Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский

«Дряхлые башни на серых уступах…»

 
Дряхлые башни на серых уступах,
Рваные бойницы, полные роз…
Дряхлые башни, хранилища глупых,
Властных, банальных чарующих грез.
 
 
Странно-задумчивый, точно любовник,
Гейне цитируя в сердце без слов,
Я проникаю, раздвинув терновник,
В тайны сырых и уютных углов.
 
 
Небо в осколках и вырезах буков,
Ямы заросшие, плюш и стена…
Много чуть слышных, смеющихся звуков…
Сыплется щебень… парит тишина…
 
 
Что-то от Времени грустно смеется
Здесь над дурацкой романтикой дум,
Но мое сердце, больного уродца,
Пусть забаюкает рыцарский шум…
 
 
В некоем царстве, когда-то и где-то,
В славный, наивный, таинственный век,
Жили и были Ивон и Иветта,
Маленький карлик, седой дровосек…
 
 
Фея углов никому незаметных,
Кинь мне свой глупый и ласковый флер!
Я – арбалетчик в штанах разноцветных,
Я – le sujet d’un tres pieux Monseigneur…
 
 
Мучат меня и святые, и бесы,
И я целую, тайком от небес,
Руки пугливой и крупкой принцессы,
Руки хрупчайшей из нежных принцесс!
 

Juin 1914 Bex. Tour de Douin

К ПОРТРЕТУ RITRATTO D'UN IGNOTO
Maniera di Memling

Посвящ. С. M. A.

 
Неусмиренный взгляд являет непостижность
Вдруг в жизни вставшего Творца.
О, одиночество, и дерзость, и недвижность
Маскообразного лица!
 
 
Мысль вопли сжала в льды. Застыли и повисли
В нем безразличье, мел и смерть.
В нем откровение порвало нити мысли,
Но он не пал. Он стал, как жердь.
 
 
Я знаю женщину. Ее глаза, как эти.
Я с нею нежен и жесток.
Как странно, что должны мы на одной планете
И в те же дни отбыть свой срок.
 

1914 Вех

«С какой-то ласковой и хрупкой чистотой…»

 
С какой-то ласковой и хрупкой чистотой
Серьезный вечер встал, как море грусти, в мире.
Он струны трогает на несказанной лире,
Шуршит, как женщина, шелками за спиной.
 
 
Ах, на асфальте дна, сквозь вечера видны
Под створками сердец все жемчуги страданья!
С вершин влюбленности, утонченности, знанья,
В слезах гляжу на дно, на сказку глубины.
 
 
Он трогательно-свят, кинематограф дней!
Да, я тебя достиг, вершина, безотчетно…
Но ведь она жалка, нежна и мимолетна!..
И это maximum… О, maximum людей!
 

1914 Вех

ПЬЯНЫЙ ФОРДЕВИНД

 
Фордевинд свирепый воет,
Море пеной бороздит,
Яхта волны носом роет,
Опьянела и летит.
 
 
Паруса раскрыты ровно,
Ветер дует за кормой,
На два раковина словно
Растворилась белизной.
 
 
Словно в белом бальном платье
Бодро, весело, легко
Мчится девушка, объятья
Раскрывая широко.
 
 
Вверх и вниз! Мы в вечной смене
И ныряет, кверху нос,
Наш челнок за яхтой в пене,
Точно в мыле черный пес.
 
 
Растравите больше тали!
Пусть сорвется сзади челн…
Я люблю быть на штурвале
На галопе диких волн.
 
 
Веет призраком знакомым,
Фея смерти надо мной…
Разбивайте флягу с ромом,
Первым выпьет рулевой!
 
 
Фея бешеного танца,
Я не выпущу штурвал!
В честь Летучего Голландца
Подымаю я бокал.
 
 
Фея, prosit! Я киваю,
Под вуаль гляжу твою…
Я давно тобой играю,
Я давно тебя люблю…
 

Июль 1914

ЗАТМЕНИЕ

 
Там, где-то в небесах, медлительно и просто
Спокойные миры вершат свои движенья,
Лазурные пути и предопределенья
Кому-то нужного старения и роста.
 
