Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский

 
«Любите друг друга. Страданьем
Приблизитесь вы к небесам».
В раздумьи пред всем мирозданьем
Мог Кто-то сказать это нам.
 
 
И люди, влюбленные в миги,
Воюя, ласкают Завет,
Как розу, засохшую в книге,
Как отблеск младенческих лет.
 
 
И гордых, и грешных, и кротких
Влечет к себе голос веков,
Бездонная мудрость коротких,
Ненужных евангельских слов.
 

 
Воды, сосны, в воде отраженья,
С отраженьем встречаюсь моим…
Как философы, я и каменья,
Мы с достоинством мудро молчим.
 
 
И душе шелестящей я внемлю,
Много нежных сплетаю я дум…
Кто нам дал эту странную землю,
Эти воды, и блики, и шум…
 
 
Беспредельность стоит надо мною,
Но, на землю всем телом припав,
Я торжественно глажу рукою
Жесткость камня и молодость трав.
 

 
Надо мною властитель есть странный:
То улыбка одна, не моя.
Не она б, так в борьбе неустанной,
Может быть, проскитался бы я.
 
 
Ею, грустною, будто надгробной,
Я любуюсь подолгу один…
У меня есть уродливый, злобный,
У меня есть смешной арлекин.
 
 
Иногда я мечтаю о благе
Всех людей на печальной земле,
О совместной борьбе и отваге,
О навеки исчезнувшем зле,
 
 
И я знаю, забыться немного,
А забыться так хочется нам,
Я сказал бы: жизнь – радость, тревога,
В бой ушел бы и умер бы там.
 
 
Но желаньям моим и решеньям
Арлекин уже знает ответ;
Щурит глазки и хочет с презреньем
Мне сказать: «а тебе сколько лет?»
 
 
Иногда же я мыслю: илоты!
Будет вечно покорна, тупа,
Будет занята ритмом работы,
Будет втайне довольна толпа.
 
 
И мерещится мне временами
Не служенье им, что мне народ!
Поруганье над их алтарями
И испуг и рабов, и господ.
 
 
Но глядит арлекин мой с гримаской,
Скорбным, умным и светлым глазком…
Мне становится стыдно, и с лаской
И с насмешкой гляжу я кругом.
 

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий –

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

В. Брюсов

 
Варвары, варвары грянут!
Вскрикнул в надежде поэт,
Жить, уничтожив нас, станут,
Гимн будет снова запет!
 
 
Но осторожный ученый
Скажет поэту: ты рад?
Вечны движенья законы –
Варвары нас породят.
 
 
Снова измыслятся воли,
Кругом движенье бежит,
«Tangere circulos noli» –
Рок, как мудрец, говорит…
 

 
«Цвет нации, – басил военный хмурый, –
Аристократия под царскою короной».
««Цвет нации, конечно, профессура», –
С достоинством сказал седой старик-ученый.
 
 
«Цвет нации, – вскричал в восторге рьяном
Семинарист, – мужик!» Но я кричу: «Трещотки,
Цвет нации (я был признаться пьяным!)
Поэты, кузнецы и девушки-красотки!»
 

 
Перед сном на этой маленькой планете
Люди или дети, это всё равно,
Просят Бога жарко, чтоб на белом свете
Было всё прекрасно и всё им дано.
 
 
Девочка, ты хочешь куколку-героя?
Книжку хочешь, мальчик, и картинки к ней?
Попросите ж Бога, на коленях стоя,
Всё Господь исполнит для своих детей.
 
 
Даст вам игр, бирюлек, много побрякушек,
И идей великих, и прекрасных слов,
Самых лучших, милых, стареньких игрушек,
Звонких поцелуев, тихих вечеров;
 
 
Бог Господь даст денег, денег очень много,
Даст вам много кукол, можете играть…
Не просите только истины у Бога,
Не желайте только правду отыскать.
 
 
Если грустно – плачьте, если странно – верьте,
Хорошенько смейтесь, если вам смешно;
Не ищите правды, правда хочет смерти,
Люди или дети, это всё равно…
 

Дьявол – логика.

