхода Карпыча из дома, Георгий открыл перед ним фургон. Толстяк непонимающе уставился внутрь.

– И что там?!

Распластавшись, попрошайка лежал на спине и признаков жизни не подавал.

– Сейчас. Спит просто.

Улыбнувшись, Туфченко легко пнул пацана в пятку. Реакции не последовало. Карпыч взял детскую лодыжку и напрягся, конечность уже окоченела.

– Ебаный в рот! Ты что привез?!

От привезенного к нему жмурика усатый получатель был вне себя. Выпучив глаза, он махал руками, шипел (кричать было нельзя, не дай бог, кто услышит) и сводил все эмоции к логичному выводу: «Мой дом – не морг для наркоманов». То, что пацан умер от передозировки, опытный в этом деле, Карпыч определил сразу. Задравшаяся по локоть куртка обнажила на руке дорожку – признак героинового стажа. Он ткнул в нее пальцем и прорычал.

– Что, блядь, ослеп?! Кого привез?! Теперь вези его куда хочешь! Можешь, прямо к ментам. Только потом, дорогу сюда забудь!

Георгий, конечно, и сам понял, что облажался. Причем, серьезно и непростительно. Не сказав ни слова, захлопнул фургон, сел за баранку и поехал прочь. Куда?! Теперь это была его проблема.

Мертвого мальчишку он оставил в лесополосе. Только сначала достал лопату и вырыл неглубокую яму. После – самого пассажира и, положив его лицом вниз, быстро закидал землей. Жмурик теперь был не опасен. Ни для кого.

«Вот черт! Хотя, с кем не бывает, – рассуждал про себя Туфченко. – Первый блин, как говорится, всегда комом».

Сегодня все было по-другому. Оборвыши находились в адеквате, а то, что немного побитые – так это поправимо. Не помидоры, не загниют. Да и на нариков они не похожи. Рвануть барсетку у бандюка?! Нет, наркоманы на такое не способны. А этот рванул, только вот убежать не смог, мощи не хватило. Нет-нет, пацаны – то, что надо.

* * *

Каблучок подъехал к забору, фыркнул, будто запыхавшийся мерин, и остановился. Посмотрев на плотно задернутые окна, водитель нажал на клаксон. Реакции можно было ждать долго и, Туфченко достал сигарету. Затянулся, потом еще раз – сигарета уже догорала, а из окон никто не выглядывал. Георгий выкинул окурок и вновь нажал на сигнал. На этот раз протяжно и требовательно. Через несколько секунд занавеска дернулась, в окне показалось красное лицо с усами, а через минуту оно же взирало на Георгия из проема распахнувшейся двери. Это и был Карпыч.

Ему было где-то под пятьдесят. Лыс, усат и с приличным, выпирающим из-под штанов, пузом. Глазные яблоки, опутанные красной сеткой капилляров, взирали на приехавшего украинца с сонным раздражением. А красное одутловатое лицо выдавало в нем поклонника Бахуса и гипертоника со стажем. Впрочем, на здоровье Карпычу было плевать, сорокоградусная микстура выручала лучше всяких лекарств. В стоптанных шлепанцах, засаленном трико с вытянутыми коленками и потертой жилетке он производил тягостное впечатление. Подойдя ближе, Карпыч пропустил вперед смрад перегара. Георгий поморщился: «С похмела, значит. И Хозяина в приюте нет. Уж чего-чего, а при нем он квасить бы не стал».

Карпыч подошел к Георгию и протянул большую мозолистую ладонь.

– Ты чего приперся?! Бабки же получил.

Сделав скидку на его несчастное состояние, Туфченко осклабился в улыбке.

– Карпыч, ты не наезжай сразу-то. Если приперся, значит, надо.

– Чего надо?

– Товар привез.

– Какой в манду товар?! Позавчера только был. Они и половину сожрать не успели.

– Да остынь ты. Не тот товар. – Туфченко все еще надеялся на всплеск его мозговой активности. – Врубайся уже.

Карпыч недоуменно уставился на украинца. Будто запуская скрытые резервы мозга, пятерней он почесал затылок и отрыгнул.