 
И, позабытые, они полны мечтанья…
Но в час безумия и всенародных бедствий,
Как грусть прозрения и знаменье последствий,
На землю падают с небес напоминанья.
 
 
Тогда темнеют дни и засыпают травы,
Зверье тревожится и звезды проступают,
И змеи прячутся, и пчелы не летают,
И мир, заслушавшись, пьет звездные отравы.
 
 
Род homo sapiens один не пал пред Богом.
Собравшись в тучи войск, бесчисленная стая
Гремит, гудит, ползет, бряцая, уставая,
Как нити серые, по тягостным дорогам.
 
 
Колышутся, как рожь, блестя, штыки стальные
Мильоны наших сил и вражьих сил мильоны…
И шлепают в грязи ритмично легионы
Однообразные, суровые, густые…
 
 
О, их сведут с ума своим весельем грозным
Железные плевки хохочущих орудий!
Но в полдень павшие на поле брани люди
Mane, fakel, fares прочтут по знакам звездным.
 

8 августа 1914

«Когда-то в небе раз Мадонна заскучала…»

 
Когда-то в небе раз Мадонна заскучала
И вдруг расплакалась, не зная почему…
Ей показалася ненужной никому
Торжественных небес классическая зала.
 
 
Секрет ее души Мурильо был разгадан!
Ей нравились духи и разный милый вздор…
А здесь был правильный и вечно-сладкий хор,
Разумные отцы, акафисты и ладан.
 
 
Пусть бы она совсем не делалась Мадонной!
И вот обиженно расплакалась она
И две ее слезы упали из окна
И стали глазками одной новорожденной.
 
 
И та, наивная, всю жизнь с душой шепталась:
Ты какова сейчас? А, ты дурная… Пусть!
И, хоть в ее глазах светилась Божья грусть,
Болтала, плакала, грешила и смеялась…
 

15 августа 1914 СПб

«Бродяга-музыкант с смешною обезьянкой…»

 
Бродяга-музыкант с смешною обезьянкой,
Пугливым существом, прижавшимся к плечам,
Бродил по улицам с хрипящею шарманкой,
По равнодушнейшим и каменным дворам.
 
 
Скучая, музыка банально дребезжала,
Пока на мостовой не зазвенит пятак,
А обезьяночка по-детски танцевала,
Покорно веруя, что людям надо так.
 
 
О чем, о чем он пел мертво и монотонно?
Романсы нищеты и песеньки рабов…
А обезьяночка мечтала удивленно
О Ганге, Индии, фантастике лесов…
 
 
Случалось, что ее бивал ее хозяин,
Случалось, что и он бывал побит толпой,
И звался музыкант – поэт великий – Каин,
А обезьяночка звалась его душой.
 

Август 1914 СПб

АЛЛЕГОРИИ

 
Голодный ветер в тьме, пьянея, завывает,
Как чья-то наглая, бездарно-злая боль.
Ни двор, ни гвардия, ни городская голь
Не знают, как в степи, блуждая, распевает.
Как романтически смеется и рыдает
Давно низвергнутый король!
 
 
Взлетают в степь, и в мрак, и к тучам небосклона
Лохмотья мантии, седины косм и смех…
Сегодня нищего бумажная корона,
Больной и гордый взор, и шубы тертый мех,
Надменность, вычурность, высокопарность тона
На рынке рассмешили всех.
 
 
О, ты, беспомощность! О, черная бездонность!
Зачем не лопнешь ты, студеная земля,
Когда к тебе на грудь, о гибели моля,
Седого старика кидает утомленность?
Послушай! Глупость, чернь, гроши и обыденность,
Все оскорбляют короля!
 
 
Седой, косматый Лир – нет, ты не сон поэта!
Есть в мире нищие, лежащие в пыли –
То величайшие властители земли –
Империи ночей и королевства света!
И это короли воздушных замков. Это –
Несчастнейшие короли…
 

Сентябрь 1914 Петроград

«Мои желания подобны пьяной банде…»

 
Мои желания подобны пьяной банде
Воров-разбойников, неслышных в сердце гор.
Оставив честный плуг, отдавшись контрабанде,
 
 
Они в пещерах скал, нахмурив темный взор,
Швыряют картами и пьют вино, ругаясь.
Храм, общество, любовь – всё это глупый вздор.
 
