Текст книги "Последний грех (СИ)"

Автор книги: Алексей Котрунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Карпыч, а тебе не жалко?!

– Что?! – Старик недоуменно уставился на гостя. – Что не жалко?! Их что-ли?! Козлов этих гребанных?!

Еще надеясь на его просветление, Макс отрицательно покачал головой.

– А кого?! – Бродяга затушил сигарету. – Или ты про дом?! Жалко, Юра.

– Я не Юра.

Карпыч досадливо махнул рукой – мол, какая разница.

– Еще как жалко! Я, бля, этот домишко собственными руками – бревнышко к бревнышку. И что?! С чем остался? Вот с этим?!

Он обвел взглядом хибару.

– Да, я тебе не про дом.

Карпыч непонимающе захлопал опаленными ресницами.

– Не про дом? А про что тогда?

– Хлебни водки-то – а, то соображать плохо стал.

Макс подвинул ему стакан. Карпыч опрокинул, сморщился, но по-прежнему не понимал.

– Эх, Карпыч, Карпыч. Я спрашиваю, нас тебе не жалко было?!

– Ик, – смысл вопроса оставался не ясен. Продравшись в лабиринтах пищевода, спиртное напомнило о себе громкой отрыжкой. – Не понял, кого вас?! Пацанов что-ли?!

– Да!

– А вас-то чего? Вам что, плохо было?

– Плохо?! – Макс подался вперед. – Ты – серьезно?

Карпыч непонимающе жевал колбасу.

– Ты сам-то врубаешься, что говоришь. Мы ж детьми совсем были. По десять-двенадцать лет! А вы нас, как….

Макс привстал и уже с неприкрытой злобой смотрел на старика. Стена видимого спокойствия треснула, и ручьи ненависти стали наполнять пространство.

– Да ты что, Максимка?! – Карпыч вытер рот и миролюбиво заскулил. – Старое вспомнил, что-ли?!

Старик бегло покосился на выход. Распластанное тело Мани было ой как некстати, ноги в калошах начисто перекрывали путь. «Хм, плохи дела. Пацан-то не прост. Хочет чего-то. Спрашивает. Только чего?» Будто в подтверждение, Макс зло вдарил по столу.

– Вспомнил! Вместе сейчас вспоминать будем!

* * *

Водка хоть и придавало ощущения фатальности, но полного равнодушия к своей жалкой жизни Карпыч не испытывал. Он слишком долго жил на этом свете, чтобы понять, что с кандачка такие вопросы не задаются. Жаль, что он не уловил этого сразу. Вылизанный чистенький сосунок пришел сюда не за тем, чтобы поить его водкой. Он хотел получить нечто большее. Знать бы только что.

Несмотря на опьянение, животный страх уже не давал Карпычу сидеть и глушить водку. Старик с опаской ждал продолжения, стараясь вызвать жалость.

– Ты хоть можешь понять, сука ебанная – что чувствует пацан, когда его.…, – Макс вперил в него бешенный взгляд. – ….в первый раз… в жопу!

– Да что ты, Максимка?! – Карпыч капитулирующее вскинул руки. – Знаю я все – знаю. Не сладко вам было, не спорю. Только я-то тут при чем? Сам же знаешь, кто все это сделал. Или обижен ты на меня?

Тщедушно улыбаясь, Карпыч обвел взглядом стол. Вот! Ржавый, в зазубринах и ошметках колбасы, но все-таки нож! Лежит себе, не подозревая, что после колбасы будет резать человеческое мясо. Сейчас главное, улыбаться и скулить – не давая понять, что готов на все. Притвориться овцой, а после – когда волк расслабится, загрызть его этим клыком.

– Ты что-то не понимаешь. – Макс даже улыбнулся. – Обижен?! Нет, это другое.

– Что другое-то? Что-то не врубаюсь?

– Сейчас объясню. – Парень сузил глаза. – Отмотай пленку лет на десять. Ты тогда, наверное, думал, что у вас пучком будет. Все и всегда. Клиент шел, пацанов новых тоже подвозили, бабки – рекой. А даже, если бы и менты прижали – Хозяин бы и с ними договорился. В крайнем случае – закрылись бы на полгода, а потом опять. Так?! Как и не было?! Ну, ведь так?!