– Туфтяй, чего ты мелешь?! Еще что-ли кого нашел?

– Нашел.

– Откуда?!

– Откуда-откуда?! Какая тебе разница? Родил! – Довольный получившейся шуткой, Туфченко громко захохотал. – Ну что – берешь?!

– Это … глянуть бы надо.

– Да не вопрос! В фургоне сидят, голубки. Посмотришь?

– Опять, небось, уроды какие-нибудь.

– Уроды это без рук-ног, а у этих все на месте. Ну что – будешь смотреть?!

– Давай.

Туфченко подошел к дверцам и, дождавшись Карпыча, кивком показал внутрь. Усач намека не понял, стоял и тупо смотрел на дверцы. Георгию пришлось действовать самому. С паузой, достойной Гудинни, он распахнул дверцы и.… Увидеть Карпыч ничего не успел. Из темноты раздался пронзительный крик и, будто черт из табакерки, на него кто-то прыгнул. От неожиданности, а, может, и испуга усач схватил тощую ногу, прижал и, не целясь, начал молотить по ней пудовым кулаком. Нога дергалась, рвалась, а ее продолжение рьяно вопило высоким фальцетом. Но и Карпыч не сдавался: конечность не отпускал и грохал по ее продолжению от всей души. Через три-четыре удара вопль оборвался, конечность обмякла, и ее худощавый хозяин – тоже. Прижав Пашку к земле, Карпыч подмял его и сел сверху.

Максиму повезло чуть больше. Напором, свалив Туфченко с ног, он лихо пробежался по его ребрам и готов был бежать дальше, как в каком-то неестественном для себя прыжке украинец схватил его за лодыжку. Мальчик упал, задергал ногой, но хватка не ослабевала. Понимая, что терять уже нечего, оборвыш развернулся и другой ногой врезал противнику в лицо. Из носа Туфченко брызнула кровь, рот раскрылся и, с дикими воем он кинулся на обидчика. Удары посыпались, как горох из худого мешка. Последнее, что запомнил Максим, перекошенную от злобы рожу вперемешку с градом летевших кулаков. Свет в глазах стал пропадать.

– Туфтяй, хорош тебе! Угробишь пацана, потом кто его лечить будет?! – Сидя на Пашке, Карпыч гладил пузо и тяжело дышал.

– А это ты видел?! – С обидой, словно несправедливо наказанный ребенок, Туфтяй держал палец у разбитого носа. Распухший, нос напоминал красную влажную картофелину. Неровные струйки крови текли Туфченко прямо в рот. – Змееныш! Башку ему оторвать мало!

Ударив еще, истязатель завернул детскую руку и, по примеру Карпыча, уселся на пленника сверху.

– Ничего до свадьбы заживет. – Усач хитро ухмыльнулся.

– Смешно, да? Бери их на хрен за шкирку и в отстойник, пока я не передумал!

– Жор, да ты прям, как Тайсон, – Обнажая золотые коронки, губы Карпыча расползлись в улыбке. – Ладно, не психуй. Давай его сюда.

Ухватив бесчувственного Пашку, Карпыч поднялся и подошел к Туфченко.

– Ну, чего?! Вставай, и этого заберу. Если ты его не прибил!

– Не переживай – они живучие. Проверено уже.

Последнюю фразу Карпыч не понял, не было нужды. Он нагнулся и попытался схватить Максима за волосы. Короткий ежик мальчишеских волос топорщился и неизменно выскальзывал из-под толстых пальцев.

– Блядь, и не возьмешься по-человечески. Туфтяй, подсоби.

Украинец подхватил Максима за плечи, приподнял и, Карпыч уже локтем зажал детскую шею. Не оборачиваясь, как паук с двумя пойманными комариками, усач медленно пополз в свое логово.

– Э, Карпыч! Погоди!

Он остановился – стоя спиной, ждал продолжения.

– Карпыч, а бабки когда?

– Бабки?! – Пошевелив усами, будто вспоминая, о чем идет речь, Карпыч выдохнул. – Бабок пока нет. Хозяин приедет, тогда и поговорим.

– Да елки-палки! А когда он будет?

