Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский

ДРУЗЬЯМ

 
Мы не входили в жизнь, мы ворвалися в бой,
С насмешкой к трусости, с враждою к мраку.
Большою, дружною, веселою толпой,
Колонной дерзкою со знаменем мечтой,
Мазуркой мы пошли в атаку.
 
 
Как молод был, красив, как смел был наш набег,
Богатых правдою и сильных знаньем;
Стыдливы, злы, мы шли, не опуская век,
И преклонение пред словом «человек»
Мы прятали под отрицаньем.
 
 
Как было нам смешно тогда глядеть на тех,
Кто, полюбив покой, уют ленивый,
Не зная прошлого, ни будущего вех,
Влачился и скучал, чья жизнь был труд и грех,
Грех мелкий, залганный, стыдливый.
 
 
Ах, нет, сперва был бой. Сперва была борьба,
Но наша цепь в ней сразу разорвалась…
Один, другой исчез… Чудовищна, тупа,
Сдавила чернь вокруг… В ней вольная толпа
Рассеялась и затерялась…
 
 
И наши голоса покрыл могучий гул
Врагов. Идешь и ищешь лиц знакомых,
Вот друг былой на миг вдали тебе мелькнул,
Упал, кричит, и видишь, как его лягнул
Осел под хохот насекомых.
 
 
Мы все теперь молчим. Ритмичный, страшный стук
Дней и годов нам был взамен награды.
И если ныне мы услышим, что наш друг
В ливрее ходит, то, изобразив испуг,
Не правда ли, мы втайне рады?
 

1911

«Когда заснуть невмочь…»

 
Когда заснуть невмочь
И дух тебя томит,
Иди на площадь в ночь.
На ширь звенящих плит.
Там зданий ряд далек,
Звук кажется утроен,
Пустынен, и покоен,
И царственно широк
Размеренный простор,
И ровно дышит мрак…
Как долог взор,
Задумчив шаг…
 
 
Там есть тяжелый храм
Он стар. Он утомлен.
По звонким ступеням
Взойди под строй колонн,
Где гулы тишины
И тени притаились…
Молчи. С камнями сжились
Здесь вековые сны.
Идущий в сумрак свод…
Чуть слышный дальний шум…
О, ширь высот!
О, четкость дум!
 
 
Здесь – звонкость колоннад.
Здесь – шепот дряхлых ниш.
Мгновения летят.
Стройна ночная тишь
Ритмично мир идет
Куда-то мимо, мимо…
О, разве выразимо
Раздумие высот,
Душа ночных минут
И сложность чутких снов?
Они умрут
Со мной без слов.
 
 
Тогда как горячо
Мне шепчет мысль моя,
Что кто-то есть еще,
Кто в мире, как и я,
Измучен сменой дней
И бездной небосвода,
Крадется к мыслям свода
И спящих площадей.
Мне кажется, его
Я встречу, я найду…
О, кто ты, кто,
Кого я жду?
 

1911 СПб

«Невский под вечер.Девицы, разносчики…»

 
Невский под вечер. Девицы, разносчики,
Шубы собольи, фаты и извозчики.
Десять часов. Началася ловитва…
Ха – Ха – Ха! Люди! Жизнь – это молитва!
 

1911

«Вот нищий, слепой… И просит и гнется…»

 
Вот нищий, слепой… И просит и гнется,
И руку сует. Я полн тоской,
Даю ему медь, а сердце рвется:
О, Боже, зачем, зачем слепой!
 

1911-1912

«Рифм ищу я, поэт, для искусства…»

 
Рифм ищу я, поэт, для искусства,
Продаю я созвучия вновь.
О, пусть ценят, как пряности, чувство!
Как за устрицы, платят за кровь!
 

1911-1912

«Жизнь мне кажется скучною ссорой…»

 
Жизнь мне кажется скучною ссорой,
Человек же боксером тупым,
Но во всяком есть гений, который
Только заперт рассудком сухим.
 
 
Труд, и пошлость, и злость рассуждений…
Не стыдись же себя, не молчи:
Человек – это замкнутый гений!
О, найдите, найдите ключи!
 