 
Но наконец они выходят, озираясь,
Трусливы и наглы, добычу отыскать;
По чащам и тропам страдальчески скитаясь,
 
 
Ища хоть что-нибудь, хоть что-нибудь достать,
Они, устав, ревут жестоко и ужасно,
И, наконец найдя, ползут в нору опять.
 
 
Ах, Dei gratia в их жизни всё напрасно!
В душе, как сталактит, застыв, нависло Зло!
Но я открою вам: они угрюмо, страстно
 
 
И тайно любят всё, что просто и светло.
 

9 октября 1914 Петроград

«Темно сознание и сердце не согрето…»

 
Темно сознание и сердце не согрето
У Dei gratia великого поэта.
 
 
В лохмотья Красоты одетое увечье!
Поэт – обман и яд. Поэт – противоречье:
 
 
Прославленный таит к себе одно презренье,
Лишенного труда терзает утомленье,
 
 
Бессильный полюбить, он вечно молит страсти
И, жажда Целого, цепляется за части…
 
 
Он раз в году творит, он пишет две недели,
Как дикий пьяница, без воли и без цели…
 
 
На людях он красив, он про себя измучен,
А в буднях он тяжел, презрителен и скучен.
 
 
И девушки, все те, что черствого полюбят,
Все чистые душой навек себя погубят.
 
 
Бегите же его! Пусть злой и прокаженный
Влачится и молчит в пустыне раскаленной!
 
 
Бегите же его! Холодный и проклятый
Пусть он неведомым творит свои кантаты!
 

20 ноября 1914 СПб, Трамвай № 6

«Я видел взгляд, серьезно-строгий…»

 
Я видел взгляд, серьезно-строгий,
В котором холод жил в огне.
Меж благородных складок тоги
Так меч сверкает при луне.
 
 
С моей великой пустотою,
Как гордый раб на жертву в храм,
Иду покорною стопою
К ее опущенным глазам.
 
 
О, подыми свои ресницы,
О, подыми их, я прошу!
И я великие страницы
Потом угрюмо напишу.
 

1 декабря 1914

«Любил задумчивый король…»

 
Любил задумчивый король,
Насмешливый и юный.
Любовь, как миг, любовь, как боль,
Как порванные струны.
 
 
Любила долго короля
Прелестная принцесса…
Любовь, как звоны хрусталя,
Любовь, как шелест леса.
 
 
Зачем в крови ушел король
И умерла принцесса?
Судьба, как меч, судьба, как тролль,
Судьба, как злой повеса.
 

17 декабря 1914 СПб

CIRCULUS VITIOUS

Утверждение, отрицание,

отрицание отрицания, утверждение…

Гегель

 
В час мышленья понятна действительность,
Жизнь по Гегелю вечно идет:
Из безумья растет рассудительность,
Из рассудка наивность растет.
 
 
Но в наивности вновь нарождается
И безумье, и страсть, и мечта…
Диалектика! Круг повторяется
И, как тормоз всё больший – лета…
 

17 декабря 1914 СПб

«Ночью в поле иду я в туманность…»

 
Ночью в поле иду я в туманность
Неизвестно куда, без пути.
Что за грусть, что за прелесть и странность
Ночью в поле куда-то идти.
 
 
Потому я один в этом поле,
Что я страшно душой охладел.
Дорогую покойницу, что ли,
В этом поле сыскать я хотел?
 
 
Люди живы тончайшей мечтою,
Но я сам искалечил мечту.
Неизвестно куда я ночною
И холодною степью иду.
 
 
Я когда-то, когда-то, когда-то
Вырвал сердце на сцене пустой…
Ночью в поле иду я куда-то
Одинок, как луна надо мной…
 

Декабрь 1914 СПб

«Почему, почему в этом мире мне всё…»

 
Почему, почему в этом мире мне всё
Только делает больно и больно?
И всему хочет выкрикнуть сердце мое:
О довольно, довольно, довольно!
 