– Максимушка, да ты… ты же сыт и в тепле был. – Карпыч слезно запричитал. – Все лучше, чем на улице от голодухи загибаться. Да и не я все это придумал, сам же понимаешь. Это он, … а я только того… дом и вас охранял… Водителем там, сторожем … туда-сюда… – Нижняя губа Карпыча затряслась, а в глазах заблестела влага. – Ты же понимаешь, я здесь не при чем.

– Не при чем?! Только возил, да?! К извращенцам этим, которые меня, как шлюху драли. Уколы делал – тоже не при чем?! Лупил до полусмерти.… Не ты?! А так все нормально: сытые, одетые, в тепле. А он не при чем. Вы! – Макс схватил стакан и плеснул водку ему в лицо. – И ты тоже! Да вы нас уничтожали! Каждый день, каждый час, каждую минуту! За что?! За деньги эти вонючие! За бабки сраные! А то, что вы нам всю жизнь…, – голос у Макса предательски задрожал, – как целку, сломали! Это тоже не считается?!

– Что ты, Максимчик – какую жизнь?! – Стекая с бороды, водка капала на стол. – Мы вам эту жизнь и спасали! Где б ты был, если бы к нам не попал? Давно бы скололся и подох в теплотрассе.

От волнения старик зашелся в кашле. Будто в спазмах, он схватился за живот и наклонился к столу. Задрожавшая худая спина не предвещала ничего неожиданного, но…при всей убогости Карпыч не лишился прежнего вероломства. Резко, схватив со стола нож, он выпрямился и с силой, на которую только был способен, выбросил вперед руку. Нож жестко кольнул воздух и, не долетев пару сантиметров, остановился у горла гостя.

Макс опешил. В пьяном мозге, хоть и запоздало, но родилась ужасная мысль: «Черт! Он же чуть не убил меня! Еще немного и… Ну, сука – держись!» Запоздало, парень прыгнул в сторону и ударил Карпыча в челюсть. «Теперь я уже не ничтожество, убивающее беззащитного старика. Я просто защищаюсь. А как – это и неважно». Следующий удар вонзился Карпычу в ребра, он негромко крякнул и, потеряв равновесие, полетел на пол.

– Падла-а-а! – Бомж грохнулся, выронил нож и завыл ругательства. – Сосунок! Тогда тебя надо было давить!

Поверженный, но не побежденный, бродяга рождал в нем новую злость. Будто бросал вызов – кто кого?! Его физическое превосходство легко уравнивал нож и пьяный кураж старика. Удар ногой в голову, Карпыч подпрыгнул и ушел в нокдаун. Раскинув руки, позволил зажать горло в локтевом захвате. Макс упирался ногами в пол, давил и начисто перекрывал дыхание. Минута, вторая… Вены на морщинистом горле вздулись, рот приоткрылся, и пальцы вдруг судорожно впились в руку.

– Хр-р-э…Пу-усти, гад!

Макс не отпускал. Сжимал, рассчитывая, если не сломать, то начисто перекрыть дыхание. Но Карпыч ни на то, ни на другое не соглашался. Краем глаза, он видел павший нож и в том же ноже видел спасение. Хрипя и выцарапывая кислород, бомж резко дернулся, толкнулся ногами и вырвался из-под захвата. Упав на колени, рванулся к ножу. Пальцы коснулись лезвия, еще немного…Удар. Челюсть невообразимо поехала вперед, перед глазами мелькнула керосинка, он полетел на стену. Волчонок не оставил никаких шансов.

– Ножичек, падла, захотел?! Мало ты, сука, крови попил? Еще хочешь, да?!

Поверженный, но не побежденный…. Карпыч, этот немощный старик, сползший на пол по стене, опять удивлял. Привстав, он рванул на Макса. Удары сыпались на него, но он не сдавался. Судорожно махал руками – то ли отбивался, то ли пытался схватить нож. Макс вновь сжал его за горло и резко дернул назад. В воздухе раздался хруст позвонков, старик обмяк. «Подох что-ли?!», – мысль обнадеживала, но отпускать врага было рано. И все же, он ослабил хватку, дышать самому было невмоготу. Расплата пришла незамедлительно. «Мертвец» лягнул его в живот и стремительно бросился к ножу.

– А-а-а!