– А я знаю? На следующей неделе привезешь картошку, тогда и получишь. Наверное.

– А раньше… никак?

Карпыч не ответил – перехватил пацанов и, переставляя мощные ноги, неторопливо продолжил путь. Туфтяй покачал головой: «Вот мудак! Я с ним по-человечески, а он…». Дверь хлопнула, усач скрылся внутри.

* * *

Воздуха не хватало. Максим открывал рот, пытаясь захватить хоть чуть-чуть, но его не было. С трудом, будто выныривая из-под толщи воды, забарахтал руками. Казалось, он плыл и плыл к манящему источнику света, но, как горизонт, тот был недостижим. Наконец, вода кончилась, но и здесь вздохнуть в полную силу не было никакой возможности. В отчаянной попытке мальчик еще раз дернулся и всей силой легких втянул в себя окружающее пространство. Толща исчезла, и мир вернулся в привычные краски.

Первое, что почувствовал оборвыш, стальную хватку на горле. Его кто-то держал, ноги болтались, руки почти тоже. Освободиться не было сил. Он дернулся, хватка сжалась еще сильнее. То, что видели глаза, казалось странным зрелищем. Впрочем, картинка была похоже на плохую телетрансляцию: изображение постоянно пропадало. Максим то проваливался в захвате толстой руки, то эта самая рука начисто перекрывала ему кислород, и тогда уже было не до зрелища – глотнуть бы воздуха.

Карпыч захлопнул дверь и, как бездушных кукол, кинул мальчишечьи тела на пол. Боли от жесткого приземления не было. Также, как и облегчения. Увидев его осмысленный взгляд, усач сипло рыкнул.

– Люк видишь?! – Толстый палец ткнул в пол. – Открывай!

Максим не реагировал.

– Люк, говорю, открывай! – Громкий рев заставил мальчика вздрогнуть. Он вскочил, схватил ручку, торчащую из пола, и рванул на себя. Под ногами, пугающей чернотой, образовался квадрат. Максим увидел ступени. Уходящие вниз, они соединяли два мира – свет и тьму. Оборвыш попятился назад.

– Куда?! В люк полезай!

Максим не шевелился, лезть в подземелье не хотелось.

– Ну что – оглох? Говорю, вали туда!

– З-зачем?!

– Затем! Сейчас объясню!

Схватив за шею, усач подтащил мальчика к краю квадрата и мощным пинком придал ускорение. Считая гудевшими ребрами ступени, Максим полетел вниз. Следом – Пашка. Тело друга, будто мучной куль, скатилось вниз и, упав на пол, не шевелилось. Максим открыл глаза – Пашка не двигался и даже не стонал. Друг лежал в полуметре, бледный, грязный, в кровяных подтеках. Максим протянул руку, толкнул его в плечо, Пашка не реагировал. Приподнявшись, приложил ухо к груди – дыхание, вроде, было. Медленно, едва заметно, но мальчик дышал. Максим посмотрел наверх, теперь квадрат света, из которого они выпали, исчезал. Усач закрывал люк.

Напротив ожидания темнота не наступила. Откуда-то из глубины виднелся свет. Он лился из-за угла импровизированного предбанника, на полу которого они лежали. Максим сделал несколько шагов. Небольшой коридор. Мягкий войлочный ворс. Пол, стены, потолок – вокруг все было покрыто войлоком. По обеим сторонам находились двери. Также обитые материей, двери создавали иллюзию непроницаемости и защищенности. В подземелье стояла тишина.

Максим повернулся, подошел к Пашке и встряхнул его за плечи. Бесполезно. Пашка не реагировал. Осознав безуспешность попыток, Максим отпустил друга и решил немного изучить окружающее пространство. Впрочем, ничего нового он не увидел. Мягкие стены, мягкие двери и все. В антураж привычных приютов и распределителей ни дом, ни его подвал как-то не вписывались.