 
Если воздух весенний и чист, и влюблен,
И шарманка в недвижность роняет
Свой хрустальный и нищенский звон,
Почему это сердце рыдает?
 
 
Если в городе тень, как эскиз, промелькнет
В темноте и тумане случайно,
Почему это сердце мучительно жмет
Мировая, беззвучная тайна?
 
 
А любовь! А любовь! Сколько раз… сколько раз…
Как кинжал поцелуй не забытый,
Как ожог и как вопль поцелуи сейчас
И как яд поцелуй не добытый.
 
 
Но когда две руки мою грудь обоймут,
Что скажу я им, нежно-несмелым?
Сумасшедшие грезы упрямо бегут
К самым дальним ненужным пределам…
 
 
Но когда на таинственном Ганге луна
В камышах, как змея, серебрится,
Почему эта роскошь скучна и смешна
И мансарда богемы мне снится?
 
 
Почему… почему… Почему что бы я
Ни творил бы, не в силах заклясть я
Глубину и безжалостность к нам Бытия
И ничтожество всякого счастья?
 

Декабрь 1914

«Принцесса Ильза я! Живу я в Ильзенштейне!..»

Ich bin die Prinzessin Ilse,

Und wohne im Ilsenstein,

Komm mit nach meinem Schlosse,

Wir woolen selig sein.

H.Heine

 
«Принцесса Ильза я! Живу я в Ильзенштейне!»
Ты помнишь? Дом в горах, принцесса, полночь бьет…
Так нежно-нежно пел печальный Генрих Гейне,
Мыслитель-иудей и эллин-санкюлот.
 
 
Вот я, насторожись, душою слышу тени
Старинных вымыслов пред печкою зимой…
Но Ильзы… Ильзы нет в процессии видений,
Принцессы Ильзы нет в моей тиши ночной!
 
 
Спокойный маятник из самой дальней ниши
Бьет монотоннейший, старинный афоризм,
А в углях носятся то плащ летучей мыши,
То пурпурный кобольд, то свитки мудрых схизм.
 
 
И длинный-длинный ряд в суровых власяницах
От мелодичных саг проходит в быль и мрак…
И у колдуний злых есть слезы на ресницах,
И слишком, слишком толст, став королем, дурак!
 
 
И кличу я тогда взволнованно и остро:
«Ко мне, проказник гор, веселый Рюбецаль!»
И вот идет к огню бродяга Калиостро,
Торжественный, как плут, и умный, как печаль.
 
 
И кличу я опять, кривя в улыбку губы:
«Мюнхгаузен, старый враль, неси ко мне свой бред!»
И вот идет Пер Гюнт – как отрицатель, грубый,
Пустой, как вымысел, и чуткий, как поэт.
 
 
Я с Калиостро мил и мил я Пером Гюнтом,
Мы дразним маятник и дразним в сердце боль
И, поиграв в слова и насладившись бунтом,
Сливаемся в тиши, как триединый ноль.
 

Декабрь 1914 Висла

«Джаным, слуга Магомета…»

 
Джаным, слуга Магомета
Шлет тебе весть с караваном.
Вечером, перед Кораном,
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным!
 
 
Джаным. Я видел полсвета.
Жил по неведомым странам…
О, прикоснись к моим ранам!
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным…
 
 
Вечно один, с ятаганом,
Стал я суровым и странным…
Ты не узнала б поэта…
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным!..
 
 
Но я тобой за кальяном
Грежу, как встарь, до рассвета,
Девушка с трепетным станом…
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным!
 
 
Знаю, кого-то и где-то
Томишь ты знойным туманом,
Душным, изнеженным, пряным…
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным!
 
 
Сломан дубок ураганом,
Лилии не дано света…
Песнь моя, песнь не допета…
Джаным, вспомни Ахмета,
Джаным!
 