То ли от испытанной боли, то ли от нежданной прыти противника, но Макс озверел: заорав, схватил бутылку и наотмашь ударил по лысой голове. Дождь из водки и осколков, Карпыч сразу потерял прыть. Уже падая, бомж почувствовал, как в горло вошло что-то острое и большое. Нет, не нож – он видел его на полу. Розочка! Волчонок бил битым горлышком. Карпыч схватился за рану. Уже на полу пальцами потащил из себя смертельное стекло.

– Хр-р-р….

Горлышко резало вены, мясо, сухожилия, но выходить обратно не желало. Багряная кровь фонтаном орошала пол и стены, но остановить ее не было никакой возможности. Карпыч уже не хрипел, сжимал руками рану и сипло плевал кровь и воздух. Жизнь вытекала вместе с ними. Макс видел, как отпали руки, потом закрылись веки и, через несколько минут старик скорчился в агонии. Схватка подошла к финалу.

Уже не сомневаясь в исходе, Макс сел на ящик. Стаканы были пусты, но нервы просили успокоения. Он сжал голову руками и часто, вбирая в себя воздух, закачался. Возбуждение мешало, перерастало в ужас, не давало ни мыслить, ни сидеть, ни дышать…. И бормотанье…. Макс повернул голову. У входа, испуская храп, по-прежнему лежала Маня. Сняв с крюка керосиновую лампу, он поднес ее к лицу бродяжки. Оттопыренная губа женщины при каждом выдохе, вибрируя, испускала звуки. Маня безмятежно спала. «Что ж – так даже лучше. Без страха и боли».

Макс отошел к столу и принялся собирать выпавшие снимки. Аккуратно уложил их в коробку и, накрыв крышкой, зажал под мышкой. Пошатываясь, взял керосинку и, не оглядываясь, направился к выходу.

За брезентом стояли сумерки. Макс помедлил, шагнул наружу и опустил полог. Керосина в лампе оставалось немного, но его должно было хватить. Он потушил огонь, отвинтил фитиль и принялся лить горючее на стены.

«Маня, конечно, не при чем. – Рассудок мучительно искал оправдание. – Но она свидетель и, как дважды два – заложит меня с потрохами. Да и живьем она не сгорит, дым отравит ее раньше, чем доберется пламя». Макс поднес зажигалку, чиркнул. Коснувшись стенки, язычок лизнул ее и, пламя быстро побежало по керосиновым дорожкам. Огонь окружал картонный саван.

Закурив, уходить палач не спешил: стоял и смотрел на разгорающиеся всполохи. Сигарета быстро кончилась – он достал вторую. На третьей, пламя уже дожирало строение. Сырая крыша хоть и горела кое-как, но и она, не удержавшись на сводах, с хрустом рухнула вниз. Ни воплей, ни криков, ничего. Только треск горевшего дерева. «Теперь все. Оттуда уже никто не встанет Пора». Поправив рукой коробку, Макс отошел на полсотни метров и обернулся. В многочисленных очагах горевшего мусора еще один был ничтожен. Он затянулся, выбросил окурок и, не оглядываясь более, торопливо пошел прочь. Карпыч остался в прошлом.

Глава 13

… Середина 90-х.

Как не мог предположить Георгий Туфченко, что когда-нибудь окажется в Москве, так и не мог он знать, что закончит свои дни отнюдь не по естественным причинам. Более того, из-за женщины. Хотя, женщина, наверное, была лишь поводом, предлогом к фатальному стечению обстоятельств.

В деревне у Туфтяя, как и у большинства мужиков, была жена. Неухоженная, низкорослая Галина с красным одутловатым лицом и косолапой походкой. Родив ему сына и дочь, все последующие годы она работала скотницей на свиноферме и мало чем отличалась от типичной деревенской женщины. После почти тридцати совместно прожитых лет, Туфченко воспринимал ее, как неотъемлемую часть своей жизни и никогда не предполагал, что будет у него и другая женщина. Хотя с Галиной он жил ровно: без потрясений, нервных срывов и изматывающих скандалов. Настолько ровно, что даже позабыл про такие чувства, как любовь и ревность. К кому ревновать-то?! Совместный секс и тот из радости превратился в рутину. В такие ночи Галина лежала с закрытыми глазами и прислушивалась к окружающим ее звукам – не мычит ли корова в стойле, не брешет ли пес на дворе, а то вдруг и петух закричит. Мужик должен был сделать свое дело, отвалиться к стенке и захрапеть беспробудным сном. Она просто уступала ему на пять-десять минут свое тело и все. От такого «яркого» соития, заметно поубавившаяся после сорока, эрекция Георгия и вовсе давала сбой, и часто не кончив, он просто слезал с супруги, отворачивался к стене и засыпал. Галина не обижалась: «Устал мужик. Напахался за день».