Данте

 
Пред истиной стою безрадостно, но смело.
Всё быстро, пусто, всё легко.
Пусть солнце любишь ты, пусть сердце не истлело,
Святыни нет – нет ничего.
 
 
Я в Мефистофеля влюбился изваянье;
Он улыбался – зол и строг…
Познание вещей всегда есть отрицанье
И ergo дьявол тоже бог.
 

 
Мысль в жизни мне была – моя в бою рапира.
Я храбро дрался ей, одолевал других,
Но на противника неведомого мира
Наткнулся я, один, отбившись от своих.
 
 
Напрасно я зову на помощь всю отвагу:
Он страшен в саване, костляв, уродлив, нем…
Безмолвно из руки он выбивает шпагу,
Хочу ее поднять и падаю совсем.
 
 
Приставлен меч к груди… Не в силах шевельнуться
И, мысля, вдруг устав, что кончен жизни путь,
Имею счастье я лишь нагло улыбнуться
Концу его меча, направленному в грудь.
 

Посв. Володе

 
Есть много доброго у злого,
Там есть нечестность, где есть честь.
Есть демон, верующий в Бога,
Неверующий ангел есть.
 
 
Тот демон хочет всё измерить,
Раскрыть божественный закон,
Он злобен, он не хочет верить,
И всё же к Богу близок он.
 
 
А ангел полон состраданья
И взгляд так нежен у него,
Но он таит в себе сознанье
Бесцельной бренности всего
 

Посв. Н. М. Карамышеву

 
– Как ты живешь, дорогой?
– Э, брат, не жизнь, только мука.
Что ж, при погоде такой
И расхвораться не штука.
Это не то… Я здоров;
Скука, хандра одолела…
Чуть ли не в петлю готов.
Что ж так?
– Да скверное дело!
Только глаза продерешь,
Старую песню заводишь,
Что пропадаешь за грош,
Смысла нигде не находишь…
Книги? Читаю до дыр!
Либо там вздор беспредельный,
Либо докажут, что мир
Этот вот сумрак бесцельный.
Слушай-ка… Есть ли ответ
Бодрый на эти вопросы?
Право, не знаю… Есть, нет…
Ну-ка, зажжем папиросы.
 

 
Базар замолк. Торговец, груды
Своих товаров сосчитав,
Берет Коран. Ослы, верблюды,
За день порядочно устав,
И их владельцы на покой
Уходят дружною толпой.
 
 
Среди задумчивых, красивых,
Благоухающих чинар
Проходит много мило-лживых,
Пугливых, дерзких, нежных пар,
И, их речами смущена,
В чадру закуталась луна.
 
 
Крадется вор… Собака лает…
Всё как всегда, всё как везде,
Но муэдзин напоминает
О Цели, Тайне, о звезде!
Ах, он был стар, сей муэдзин,
Он стар был, стар и был один…
 

 
И город, и люди забыты.
Я лег на зеленые мхи,
Упал на прибрежные плиты,
Чтоб слушать, как шепчут ракиты
И сосен рокочут верхи.
 
 
Гляжу, как на брег издалека,
Бурля, волноряд набежит,
Ударит о камень жестоко,
Расстелется плоско, широко
И вновь, уходя, зажурчит.
 
 
И носятся цепи сравнений
И мыслей о солнца лучах,
О сущности света и тени,
О жизни подводных растений
И рыб в изумрудных водах,
 
 
О рыбарях хмурых в деревне,
Затерянной в чаще лесов,
О всем, что загадочно, древне,
О сказках, о спящей царевне,
О тайне бегущих годов…
 

 
Мою жестокую печаль
Убьет жестокая улыбка:
Пред смертью скажут все – как жаль,
Что жизнь моя была ошибка.
 

Книга Вторая
МЫ, БЕЗУМНЫЕ…

Война – отец всех, царь всех.

Гераклит

Una eademque res duobus modus expressa.

