Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский

 
Над сталью вод угрюм и мрачен
Средь томных пальм ряд скал,
А воздух тяжек и прозрачен –
Расплавленный металл.
 
 
Нагой, с лохматой бородою,
Уродлив, гибок, тощ,
Согнулся веда над водою
И внемлет шуму рощ.
 
 
И будто всё виденья бреда –
Зной, пальмы, мрачность глыб…
И околдовывает веда
Растения и рыб.
 

 
Голубые, разомлелые,
Плавно-сменные цвета,
Чайки стройные и белые,
Камня знойная плита…
 
 
Словно бронзовые, голые,
Славной брызжущей толпой,
С криком мальчики веселые
Ловят крабов под скалой.
 
 
Веет прелесть обыденности
Этой жизни, наших роз…
Хочешь женщин и влюбленности,
Смеха, шепота и слез…
 

 
Бесконечное, свинцовое
Море плещет о пески,
Небо серое, суровое,
Глыбы плоские и мхи.
 
 
Дует ветер. Бьет ритмически
Море, море… Ах, оно
Будто смотрит: иронически,
Беспощадно и умно.
 
 
Подарить хочу я бьющимся
Волнам всю мою печаль,
Плыть холодным и смеющимся,
Одиноким трупом вдаль,
 
 
Прибиваться по песчаникам
К ровношумным соснам рощ,
Разъяснять безмолвно странникам
Море, вечность, смерть и мощь…
 

Книга Третья
HOMO FORMICA

Памяти добровольно ушедшего

Вениамина Ризеля

Какого же Бога почтим мы всесожжением?

Риг-Веда. Гимн 21

 
Там, в прошлом, там, в дали,
Теряются года.
Милльярды лет прошли
С тех пор, как та звезда,
Где мы живем, живет.
Бежит за годом год.
 
 
Мой взор туда глядит…
Сестра, гляди и ты!
На гнейс и на гранит
Ложилися пласты,
Земли рождался гнет.
Бежит за годом год.
 
 
Как вещий сонм страниц,
Нам ряд гласит пластов
Про прошлых рыб и птиц,
Про мощь материков,
Ушедших в глуби вод.
Бежит за годом год.
 

 
Там, в черных небесах,
Огни горят светло;
Но будит в сердце страх
Их даль и их число
И вечно-мерный ход.
Бежит за годом год.
 
 
Мой взор туда глядит…
Сестра, гляди и ты!
И там ведь жизнь кипит,
Но дух моей мечты
Ту жизнь не познает.
Бежит за годом год.
 
 
И что-нибудь сейчас
Там страстно, может быть,
Не ведая про нас,
Бессилие раскрыть
Загадку звезд клянет.
Бежит за годом год.
 

 
Там, в будущем, во мгле,
Скрыт ряд глухих угроз
О том, как на земле
Погубит льдов мороз
Наш шумный хоровод.
Бежит за годом год.
 
 
Мой взор туда глядит…
Сестра, гляди и ты!
Беззвучен страшный вид
Последней красоты
И гордый сон высот.
Бежит за годом год.
 
 
Но Тою же Рукой
Ненужные года
Сменяются чредой,
И шар наш, как всегда,
Свершает свой полет.
Бежит за годом год.
 

 
И между трех пространств –
Назад, вперед и в ввысь,
Средь временных убранств,
Ты – смертный! И, вглядись,
Там смерть, ты видишь, ждет?
Бежит за годом год.
 

Ave, Caesar imperator, morituri te salutant.

Приветствие гладиаторов императору

 
Мой Бог – великий Бог. Смиренный и убогий.
Вы ларов создали; молитесь им и верьте.
Но мой бесстрастный Бог, Он – император строгий,
Которому необходимы смерти.
 
 
Создавший жизнь всего в безбрежности бездонной
Не мог не сознавать: Он дал нам чашу яда,
Но отданный на смерть, к труду приговоренный,
Я не ропщу, я мыслю: это надо.
 
 
Мой разум говорит: всё цепью неизменной
Ведет к Его добру, величью и гордыне,
И я люблю мой яд, гармонию вселенной,
Закон миров, непознанный доныне.
 
 
Израненный в бою, безумный гладиатор,
Я пред Тобой, о Бог, склонил свои колени.
«Heu! Moriturus sum, sed ave, imperator,
Saluto te!» – кричу я на арене.
 

