Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский

МОЯ ЛЮБОВЬ

Нет тягостной любви и лишь полна

страданий одна любовь – Фамари и Аммона.

Трактат Авот

 
Я мрачен с вида.
Как пирамида,
Я недвижим.
 
 
Рожден балбесом
И лени бесом
Я одержим.
 
 
Скучал до боли,
Но глазки Оли
Раз увидал!
 
 
И легче пуха,
Быстрее духа,
Пред ней предстал.
 
 
Стройна, высока
И черноока
Она была.
 
 
Полна движенья,
И треволненья,
И вся светла.
 
 
И, как у Гретель,
В ней добродетель
Висит, как груз.
 
 
А я вихрастый,
Хромой, очкастый
И весь кургуз.
 
 
Одну надежду
Я на одежду
Еще имел…
 
 
Взглянул на брюки…
Какие муки
Я претерпел!?
 
 
С тревогой тайной
Взглянул отчайно
На свой мундир…
 
 
Поникли вежды…
Мои надежды –
Мечты, эфир…
 

1905

«Я вспомню. Был вечер, и мебель…»

 
Я вспомню. Был вечер, и мебель
Была тяжела и мягка…
Как лилии трепетный стебель,
Была ты грустна и тонка.
 
 
Да, ты на диване огромном
Сидела недвижно тогда,
Согнувшись, в углу полутемном
Я вспомню… я вспомню… О да!
 
 
В восторге, в тоске и тревоге
Я что-то тебе говорил…
Какие-то жизни чертоги
Построить я звал и манил…
 
 
Мы молоды были… Могучи
Казались дела впереди,
Но слезы и тяжко и жгуче
Рвались и молчали в груди…
 
 
То было ли шуткою злою,
Иль вдруг ты меня поняла,
Но нежно и мягко рукою
Ты мне по руке провела.
 
 
Да, грустно улыбку роняя,
Ты руку погладила мне…
Я помню, моя дорогая,
Я помню, как будто во сне.
 
 
Ах, ты не могла догадаться.
Как жаждал я робким челом
К коленям твоим приласкаться.
Как грустно мне было потом…
 
 
И в дни, когда я понимаю,
Что жизнь – безысходный тупик,
Как я этот миг вспоминаю,
Когда-то пронесшийся миг…
 

Осень 1907

«Ах, в моем сердце вновь Содом-Гоморра…»

 
Ах, в моем сердце вновь Содом-Гоморра,
Сердцетрясенье при виде прокурора!
Конфетка моя да шоколадная,
Что за участь у меня, да безотрадная!
 
 
Ах, лишь разгонит сны мои Аврора,
Всё я мечтаю, всё про прокурора!
Конфетка моя! Уж не обижу я,
Как поглажу его кудри, кудри рыжие!
 
 
Днем ли, в саду ли, сижу я у забора,
Всё я мечтаю, всё про прокурора!
Конфетка моя, да леденистая,
Не влюблюся я в милого, в гимназиста я!
 
 
Ах, променяю всех студентов свору,
Всю мою свиту я на прокурора!
Конфетку куплю, да папермента я!
Не влюблюся я в милого и в студента я!
 
 
Всё-то взираю, ровно как на гору,
Голову закинув, я на прокурора!
Конфетка моя, да маргаринная!
Ах ты, талия милого очень длинная!
 
 
Ростом, я знаю, он мне и не впору…
Всё ж я мечтаю, всё про прокурора!
Конфетка моя, да маргаринная,
Ах ты, ноженька милого журавлиная!
 
 
Но даже росту его не шлю укора,
Хоть и длиннее нету прокурора!
Конфетка моя, да пол грошовая!
Закажу я каблуки, да двухвершковые!
 
 
Ровно в минуту он засудит вора…
Нету на свете умнее прокурора!
Конфетка моя, да из прилавочка,
Подарю милому мыла на удавочку!
 
 
Люди скажут: ах, что за умора!
Что мне за дело – люблю я прокурора!
Конфетка моя, да очень жирная!
Ах ты, грудь мого милого, размундирная!
 
 
Ах, от любви я стала даже хвора…
Вот как люблю я душку-прокурора!
Конфетка моя, да что за дуся я!
Разве только еще в Блеха и влюблюся я?!
 

1908 Самарканд

ЛЕГЕНДА

 
В далекой и мрачной теснине
Старуха-колдунья живет;
Сидит пауком в паутине
И всё паутину прядет.
 