Спиноза

 
Философ, мысливший, что тайна
Висит над нашим бытием,
Иль непосредственно, случайно,
Поэт в безумии своем,
Иль дикий мистик, полный веры
В средневековых чудищ зла,
Взвел кто-то страшные химеры
Под небо и колокола.
В своей одежде длиннополой
Творец исчез в былых годах,
Гуляка, может быть, веселый,
Быть может, сумрачный монах,
Забыт людьми, неведом, силен,
Томимый роем странных снов,
Средь улиц спутанных извилин,
Во тьме готических домов;
Но до сих пор его творенья,
Проклятья каменные, в ряд
Над градом вечного движенья
На храме чуждые сидят.
Их лица странны. Любопытны,
Удивлены, как у детей,
Иль равнодушны, мертвы, скрытны,
С печалью каменных очей…
Иль с хищной радостностью силы
Глядят химеры злобно вниз,
Упершись лапами в перила
И перегнувшись за карниз.
 

 
Под ними шумно перемены
Как в скачке бешеной летят.
Париж сквозь лопнувшие стены
Предместья впитывает в град;
В болота движутся каналы;
Вздымает почву щебень, сор;
Чернея, старые кварталы
Уходят в глубь угрюмых нор;
Труды мильонов гибнут в безднах,
На пласт и грунт другим идут;
А под землей червей железных
Извивы мощные растут.
И, вечно новы, поколенья
Бегут и гибнут чередой…
Глядят химеры, и виденья
Над ними носятся порой.
 

 
Там, за Ситэ, где снова
Сена Сливает два теченья вод,
На колокольню Сен-Жермэна
Седой звонарь, кряхтя, ползет.
Морщинист, злобен и неистов,
Смеется он, чему-то рад…
Хе-хе, ему вожди легистов,
Виконт веселый и аббат,
Сегодня в ризнице церковной
Сказали нечто… Взяв фонарь,
Пойди тихонько в час условный…
Ты дашь сигнал, седой звонарь.
Не просчитай минуты, старый…
Как было сказано, точь-в-точь…
В двенадцать ночи бьют удары.
Варфоломеевская ночь.
Во тьме, по улице унылой
Крадется тень, ползет, как зверь…
– «Ты здесь, Жильбер?» – «От ложа милой». –
– «Laudamus Deum! В эту дверь!» –
Слышны удары… В капюшонах
Шныряют страшные попы…
Прошло… У Лувра, на газонах,
Нарядной слышен гул толпы.
Маркизы милые смеются…
Роброны, шпаги, парики…
Гавот танцуется, поются
Отменно-нежные стихи…
И сам король, любезный, меткий,
Смеясь, мадам де-Помпадур
О римском папе шепчет едкий,
Весьма скабрезный каламбур.
Прошло… Фигура исполина
Ведет народ. То Жюль Дантон.
Восстанье, клубы, гильотина,
Три новых цвета у знамен…
Забыты церкви, папа, вера.
Сменили их на десять лет
Острота злобная Вольтера,
Конвента пламенный декрет.
Бегут разряженные бары,
Запачкан кровью древний трон,
Марат, Жиронда, Монтаньяры,
И наконец Наполеон…
Прошло… Солдат, как на параде,
Ровняет старый капитан,
Готов на взятой баррикаде
К расстрелу смелый мальчуган.
Вот поднялися ружья взвода…
Кричит мальчишка в дула их:
«Долой рантье! Живет свобода
Национальных мастерских!»
Прошло… Шумят бульвары, пресса,
Парламент, мэтрополитэн…
На блеск кафэ спешит повеса,
Вертлявый прыгает гамэн…
Под звездным небом в честь Ваала
Шумят, не слыша нищих плач,
Студент Латинского квартала
И из Ситэ банкир-богач.
Кокотки, биржа, преступленья,
Бульваров смех, Монмартра свист,
И, полный жажды разрушенья,
Сент-Антуанский анархист.
В мир знанья славная Сорбонна
Кидает тысячи томов,
А на окрайнах неуклонно
Растет восстанья грозный рев…
Берут начало здесь потоки
Великих слов, мечтаний, зла,
Но, даже мощные, жестоки
Здесь люди, мысли и дела.
Пройдет. Прейдут мечты и веры,
Прейдет Париж, как Вавилон…
Но пусть разрушатся химеры,
Улыбка их… ей нет времен.
 