Максим осторожно двинулся вперед, как сверху донесся протяжный скрип. Подняв глаза, мальчик увидел, что по ступеням спускается красномородый усач. Он мог быть воспитателем, физкультурником или учителем труда, но внешне ни на одного из них мужчина не походил. Выражение его опухшего лица тоже не сулило ничего хорошего, и Максим хотел уже дать деру. Но бежать было некуда, коридор не подразумевал продолжения. Карпыч равнодушно смотрел, как пацан, словно стриж в клетке, стучится во все двери и медленно пошел на него. Максим пронзительно, чтобы услышали все, кто мог, завопил: «А-а-а!».

– Чего ты орешь?! Остынь уже!

Воткнув руки в бока, Карпыч спокойно ждал, окончания истерики. Но заканчивать пацан не собирался – продолжал истошно барабанить и ломиться в мягкие двери. В одну, другую.… Стукнуть в третью Карпыч ему не дал. Размашисто, большая ладонь впечаталась в затылок. Максим полетел на пол.

– Ты чего – мало пиздячек словил?! Еще хочешь?!

Открыв рот, жертва все же замолкала и испуганно взиралп на истязателя. Будято оценивая шансы – стоит ли опять кричать?! Карпыч лениво зевнул и тут же скривился – по перепонкам врезал крик.

– А-а-а-а! Спасите, убивают!

«Дебил что-ли? – Карпыча взорвало раздражение. – Я ему по башке, а он опять!» Но у «дебила» была своя логика: «Должен же здесь быть кто-то еще. Если это – приют, то кроме этого красномордого здесь должны быть учителя, медичка, повар. Хоть кто-нибудь, кто в силах остановить его. Надо просто громче крикнуть и, кто-нибудь обязательно услышит». Максим крикнул так, что, казалось, голосовые связки вот-вот лопнут. Но первым лопнул Карпыч. Пинком в живот, словно надоедливую муху, припечатал к стене и устало выдохнул.

– Блядь, какой ты тупой. Еще раз вякнешь – задавлю. Как клопа!

Держась за живот, Максим сполз по стене. В тело, будто всунули булыжник – он давил и не давал дышать. Карпыч хмыкнул: «Кажись, дошло». Оставив мальчика у стены, он подошел к Пашке. Тот так и лежал, неподвижно, в полной бессознанке. Усач схватил его за ноги и волоком потащил по коридору. Голова мальчика моталась из стороны в сторону, но ему, похоже, было все равно. Пашка был вне игры. У одной из дверей надзиратель остановился, достал связку ключей. Открыв, уже изнутри потащил худые лодыжки на себя. На пороге голова мальчика застряла, стукнулась о косяк и неожиданно ожила. Пашка открыл глаза. Опухшая морда и красные мощные руки, тащившие в неизвестность – видение напомнило кошмар. Рьяно подпрыгнув на спине, мальчик дернул ноги и рванулся. Порядком утомившийся усач подобной прыти не ожидал: левая нога выскользнула из клешни и тут же въехала в пах. Удар вышел не сильным, но точным. Карпыч ойкнул, выпустил вторую ногу и схватился за ушибленное место. Большего Пашке и не нужно было. Он вскочил и уже хотел рвануть прочь, но тяжелая кувалда сложенных пальцев настигла его в самый ответственный момент. Максим не видел, но отчетливо слышал Пашкин крик, несколько тупых ударов и хриплые рыки. Исход схватки был предопределен.

Закрыв глаза, теперь ему хотелось казаться мертвым. У мертвецов, думал Максим, наверное, ничего не болит, они не испытывают боли, голода, озноба или похмелья. Рай, а не жизнь. Его же тело гудело монотонным гулом. Или это только чудилось? В любом случае, получать новую порцию тумаков очень не хотелось. Максим решил не противиться.

Но «умереть» сразу не получилось. Раздавшийся в коридоре голос заставил открыть глаза.

– Карпыч! Что такое – ну? Сколько можно?! У нас тонкий творческий процесс, а ты этими жуткими воплями все обрубил!

Максим открыл глаза и увидел, что из проема другой двери выглядывает лицо немолодого человека. Сдвинув брови, лицо складывало тонкие губы в звуки и слова. Человек был худощав и по виду, даже болезнен. Черные волосы его были аккуратно уложены и блестели, будто лакированные, а лоб был повязан широкой тесьмой. Человек вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

– Карпыч, ты меня вообще слышишь?!