 
И в сети ее попадают
И мухи, и звери, и мы;
Качаясь, на них засыхают
Религии, царства, миры…
 
 
Раз витязь заехал в теснину
И смотрит и в толк не возьмет:
Он видит – паук паутину
Средь мертвых прядет и прядет…
 
 
– «Скажи, как тебя прозывают,
Старуха-колдунья-паук?» –
Старуха ему отвечает:
– «Зовут меня Время, мой друг!» –
 
 
– «Зачем же ты, я удивляюсь,
Прядешь эту липкую дрянь?» –
Старуха молчит, улыбаясь,
Прядет и прядет свою ткань.
 
 
– «Смотри, чтоб она не порвалась,
Коль я размахнуся!..» Но, зла,
Колдунья в ответ рассмеялась
И сетью его оплела.
 

1908 Самарканд

НА КОМО

 
За горб каменистый излома
Лучи золотые ушли.
Не вечер еще, но на Комо
Вечерние краски легли.
 
 
Палаццо, как будто на стали,
В глубинах недвижно-ясны,
Ущелий лиловые дали
В лазурных заливах видны.
 
 
Зыбь легкие вьет арабески,
Обрывы, стена тополей,
И тихие шепоты-всплески
О мраморный скат ступеней.
 
 
Ряд плавных, спокойных, широких
Теней пробежал и застыл…
Чарующий голос с далеких,
Далеких доносится вилл…
 
 
Задорны, и нежны, и живы,
Смеются, тоскуют и ждут
Романса и рифм переливы
И к женским объятьям зовут.
 
 
Но жгут меня песни улыбки,
И мыслю я, мучимый ей,
Как непоправимы ошибки
Скитальческой жизни моей.
 

1909 Belagio

«Я не люблю тебя; мне суждено судьбою…»

 
Я не люблю тебя; мне суждено судьбою
Не полюбивши разлюбить…
Я не люблю тебя; моей больной душою
Я никого не буду здесь любить.
 
 
О, не кляни меня; я обманул природу,
Тебя, себя, когда в волшебный миг
Я сердца праздного и бедного свободу
Поверг у милых ног твоих.
 
 
Я не люблю тебя, но, полюбя другую,
Я презирал бы горько сам себя.
И, как безумный, я и плачу и тоскую,
И лишь о том, что не люблю тебя.
 

18 декабря 1909 Петербург

ПЕСНЯ ИГРОКА

 
С ранних лет по эту пору
С чертом в карты я играл.
Я душой платил партнеру,
Он мне счастьем отдавал.
Так играли по годам!
Тра-ла-ла-ля!
Трам-там-там!
 
 
Банкометом в эти встречи
Нам двоим судьба была.
Люди жглись для нас, как свечи,
Мир был плоскостью стола;
Много ставилося там…
Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
На лице мне время счеты
Зло морщинами вело,
Рисковал я без заботы,
Только всё мне не везло!
Что ни ставлю, всё отдам!
Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
Я на красных мастях ставил
(Красный цвет был страсть моя),
Проиграл и вдвое сбавил
Капитал душевный я…
О, проклятье этим дням!
Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
О, с каким играл экстазом…
Да не шла мне эта масть.
Стал на дам я ставить разом
Всю оставшуюся страсть,
На каких прекрасных дам…
Тра-яа-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
На четыре ламы взятки
Черту все подряд я дал,
А последние остатки
Я на мелочь разменял…
Всё пошло по мелочам! Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
Хорошо еще, что эта
Не всучила мне игра
Ни червонного валета,
Ни бубнового туза,
Как всем прочим игрокам…
Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
Стал скупиться, да такая
Не по сердцу мне игра!
На туза червей играя,
Жизнь поставить мне пора.
Что мне плакать по ночам! Тра-ла-ла-ля! Трам-там-там!
 
 
За душой опустошенной
Ни гроша, а счет растет…
Сердце, сердце – туз червонный
Пусть черт двойкою убьет!
Впрочем… Черт, постой!
Я сам Тра-ла-ла-ля… Трам-там-там …
 

1909

К СМЕРТИ

Credo, quia absurdum est.

Св. Августин

 
В Париже я первого мая
Шел вместе с огромной толпой.
Толпа эта, дружно шагая,
Знамена несла пред собой.
 