De sideribus atque eorum motu,

de rerum natura, de deorum immortalium vi ac potestate,

de mundi pulchritudine…

Caesar

 
Когда от суеты, от лжи и наслаждений
Ушел я, ибо там я плакал и страдал,
То в тишине, один, я, после заблуждений,
Нашел, в чем истина. И это написал.
Пусть это тот прочтет, чья жизнь была богата
Страданием, грехом, проклятием судьбе:
Мой брат, себе найти отрадно в мире брата,
Хотя бы он и был неведомым тебе.
Придите же ко мне! Я отдал ключ вам к дверце,
Ведущей в храм души, где мысль – мой иерей,
И вот уже полно торжественное сердце
Толпой незримых мне, но дорогих друзей.
 

 
День настанет, и Космос великий
Привлечет твои взоры к судьбе,
Темный предок, безумный и дикий,
Полный страха, проснется в тебе.
Ты увидишь – всё странно, всё ново –
Всё прошедшее чуждо, как сон,
Ты увидишь себя, как другого,
В беспредельности звезд и времен.
И тогда ты один зарыдаешь,
Разобьешь свой клинок и фиал –
Нету слов для того, что ты знаешь,
Нету друга, который бы внял.
 
 
О, жестокие когти сомненья,
О, печаль видеть землю с небес,
Всё, как вечный поток превращенья
Иероглифы Божьих чудес,
И в отчайньи звать духов, которых
Нету сил у нас снова заклясть,
Сонмы ангелов с карой во взорах,
Толпы демонов, будящих страсть.
Неизвестный мой друг, ты устанешь
И откинешь искания ложь:
Если был ты правдивым – ты встанешь,
Если грешником был ты – умрешь.
 

 
Когда пройдут века
И человек поймет,
Как тайна велика
И странен жизни ход,
Тогда, задумчив, строг,
Глубоко мысль тая,
Потомок скажет – Бог,
А после скажет – я.
 

 
С ученым я, о Боге споря,
Сказал: Религия вечна,
Как горе, неба глубина
И смерть сынов небес и горя.
 

 
Мы все, живущие на маленькой планете,
Пришли сюда на миг, мгновенье меньше века,
Чтоб плакать, делать зло, любить, желать, как дети..
О, как жалка, пуста, скорбна жизнь человека!
Я слышу птицы песнь и говорю: Я, бренный,
Я слышал в мире звук, и вот уж нету пенья.
Я вижу города и блеск их переменный,
Вот вещи, говорю, всего лишь поколенья.
И я гляжу в века и слышу звон столетий:
История бежит, кричащая и злая,
Лишь десять тысяч лет при бледном-бледном свете,
А дальше где-то в тьме бесследно исчезая.
Гранит старей других. И мох, его седины,
Я в умилении ласкаю осторожно.
Но много ли живут и эти исполины?
Всего милльярды лет… О, это так ничтожно!
 

 
Куда бы наших дум пытливая рапира
Ни проникала в глубь, наткнемся всюду мы
На связь всего со всем, на необъятность тьмы
И тайну Господа. И в этом прелесть мира.
 

 
Различно все тела природа мира строит:
Одно изменится в блистающий кристалл,
Но неоформленным останется коллоид.
В потоке душ людских я то же замечал.
 

 
Пришел ко мне мой друг и рек мне: «Между нами
Чудес ничьи нигде не видели глаза».
Я показал ему с улыбкою на пламя:
«Его изменчивость, мой друг, не чудеса?»
 

 
Когда мне говорят, что, уничтожив беды
Хозяйства нашего, найдем ответ, как жить,
Я думаю, смеясь, что гордый лавр победы
Они, конечно, в суп хотели б положить.
 

 
«Лишь то есть в голове, что раньше было чувством».
Философ Локк так высказал сужденье.
По клавишам души мир с нежным бьет искусством
И создает симфонию мышленья.
 

 
Конечно, лишь дикарь, считавший твердью небо,
А этот мир – имеющим конец,
До мысли мог дойти пред гордой ширью Феба,
Что атом есть и неделим. Глупец!
От атома я вижу бесконечность
Как внутрь его, так и вовне его;
Деление и умноженье в вечность
Должны идти всегда и от всего.
В людском уме, общественностью сжатом,
Нет зоркости. Но мир есть быстрый ветр
Несчетного. Я полагаю: атом –
Условный знак, такой же, как и метр.
 