«Не иначе, танцор какой-то, – Максим разглядел, что мужчина был облачен в балетное трико и кожаные тапочки. Может, хореографию преподает, как наша Эмма Павловна из детдома».

Человек тем временем вплотную подошел к Карпычу.

– Я тебе говорю! Что ты молчишь?

Карпыч что-то пробурчал. Что – ни Максим, ни человек в трико не поняли.

– Ну, хорошо – не хочешь говорить, тогда я скажу. У нас скоро мероприятие. Понимаешь? Важное! А если что-то не так, то Хозяин с меня спросит, почему они, – человек махнул рукой в сторону своей двери, – ничего не умеют. И я буду вынужден признаться, что в обстановке хаоса и диких криков, даже медведей под дудку плясать не выучить. Не то, чтобы…

Карпыч был непробиваем. Порядком утомившийся, он понимал, что порцию истеричных криков остановить было невозможно, потому предпочитал молчать. Человек в трико досадно махнул рукой и рванул обратно. Резкий хлопок двери погасила ткань. Карпыч выдохнул, вышел следом и подошел к Максиму. Мальчик неподвижно лежал у стены. Усач наклонился, схватил худые ноги и также волоком потащил по коридору. В комнату, где уже лежал Пашка. Ковер раздирал кожу – но Максим предпочитал молчать. Он представлял себя трупом. Без голода, жажды или боли. И даже, когда в двери заскрежетал ключ, он не открыл глаз. Мертвым было куда проще, чем живым.

* * *

Приоткрыв дверь, Карпыч осторожно заглянул в зал. Виновато переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока человек в трико повернется к нему лицом. Конфликт нужно было уладить. В воздухе витал фортепианный этюд. Приседая и закручивая сухую кисть, танцор объяснял что-то ученикам – пятерым мальчикам десяти-двенадцати лет. В легких стрингах, дети сидели на полу и внимательно следили за движениями наставника.

– Смотрите! Смотрите на мою кисть! Видите?! Она не болтается, как хвост. Она пишет в воздухе узор. Вы понимаете это?! – Танцор, выгибал кисть под неимоверным углом. – Вот так выгибаем кисть, вот так.

Он перевел взгляд в зеркало и увидел, что ученики за его спиной поглядывают в другую сторону. Что-то произошло, их опять кто-то отвлек. Обернувшись, он увидел в проеме Карпыча.

– О, боже! Опять! Это – невыносимо! Карпыч, ты что, намерен сорвать нам занятие?! Для твоего сведения повторяю, на следующей неделе мероприятие – из Канады приедут большие люди.

Карпыч виновато развел большие руки.

– Марк Сигизмундович, ты это … не серчай. Не хотел я. Туфтяй двух гаденышей с помойки приволок. Пришлось повозиться – дикие, ведь, сам понимаешь. – Усач опустил глаза. – Давай без жалоб, а? Хозяин и так на меня волком смотрит.

– Что?! – Высокий голос резанул слух. Танцор манерно отставил ногу, картинно демонстрирую вспыхнувшее негодование. – Как все разбалаганить, это – нормально?! А как отвечать – я больше не буду.

– Ну, ты сам пойми – с улицы они. Обколотые или обнюханные, хрен их знает. Вот и орут.

– Отмазался, да? – Демонстративно выпятив губу, танцор опять повернулся спиной. – И про вчерашний дебош тоже умолчим?!

Про дебош Карпыч вспоминать не хотел еще больше. Горшок с фикусом и старый радиоприемник пали невинными жертвами. Карпыч помнил это смутно, зато Марк ничего не забыл.

Усач сквасил жалостливую физиономию.

– Марк Сигизмундыч, что ты, в самом деле?! Могу же я иногда, ну…, – Карпыч мучительно подбирал слова, – … ну, стресс снимать. Вот и вышло ненароком. А про пацанов ты не думай – прыткие пацаны. В смысле – энергичные. Глядишь, новые таланты для тебя выищутся.