 
Сверкали штыками зуавы,
За нею идя по пути;
Толпа им кричала: «вы правы!
Вам следует с нами идти».
 
 
Тюркосы, жандармы, драгуны…
К стене шла рабочая рать,
Где баррикадеры Коммуны
Остались навеки лежать.
 
 
У кладбища, с лентою алой,
Стал речь говорить пред толпой
Какой-то седой и усталый…
И в блузе другой, молодой.
 
 
Я видел, что буря готова.
Лишь гимн был толпою запет,
Ей крикнули властно: «ни слова!»
Но «Vive la Commune!» был ответ.
 
 
И вдруг полились, как каскады,
Проклятья, и песни, и вой…
Пошли пехотинцы в приклады,
Толпу разогнали толпой.
 
 
Я был в стороне и угрюмо
Ушел одиноко бродить;
Гнала меня дряхлая дума,
Я плел свою вечную нить.
 
 
Да, речи над этим кладбищем;
И жизнь, и борьба средь могил…
Как быть я хотел полунищим,
Чтоб верил бы я и любил!..
 
 
Лишь верь – твоя жизнь уж богата…
Во что-нибудь верить… хоть час…
Ах, если бы пуля солдата
Меня доконала сейчас!
 
 
Зачем жить? Пустой и ненужный,
Я – мысли звенящая медь…
Пойти за толпой этой дружной,
Чтоб, вдруг опьянев, умереть?
 
 
Я вспомнил речей обещанья,
Свои молодые года,
О счастьи пустые мечтанья,
И думал я скорбно тогда:
 
 
«Не знает, что в будущем бросит
Судьба ему, что его ждет,
Какие возможности носит
В себе человеческий род».
 

1909

«Комната есть в моем сердце…»

 
Комната есть в моем сердце.
В ней на железный засов
Заперта тайная дверца.
Заперта много годов.
 
 
Сдвинуть его не хочу я,
Да и хотя не смогу,
Я, размышляя, ликуя,
В комнатах светлых живу.
 
 
Там все лучи мирозданья,
Всех проявлений земных
Ломятся в призме познанья
В радуги спектров живых.
 
 
Есть там созвездья, микробы,
Люди, глубины морей,
Нет только зависти-злобы,
Нет только черных теней.
 
 
Но иногда зарыдает
Где-то чуть слышимый зов,
Кто-то зловеще сдвигает
С запертой двери засов,
 
 
Ржавые петли откроют
Мне в подземелие ход
И глубина темнотою
Властно к себе привлечет.
 
 
Этою тьмой заколдован,
Вдруг застываю я, нем…
Кто-то там бьется, закован,
Кто-то хохочет над всем…
 
 
Кто-то, безбрежный, как степи,
Вдруг затоскует, замрет,
Кто-то, закованный в цепи,
Дикую волю зовет.
 
 
И из глубин бессловесный
Смех будто шепчет мне: «Марш!
К цели шагай неизвестной,
Вся человечия паршь!
 
 
Гэй, подыщи оправданье,
Шоры надень и шагай,
Ну, а меня, отрицанье,
Трус, на замок запирай!»
 
 
Ах, убегаю я, зная –
Если промедлить теперь,
В тьму навсегда запирая,
Хлопнется страшная дверь.
 

1909

К ХОЗЯИНУ ПИВНОЙ

 
Тридцать пять лет я бродяжничал
Да и него ж не видал?
Пузо подтягивал, бражничал,
На печи лишь не лежал.
 
 
Унтером был я пожалован,
Много имел орденов…
Всё ж, брат, судьбой не избалован
В семьдесят восемь годов!
 
 
Как лишь война усмирилася,
Я на деревню пошел,
С сыном жена повинилася,
В череп всадил я ей кол.
 
 
Накуролесил без паспорта
Я, брат, за тридцать пять лет!
Эх, раз потурили нас с порта
За забастовку, мой свет…
 
 
Сволочь пришла, полицейские,
Значит, нас всех выселять
За «умышленья злодейские».
Ну и ядрена же мать!
 
 
Фить! Заперлися в ночлежке мы,
Как губернатор предстал,
Мы запалили полешками,
Чтоб тебя черт разодрал!
 
 
Форменный бой был и бойницкий!
Как застреляли в избу,
Тридцать пять парней в покойницкой
Вспомнили эту пальбу!
 