Уже в Москве, обустроившись и окрепнув, Георгий стал поглядывать на, гулявших по Ленинградке, девчонок. Мотаясь на своем каблучке по Подмосковью, он ежедневно видел эти длинные ноги, ярко накрашенные губы и, выставленные почти напоказ, соски за тонкой тканью. Не вытерпев, остановился. Заговорил. По разговору, дивчины были почти все оттуда, откуда и он – с Украины и Молдавии. И цены на их услуги ему уже были по карману. Посетив несколько раз примеченную точку, Георгий стал там почти своим. Удивительно, но дежурной любовью молодые прелестницы возродили в нем мужика. Он уже и сам не подозревал, что может кувыркаться с молодой девчонкой, да еще и совмещать это дело с алкогольными возлияниями. А вот те на – мог, да еще как. Получалось, что он-то еще ого-го, а все дело упиралось в свинарку Галю.

Москва меняла его. Леваки и приработки давали возможность не существовать, но жить. Из комнаты Туфтяй перебрался в однокомнатную квартирку в Бутово и начал считать себя почти москвичом. В планах у него было открытие овощной палатки, а там – если все пойдет хорошо, и магазина. Для полного счастья оставалось только привести в съемную берлогу молодую хозяйку и, новая жизнь, можно сказать, удалась.

Поначалу Туфтяй присматривался к проституткам. Ему казалось, что если он предложит молодому созданию с ангельским взором остаться у него, то создание непременно согласится. Но первая же кандидатура рассмеялась ему в глаза: «Дядя, ты что?! Мне проблемы с крышей не нужны. Меня вместе с тобой на субботники потом затаскают за такие косяки. Да и что я у тебя не видела? Давай заканчивай, и поедем обратно».

Второй раз Туфтяй уже не предлагал, а присматривался. И правильно делал. При отдаленных намеках ни одна из девок не изъявляла особого желания оставаться на его харчах. Уж лучше веселуха на точке с мамкой и баблом, чем серая жизнь с прижимистом старпером.

Но Туфтяй не унывал: «Просто нужно время, чтобы найти ее. И только». И, как ни удивительно, оказался прав. Она нашлась почти сама. Только Георгий не сразу это понял.

День тот выдался нелегким. Сначала хозяин двух палаток, отказался принимать, тронутые гнильцой, помидоры. Пришлось везти их обратно, за что уже на базе случился скандал. Потом, как назло, посреди Ярославского шоссе, будто упрямый ослик, каблучок встал и отказался ехать дальше. Пришлось потратиться на техпомощь и ремонт. И в завершении злоключений, на той же самой Ярославке, уже вечером его подрезал Мерседес с правительственным номером и мигалкой. Туфтяй вдавил в пол ормоз и покрылся частой испариной. Пронесло! В общем, денек был еще тот.

Уже затемно, не доезжая до дома метров двести, он притормозил у ларька и купил чекушку. В машину уже не сел. До подъезда было рукой подать, и Георгий решил прогуляться. У соседнего дома, проходя вдоль подъездов, Георгий услышал плач. Он встал, посмотрел по сторонам, плач шел откуда-то со стороны. Пройдя в недоумении еще метров пять он увидел девушку. Сжавшись в комок, она – невысокая, худая, несчастная тихо плакала в расставленные ладони. Он уже давно убил в себе чувство жалости, ибо с этим чувством в столице не выжить и, остановившись возле плаксы, преследовал, скорее праздный интерес, нежели желание помочь. Но…

– Ты чего ревешь?!

Девица даже не оторвала рук от лица. И, кажется, его не слышала. Пришлось повторить.

– Эй, тебя спрашиваю.

Она подняла заплаканные глаза и непонимающе захлопала ресницами.

– А?!

– Чего ревешь, спрашиваю?