– Таланты! – Танцор повернулся к ученикам. – С такими талантами, хоть кол на голове чеши, проку мало. Все вбивать по сто раз приходится. На носу выступление, а эти балбесы даже ногу ровно вытянуть не могут. Только раздвигать и научились. Я уж не говорю про пируэты. Бог мой, если бы мама знала, чем мне придется заниматься! А ведь меня даже приглашали в Большой.

– Сигизмундыч, – Усач виновато переминался. – Я все понимаю, но давай без кляуз, а?!

Марк посмотрел на просительную позу большого сильного человека и удовлетворенно фыркнул.

– Ладно. Не скажу.

– Ну, вот и хорошо. А за мной не заржавеет, – теперь Карпыч улыбался по-настоящему. – Ты же знаешь.

– Знаю. Но на большее не рассчитывай!

Карпыч уже собрался закрыть за собой дверь, как Марк встрепенулся.

– Карпыч, погоди.

– Чего?!

– А у этих, новеньких… я что-то не посмотрел. Как мордашка? Ничего хоть?

– Мордашка?! – Карпыч недобро хохотнул. – Ебало! Разбитое все!

Танцор непроизвольно сморщился.

– Фу, как грубо! – И тут же, будто на шарнирах, повернулся к воспитанникам. – Мальчики, заткните свои ушки и не слушайте эту мерзость!

Но мальчики уже все слышали и, заговорщицки улыбаясь, переглядывались между собой. Довольный получившейся шуткой, Карпыч не сдержался, расплылся в золотом оскале.

«Животное! Еще хохмы свои мужицкие отпускает! Хозяин за порог, он и нажрался, как скотина. А сейчас, будто и не было ничего, стоит, ухмыляется. Ничего, колхозник, попляшешь ты у меня еще!» Танцор резко хлопнул в ладоши.

– Встали, встали, встали!

Неохотно, мальчики поднялись и приняли исходную позицию. Педагог кинул взгляд в зеркало, Карпыча он уже не замечал.

– Витоша, осанку, спинку держи! Та-ак! Умничка! А попку?! Выше – прогнись. Молодец…. Коля, что это?! Почему ноги в коленях согнуты? Подтягивай! Отлично! Молодец, если сегодня будешь делать все на отлично, останешься в моей комнате. А остальные – Жорик, Сева, Юра – плохо! Очень плохо!

Получившие неуд, пацаны старались вытянуться в требуемую позицию, но кривые ноги почти не давали шансов. Так и не поняв, нужен он здесь еще или нет, Карпыч стоял в проеме и наблюдал за репетицией. Манеры тощего придурка он знал, как «отче наш», оттого и опасался, что удалившись по-английски, может нарваться на новую обиду. «Кобыздок! Прыгает, жопой мосластой вихляет, корчит из себя что-то. Тьфу! Взять и растереть!» Раскалывавшаяся голова требовала опохмелки, а, прыгавшие перед глазами ноги только усугубляли и, без того навалившуюся, тошноту. Карпыч повернулся к двери, как Марк неожиданно и даже миролюбиво произнес.

– Карпыч, скажи же им – ведь плохо?!

– Что плохо?

– Плохо позицию держат?!

Вдаваться в демагогию уже не было сил. В горле стоял тошнотворный ком, готовый вот-вот выпваться наружу, и Карпыч только отмахнулся.

– Плохо – хорошо. Марк, что ты жилы рвешь?! Один хрен: будет заказ – поедут в баню! Не будет – хоть ты Нуриева из них сделай, все равно в подвале сидеть!

И, не дожидаясь реакции, закрыл дверь. Музыка и Марк остались позади.

* * *

Заведение, куда привезли Максима и Пашку, приютом можно было назвать с большой натяжкой. Мальчики от десяти до четырнадцати жили здесь иной, совершенно непохожей на детскую, жизнью. Ребят кормили, одевали и даже немного учили. Но только двум дисциплинам: хореографии, которую вел бывший солист, а после – хореограф заштатной филармонии Марк Шапиро и английскому языку, который мальчикам преподавала выпускница Донецкого пединститута Марина Ляховская. Оба преподавателя к детям относились вполне доброжелательно Правда, в случае с Марком доброжелательность эта была с определенным уклоном.