 
Мы круглого нигде в природе не встречали
И аксиомы нам не в опыте даны.
Из остроумия мы круглым круг назвали:
Его диаметры повсюду неравны.
Не откажу себе я в маленькой улыбке:
Мне говорят, что круг казался кругом нам…
Так значит, засмеюсь, благодаря ошибке
Познали истину и меру мы вещам?
Мы, с Целым некогда слиянные в экстазе,
Храним, не чувствуя, законы естества,
Мысль математика – воспоминанье связи,
И слово «круглое» есть отблеск Божества.
 

 
Стою среди дерев и думаю о небе,
О том, что я – я есмь, о жизни в этом теле.
Пусть тело тягостно и родственно амебе,
Здесь всё подчинено неведомой мне цели.
Я нахожу теперь мечту о Всем прекрасной
И знаю, что могу сказать себе: исчезни!
Здесь тайна так сложна, что мнилась мне ужасной,
Когда впервые я себя увидел в бездне.
 

 
Мы – в лазоревой капле простора
Вековечных таинственных сил;
Им не надо молитв, ни укора,
Ни названий им нет, ни мерил.
 
 
И, сознав это, в странном испуге,
Мы лишь жить, только жить мы хотим;
Мы несемся в неведомом круге,
Мы спешим, мы спешим, мы спешим…
 
 
Мы спешим и жестоки, и немы:
Жизнь как миг, а за жизнью лишь тьма;
Смертный приговор слышали все мы,
И земля эта – наша тюрьма.
 
 
Недоступно нам гордое небо,
Ждем мы казни в норах, как кроты,
А до казни нам кинули хлеба,
Два аршина тюрьмы и мечты.
 
 
И, друг друга грызя, хочет каждый
Взять побольше, жить в ярком огне,
Распаленный и страхом, и жаждой,
Женщин требует!.. Девушку! Мне!
 
 
Тот живет среди женщин в дурмане,
Тот считает минуты свои,
Тот застыл в равнодушной нирване…
Всех страшней, кто в уюте семьи.
 
 
Всех страшней, кто старательно моет.
Чистит, любит свой угол тюрьмы…
Это – жизни. И смерть их покроет.
Ложь, и трусость, и злость. Это – мы.
 
 
И, не зная любви и возмездий,
Ритм бьют Космоса-Бога часы,
Создавая из жизни созвездий
Чары нам недоступной красы.
 

 
Трос мрачных предстали
Пред злым, седым колдуном.
Правды жизни искали
Пытливые долго втроем.
 
 
Путь один неизменный
Просили выяснить им.
«Я живу во вселенной», –
Ответил колдун троим.
 
 
Молвил старший: «Дорогу
Отныне я не ищу:
Сын вселенной, я Богу
Мгновения лет посвящу».
 
 
Молвил средний: «О, бренный!
Ты хочешь лишь созерцать?
Я живуво вселенной
И людям пойду помогать».
 
 
Молвил младший: «Довольно
Терзать слова бытия.
В шайке весело вольной!
Вы оба забыли про я»…
 
 
Над котлом,
В лесу глухом,
Над жаровней с ядом,
Звуки струн
Седой колдун,
С сумасшедшим взглядом,
Извлекал,
Бормотал,
Песню пел, хихикая:
«Мать-земля великая,
Небо бесконечное,
Время быстротечное!
Слушайте, убогие,
Люди, люди многие,
Вам дано по зову,
Каждому по сну,
Взяли вы по слову
Только одному.
Только сумасшедшему,
В глубь всего ушедшему –
Мука, страсть и честь
Все слова прочесть».
 

 
Жестокая Дьявола кара,
Адам у закрытых дверей,
Разбиты крылья Икара,
В цепях на скале Прометей…
 
 
О, саги! О, эхо народов!
Мы знаем паденье борцов:
Мы – скопища странных уродов
С терзанием полубогов…
 

 
Когда заснут величавые груды соборов
И улицы станут пустынны и гулки,
Заговорят осторожные лязги затворов
И будут, как щели, черны переулки,
 
 
И чуешь ты, молчаливо несется могильник,
Куда и зачем – ты не знаешь ответы, –
Взойдет луна, возгорится бледный светильник,
Лицо равнодушное мертвой планеты,
 
 
И странною улыбкою
Сигнал даст: начинать! –
Восстанет тучей зыбкою
Ночных видений рать.
 
 
Безумцев сновидения,
Бред тягостных забот,
Ночные вожделения
Сплетутся в хоровод.
 
 
Растрепанные бороды.
Оскаленные рты…
Ночные мысли города,
Нечистые мечты.
 