– Вы-ы… не поймете.

– Да ну?! Что случилось-то?! Парень что-ли бросил?!

Девица опять зарыдала.

– Да что ты – затопишь ведь все, – Георгий улыбнулся.

– Я… жить не хочу больше. Не могу!

Раскатистое «гэ» безошибочно выдало в девушке землячку.

– А ты шо, из Самостыйной будыш?

Девушка, всхлипнув, помолчала.

– Из Донецкой области.

– Ну, так и шо, така гарна дывчина слезы льет?!

Рыдания пошли на спад, но контакта все еще не было. Девушка молчала. Понимая деликатность момента, Георгий присел рядом и вытащил из кармана, купленную на закусь, шоколадку.

– Вот, держи и не плачь.

Девушка машинально протянула руку, и Георгий поймал ее за ладошку.

– А руки у тебя холодные, давно сидишь?

– Давно.

– Что потерялась?

– Нет.

– А что тогда?

Девушка молча вытирала слезы.

– Да, ладно, перестань. Я ж тебе в батьки гожусь. Что у тебя стряслось?

– Сбежала.

– Вот так номер. От кого?

Слово за слово, разговор, как весенний ручей по обмелевшему руслу, понемногу пробивал коросту недоверия. И вскоре Туфтяй знал все.

Девушку звали Мариной. История ее была насколько необычна, настолько и банальна. Провинциальная наивность – балласт, тянущий в столице неизменно вниз. И избавиться от него, будучи похороненной толщей обстоятельств, практически невозможно. Марина была уже на дне.

Закончив два года назад ин. яз педагогического вуза, она устроилась учителем английского в родном Дзержинске. Городок был небольшим, зарплата тоже, да и не платили ее несколько месяцев. Но Марина не отчаивалась: «Все так живут, и я не хуже». Случайно встретив на улице сокурсницу, девушка с удивлением узнала, что у той – неисправимой троечницы дела-то идут, как раз лучше некуда. Бабки, шмотки, родителям помогает, а она – отличница перебивается от получки до получки.

– Подруга, я в Москве. В фирме одной работаю, переводчиком.

– Нравится?

– Нравится-не нравится, главное – бабки приличные платят. В долларах. Так что, неудобства можно и потерпеть.

– Ну да, конечно.

Марина стушевалась. Выходит, интеллект – еще не главное. Подруга, заметив искорки зависти, тут же предложила.

– Если хочешь, могу поговорить с начальством, может, и тебя возьмут. Поедешь?

– А что, я там приживусь?

Сокурсница прыснула со смеха.

– Ели постараешься, еще как!

Через месяц Марине позвонили и сказали, что можно приезжать – есть место. На вокзале ее встретила та самая подруга, привезла на квартиру, где жили еще две девушки, и со словами «я скоро» испарилась. Будучи воспитанной, Марина познакомилась с соседками и уже от них узнала, какими переводами ей придется заниматься. Сначала даже не поверила, уж слишком дикой ей казалось сама мысль, что из учительницы ей придется переквалифицироваться в проститутки. Но, приехавшая вечером, подруга все подтвердила.

– Это раньше я была переводчицей, а сейчас я на другой работе. И ты тоже. Никто тебя тут кормить не будет, поэтому завтра выходишь на точку. Еще не осознавая до конца, что значит – выйти на точку, Марина следующим утром вместе с товарками поехала туда. Ей даже казалось, может, это какая-то экскурсия, ознакомление с миром животных, где она всегда может дать заднюю. Но экскурсия закончилась в тот момент, когда ее продали двум животным с Кавказа. Изнасиловав бедняжку в машине, джигиты выкинули ее на окраине Москвы и укатили в неизвестном направлении. У нее только и хватило сил добраться до первых многоэтажек, усесться на лавку и зарыдать.

Невеселый рассказ, девица перемежала с частыми всхлипываниями, отчего уже в конце его Туфтяй не выдержал – откупорил чекушку и протянул ей.

– На, хлебни. Все легче будет.

– А потом вы меня, как и они… того. Да?!

Георгий вспылил.

– Ты что, совсем, дура?! Думаешь одни звери кругом?!