 
Да, кто они? Я, сын усталых,
Сын злых сомнений, снов и мук,
Я выраженье угадал их
И обнял их, как брат и друг.
Рука ваятеля хотела
Создать дух зла… Но в те года
Считались злом желанья тела
И дух боролся с ним тогда.
Тот дух, что ведал мних безвестный,
Крестом на плитах лежа ниц,
Что после в готике небесной
Дал неуклонность, высь и шпиц.
Страстей людских обожествленья,
Рой гномов, фавнов и дриад,
Обезобразило стремленье
Творцов готических громад:
Не жил монах – он лишь молился,
Он не любил – он лишь страдал,
И фавн в химеру превратился,
В начало дьявольских начал.
И, побежденный новым богом,
Забытый бог, великий Пан,
На храме каменном и строгом
Согнул зверино-гордый стан.
Но жив бог Пан, дух первобытной,
Звериной истины лесов!
Он шелестит повсюду, скрытный,
Граненный ложью городов.
Он лицемерьем искалечен,
Греховен в мыслях и делах,
Но в душах всех един и вечен
На самых властных глубинах.
И в храме сердца, рядом с верой,
С познаньем, истиной, добром,
Веселый фавн наш стал химерой,
Проклятьем нашим и ярмом.
Да, потому химеры гадки
И потому они близки:
То наших помыслов загадки,
Всей нашей жизни и тоски.
Изумлены они, лесные,
Ненужной ложью наших дней,
Но всё же их улыбки злые
Горды победою своей.
Они повсюду торжествуют
Над храмом, мыслью и толпой,
Но, как и мы, они тоскуют
По дебри шепчущей лесной.
Прикован к лжи и камням зданий,
Я рвусь, как вы, химеры, в глушь,
Я в вас влюблен, как в злость желаний
Лесных, преступных наших душ.
 

Посвящается Г. А. Энгельгардту

 
Славные викинги ярла Гаральда
Брагу пьют с девами.
Тешат восторженно ярла три скальда
Песней напевами.
 
 
Шкуры, оружие, золото, ткани,
Люди громоздкие,
Грубые лица со шрамами брани,
Волосы жесткие.
 
 
Целых быков истребляются груды;
Чаши – глубокие.
Девушки дики, стройны, полногруды,
Голубоокие.
 
 
Девы твеменнингом [2]2
  Твеменнинг – род брудершафта у древних скандинавов. (Примеч. автора.)


[Закрыть]викингов тешат
С жестами смелыми,
Кудри их рыжие пальцами чешут
Тонкими, белыми…
 
 
Хвалятся гости скитаньем по сечам,
Морю опасному…
Только Олафу похвастаться нечем,
Отроку страстному.
 
 
Молвил дан Бьерн Кнуту Грорику дану
Голосом молота:
«Я захочу, так на шнеке достану
Бочками золото».
 
 
Молвил Кнут Грорик в ответ, негодуя:
«Это ли доблести?
Я захочу, на мече принесу я
Целые области!»
 
 
Пальноке молвил им: «Храбрые даны,
Берсерки [3]3
  Берсерк – полусумасшедший, дерущийся даже в мирное время со скалами и деревьями, воин, очень почитавшийся у скандинавов. (Примеч. автора.)


[Закрыть]сильные!
Это ничтожно – и злато, и страны,
Златом обильные.
 
 
Но среди льдов, где живет, завывая,
Вьюга мятежная,
Есть одна девушка – Хельга младая,
Дивная, нежная…
 
 
Очи задумчивы, губы сомкнуты,
Затосковавшие…
Длинных волос золотистые путы,
Руки упавшие…
 
 
Альбы-кобольды пути к ней из виду
Скрыли за тучею;
Фритьоф туда не провел бы Элиду [4]4
  Фритьоф – легендарный герой. Эллида – корабль Фритьофа. (Примеч. автора.)


[Закрыть]
С гридьбой могучею.
 