1914

«Вы помните тяжесть дыханья…»

 
Вы помните тяжесть дыханья,
Неловкую спутанность слов,
И сдержанность злого желанья,
И запах дразнящий духов,
 
 
И всю постепенность уступок,
И краску внезапную щек,
И шепот развязанных юбок,
И стройность открывшихся ног…
 
 
Как руки сперва отстраняют,
Как борются с диким огнем,
Безвольно потом упадают,
Молящи и страстны потом…
 
 
О, если бы смерть мне досталась
В тот миг, когда счастлив был я,
И сердце мое разорвалось
На сердце горячем ея!
 

1914

МОНМАРТР

 
Я полюбил Монмартр за то, что он свободен,
Что там кривляются все громкие слова,
За то, что там разврат ютится не у своден,
А нагло вынесен под окна буржуа.
 
 
За то, что дух греха, скользящий тайно всюду,
Там получил права, традицию и стиль,
Что там Иудою окликнули Иуду
И пыль сочла себя ничем иным, как пыль.
 
 
За то, что там мертвец смеется безнадежно
Над добродетельным несением ярма,
И за познание, что под нахальством можно
Скрывать трагедию страданья и ума.
 

1914

«Рассудочные, жадные объятья…»

 
Рассудочные, жадные объятья,
Большая примиренность говорить и жить…
Пред публикой изношены проклятья…
Ах, девочка-душа, как тяжело нам – быть!
 
 
Великое, скупое пониманье.
Мелькание уродливых каррикатур.
Вселенная нема, как изваянье,
Вселенная из контуров, из форм, фигур.
 
 
Повсюду вздор, бездарность и банальность…
Чтоб это оживить, наш мозг хитро кривит
И лживо-добрая сентиментальность
Живет в иллюзиях, юлит и лебезит.
 
 
Капризу нравится мешать случайно
С словами-жемчугом – булыжники-слова…
Но… ты придешь? ты, шелковая тайна…
Принцесса полночи иль вещая сова…
 

1914

«Покорность Господу в слоне сильна, как видно…»

 
Покорность Господу в слоне сильна, как видно,
(В зверинце я слона упорно наблюдал).
Он как профессор жил – разумно и солидно
И добрым хоботом под животом чесал.
 
 
О, слон! Ведь ты мудрец. И, как мудрец, не смеешь
Ни сторожа побить, ни выйти из тюрьмы…
За это, тяжкий слон, когда ты околеешь,
Тебя к святым слонам должны причислить мы.
 

1914

ЗА КАРТАМИ

 
Как эта дама треф кокетливо красива!
Как я любил ее в свои семнадцать лет!
Она мила, скромна, лукава, шаловлива
И из-под веера глядит на Божий свет…
 
 
А вот и дама пик… Уж эта старомодность!
Блестят судьба и смерть в ее сухих глазах…
Я был в нее влюблен, как в тайну и бесплодность,
Как в чернь на серебре на старых образах!
 
 
Когда она меня спокойно затерзала,
Я даму полюбил чувствительных червей;
Наивным голосом она со мной болтала
О Диккенсе, о снах, о шуме камышей…
 
 
А после я любил, наверно по ошибке,
И даму томную бессмысленных бубен…
Мне что-то нравилось в ее большой улыбке –
Самоуверенность и странный полусон…
 
 
Кого же я люблю? Проклятую свободу?
Свободу моряка средь моря на бруске?
Тех четырех? Нет, нет! И я беру колоду
И пятую ищу в неслыханной тоске!
 
 
Быть может, я найду, ценой больших усилий,
Не даму пик иль треф, бубен или червей,
А даму пятую, что строже грустных лилий
И умных сумерек интимней и нежней?..
 
 
Ведь я ее искал, искал всегда по свету!
Вот двойки… вот тузы… тасую и мечу…
Но… пятой дамы нет… Но… пятой дамы нету!
Ах, пятой дамы нет, а я ее ищу!
 

1914, СПб

СТАРОМОДНАЯ МУЗЫКА

 
При лунном свете,
При лунном свете,
Танцуйте тихо, танцуйте, Нэтти!
 