 
Их много, снов! Распаленные, с хрипом проклятий
Они покидают углы и палаты.
Смеясь, ползут из альковов, больничных кроватей,
Из тюрем, подвалов, из келей разврата.
 
 
Одни бледны и прозрачны – то сны одиноких,
Другие трепещут в огне лихорадки;
Ты видишь всё, что скрывается в норах глубоких
Умов, не солгавших лишь в снах и припадке.
 
 
Сны пляшут вереницами
Под мертвою луной
И братцами, сестрицами
Зовутся меж собой.
 
 
«Сестра! Кого, бессонного,
Ты хохот?» – «Я кучу!
Я от приговоренного
К повешенью лечу.
 
 
Сегодня в сумасшедшие
Он грезы погружен.
А ты?» – «Я – дни прошедшие!
Самоубийцы сон!»
 

 
Но всходит день, равнодушный, немой и безликий,
Ползет отвратительный, скаредный будень,
Всё тот же, тот… Просыпается город великий,
И снова путь смертных и скучен, и труден.
 
 
Но ночь придет, разгорятся вновь мысли и краски,
Польются желанья в блестящих виденьях – потоках…
Ведь правда? Да? Мы живем, лишь впиваяся в сказки
О славе, богатстве, о страстных пороках?
 
 
Внемлите бреду сонному,
Услышьте хрип больной,
Внемлите оскорбленному
Работою дневной!
 
 
О, дни его обидные,
О, пламенные сны!
Красавицы бесстыдные,
Ему, ему даны.
 
 
Веселому, прекрасному,
И счета нет деньгам!
Внемлите бреду страстному
И высохшим губам!
 

 
Мы – скальды огромных скоплений,
Друиды больших городов;
Затеряны в кельях строений,
Замучены мыслью веков,
С глазами, открытыми дико
На свой мир, живя полусном,
С душою, исполненной крика,
Со скованным злобою ртом,
Мы бродим повсюду – по грязи,
По храмам, по душам людей,
И тайные чувствуем связи
Событий, и душ, и вещей.
В трактирах зловещих предместий
Внимаем тревоге низов
И шепчем им лозунги мести
И лестью тревожим рабов;
А ночью больными устами
Мы славим немой небосвод,
Как нежная девушка в храме,
Тоскует душа и поет…
Подолгу, упорно, без слова,
Впиваем наркозы томов,
И мысль отмечает сурово
Законы бегущих годов.
Мы мыслим. Но мысли – опасность.
Мы знаем и ночью, и днем
Всю близость к безумью, всю страстность
О всем лишь своих аксиом.
Ах, видеть все бездны, все разом,
Всё знать, всё презреть и идти,
Живя то тоской, то экстазом –
Вот розы на нашем пути.
 

 
Над Невою сфинкс спокойный,
Над свинцовою Невой…
Люд вокруг бежит нестройной,
Говорящею толпой.
Криков, звуков многозвонность,
Лица тусклые глядят…
Но поставлен в обыденность
В небеса гранитный взгляд.
И над говором, в просторе
Серой облачности дня,
Реет мысль memento mori,
Тишь презрительно храня,
Вечность каменной улыбки,
Смех таинственных очей…
Быстры, суетны и зыбки
Тени множества людей.
Знаю, чует беспредельность
Мертвый сфинкс и видит он
Мира стройность, мира цельность
И во всем один закон.
Эти люди, эти крики
И важны и неважны,
И ничтожны и велики,
Но, должно быть, и нужны.
Камень сфинкс, уж переживший
И познанье, и печаль,
Всё постигший и застывший,
Как зловещая скрижаль,
Ты познал, безумно-смелый,
Всех миров концы поэм,
Все последние пределы,
Все последние зачем…
И, познав их, нам не роздал,
В камне сжал их, ты – немой…
Но тебя ведь тоже создал
Homo sapiens! Ты – мой!
Люди, люди, прочь сомненье!
Кинем смеху жутких глаз,
Что он наше сам творенье,
Наши когти ранят нас!
 