1911-1912

В КАФЭ

 
«Еще стакан!» – «здесь место есть свободное?» –
И крики и люд – переменные.
И блики ламп. Писатели модные,
Студенчество, биржа, военные.
 
 
А, «девочка»! Наглая, шумная;
Улыбка греховно-скользящая…
Здесь жизнь твоя – яркая, умная,
Но будто бы не настоящая.
 

1911-1912

НИЩЕМУ МАЛЬЧИКУ

 
Свиненок! Дрянь! Негодяй! Вымогательство!
И как монотонно лжет…
Ведь знаю я – тут наем, надувательство;
Подай – «хозяин» пропьет.
 
 
А он-то, он! По холоду зимнему
И рыщет, и лжет нам всем…
Но… все-таки… Буржуа! Подадим ему,
Мальчишка прозяб совсем!
 

1911-1912

«После быстрых, ненужных метаний…»

 
После быстрых, ненужных метаний
Непрожитого, тусклого дня
Среди каменных улиц и зданий,
Оскорбленные рои желаний
И ласкают и мучат меня…
 

Весна 1912

«Пред мной предвечная лазурь…»

 
Пред мной предвечная лазурь.
Безбрежность, ясность, ласка.
Нет, мозг, не верь, мой лоб нахмурь –
Вся эта ласковость – предательская маска.
 
 
Где я? Где я влачу ярмо?
В пространстве… А пространство?
Где, в чем лежит оно само?
Всё скрыто, нам дано лишь внешнее убранство.
 
 
Не брать! Не скрашивать позор,
Не доверяться раю!
Я говорю: да, небо, да, простор.
Коротким словом я безбрежность заменяю.
 
 
Эй, ты, предвечное кольцо!
Я – смертный, я – калека,
Бросаю я тебе в лицо
Элементарное мышленье человека!
 

Весна 1912 Лесной

ОСЕНЬ
(к рисунку Мисси)

 
Красные, желтые листья осенние,
Ветром гонимые вдаль.
Небо бесстрастное, дума – сомнение,
Черная нива – печаль.
О, колоннада дворянской усадьбы,
Дряхлый, пустой мезонин!
Здесь были псарни, охоты и свадьбы…
Я – бесконечно один.
 
 
Что за грусть у мезонина?
Полно, прочь платок от глаз,
Трубадур больного сплина!
Арлекин и Коломбина,
Арлекин и Коломбина,
Не забыли злых гримас!
 
 
Кажется, кажется, жизнь моя с листиком
Схожа… Летит, но куда?
Тишь и прозрачность… Я сделаюсь мистиком
Здесь, где застыли года!
Сжавшись от стужи, белеет Психея,
Мрамор, запятнанный мхом…
Шорох аллеи… О, что это, где я?
Что это, то, что кругом?
 
 
Полно, старая шарманка,
Хрипом мучить без конца!
Где-то пляшет обезьянка,
С ней смеется итальянка,
Мона-Бьянка, мона-Бьянка,
И поет, и ждет певца!
 
 
Вышел я в зало. И зало старинное
Строго, как канцлер, глядит:
Четко-квадратное, темное, длинное…
Что оно мне говорит?
О, отыщите мне жизни ответы,
Осень, пустой мезонин,
Страшные, темные в зале портреты,
Хитро-узорный камин.
 
 
Трубадур подобен мулу:
Он упрям в своих мечтах.
Ах, пойми, есть много гулу
И веселого разгулу
В Перу, в Конго, в Гонолулу,
На Канарских островах!
 

Весна 1912

«Идет в поколеньях мир…»

 
Идет в поколеньях мир
К не нашим, огромным целям.
Младенчески-радостный клир
Сулит цветы колыбелям…
 
 
Грохочет, смеется ряд
Обманутых грез простора…
А глупые люди кричат
Вокруг всё того же вздора.
 
 
Мгновенье… Мгновенье – ты.
Мгновенья – земли эпохи.
Безудержно лгут мечты,
Назойливо плачут вздохи.
 
 
Грохочет, растет гроза…
А мы-то всё строим, строим…
На правду закроем глаза,
Закроем глаза, закроем!
 