 
В Вологду старыми лапами
Я прошагал пехтурой!
Ладно, что славный этапами
Всё попадался конвой…
 
 
Клюнешь махорки где малостью,
Где и водчонки хлебнешь,
А и обчественной жалостью
Где заработаешь грош!
 
 
Ладно всё было, хошь шейкою
Я и платился не раз…
Ну, а в Вологде я с швейкою
Славных наделал проказ!
 
 
Сделал ей, значит, младенца я,
Счел себя за старика…
Уксусная тут эссенция…
Ну и сыграл дурака!
 

1909 СПб

АЛКОГОЛЬ

Посв. Вал. Лозинскому

In vino Veritas.

 
Как часто мне, бывало, Оля,
За шею ласково обняв,
Шептала на ухо: Оставь!
Не пей, Алеша, алкоголя.
 
 
Но я поддаться не позволю
Себе отнюдь! Я – вольный бард!
Люблю я ром и биллиард,
Хоть я весьма люблю и Олю.
 
 
И не моя родила воля
Солидный том моих стихов:
Явились чары этих снов
От полной чары алкоголя.
 
 
Да, я средь жизненного поля
Когда я трезв, я – сущий ноль…
Ведь вот что значит алкоголь,
Моя возлюбленная Оля!
 

Зима 1910

АРАБЫ

 
Дыша теплом, полны мечтанья
Пески, холмы и лес маслин;
Луна заткала очертанья
Сетями светлых паутин;
Над бесконечностью равнин
Стоят созвездий сочетанья,
Как бы застыли заклинанья
Меж ширью неба и долин.
 
 
Перед шатрами до рассвета
На этот сказочный наряд
Арабы нежные глядят;
Пред ними в чарках сок шербета;
Задумчива, полуодета
Толпа девиц… И все молчат…
Лишь о любви и тайне где-то,
Волнуя, струны говорят.
 
 
У очага Шахерезады
Старик рассказывает сны.
Не шевелясь, его сыны
Внимать его сказаньям рады,
А за холмом, где лишь лампады
Небес глядят из вышины,
Смуглянкой страстные награды
Юнцу свободно отданы.
 

II

 
У гор раскидывают станы
Арабов дикие сыны:
На жертву им обречены
Купцов эменских караваны.
Милы арабам, всем страшны,
Их кони гордые,
С речною сталью ятаганы
И складки бедой сутаны.
 
 
Песок сияньем ослепляет.
В бездонной неба глубине
Ни тучки… Всё в бессильном сне…
Сидит, недвижно тень бросает
Араб на нервном скакуне;
Как хищник, очи напрягает,
Туда, где струйкой пыль витает
В зыбучей, знойной желтизне.
 
 
Ага, завидел он верблюда…
Он видит, как с его парчи,
С горбов, серебряные блюда
Кидают быстрые лучи…
Еще верблюды… Много люда…
Молчи, араб, и жди. Молчи.
Пускай идут, смеясь, покуда
Не прекратят их смех мечи.
 
 
Летят, как облако, семиты
Из-за холмов быстрее стрел;
Купцов разбросанные свиты
Берут пищали на прицел;
Вот залп… Другой уж не поспел,
Верблюды вмиг ордой отбиты,
Проводники их перебиты,
Никто укрыться не успел…
 

III

 
Несут в святилище Каабы
Свои богатые дары
Чернобородые арабы;
Перед порогом, на ковры
Снимают туфли, но мудры,
Они к Аллаху никогда бы
Не подошли смиренно-слабы,
Идут спокойны и добры.
 
 
А после тонут величаво
В харчевней дымных облаках;
Войны и силы злое право
Пред ними мечет всех во прах,
И их молчанье, гордость, слава,
Смелейших в скачке и боях –
Для робких – зависти отрава,
Для смелых – знанье, что есть страх.
 
 
И перед ними молодая,
Блудница кружится нагая,
Лаская дерзостью очей;
Хозяин гнется, подавая
Пахучий кофэ для гостей,
А в щели запертых дверей
На них глядит, волнуясь, стая
Гарема томных дочерей.
 

Весна 1910

«Она в мое сердце глубоко…»

 
Она в мое сердце глубоко
Руками забралась и сжала
Кровавое сердце жестоко.
«Трепещет!» – наивно сказала
Она с любопытством ребенка
И долго смеялась и звонко.
 