Пристыженная Марина вдруг и впрямь, будто очнулась. Действительно, такой добрый дядечка выслушал ее, угостил шоколадкой, а она сразу на него клеймо. В попытке загладить вину, девушка взяла протянутую бутылку и хлебнула из горла. Водка обожгла рот и, тут же выплюнув, Марина закашляла.

– Ты что? Ее ж по маленько пьют. – Туфтяй погладил девушку по волосам. – Если с непривычки.

Ночевать девице тоже было негде, а Туфтяю после выслушанной исповеди, уже и самому было стыдно оставлять ее на улице. Наученный столичными разводками, в комнате он ее все же не оставил. Постелил прямо в ванной и снаружи закрыл дверь на щеколду.

Утром надо было что-то решать. У Георгия был выходной и непонятно откуда взявшийся порыв благородства. Он сам предложил съездить к подруге, забрать документы и помочь уехать домой. С трудом, но все-таки они нашли и квартиру, и ту самую подругу, и, как следствие, новые проблемы.

Разговор получился жестким. Как узнал Туфтяй, сама себе Марина уже не принадлежала. Ее документы вместе с ней самой ему было предложено выкупить. Пока по себестоимости – пятьсот долларов. Или подождать, пока девушка не отработает их на точке. Ситуация получалась щепетильной. Примерив на себя маску рыцаря, Туфченко уже не имел морального права ни перед Мариной, ни перед собой отступать. Но и жертвовать пятистами бачинских ему тоже не хотелось. Увидев его колебание, Марина обхватила лицо ладонями и опять разревелась. И, как бы ни было закалено столичной жестью сердце Георгия, остаться равнодушным было невозможно. Съездив домой, он привез-таки деньги, забрал девушку, ее документы и вещи. Уже в каблучке то ли в шутку, то ли в серьез дядя Жора (так сначала звала его Марина) ухмыльнулся и подмигнул глазом.

– Ну, вот и все. Теперь ты – моя собственность.

И хотя больше ничего подобного Туфтяй себе не позволял, Марина считала себя обязанной ему и решила ненадолго остаться. То ли на правах домработницы, то ли приемной дочери. Только вот Георгий считал, что дочь у него уже есть, а молодая домработница со временем может стать хозяйкой и в постели. Через месяц так и случилось. Приехав, как обычно, почти ночью, Георгий обдал ее запахом бензина и перегара, откинул одеяло и накрыл девичье тело своим. Сопротивляться Марина не могла. Права не имела. Считая себя обязанной, терпела всю ночь. А утром долго терла под душем молодое тело мочалкой. Но грязь с заскорузлых пальцев и запах соленых губ не проходили. Или ей это только казалось?!

Сам дядя Жора от такой перемены напротив, повеселел. Уходя уже не по-отечески, по-мужски поцеловал ее в губы. И опять она побоялась отстраниться. Впрочем, и не отвечала.

«Ничего, – думал Туфтяй. – Стерпится, слюбится. Девка-то сообразительная. Еще ревновать меня будет».

Ревновать Марина, конечно, не ревновала, но, как и предполагал Туфченко, с ролью гражданской жены смирилась. Жизнь стала входить в новую колею: Георгий зашибал деньгу, Марина хлопотала по хозяйству. Но вынужденное безделье тяготило ее, хотелось, если не зарабатывать, то хотя бы делать вид, что не сидишь на шее у мужа. Георгий от разговоров по поводу работы поначалу открещивался, а после и вовсе закрыл тему. Но когда в разговоре с Карпычем он услышал, что Хозяин ищет переводчика с английского, тут же ухватился за мысль. Спросив для проформы, для чего тому английский, Туфченко получил вполне вразумительный ответ.

– Ты чего совсем не рюхаешь, рожа хохлятская? У него ж куча клиентов из-за бугра. А объясняться как-то надо. Обычного переводчика тоже не возьмешь – спалиться можно. Вот и ищет проверенного.

– Сколько он обещает?

– Откуда я знаю? Слыхал только, как он кого-то по телефону просил найти человека с английским. А там уже не знаю.

– Слышь, Карпыч, а у меня-то, как раз на примете есть такой человек. Надежный и с английским.

– У тебя? – Карпыч недоверчиво зыркнул красными глазами. – Откуда?

– От верблюда! Нужен или нет?

– Что-то ты опять мутишь.

– Да нет – все как на духу.