Осень 1912 СПб

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ АРГУМЕНТ

 
Гаунилона, друга своего,
Анзельм, епископ из Кентербери,
Учил доктрине: «Sic. Есть Существо,
Которому подвластны все цари.
 
 
Sic. Пусть во тьме сознание мое,
Но мыслить Высшего, чем Он, не мог,
Et ergo puto – слово бытие
И заключается во слове Бог».
 
 
«Создать несущих высших можем рой
Мы в царстве том, где мысли нет препон:
Нельзя мечту доказывать другой», –
Ему монах сказал Гаунилон.
 

Осень 1912 СПб

ГОЛОСА В НОЧИ

Ворон ворону кричит…

Пушкин

Голоса (песня)

 
Идем, идем по ступеням
К неведомым воротам.
Пусть звезды станут чужды нам,
Пусть ум уйдет к заботам.
 
 
Встречая смерть, любовь, грозу,
Бодрись, о странник мира!
Ни на горе, ни на низу
Не сотвори себе кумира.
 
 
И, отдыхая, вдаль гляди
На цепь пережитого,
На цепь, что будет впереди:
Там камни. Камни снова.
 
 
О, не цепляйся за ступень,
Пусть мозг твой всё осудит:
Пусть скажешь ты, что мир есть тень,
Скажи: мир – тень, да будет!
 
 
Ступени – всё! Ты жалко слеп,
Найдя конец исканьям.
Прими свершение судеб
Без торга с отрицаньем,
 
 
Но ты бессилен? Ты упал?
Пред Богом? Перед бездной?
О, встань! Упавши, ты познал!
Встань, бледный и железный!
 

Один голос

 
Ты прав. Иди. Борись. Воюй.
Могу, но не хочу я –
Познавший смерти поцелуй
Вновь хочет поцелуя.
 

Осень 1912

«Ученый напачкает много…»

 
Ученый напачкает много
Бумаги про черта и Бога,
За томом тома издает…
Всё старые мысли, которым
Пора почитаться бы вздором,
Коль не был бы стадом наш род.
 
 
Упершись в их догмы и схемы,
Об истине бредили все мы
По разным сухим чертежам.
Я часа на них не потрачу,
Я вижу, я мыслю, я плачу,
И истину чую я сам.
 
 
Зрит зрячий, слепые же слепы,
А все рассужденья нелепы:
Где принципы – там колея.
Дана мне великая книга
Для чтенья в течении мига,
И в ней только грамотен я!
 
 
На звезды взираю я строго:
То буквы великого Бога,
Читаю я их и пою,
И, дерзкий и вольный затейник,
Я палку воткнул в муравейник,
Хорошую палку мою.
 
 
Эй, вы, поправлять начинайте,
К спасенью страны призывайте,
Поруганы право, семья, –
И кучу весь род поправляет,
И в куче их всласть утешает
Любовь к муравью муравья!
 

Осень 1912

«Капли дождевые…»

 
Капли дождевые
Об окно стучат.
Призраки ночные
Что-то говорят.
 
 
Ночь и день всё хлещет
Мелкий, дробный дождь.
Нет, не затрепещет
Прожитая мощь…
 
 
Правда, песни спеты?
Капли мутны, злы…
Черные портреты,
Дальние углы…
 
 
Капли барабанят,
Надрывают грудь…
Сердце не устанет
Вспоминать свой путь…
 
 
Всё, что было мило,
Серо иль светло…
Но… что вправду было,
Намечтал я что?
 
 
Я не знаю? Знаю!
Был лишь скучный сон…
Я, как сон, мелькаю
В глупом сне времен…
 
 
Эй, сотремте краски
Лжи самим себе:
Были пошлы ласки,
Вызовы судьбе…
 
 
Правда так убога…
Правда так скупа…
Дней, как капель, много…
Ночь, как крот, слепа…
 

1912 СПб

НЕ САМИ

 
Люди, живем мы не сами,
Хоть мы живем всего раз!
Скованы мы, как цепями,
Властью обычаев, фраз.
 
 
Мы говорим, негодуем,
Вольно, развязно, легко;
Сами не видим, не чуем
Мы ведь давно ничего?
 