Весна 1910

«Она была добра и мною не играла…»

 
Она была добра и мною не играла,
Она была добра, всегда была добра…
Она словам моим растроганно внимала,
Не говорила мне, что мне уйти пора…
 
 
Она мне голову задумчиво ласкала,
Раз на колени к ней упавшую без сил,
Она мне целовать одежду позволяла…
Но я о том ее, я сам ее молил!
 
 
И, помню, в темноте разубранной гостиной,
Где падал с улицы мертво на потолок
Луч электричества, бестрепетный и длинный,
Она от губ моих не отнимала ног…
 
 
Я бросить не могу ни одного упрека,
Мне не было любви, но было всё дано.
Холодною игрой насмешливого рока
Мне счастья обвинять ее не суждено!
 
 
Она была добра… Покорна, как гетера…
Но… мир мне пуст… мне нечем, нечем жить…
Как часто я гляжу на дуло револьвера
И как хочу тогда ее поблагдарить…
 

Весна 1910

ПИСЬМО

 
Моя хорошая! О, как я истомился,
Как я устал молиться и рыдать.
А раньше я, я вовсе не молился…
Нет сил, нет слов, чтоб это передать!
Приди ко мне, на миг и не любя;
Я буду ждать тебя.
Я буду долго ждать…
 
 
Но если не придешь, то напиши, родная;
Ведь так легко две строчки написать.
И я пойму, что, письма отсылая,
Я лишь сержу, и брошу докучать.
Ты добрая; я буду ждать – ответ,
Хотя бы только «нет»!
Я буду долго ждать…
 
 
Не презирай меня. Все дни мои тревога,
Мне нету сна, я не могу читать,
Я сумасшествия молю у Бога,
Я эту грудь хотел бы разорвать…
Когда же смерть освободит меня!
Я буду ждать ея…
Я буду, буду ждать…
 

Весна 1910

ПЬЯНОЕ

 
Мы живем в раю цветущем,
Средь прекрасных тайн и снов,
В быстром времени, несущем
Много новых, дивных слов,
Средь бесследно проходящих,
Странных призраков людей,
В тьме лесов, листвой шумящих,
У грохочущих морей.
Но больным и скучным взглядом
Рай за гробом ищут все!
Вот же он! Со мною рядом
В тайне, ласке и красе!
В самом центре мирозданья
Я, да, я – существовал!
Люди! Сон существованья
Вас еще не изумлял?
Мне всегда, всегда так странно,
Что вот это – это я,
В этом теле неустанно
Кровь работает моя,
Что моя рука – вот эта,
Что сейчас цветет весна,
Что средь бездны звезд планета
Мне, как дар, одна дана,
Что меня развратность тянет,
Что бездонна неба твердь
И что некогда настанет
Удивительная смерть…
 

Лето 1910 Усикирко

«Зима стоит унылая…»

 
Зима стоит унылая,
Я с милою вдвоем,
Закусывает милая
Соленым огурцом.
 
 
Ах, скучно нам. Не вяжется
Беседа… Я устал…
Я на картинке, кажется,
Когда-то нас видал?
 
 
Мы знали жизнь, мы верили,
Теперь тоска, печаль…
Не у Балестриери ли
Есть «Скука» – carte postale?
 
 
И вот полна мечтания,
Вскричала Маша вдруг –
«Где смысл существования,
Когда в нем столько мук?»
 
 
«Достаточно избитая
Проблема», я сказал.
Читал и Демокрита я,
И Канта я читал.
 
 
Великая вселенная
Есть сложный механизм.
Ты – клетка; клетка бренная,
А мир – весь организм.
 
 
Всё это совокупное
Должно существовать;
Благое ж и преступное
Не в силах мы понять.
 
 
О, дали беспредельные,
Пространство без конца!
Мы зернышки отдельные
Большого огурца…»
 
 
Прослушавши осмысленно,
Сказала Маша так:
«Но это всё бессмысленно:
Я дура, ты дурак.
 
 
Мы суетой снедаемы
Среди печальной тьмы;
Чего-то достигаем мы,
Но что достигли мы?
 
 
Я плакала, ты бедствовал…
Какие мы глупцы!»
Но тонко я ответствовал:
«Возлюбим огурцы…»
 

Осень 1910 СПб

ЛЕТОМ

 
Здесь так вольно. Простор,
И волна голубая,
И даль поднебесная.
А там – вершина гор,
Такая большая,
Белая, отвесная.
 
 
Я взбирался туда
Много раз за лето,
Любовался глетчером.
О, если б жить всегда!..
Я думаю это
Долго, долго, вечером.
 