 
Я был в храме. Сквозь окна на плиты
Падал в сумрак багряный закат.
Я был маленький, странный, разбитый,
Я один был средь Божьих громад.
Я боялся их грозных, их – рядом…
Строгость линий, торжественность стен.
Разве всё не смеялось над стадом,
Не встающим с усталых колен?
Камни жили, да, жили! Холодны,
Беспристрастны средь добрых и злых,
В высоте они были свободны,
Но желанья оставили их.
Я угадывал в вечном молчаньи
Этих четко размеренных стен
Страшно-близкое к Богу сознанье,
Без движенья, борьбы, перемен…
И я чуял усмешку презренья
Даже в плитах, истертых толпой,
Надо мной с моей ношей сомненья,
Вечно-мыслящей, нищей душой.
Полумрак… И, как когти, впилися
Эти взгляды хохочущих плит,
Эти линии сводчатой выси,
Этот скептик жестокий – гранит!
И они затолпилися густо,
Всё тесней, вкруг меня, надо мной!
Ах в душе моей страшно и пусто,
Как под сводами церкви пустой…
 

 
Не оторваться… Мучительно.
Чую, прильнувши к нему,
Что-то, что страшно значительно,
Миг еще, миг и пойму.
 
 
Эта улыбка застывшая
Так величаво скорбна…
Всё, усмехаясь, простившая,
Невыразимо-одна…
 
 
Мысли печального демона,
Мысли на воске лица.
Что это? Смерть? Но зачем она?
Не разгадать мертвеца…
 
 
Полно, мечтанья досужие!
Полно ль? Я буду таким…
Нет, никогда!.. Но умру же я?..
Бог?.. И молиться пред ним?..
 
 
Бог? Но и мысли молящейся
Знать ничего не дано…
Полосы пыли кружащейся
Падают косо в окно,
 
 
Клубы лазурного ладана
Тихо плывут в вышину…
Может быть, всё уж разгадано,
Всё уж понятно ему…
 

 
Мир стал переменчивым, новым
Пред странной моею душой –
Могу я магическим словом
Один мир менять на другой.
Скажу я – расстанься с сознаньем,
Оно тебе лжет, как и те,
Что хитрым своим воспитаньем
Доверили ум твой мечте.
Мечты над тобою нависли,
Ты жалко обманут людьми…
Всё сам созерцай и не мысли,
По-новому всё восприми.
И в городе, с детства знакомом,
Вдруг вырастут мрачно дома,
Шум улиц покажется громом,
Нависнет зловещая тьма,
Как будто под сводами склепа
Я вижу мельканье толпы,
И люди зашепчут нелепо,
Безумны, лукавы, слепы…
Как много их, разных, как много,
И как они все не нужны…
Всё в кинематографе Бога,
И всё марьонетки, всё сны…
И лгут все и с видом беспечным
Молчат все про вечную ночь,
И словит мой слух перед Вечным
Смех Дьявола… Прочь же! О, прочь!..
 

 
Пора бежать от роскоши страданья,
Пора уйти к улыбкам и цветам…
Зачем я в ужасе слепого мирозданья,
Зачем я чувствую одно лишь то, что там!
 
 
Уйти, уйти… Чтоб быть простым, негордым,
Чтоб не понять, а прежде полюбить,
Идти, смеясь, по этим близким, твердым,
Земным путям и славить их и жить…
 
 
О, дайте руку мне! Скорее, вы, земные!
Я – заколдованный в мистическом кругу…
Я видеть так хочу, как видят все другие,
Но не могу… Уже я не могу…
 

 
Пред всею жизнью я, недвижимый и слабый,
Как будто нахожу свой новый в мире путь –
Я в старости дойду до этого масштаба
Еще раз, а пока… Возьму… ну, что-нибудь.
 

J’accuse

Золя

 
Это странный муравейник –
Хаос улиц и домов,
Это вереск и репейник –
Эти заросли лесов.
 
 
Муравьи там суетятся,
Тащут разный нужный хлам;
Сообща и управляться,
И работать нужно там.
 
 
Строят толпами густыми
Муравейники свои
И дорожки между ними…
Муравьи как муравьи.
 
 
Все, растя родную кучу,
Хвалят честность, долг и труд…
Туча родится и тучу
Быстро в ямы волокут.
 
 
Рок начертан, приготовлен,
Каждый отдан ремеслу,
Дрессирован, присноровлен,
Каждый втайне склонен к злу.
 
 
В каждом в миг, в одно мгновенье
Видишь, в чем он заключен,
Видишь круг его мышленья,
Знаешь всё, что скажет он…
 
 
Идеалы и устои,
Закоптелые слова…
Есть присяжные герои,
Мудрецы есть… Ха-ха-ха!
 
 
Жизнь по правилам готовым,
Власть привычки, будней нить…
Стать никто не в силах новым,
Круг свой замкнутый разбить.
 