 
Ходишь, глядишь, наблюдаешь
За чьим-нибудь языком –
Сразу, заранее знаешь
Всё, что он скажет потом.
 
 
В сердце – натуга и стужа,
Все к тому мысли свелись,
Чтобы быть прочих не хуже…
Жизнь, пронесись, пронесись!
 
 
Лжем мы – но счастье – вот это
И, достигая, глядим –
Счастье не здесь, оно где-то,
Где-то далеко за ним…
 
 
Но в этом скучно сознаться;
Мысль наша – ласковый плут!
Любим мы порисоваться
Счастьем не бывших минут.
 
 
Сном заменяем, мечтая,
То, что нам было дано,
Даже не подозревая,
Как это жалко, смешно…
 
 
Люди! Не нашими днями,
Мы, не как мы, проживем!
Или нет смерти пред нами?
Люди! Ведь мы же умрем!
 
 
Люди! Скорее, скорее,
Жить начинайте! Скорей!
Будьте изящней, нежнее,
Будьте правдивей, смелей.
 

1912 СПб

МЫ ЧЕТВЕРО
Во время выборов

 
Вчетвером и в любви и в совете
Проживаем мы все, как семья:
Телефонная барышня Нетти,
Подмастерье, старушка и я
 
 
Уж давно на Большой Разночинной
Нас судьба у старушки свела,
И втроем мы двенадцать с полтиной
Платим ей за четыре угла.
 
 
Мы, четыре, боимся ареста:
Поклялись мы, что мы, вчетвером,
Правду сыщем, и в виде протеста
Даже воду сырую мы пьем.
 
 
И, хотя мы гражданского долга
Лишены, непокорны судьбе,
Каждый вечер решаем мы долго,
Где же правда в партийной борьбе?
 
 
Избиратели есть в нашем доме,
Все друг с другом теперь на ноже…
Кроме не голосующих, кроме
Четверых на седьмом этаже!
 
 
Спорят все о законах, о смете,
Бюллетени зловеще тая…
Мы взгрустнули раз вечером:
Нетти, Подмастерье, старушка и я.
 
 
Встал известный во всем околодке
Анти-жид бакалейщик за Русь…
Подмастеры?» стуча по колодке.
Мыслит, завтра получка. Нальюсь.
 
 
В бэль-этаже возносит Гучкова
Молодой, но с брюшком фабрикант…
Ах, сегодня в редакции снова
Отказались признать мой талант.
 
 
Над гучковцем профессор солидный
С либеральным сиянием глаз…
Плачет Мавра-старушка: обидно,
В богадельне опять был отказ…
 
 
Льет профессор цитаты о свете,
Хоть он очень далек от угроз…
Телефонная барышня Нетти
Получила на службе разнос…
 
 
Фабриканта профессор не хочет
Звать на винт или звать на обед…
Червь тщеславия душу мне точит,
Мавра думает: Бога в них нет…
 
 
А профессора и фабриканта
Бакалейщик ругает: «жиды»…
Нетти грустно: нет нового банта…
Может выпить сапожник воды…
 
 
Ах! Все четверо мы закричали:
Где же правда в партийной борьбе?
Все программы равно обещали
Зачинить туалет на судьбе!
 
 
А судя по наружному виду
Их носителей – можно вздохнуть:
Октябрист и кадет анти-жиду
Не уступят в объеме отнюдь!
 
 
И сказал: О, мы! О, четыре!
Будем пятеро мы вчетвером!
Если правда живет в этом мире,
К этой дуре давайте примкнем!
 
 
Телефонная барышня Нети,
Подмастерье, старушка! Мы злы!
Так да здравствует правда на свете,
Заревем вчетвером, как ослы!
 

1912

«Гладкая дорога…»

 
Гладкая дорога,
Полная луна…
С моего порога
Моря даль видна.
 
 
Хочется сливаться
С свежестью морской,
Я уйду шептаться
С звездной высотой.
 
 
Четкие ступени,
Тьма густых олив,
Круглых галек тени,
Каменный обрыв…
 
 
Словно принц, и где-то
В сказочном саду,
Я сквозь пятна света
Средь олив бреду,
 
 
По большим, старинным,
Дряхлым ступеням,
Отдан снова длинным,
Чутким-чутким снам.
 