 
Я одинок… Но что ж?
Я гляжу, сплю, гуляю,
Час даю для чтения…
А всё чего-то ждешь…
Чего? Я не знаю.
Муки? наслаждения?
 
 
Нет, сердце, не зови
Опять расплату!
Я предан вечному.
И я живу в любви
К морю, к закату,
Ко всякому встречному…
 

1910 СПб

ПЕСНЯ СТРОИТЕЛЬНОГО РАБОЧЕГО

 
По шатким, узким лестницам
Взбираться я люблю,
Стучу и вниз прелестницам
Улыбки сверху шлю.
 
 
За мной, толпою пегою,
На строящийся дом!
Там весело я бегаю
С рабочим молотком!
 
 
Коль хватит мне по темени
Хорошее бревно,
Для слез не будет времени,
А значит – всё равно!
 
 
Взяв молот свой и знание,
Наверх со мной идем,
Всё наше мироздание
Есть строящийся дом!
 
 
Ища причин и вечного,
На звезды погляди,
По лестнице прошедшего
Ты в глубь веков пройди.
 
 
Но будь в высотах дружествен,
Взирая вниз на люд,
Твой брат хоть мал, но мужествен
И труд его – твой труд.
 

1910

СТАРИК

 
Мне, старику, два занятья
Есть на земле. Целых два:
В печке люблю разгребать я
Пепел потухший, дрова,
 
 
А вечерами я, старый,
Тешу подолгу свой взор
Юной какою-то парой
В дальнем окне через двор.
 
 
С самого их новоселья
Я наблюдал их вдали.
Сколько у них там веселья!
Мы не такие росли…
 
 
Помню и нашей богемы
Шумные я вечера:
Зло ненавидели все мы,
Да не любили добра.
 
 
Были лишь искры-проклятья,
Угли презрения к злу…
Ныне люблю разгребать я
В печке седую золу…
 

1910

«Ну, вот она, груда томов…»

 
Ну, вот она, груда томов –
От Библии до Гераклитов
До Канта, Декарта и Смита…
Ну, вот она, груда томов.
 
 
С какою насмешкой гляжу
На мысли и на теоремы
На стройные мира системы…
С какою насмешкой гляжу.
 
 
Великие к людям слова
Ненужным явилися даром,
Здесь все были сказаны даром
Великие к людям слова…
 

1910

НЕПУТЕВАЯ КОМЕТА

 
Раз, захотев бродить по свету,
Порвав с родной системой связь,
Как сумасшедшая, комета
Что было духу понеслась.
 
 
Планетам, солнцам и их свитам –
Всей дворне спутников и звезд –
Что по приказанным орбитам
Идут, держась своих борозд,
 
 
Консервативным и почтенным,
Уравновешенным мирам –
Казался очень дерзновенным
Кометы путь по небесам.
 
 
Юпитер полн негодованья…
Летит комета без пути!
В какой системе воспитанье
Она могла приобрести?
 
 
Чтоб этих не было стремлений!
Не рас-суж-дать! Мол-чать! Не сметь!
Сквозь сферы наших притяжений
Где это видано лететь?..
 
 
Но, ах, Юпитера укорам
Не вняла та и на лету
По плеши крепким метеором
В него метнула и ау!
 

1910

«Опять так поздно ты! Видишь – тени…»

 
«Опять так поздно ты! Видишь – тени…
Но вздор, вздор! Я встречу продлю.
Спешила? Ну, дай же, дай мне колени!
Послушай, ведь я же люблю.
 
 
Что, что ты хочешь, что? Ну, скорее!
Богатства? Но это легко!»
Я вскрикнул, падаю… С кем я? Где я?
О, Боже! Ведь нет никого…
 

Зима 1910-1911

К БОГУ

 
Ты видишь, Бог? Вот жизнь, вот я, вот небо.
Я верю, говорю, Ты должен отвечать.
Я не прошу ни женщины, ни хлеба,
Мне надо знать – где Ты? Ты слышишь? Надо знать.
 
 
Скажи мне, Бог. Ты видишь, осквернили
Здесь воздух, речь, детей, любовь, молитву, плач.
Здесь не война; ничто иль туча пыли,
И человек, Твой сын, он даже не палач.
 