– Ну, смотри – я ему, конечно, передам. Но если это развод какой-то, он с тебя потом три шкуры снимет.

– Да какой развод! Это ж баба моя, Маринка. – Георгий заржал, темнить дальше не имело смысла. – По-английски шпрехает, будь здоров.

– Ладно, скажу.

Первое время Марина в подвале не появлялась. Сопровождая Хозяина, ездила на деловые встречи, потом, на переговоры с клиентами. Привыкнув к ней, а она – немного к специфике (впрочем, в страшные догадки до последнего верить она не хотела), Хозяин стал поручать ей бывать в доме и потом уже – в подвале. Уже там, убедившись, что явь еще страшнее подозрений, девичья психика перенесла новый нокаут. Ей – воспитанной на идеалах литературы, искренне считавшей, что слезинка ребенка – превыше всего, показалось, что мир вдруг сошел с ума. Дети – цветы жизни, которых было нужно холить и лелеять, росли на потеху извращенной похоти взрослых. Являлись жертвами их безумного бытия и воспаленного сознания. Дети, которых некому было любить и защищать, просто стали инструментом грязного бизнеса.

Впервые вернувшись из подвала, она долго рыдала в подушку и убеждала себя, что ни в коем разе больше не пойдет туда снова. Находиться среди малолетних страдальцев было выше ее сил. По местам, как обычно, все расставил сожитель. Он долго гладил ее по голове, успокаивал и внушал, что жизнь – штука жестокая, и не жалеет никого – ни взрослых, ни детей. И то, что она увидела в подвале – тоже жизнь. Не ее, чужая, но все-таки жизнь. Ее же заключалась в переводах и молчании. Вот, пожалуй, и все. И пусть она себя не корит. С ней ли, без нее, но мальчиков по-прежнему будут возить по клиентам, насиловать, а может, и убивать. Да-да, так и сказал: «Убьют и никого это не тронет. За все заплачено».

О собственной роли в этом бизнесе сожитель тактично умолчал.

Марина шокировано слушала и не могла понять – как это вообще возможно?!

– Нужно просто перетерпеть и потом ты обвыкнешься.

И, действительно, со временем и не сразу, но Марина привыкла. Даже сальные шутки импортных педофилов воспринимала, как нечто разумеющееся. Но и педагог в ней не умер, он просто трансформировался, приняв уродливую специализацию. Марине удалось убедить Хозяина, что помимо хореографии (хотя Шапиро был нужен для другого обучения), мальчикам неплохо бы знать английский. Хотя бы азы. Хозяин был не против. Тем паче, он уже не раз слышал от иностранцев нарекания на языковой барьер. Пеняя на Таиланд, где подобные игрушки живо болтали на английском, клиенты цокали языком и требовали скидку. Приходилось уступать.

Впрочем, полностью привыкнуть к подвальным нравам Марина так и не смогла. Нравственные ориентиры, заложенные благополучным советским прошлым, не принимали насилия над ребенком. Она старалась не думать об этом, избегала присутствия Карпыча, циничных усмешек Марка. Всего этого Марина старалась не замечать. Но мальчики, интуитивно чувствуя ее жалость, переносили любовь, не подаренную ими матери, на нее – молодую и добрую учительницу английского. Однажды, после урока одиннадцатилетний Илья незаметно сунул ей записку.

– Мама, прочитай это, когда никого не будет.

Развернув ее дома, Марина увидела кривые каракули.

«Дарагая мамочка! Забири миня атсюда пажалуста. Мне здесь очен плохо. Миня возят к пьяным ванючим дядькам, которые миня бьют и заставляют спать сними галышом…».

В кривых строчках, трогательно изложенных ребенком, Марина прочла все то, о чем старалась не думать. С детской непосредственностью Илья выплеснул на смятом клочке всю боль, унижение и страдания, которым регулярно подвергались его тело и душа. Он просил помощи, но разве она могла?! Всплакнув над запиской, Марина показала ее сожителю.

– Ты что, дура полная? Только раз слабинку дашь, они тебя совсем замучают. Выкинь и сделай вид, что ничего не было!