 
Муравьи-рабы мечтают,
Копошатся, как рабы,
И от века угнетают
Их несчастия судьбы.
 
 
Муравьи-жрецы пророчат,
Говорят, вершают суд,
Господа оружье точат,
Плети тщательно плетут.
 
 
Вечны эти три породы:
Вождь, шаман и раб-Дикарь,
Рыцарь, поп, рабы-народы…
И теперь, что было встарь.
 
 
Годы, годы, дни и ночи…
Всё по-старому стоит:
Так же трудится рабочий,
Так же собственник следит.
 
 
В схемах роется келейник
С сединою в бороде…
Муравейник, муравейник,
Муравейник на звезде…
 

 
Нет, я не раб, хоть связан вами;
Я не прощаю вам обид.
Пусть сила скована цепями,
Мне мысль ее освободит.
 
 
Я берегу обиды жадно
В подвалах сердца моего,
Считаю молча и злорадно
Проценты с золота всего.
 
 
И, выходя из жизни круга
На смерти страшную межу,
Сведу я брата или друга
В подвалы сердца и скажу:
 
 
Ты видишь? Вот мое богатство.
Ты мой наследник, мой двойник.
Возьми же всё во имя братства,
Взыщи за всё, как ростовщик.
 

 
Истина – странница, странница бедная…
Бродит она по сердцам,
Робкая, нежная, светлая, бледная,
Чуткая к вашим слезам.
 
 
В сердце стучится: «Вы звали страданием
Должное каждого дня,
Что же вам стоит хоть раз со вниманием
Выслушать, люди, меня?
 
 
Люди, вы слушали песни шарманщика,
Книгам даете года,
Вы за цветистые речи обманщика
Деньги дадите всегда,
 
 
Я же, я – рядом, я жду с замиранием,
Жду я пред сердцем у вас…
Что же вам стоит меня со вниманием
Выслушать, люди, хоть раз?
 
 
Жизнь коротка, а пути вы не знаете,
Слушайте ж сердце свое»…
Ах, в вашем сердце собак вы спускаете,
Ваших собак на нее!
 
 
Взяли на улице злобно булыжники,
Чтобы ее забросать,
Учат вас хитрые, лживые книжники,
Как ей в лицо попадать…
 

Посв. Валентину Лозинскому

 
Весь день один, угрюмо-равнодушный,
Я в зимнем сумраке, не двигаясь, лежал.
Без дум, без сил, тяжелый и бездушный,
Я всеми нервами, всем существом молчал.
В моей душе погасли жизни звуки,
И тяжесть пустоты царит в моем мозгу…
Я всё лежу, без страха и без муки,
И будто бы ищу сбежавшую тоску.
Ее огонь меня бы жег и мучил,
Я плакал, плакал бы и я бы проклинал…
Но бури нет, хотя нависли тучи…
И безучастно я не думал и лежал.
Так пагода стоит, толпою позабыта;
Угрюмо оперлась о спящий ряд колонн,
И пылью алтари священные покрыты,
И паутины сеть висит со всех сторон…
И дряхло, и темно, и мертвенно-прохладно,
И звонко в высоте у сводов звуки мрут,
И идолы кругом, уродливы, громадны,
Стоят, глядят, молчат… Они чего-то ждут…
 

Aetas, quae vindice nullo

Sponte sua, sine lege, fidem rectumque colebat.

O. Nason

 
Мне царство грезилось великой тишины,
Последние века задумчивых людей.
Спокойны были все, и нежны, и умны,
Во имя вечных солнечных лучей.
 
 
Там жизнь труда – борьбы мечтательным годам
Не говорила нет с насмешливостью злой,
Обсерватория, библиотека, храм
Там береглись молитвенной толпой.
 
 
Среди тенистых рощ встречал седой мудрец
С спокойной радостью, как тихий, долгий сон,
Земного бытия торжественный конец,
Предвечного таинственный закон.
 
 
Все перестали лгать, никто не оскорблял
Короткого в веках мгновенья своего,
И каждый каждого глубоко уважал,
Как знавшее о Боге существо.
 
 
И их любовь была – испуг случайных встреч,
И благодарное, грустящее прости
За взгляд взволнованный, прерывистую речь,
За новый миг, украденный в пути.
 
 
Мне царство грезилось великой тишины,
Задумчивых племен средь храмов и полей…
О, неужели злость и глупость там нужны
И люди не поймут других людей?