 
Белый, бесконечный
Вьется путь змеей,
Путь на небе Млечный
Освещает мой.
 
 
Путь мой молчаливый,
Не присяду я.
Пусть бегут извивы,
Как и жизнь моя.
 
 
Ничего не свято,
Мир – момент, мечта…
Пусть бегут куда-то
Странные года.
 
 
Вижу повороты
В прожитом своем,
Тени и высоты
И далекий дом…
 
 
Пройденные мысли,
Бездны прошлых дней,
Годы, что нависли,
Словно мрак ветвей.
 
 
Вижу много-много,
Но душа нежна…
Впереди – дорога,
Полная луна…
 

1912 Capri. Villa Monacona. Via Fragara

СТИХИ O СТАРИКЕ

 
Что-то мне хочется плакать сегодня,
Взвинчивать злобно тоску…
Продал я, продал я, жалкая сводня,
Юность свою старику.
 
 
Дряхлый старик, сладострастный и умный,
С сетью глубоких морщин,
Вечно с улыбочкой, вечно бесшумный,
Вечно зловеще один,
 
 
Он в моем сердце блуждает невидно,
Руки костлявые трет,
Юные, чистые мысли бесстыдно
Он обнажает и жмет…
 
 
Как они плачут, трепещут, за локти
Прячут измученный лик!..
Но он имеет железные когти,
Неумолимый старик…
 
 
И обнажив их, он хлещет свирепо,
Радостно, тяжко дыша,
Девичье тело, и дико и слепо,
Весь загораясь… дрожа…
 
 
Сколько их было, и нежных, и гордых,
Светлых, пришедших на миг,
После испорченных, пьяных, нетвердых,
Наглых, как уличный крик. –
 
 
Втайне я жду, что презрительным взглядом
Мысли, пусть голой, но злой,
Некогда будет отравлен, как ядом,
Сердца тиран вековой.
 
 
Но он сегодня, он просит сегодня
Свеженьких, светлых, живых…
Я отдаю их, я – старая сводня
Ласковых сказок моих.
 

1912

«У моря есть одна предательская маска…»

 
У моря есть одна предательская маска,
Кошачий, нежащий, покорно-льстивый вид,
И даль тогда, как сон, вся – томная, вся – ласка,
«Смотри, какая я», – как будто говорит.
 
 
И много волн ползет, и плоских, и прозрачных,
И изменившихся, рокочущих валов
Поцеловать гранит не верящих им, мрачных,
Косматым мхом поросших валунов.
 
 
И шепчут волны им и шепчут, светло-сини:
«Ведь всё забыто? Да? Люблю, люблю, люблю…»
Так похотливые ласкаются рабыни
К давно уставшему от мудрости царю.
 
 
Им нравится хитрить. И показать, что злые,
Чуть захоти они, могли бы быть нежны,
А после закричать: «О, мы, как все земные,
Всей прелестью любви вполне одарены!»
 
 
И злобно хохоча, с внезапно-наглым видом
Они взметут, швырнут гигантские горбы
И, будто вспомнив счет неведомым обидам,
Забьются, будут выть, просить борьбы, борьбы…
 
 
И загремят они: «Ты думал, я забуду?
Нет, жизнь – безвыходна! Жизнь – вопль, и злость, и риск!»
И, плача, грянет вал о каменную груду
И разобьет себя на миллиарды брызг.
 

1912

НА НОВЫЙ ГОД

 
Сегодня Новый Год. Сегодня все, как прежде,
«За счастье новое» откупорят вино.
О, старый глупый мир! Твоей пустой надежде
До смерти мира жить с людьми присуждено.
 
 
Но я… Спасибо, нет. Я этого не стою.
Ни лжи и ни надежд. Для них я слишком зол.
С моей огромною, огромной пустотою
Я свыкся… Даже смысл, смысл жизни в ней нашел.
 
 
Сегодня Новый Год… Э, что мне! Одиноким
Я встречу эту ночь и встретить так хочу.
Гудит, ревет метель с веселием жестоким,
Что ж, пред моим окном я с ней похохочу.
 