Марина так и сделала. Но через неделю, свое послание ей передал уже другой мальчик – 12-летний Алеша. Он был новеньким и, когда-то жил в нормальной семье. Родители мальчика погибли в автокатастрофе, а он остался с бабушкой. Предоставленный сам себе, неугомонный мальчишка стал бегать из дома, бродяжничал, несколько раз попадал в приюты, откуда его неизменно возвращали старушке. Но однажды оказалось, что возвращать-то и не к кому – бабушка умерла. Алеша попал в детский дом, откуда привычно для себя «смазал лыжи». В подземелье его привез Туфтяй, заманил обещанием свозить в Макдональдс, а доставил сюда. Сбежать отсюда было сложнее, и вряд ли вообще возможно. В записке к Марине Алеша просил написать письмо его тете в Находку, чтобы та приехала и забрала его. Мальчишка написал ее фамилию и город (точного адреса он не знал), но это все равно ничего не меняло. Марина была в смятении. Не зная, что и как, в надежде помочь, она показала письмо уже Хозяину. Реакция последовала незамедлительно.

Из общей спальни Алешу забрал Карпыч. Отвел в карцер и несколько дней ни Марина, ни остальные мальчики не видели его. Появившись вновь, мальчик уже был другим. Растение. Транквилизаторы убили желание жить и бороться, но тело – инструмент прибыли, по-прежнему было в порядке. От случившегося уже сама Марина испытала шок. Получалось, что своим поступком она предала ребенка, растоптала его душу и веру в нее. Туфтяй привычно успокаивал: «Дура ты! Я ж сказал, все записки в печь, а ты Хозяину понесла. Ничего. Теперь у них отпадет желание бумагу марать».

Заметив ее подавленность, Хозяин и сам предложил ей немного отвлечься, поработать вне приюта. Его бизнес был шире подземного борделя. Несколько магазинов, салон красоты, автосервис, недвижимость. Все это требовало оперативного управления и, Марина постепенно осваивалась, вырастала из переводчика в менеджера. Обзаведясь связями и навыками в чиновничьих и бизнес-структурах, она узнала многое, что раньше ей было недоступно. Гардероб из деловых костюмов и старенькая иномарка превратили ее, хотя бы внешне, в стопроцентную бизнес-вумен. И колхозник Георгий Туфченко, хоть де-факто делил с ней общую постель, де-юре стал для нее уже балластом. Вот только рвать с ним Марина не решалась.

Но Георгий сам заставил сделать ее этот выбор.

Выходные сожитель обычно проводил за полулитром. Выпив, любил вспомнить байки из лихой колхозной молодости и заодно поучить несмышленую сожительницу, как надо жить. Марина молчала, делая вид, что слушает, но Туфтяю этого было мало. После ораторской трибуны он требовал кроватно-половую. И если, преодолевая отвращение, Марина выполняла его прихоть, он все равно был недоволен. Или несостоятелен. Как мужчина, разумеется. Виновен в этом был в этом кто угодно, но только не он. Отвесив кучу «комплиментов», Туфтяй и после не успокаивался. Смиренное молчание приводило домашнего тирана в бешенство, а за нежелание разговаривать Марина легко могла получить пощечину. Промучившись два года с колхозным убожеством, она все-таки решилась. Заручившись поддержкой Хозяина, сняла квартиру в другом конце Москвы и, когда Георгия не было дома, собрала вещи. На столе оставила записку: «Я ухожу. Не ищи меня. Я не вернусь».

Удивлению Туфтяя не было предела. Уверенный, что никуда «эта тварь» от него не денется, он все же был немало озадачен. Да и смятую писульку всерьез не воспринял: «Ничего, вернется. Еще прощения просить будет». Но, когда ни через неделю, ни через месяц она не вернулась, долго убеждал себя, что так ему даже лучше: никто не трепет нервы и не путается под ногами.

Но врем шло, а душевная рана не затягивалась, ныла и просила успокоения. Туфтяй решил вернуть жену.

Случай подвернулся на удивление быстро. Заметив у дома Карпыча её машину, он стал ждать. Марина вышла с незнакомым мужчиной. До ушей донеслась иностранная речь, и как ни в чем не бывало, она прошла мимо его каблучка. Туфтяй почесал за ухом и подошел сам.

– Марин.

Повернувшись, она вопросительно посмотрела на него. Туфтяй робко улыбнулся.

– Привет.

Ответа не было.

– Марин, я за тобой.

– Спасибо, что предупредил.

– Я серьезно.