 
Много там викингов наших пропало
В тяжком бессилии,
И не снесли их дыханье в Валгалу
Девы валькирии.
 
 
Не побороть вам и горы, и реки,
Стужу жестокую.
Грорик и Бьерн! Не добыть вам вовеки
Хельгу далекую».
 
 
Пальноке оба смолчали с досадой,
Как поседелому.
Смерть? Но Валгала должна быть наградой
Воину смелому!
 
 
Чаши звенят и сливаются губы,
Губы-проворницы…
Только Олаф, рассмеявшись сквозь зубы,
Вышел из горницы.
 
 
Стукнул сердито он лыжу об лыжу;
Ночь была снежная.
«Сгину во льдах или Хельгу увижу,
Девушку нежную!»
 
 
Темь была черная, в яростной злобе
Ветер визжал…
Викинг дохою мелькнул на сугробе…
Так и пропал.
 

 
Do-do, малыш. Пора ко сну,
А завтра бодрым встань;
Спою тебе про старину,
Про славную Бретань.
Бретонец добрых прежних лет
Был честен, прям и лих,
Среди бретонцев трусов нет,
Средь знатных и простых.
 
 
Припев:
 
 
Do-do, о, мой малыш.
Do-do, ты всё не спишь?
Увидишь сны; во сне
Ты улыбнешься мне.
Кругом такая тишь…
Do-do, do-do, малыш.
 
 
В аббатстве девушка жила,
Прекрасна и скромна,
И Божьей Матери была
Она посвящена.
Навек обеты ей даны,
Хоть ей шестнадцать лет;
В Бретани девушки верны
И ренегаток нет.
 
 
Припев.
 
 
Наш монсиньор, Гюго-де-Гук,
Ее раз увидал
И снять монашеский клобук
Он деве приказал.
Она сказала: «Нет, позор
Бретонке снять обет».
«Но трусов, – молвил монсиньор, –
Среди бретонцев нет».
 
 
Припев
 
 
Семь дней синьор не слез с седла,
Сбирая всюду рать;
На башню девушка взошла,
Проезжих стала звать.
И тридцать рыцарей, смелы,
Пришли на зов чуть свет,
Засели в башне, как орлы:
В Бретани трусов нет.
 
 
Припев.
 
 
Король вассала своего
Грозит разрушить трон,
Архиепископом Гюго
От церкви отлучен;
Гюго их всех не хочет знать,
Им дерзкий шлет ответ
И сам ведет в аббатство рать…
В Бретани трусов нет.
 
 
Припев.
 
 
На башне дева не встает
Пред образом с колен;
Витая лестница ведет
На башню в толще стен;
Ждут цепью тридцать смелых там,
Ждут славы новой дань
Иль смерть прекрасную за дам,
За Бога и Бретань.
 
 
Припев
 
 
На узкой лестнице боец
Сменял бойца. Подряд
Все тридцать пали наконец,
Убивши шестьдесят.
И каждый, падая, искал,
Гася улыбкой стон,
Девицы взор и умирал,
Как рыцарь и бретон.
 
 
Припев.
 
 
На верх с зазубренным мечом
Взошел синьор Гюго,
Смутилась дева, но потом…
Вдруг обняла его!
И тотчас, спрыгнув с башни в ров
Сдержала свой обет…
В Бретани помнят святость слов,
В Бретани трусов нет.
 
 
Do-do, о, мой малыш.
Do-do, ты всё не спишь?
Увидишь сны; во сне
Ты улыбнешься мне…
Кругом такая тишь,
Do-do, do-do, малыш…
 

Атаман

 
Гей, прибавьте шагу, черти!
По тропе бери. Вперед!
Десять верст еще отмерьте.
Что окольничий возьмет?
 

1-ый разбойник

 
Свет наш, батюшка, устали,
Да и раненых несем;
Гришку хлопнули с пищали,
Ранен Сенька бердышом.
 

2-ой разбойник

 
Истаскали вовсе лапти,
Двое суток, знай – беги…
 

Атаман

 
У боярина награбьте,
Будут вам и сапоги.
 