 
Ты видишь Сам – вот я, вот смерти ложе.
Смотри, как молод я… И должен умереть.
Ты сострадателен, так перед смертью… Боже!
Ты дал мне жизнь! Я верю. Так ответь.
 
 
Что ж, Бог, я жду. Твое молчанье грозно.
Я жду. В последний раз… Без страха и без лжи
Я спрашиваю строго и серьезно:
Где выход, Бог? Скажи. Если Ты есть, скажи.
 

1910-1911

«Выйду из дома, от старых, привычных…»

 
Выйду из дома, от старых, привычных
Спутников жизни – вещей,
Я погружаюсь в потоки безличных
Суетно-быстрых людей.
 
 
Низменны лица, и тупы, и красны,
Лица всесветной толпы,
Гладки, надменны, наглы, безучастны
Явно бездумные лбы…
 
 
Я захлебнулся, ища человека,
В ваших бесцветных словах,
И в торжествующих мнениях века,
И в безобидных мечтах,
 
 
В лжи общепринятой, глупой и вечной,
Салом плывущей кругом,
В сущности черни, не знающей вечной,
Чуткой печали о Всем…
 
 
Стадо огромное… Ложь разговоров,
Лица, газеты… О, гам!
Я убегаю за грани затворов
К мудро-спокойным вещам.
 

1910-1911

АЭРОНАВТЫ

 
Одни не дошли до познанья вещей —
Им мысль заменили обычай, молебны;
Им надо свое, надо простеньких дней…
 
 
Им крылья не нужны или враждебны.
 
 
Другие прорвалися в подлинный мир,
Но вдруг, испугавшись его, онемели
Иль ложью опять оправдали свой мир.
 
 
Им крылья не даны; они их взять не смели.
 
 
А третьи, познав, не хотели солгать,
Но грезы, презренье и мысль истомили
Их злобную, бледную, слабую рать.
 
 
Их крылья сломаны иль их же задавили.
 

1910-1911

АУТО-ДА-ФЕ
(Старинная серенада)

Mein dunkles Herze liebt dich,

Es liebt dich und es bricht,

Und bricht und zuckt und verblutet,

Aber du siehst es nicht

Н. Heine

 
Когда, над лучами сверкая,
В траве проскользает змея,
То вдруг, о тебе вспоминая,
Как сумрачен делаюсь я.
 
 
Когда белоснежный, высокий,
В лазурный, манящий простор
Скрывается парус далекий –
Тебя провожает мой взор.
 
 
Когда в небесах потухает
Звезда полунощной порой,
То нежность моя называет
Ту быструю искру тобой.
 
 
Ах, в сердце звезда та упала,
Зажгла мне лампаду в груди…
Давно меня жжет ее жало
И смерть мне сулит впереди.
 
 
В ней пламя трепещет и вьется
Лукавым, веселым огнем,
А сердце, как маятник, бьется,
Прожженное этим огнем.
 
 
О, сердце! Зови своим стуком
Волшебные грезы ко мне –
Мы храм моим сладостным звукам
Построим в твоей глубине,
 
 
И дивным и мощным органом
Мы своды его потрясем,
И высшим мы жреческим саном
Волшебника в нем облечем.
 
 
Ты знаешь его, дорогая,
Ты знала напевы его,
Когда я тебе, замирая,
Легенды шептал на ушко…
 
 
Я слушал не раз его саги,
Когда я камин свой мешал,
За чашею пенистой браги
Не раз я под них засыпал…
 
 
Он в юности разным проказам
Учил меня, сказочник-дед…
Тот сказочник – добрый мой разум;
Теперь он и ласков, и сед.
 
 
И ныне прелестными снами
Меня забавляет старик.
Но в сердца торжественном храме
Он будет и мудр, и велик.
 
 
В лампадах затеплит огонь он;
Чуть сердца осветится свод –
Прекрасен, силен, многозвонен,
Хор ангелов там запоет,
 
 
С старинною, дивною верой
Молитву старик сотворит,
Заплачет орган Miserere,
Торжественней хор зазвучит;
 
 
Под эти печальные звуки
Священник огонь разведет,
И душу мою он на муки
На этот костер поведет.
 
 
Любовна, проста и несчастна,
Умрет она гордо, без слов,
И будут лобзать ее страстно
Концы огневых языков.
 
 
И будет жалеть, умирая,
Что нет уж страданий былых,
Что жжет еще больше, лаская,
Огонь поцелуев твоих.
 

1910-1914