 
Гуди, рыдай, метель, по сумрачным просторам,
Швыряйся хлопьями, как пьяная, свисти!
Твоим разбойничьим потехам и укорам,
Да, надо дать размах безбрежного пути.
 
 
С прохожими играй, сбивай их, смейся звонко!
Приятно с путником теперь в степи шутить,
Сжать до смерти его, его и лошаденку,
Двух милых простаков, желающих здесь жить.
 
 
Но будь же умная, будь злобная, будь гадка.
Пой романтически под Новый Год в трубе,
В салоне бархатном, где пред камином сладко
Болтают о чертях, гадают о судьбе…
 
 
Гуди, метель, студи окоченелых нищих,
Хлещи в лицо их, бей, их много развелось…
В подвал захохочи; хоть не было там пищи,
Да стужи не было! Студи ж его, морозь!
 
 
И песней утешай, что при социализме
Тепло всем будет и… все будут кушать крэм.
О, милая метель, будь веселей в цинизме,
Реви, свисти, свисти и смейся надо всем…
 
 
«Солнце в быстрые блестки ломится…»
 
 
Солнце в быстрые блестки ломится,
Рассыпается в море стеклами.
Морю дремлется, море томится
Отдаленьями нежно-блеклыми.
 
 
Порт, как вымерший. Пристань голая.
Кое-где видны в тень прилегшие.
Тянет из моря чернь веселая
Сети тяжкие, перемокшие.
 
 
Ноги голые жгут горячие
Камни, полуднем раскаленные…
Цепь ползет, орет, рать бродячая,
Люди дошлые, забубенные…
 
 
Шеи тряпками позакручены,
Распахнулася грудь у ворота,
Рукава, порты их – засучены,
Пиджаки видны – люди города.
 
 
Лица жженые и лукавые,
Виды всякие посмотревшие…
Затянули песнь всей оравою
Растомленные, запотевшие…
 
 
Тянет, тянет сеть рать отпетая,
Мальчуган кряхтит, дед старается…
Стала барышня разодетая
И в лорнет глядит, улыбается…
 
 
На нее вся цепь тоже глянула,
Процедил ей дед что-то едкое…
Вся команда вдруг смехом грянула,
Видно, слово-то было меткое!
 
 
«Пусть и барышня нас послухает…
Что спужалася? Эй, фартовая!»
Тянет, тянет сеть, тянет, ухает
Забубенный люд, чернь портовая…
 

Январь 1913 Неаполь

СМЕРТЬ АРЛЕКИНА

Еnulio qui…

Shakespeare. Otello

 
Я – старый арлекин, смешной и нелюдимый.
Я сравнивать весь мир с бубенчиком люблю.
Мой мраморный камин, мой добрый, мой любимый,
Я затоплю, я жарко затоплю…
 
 
Я притащу дрова к почтенному камину,
И лампу потушу, и принесу вина…
Большое кресло я совсем к огню придвину…
Давно, давно сидела в нем она…
 
 
Я в нем свернусь клубком, насторожусь, как заяц,
И буду шорохи ловить своей душой,
А на камине мне фарфоровый китаец
Пусть, как всегда, кивает головой.
 
 
Китаец, ты – мудрец! Я помню неизменность
Твоих спокойных «да» с далеких детских лет…
Послушай, я спрошу: всё в мире тлен и бренность?
И ты кивнул… я угадал ответ!
 
 
Китаец! Ли-Хун-Чанг! Есть Бог и есть могила.
А общество… добро… Ведь это просто ложь?
Мой старый друг, скажи: она ведь не любила?
Ну да, я знал, что ты опять кивнешь…
 
 
Пускай трещат дрова и огоньки мятутся!
Как пьяный Карнавал – камин горящий мой
А уголья пыхтят, со зла хотят надуться,
Как дураки, осмеянные мной.
 
 
Откупорим вина! Вино – седая сводня
Монахинь, юных ведьм, цыганок, королев…
Пожалуй, я умру… Да, я умру сегодня…
Как лев, как лев, с гербов старинных лев!
 
 
Положим яд в вино и будем веселиться!
Китаец, в шахматы не хочешь ли сыграть?
И будем вспоминать, и будем небылицы
В последний раз, в последний сочинять.
 