1-ый разбойник

 
А и дали же мы трепку
В топоры тогда стрельцам!
За убитого за Степку
Уложил троих я сам.
Кабы князь Иван Ракита
Наших с тылу не разнес,
Вся бы рать была побита,
А теперча… Эка пес!
 

Атаман

 
Полно хныкать! Князь-Ивана
Будет вотчина сейчас;
Будет брага вам медвяна,
Да и деньги. Вот мой сказ!
 

1-ый разбойник

 
Справим пир да этой ночкой
Раздуваним и дуван…
 

Атаман

 
Только, чур, с княжевой дочкой
Я ночую, атаман!
И бела ж она, стыдлива,
Носит шелковый убрус…
 

1-ый разбойник

 
Люб, не люб, обнимет живо!
 

3-ий разбойник

 
Ишь ты, с бабами не трус!
 

2-ой разбойник

 
Только в вотчине, знай, рати
Сколько, батька, понайдет…
 

Атаман

 
Ночью грянем на полати,
Девка косу не сплетет!
Дворню вешать по воротам,
Утром пустим петуха,
Да как свистнем по болотам…
Чем дороженька плоха?
Чаща, братцы, что берлога;
Не найдет и леший сам…
А стрельцам одна дорога –
Прямо к чертовым когтям.
Во одном во чистом поле
Нас сильней царева рать,
А в лесу – ходи на воле,
Эх ты, божья благодать!
Ветви – крыша; баня – ручей;
Песню, братцы, запоем,
Ночь придет – в глуши дремучей
Засидимся за костром…
Не боярски, не царевы,
Дети матушки-земли…
Что насупились, как совы?
Гей, ребятушки, вали!
 

 
Штыки наготове,
Стоим мы и ждем.
Победы и крови
Иль сами умрем!
 
 
Вот туча клубится
И стелется дым –
То конница мчится,
Мы ждем и стоим.
 
 
Мы сжались друг с другом,
Пред нами в пыли
Товарищи кругом
Горой полегли,
 
 
Пусты патронташи,
Нет пуль для пальбы,
Повязками наши
Обмотаны лбы,
 
 
Устали солдаты,
Убит капитан,
Осколком гранаты
Пробит барабан,
 
 
Разорвано знамя,
В крови сапоги,
К нам в топоте-гаме
Несутся враги.
 
 
Далеко блистая
Железом кирас,
Их конница злая
Ударит сейчас.
 
 
Нахмуривши брови,
Стоим, как гряда.
Штыки наготове –
Скачите сюда!
 

 
В какой-то тщете бестолковой
Бегут, забываясь, года…
Нет цели, нет прочной основы,
Хандра забредет иногда.
 
 
Знакомой и хитрой повадкой
На плечи усядется мне,
Наклонится к сердцу украдкой,
Созвучья твердит в тишине.
 
 
И чтоб раздразнить, начинает
Рассказ, что когда-то была
И где-то поныне витает
Колдунья свободы и зла.
 
 
Повеет ее покрывало
И копья хватает народ,
Том Мюнцер спускает забрало
И Жижка гусситов ведет.
 
 
Смеется колдунья, играет,
Всё новых рождает борцов…
Арнольд Винкельрид умирает,
Вонзив в себя копья врагов.
 
 
В Владимире рыщут татаре,
Вкруг храма сраженье идет…
Не сдались, погибли в пожаре,
Епископ и вольный народ.
 
 
Я знаю, над ними витала
Колдунья, легка и светла…
Она им венцы обещала,
Но даже гробов не дала.
 
 
При Ватерло с ней погибали
Гвардейцы под грохот фанат,
Ее коммунары видали
На гребнях своих баррикад…
 
 
То манит борьбой поколенья,
То мрачной идеей блестит…
Ах, любит она представленья
И смертью актеров дарит!
 
 
И быстро меняет арены,
Характер трагедий, борцов…
За ней опустевшие сцены,
И трупы, и гогот глупцов.
 