 
Полночный зал так чуток и так звонок,
Часы с амурами и парою колонок
Роняют дряхлый звон, как думы долгах лет…
Пойдем смотреть на темные картины,
Заставим дребезжать большие клавесины,
Ведь лунный свет проходит сквозь гардины!
Сыграем же гавот иль чинный менуэт…
 
 
При лунном свете,
При лунном свете,
Танцуйте тихо, танцуйте, Нэтти!
 
 
Как дали в тьме великолепно-странны,
А звуки медленны, кристальны и жеманны,
Как будто барышни в робронах и чепцах…
Ах, при луне мы оба с вами дети,
Хоть я старик душой, а вам легко на свете
Вы в белом платьице, о, маленькая Нэтти,
В прелестных черненьких чулках и башмачках!
 
 
При лунном свете,
При лунном свете,
Танцуйте тихо, танцуйте, Нэтти!
 
 
Мой милый друг, мелодии мечтают?
И кто-то дразнится, в углах их повторяет?
Как долго ноты зал умеет сохранить!
У вас лицо смеется и серьезно…
Моя лукавая, ступайте осторожно,
А кружева края поднять немного можно
И месяц искоса улыбкой подразнить.
 
 
При лунном свете,
При лунном свете,
Танцуйте тихо, танцуйте, Нэтти!
 
 
Танцуйте так, как предки танцевали,
Что в Бога верили и парики таскали
И говорили: «льзя», «засим» и «посему»…
А кончите, с поклонами мы разом
Портретам праотцев, смеясь, язык покажем
И после обо всем мы никому не скажем!
Давайте, Нэтти, так: не скажем никому?
 

1915

«Как бубенец шута, я был опять болтливым…»

 
Как бубенец шута, я был опять болтливым,
И вечером опять чего-то остро жаль…
Проклятье похоти казаться злым, игривым,
И, развалившись, лить искристый яд в хрусталь
Надменным модникам и женщинам красивым!
И вот бежит-бежит медлительным приливом
Какая-то печаль, огромная печаль…
 
 
Зачем пророк в змею свой Ааронов посох
Пред чернью, как жонглер, бесстыдно превращал?
Ах, трубадур, гремел средь чучел безголосых,
Как медь звенящая, бряцающий кимвал!..
А где-то, где-то есть на каменных утесах
Не лгавший, праведный, неведомый философ,
Что всё Безмолвие под полночью приял…
 

2 января 1915 СПб

«Мир – как хрусталь…»

 
Мир – как хрусталь,
Прозрачна даль
И ткут вуаль
Пред новой ночью дали.
 
 
Мой дух – буддист,
Он – мертвый лист…
Мир грустен, чист,
Как женщина в печали.
 
 
Вечерний свет,
Давнишний бред…
О, нет, Гамлет
Не умер на Лаэрте!
 
 
Да, жить… Мой путь?
Взглянуть, вздохнуть,
Направить в грудь
С улыбкой жало смерти…
 

3 января 1915 СПб

«Мне хочется срезать цветы магнолий…»

 
Мне хочется срезать цветы магнолий,
Мне надо рассыпать жемчуга нить…
Каждый день ей надобно боли,
Моей душе, чтобы жить!
 
 
И эта душа хочет вечно яда,
Ах, самых глубоких, больных часов!
Каждый день ненавидеть надо
И слушать звон кандалов.
 
 
Хорош он, Паяц, когда он хохочет!
Кармэн, умирая, так хороша…
Бейте в грудь! Ведь проруби хочет
Покрытая льдом душа!
 

17 января 1915 Царскосельская железная дорога

ДО-ПИТЕКАНТРОП

 
До-питекантроп был веселой обезьяной,
Живой, чесавшейся, порывистой и странной,
Меланхолически глядевшей на закат.
Весенним вечером, желанием объят,
Обнюхивая след, он за своей Дианой
Бежал и подвывал и воздух пил, как яд,
А осенью, томим бессмысленной Нирваной,
Он нюхал, скорченный, душистый листопад
И думал, что не он, а лепестки грустят.
 