 
О, Ли-Хун-Чанг, пойми: я сам, как головешка,
А сердце, как камин, и в нем горит огонь…
Пусть догорит она! Пусть шахматную пешку
Отбросит конь, какой-то черный конь!
 
 
О, bravo, bravo, конь!.. И всадник твой с косою!..
Со звоном бубенцов погибнет арлекин…
Но мой камин со мной, китаец мой – со мною…
О, bravo, смерть!.. я умер не один…
 

Февраль 1913 Capri. Villa Monacona

«Усталый, старый мир. Покой подзвездных снов…»

 
Усталый, старый мир. Покой подзвездных снов.
Прохлада космоса, плывущая в просторах,
Целующая лоб… И неизвестный шорох
Живого, странного, не знаю – трав, жуков…
 
 
Как он един во тьме, как ясен для меня
Неумолимый ход ненужного величья!
И падают легко крикливые обличья,
Слова, фантазии, мои личины дня…
 
 
Весь день твердил себе, что в жизни надо лгать,
Не шутка ль черта жизнь? а люди – это стадо…
Но… мир – комедия, в которой всё же надо
Всегда серьезным быть, и верить, и искать…
 

1913 Capri

ШОРОХ СВИДАНИЙ
(к рисунку Мисси)

 
Слушай, так было? «Под вечер под кленом»
Ты, ее робкий, смеющийся раб,
В шуме кленовом, зеленом-зеленом,
Мило-уродливых лап,
В нашей запущенной «роще мечтаний»,
Как ее бабушка звала, ты ждешь…
Час ожиданий…
Шорох свиданий…
Придешь, не придешь?
 
 
Шумы и шепоты, листья упавшие,
Тени недвижных аллей…
Этот язык знают лишь ожидавшие
Встречи, назначенной ей,
Ей, непонятной, с походкою лани,
Ею, наивной, как высший мудрец…
Час ожиданий,
Шорох свиданий…
Приди ж наконец!
 
 
Клены, каштаны и краски заката…
Ждут и трепещут истомные сны,
Не упадут ли шаги ее свято
В говор большой тишины?
Девочка, давшая столько страданий,
Белое платье, мелькните скорей!
Час ожиданий…
Шорох свиданий…
Извивы аллей…
 
 
Слушай, так было с тобою, так было?
Что же, была она иль не была?
Сердце порвалось – она не забыла!
Сердце порвалось – она не пришла…
Ах, затерзали навеки меня
Час ожиданий,
Шорох свиданий
И руки ея
 

1913 Capri

«Философ, улыбнись! О, улыбнись невольно…»

 
Философ, улыбнись! О, улыбнись невольно
На мысли строгие, мечтатель мой, чудак…
Послушай, вечером большая колокольня
Наивно-мудрый звон роняет в полумрак…
 
 
Философ, надо нам, задумчивым, смеяться
Над пустотой всего, над ножницами Парк…
Послушай, вечером идут поцеловаться
Полу-развратники и полу-дети в парк…
 
 
Философ, будем жить! По суетным дорогам
Ведь мы не первый день, идем давно-давно…
Послушай, вечером ты чуешь, что пред Богом
Всё, что мы делаем, прелестно и смешно…
 

1913 Capri

В АЛЬБОМ

 
Мой юный друг, поверь: мир – Чья-то тень.
О, как медлительны моих мгновений стуки!
Как маятник идет мой неизменный день
К страданью Знания от пустоцветной скуки.
 
 
Но мне мила мечта в твоих живых устах,
Влюбленность ранняя в грядущие вериги,
Как детский почерк мой, заметки на полях
Давно прочитанной, когда-то важной книги.
 

1913 Capri

«Какая немая тревога…»

 
Какая немая тревога,
Глядящая в синюю ширь,
Чтоб сердце мое было строго,
Как звонкий, пустой монастырь.
 
 
Но я… Я всегда озабочен,
Померкло давно Бытие…
То весело очень, то очень
Печально ты, сердце мое!
 
 
Из дней я, спеша промотаться,
Плету и плету свою нить…
Ах, надо немного кривляться,
Немного сквозь слезы шутить
 

1913 Capri