 
Но каждый борец, как в невесту,
В ту злую колдунью влюблен,
С ней Разин шел к лобному месту,
С ней шел к гильотине Дантон.
 
 
И к казни когда приближался,
Бесстрастен, как мраморный бюст,
Над ней, но и ей улыбался
Задумчивый, гордый Сен-Жюст.
 
 
На плаху свершать обрученье
Ведя жениха своего,
Вопьет она всё наслажденье
Последних объятий его,
 
 
Подскажет угрозы, проклятья,
Безумно его обоймет
И жертву в другие объятья
Она палачу отдает.
 
 
И люди идут с нею, зная,
Что будет потом эшафот…
И жду я – волшебница злая,
Когда же черед мой придет?
 

 
Гудит толпа, ревет. Пугливый император
Две сотни христиан отдаст сегодня ей.
Гудит толпа, ревет. Откормленный сенатор,
Легионер седой, оборванный плебей,
Вольноотпущенник, жрец Зевса-Аполлона,
И публикан, и грек – поэт и шарлатан –
И претор, и вигил, гетера и матрона,
Все жаждут увидать мученья христиан.
Еще вчера склонил вон тот сухой патриций
Префекта гвардии в свой заговор войти,
Еще вчера толпа, как в дни былых комиций,
Грозила Палатин до камня разнести,
Еще вчера остряк, взобравшись на колонну,
Публично трон, сенат на рынке осмеял,
И цезарь сам вчера боялся за корону,
Когда он на стене ту шутку прочитал.
А уж сегодня Рим охвачен восхищеньем –
В амфитеатре смех, рукоплесканье, вой,
И с Рубрией Нерон спокойно и с презреньем
Смеется над толпой, над римскою толпой…
И взор его, скользя по мраморным балконам,
На многих богачах кладет свою печать,
И знают те тогда – письма с центурионом
И ловко вскрытых жил им уж недолго ждать.
 

Поcв. Леве

 
Они весь день упорно бились,
В крови был каждый метр земли;
Как муравьи, зашевелились,
Как лавы ток, на штурм пошли.
 
 
В огне расстраивались роты,
Взмывала снова их волна…
У англичан крепки высоты,
А у французов – знамена.
 
 
Подует ветер, дым развел,
И видны люди, шишаки…
Здесь – Дэноэтт, а это Нея,
Как рожь, колышатся штыки…
 
 
И, бывший пленник, вновь могучий,
Вновь вождь, глядел Наполеон,
Как в бой ползли живые тучи,
Густые полчища колонн.
 
 
На план глядит, потом оставит,
Трубу подзорную берет…
Огонь орудий центр раздавит,
Пехота фланги обойдет.
 
 
Идут полки полкам на смену,
Шотландцев ломит их напор,
Пруссаков гонит к Сент-Амьену,
Под грозный клич: «Vive l’empereur!»
 
 
Огонь враждебных канониров
Стал прерываться, стал слабей…
В крови, в лохмотьях от мундиров,
Aранцузы взяли цепь траншей.
 
 
К ним адъютант, презрев дорогу,
Несется по полю в карьер:
«Придут сейчас к вам на подмогу
Войска Груши!» – «Vive l’empereur!»
 
 
«Vive l’empereur!!» – В пылу геройском
Солдат усталость позабыл…
Но не Груши, а Блюхер с войском
Зашел французам прямо в тыл.
 
 
Вдруг где-то странное смятенье…
Полки, рассыпанные, ждут…
Штыки блеснули в отдаленьи…
Пруссаки линией идут!
 
 
И недолга была защита,
Удар был дан, и роковой;
Высота немцами отбита,
Не истомленными борьбой.
 
 
Пошла пальба; везде разбиты,
Французы падают, бегут…
Наполеон средь хмурой свиты
Молчит, глядит… Все мрачно ждут.
 
 
Еще раз дряхлые Бурбоны
Корону рвут из сильных рук…
Бегут и гибнут легионы
И трупы валятся вокруг.
 
 
Что будет завтра, после боя?
Наследный принц… Грядущий суд…
В дыму и копоти, без строя,
Из битвы воины идут.
 