Как классический танцор, прошедший нижние ступени танцевального Олимпа, Марк нес в себе грех, который по библейски именовался мужеложеством. Современное название половой ориентации Шапиро именовалось еще проще – гомосексуализм. И она (ориентация) сквозила из него, как вода из частого сита. Мягкие кошачьи движения, высокий гнусавый голос, жеманные, как у женщины, улыбки. Даже привычка держать предметы – двумя пальцами с отставленным третьим, и та выдавала в нем голубую натуру. Но, несмотря на непонимание общества, Марк не стеснялся своего греха, напротив – гордился им, хоть и не выставлял напоказ. Он искренне считал натуралов чудаками, не понимающих, какое удовольствие несет однополая любовь. «Никто не может понять лучше, что хочет мужчина, кроме другого мужчины. Насколько нужно быть идиотом, – рассуждал про себя Марк, – чтобы, не испробовав запретного плода, судить о его горечи».

Но преданность голубой идее дорого обошлась Шапиро. Классической семьи, также как и потомства, по этой причине он не имел, а немногочисленные любовники, увы, остались в прошлом. Хотя и в молодости интимные связи редко приносили ему существенные дивиденды. Гораздо чаще – разочарование. Приглашение в Большой театр, про которое он любил вспоминать, было из той же оперы. О том, насколько оно могло быть реально – даже повзрослев, Шапиро думать не хотел. Крушение собственных иллюзий – неоправданный мазохизм, считал он. И последний вывод был похож на правду.

Тот вечер он коротал в кафе на Арбате. Знакомцев, как назло не было, равно, как и свободных столиков. Официант подсадил к нему соседа – импозантного мужчину, немногим более сорока и принял заказ. Бутылка коньяка – сосед не жадничал, интересный разговор – юноша умильно строил глазки. И ниточка симпатии обвила их легко и незаметно. Узнав, что Марк танцует, новый знакомец всплеснул руками.

– Боже мой, а ты хоть представляешь, с кем ты сейчас пьешь?! – Мужчина приосанился. – Ну вот, как ты думаешь, с кем?

– Не знаю, – Марк залился мелкими смешками. – Ну, может.… Нет, не могу ничего придумать. Мужчинка, вот кто ты!

– Это понятно, – знакомец улыбнулся. – А еще?!

– А еще – интересный мужчинка!

– Марик, я – администратор…. Слушай внимательно! Администратор Большого театра! Понял теперь, с кем ты коньячок кушаешь?!

– Неужели?! И что?!

– Ты еще спрашиваешь?! Я же могу поспособствовать, так сказать. Хочешь?

– Что?!

– На сцену хочешь? Главную роль не обещаю, но шанс могу дать.

– Не может быть, – Марик хохотал, но уже засомневался: «А может и впрямь из Большого?!»

– Я серьезно.

– И когда можно придти на просмотр?!

– Сложно так сразу сказать. Мне нужно кое с кем поговорить. Но – это потом. А сейчас давай еще выпьем.

Уже в номере, лежа на жестком казенном матрасе и выдыхая табачный дым, администратор рисовал ему будущие горизонты.

– Марик! Большой еще будет горд оттого, что такой талант, как ты, коснется его сцены своей пятой! Понимаешь, горд!

– Ты меня волнуешь.

– Только так?! – Любовник ущипнул его за ягодицу.

– Ты же знаешь, что нет.

Но коснуться сцены Большого Марку не довелось. Какое-то время он еще танцевал на подмостках второсортных театров и театриков, потом пробовал себя в пантомиме и танцевальных инсталляциях. До тех пор, пока все это высокое искусство не накрылось медным тазом в 90-е. Вот тут-то Марку пришел самый настоящий крах.

Мама отдала Богу душу вместе с Союзом, в августе 91-го. В конце 92-го весь коллектив филармонии, где он технично танцевал Щелкунчика и Зайку серенького, распустили на вольные хлеба. А в 94-м и вовсе, для Шапиро настали такие времена, что хоть на панель выходи.