 
Он очень чутко жил под знойным солнцем юга
В опасной роскоши таинственных дубрав.
Какую отдала ему его подруга
Голконду нежности, бесстыдства и испуга
Средь пятен солнечных и ароматов трав!
Как веселил его тапир или жираф!
Как акробатом он взлетал на сук упруго
И как пронзительно визжал он, увидав,
Что выполз на припек блистательный удав!
 
 
Когда же он старел, он был открыто злобен,
Бил молодых самцов и силой самок брал;
Старейшим став в роду, он делался подобен
Всем в мире вожакам – хитер и крепколобен,
Уловкам прадедов он внуков обучал
И лучшие за то бананы забирал.
В конце концов на мху каких-нибудь колдобин,
Мохнат, безволен, тощ, он тихо умирал.
Ах, этот праотец! Он никогда не лгал!
 

3 февраля 1915 СПб

«Все десять человек лабазников-присяжных…»

 
Все десять человек лабазников-присяжных,
Каменнолицые судья и прокурор,
И зрители суда – шеренга лысых, важных,
Почтенных горожан на первом месте хор,
А дальше множество тех милых насекомых,
Что в Лету выбросит с ладьи своей Харон –
В логически-простых, классических хоромах,
Где синий день, бродя по мрамору колонн,
Ужасен, как лицо забытой жертвы стужи,
Ждут слов преступника средь полной тишины.
Его пошлют на казнь торжественные мужи.
Его дела низки, безумны и страшны.
И кто-то маленький, спокойный и печальный
И всем собравшимся столь явственно чужой,
Как камень в тишину, вдруг уронил из дальней
И странной глубины, как Знание, пустой,
Неведомо к кому, слова: «О, да, не верьте…
Я преступлением служил, как лучший гном,
Идее Вечности, Ничтожества и Смерти…»
Его не поняли. Он был казнен потом.
 

10 февраля 1915 СПб

«Лазурный, чистый день, девически-прозрачный…»

 
Лазурный, чистый день, девически-прозрачный
Взглянул, как умная, наивная газель,
В девичью комнату, на смятую постель,
Где олимпиец спал, насмешливый и мрачный.
 
 
Но девушка не спит… Ах, что она узнала!
Как нов, как страшен мир! Как люди лгали ей!
И плакала она и, плача, целовала
Волну его кудрей… волну его кудрей…
 

19 февраля 1915 года СПб

VENALIS

 
Есть ландыши в лесу, есть пыльный придорожник,
Есть праведный монах, который вечно нем,
Есть тоже праведный, смеющийся безбожник,
Есть глупый доктор прав, есть храм и есть гарем,
Но девка улицы и сумрачный художник
Влекутся ко всему и отдаются всем.
 
 
Художник руки жал ростовщику за розы,
Художник продавал язык, и глаз, и слух,
Не он ли принимал бесстыднейшие позы
На сцене пред толпой и раздевал свой дух?
В его поэзии так много скрытой прозы
И клятвы верности легчайший в мире пух.
 
 
Как девка улицы, он кажется беспечным,
Но он, закутанный и жалкий, как она,
Блуждает по ночам, по набережным, вечным,
Гранитным, ветреным, пустынным, бесконечным,
Набросок призрака, эскиз чьего-то сна,
И рвется между туч тревожная луна.
 
 
Его душа всегда в оттенках тьмы искала
Кому продать себя, каким нюансам грез,
И, как маркиз де-Сад, изысканно терзала,
Его раздетый дух пьянила и ласкала,
И жадно слушала глухие всхлипы слез
Тропическая ночь, душистая от роз…
 
 
И если он любил (да, он любил, несчастный!),
То он предмет любви бесстыдно обирал.
В вертеп искусства он потом перетаскал
Всё, от чего дрожал, что простонал он, страстный…
О, он любил! Любил! Нет, в низости напрасной
Чего он не любил? Чего он не искал?
 
 
Где грубый варвар тот, который твой треножник,
Твой жертвенный алтарь, о фокусник и маг,
На удивленье всем так просто бросит в мрак?
Да, есть наложница, но есть ведь и наложник!
Эй, девка улицы, эй, полубог-художник,
На тротуар… в кабак…
 

22 февраля 1915