 
И полн сомненья, думы, веры,
Наполеон приказ дает:
«Пусть вступят в дело гренадеры,
В атаку гвардия идет».
 
 
Взвились с единым лязгом ружья:
Штыки примкнули семь колонн.
Конвент им выковал оружье,
А закалил Наполеон.
 
 
Они родились под грозою
И не расстались больше с ней,
Своей плебейскою рукою
Ниспровергая королей,
 
 
И, задавив прикладом твердо
Свободу Франции в пыли,
Они свободу миру гордо
На остриях штыков снесли.
 
 
Стары, они видали виды
В трудах походов и боев,
И с мощной выси пирамиды
Их сорок видело веков.
 
 
К ним маршал Ней, тоской объятый,
Сверкая шпагою, идет:
«Глядите, храбрые солдаты,
Как маршал Франции умрет!
 
 
В атаку, старые колонны!
Победа, смерть, но не позор».
С суровым видом батальоны
Ему кричат: «Vive l’empereur!»
 
 
Раздался говор барабанов,
Команды грянула гроза,
Из-под седин у ветеранов
Блеснули смелые глаза,
 
 
Медвежьи шапки, плечи, груди
Заколыхалися вперед,
И с уваженьем шепчут люди:
«В атаку гвардия идет»…
 
 
Блестят штыки вдоль ровных линий;
И отбивая грозно шаг,
На штурм гвардейцы массой синей
В огонь несут свой старый флаг…
 
 
Закат багрил идущих лица,
И Бонапарт промолвил зло:
«Вот гаснет солнце Аустерлица
На поле брани Ватерло».
 
 
На них, гвардейцев, повернули
Враги все пушки и полки,
Но сквозь гранаты, ядра, пули
Пошли, не дрогнув, старики.
 
 
Уже зловещие пустоты
Зияют в правильных рядах,
Под гром орудий тают роты,
Как копны, валятся во прах…
 
 
Тогда какой-нибудь упрямо
Ревел усатый гренадер:
«Нас император видит! Прямо!
Сомкнись! Сомкнись! Vive l’empereur!»
 
 
И привиденья пролетали
Минувшей славы по рядам,
И громче звякали медали
За Бауцен, Иену и Ваграм.
 
 
По грудам тел видать дорогу,
Как шли гвардейцы… Гром растет
«Нас император видит! В ногу!»
В атаку гвардия идет…
 
 
Колонны шли и умирали.
И наконец, страшны, мрачны,
На полпути гвардейцы стали
В карэ, врагом окружены…
 
 
И старики заговорили
Ружейных залпов языком
И строи дымом очертили,
Как заколдованным кольцом…
 
 
Их три карэ. На них все взоры
Своих, чужих устремлены,
Веков неведомых узоры
Судьбою в них заложены,
 
 
На них одних едва держался
Наполеона грозный трон,
Весь свод истории качался
Могучей силой трех колонн.
 
 
Вкруг них, гремя, сверкают латы,
Летают конные полки,
Но крепче скал карэ квадраты
Средь волн их, высунув штыки.
 
 
Ударит конь об них, весь взмылен,
И фыркнет, станет на дыбы,
Отпрянет прочь и, бешен, силен,
Несется вновь на звон борьбы.
 
 
Какой-нибудь ездок взовьется,
Рванет мундштук и шпоры даст,
Над головами пронесется
И в центр карэ! И лег, как пласт.
 
 
Пальба, пальба… Нет счета трупам,
Карэ разорвана стена;
Стоит в огне, в дыму, по группам,
Но не бросает знамена.
 
 
Вокруг врагов сомкнулись узы,
Всё жарче бой со всех сторон…
«Сдавайтесь, храбрые французы!» –
Фельдмаршал крикнул Велингтон.
 
 
Но знамя выше подымают
Останки гвардии и: «Нет!
Молчи! Гвардейцы умирают,
Но не сдаются!» – был ответ.
 
 
Пальба… В мундире закоптелом,
В крови, последний гренадер
Упал, прижавши знамя телом,
И прохрипел: «Vive l’empereur!»