Противоречия: Собрание стихотворений
Текст книги "Противоречия: Собрание стихотворений"
Автор книги: Алексей Лозина-Лозинский
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
«Есть господа, свое существованье…»
Есть господа, свое существованье
Ведущие умно, кто с Богом, кто без Бога;
Есть стадо, чернь, толпа, не мыслящая много;
Есть Арлекин, печальное созданье,
Кривляка Арлекин, несущий мудрый вздор…
Он – фантазер! Он – фантазер!
Гляди на мир! Но знай – не всё возможно!
В прохладе Космоса нужна не утонченность,
А такт, приличие, нужна определенность.
Но Арлекин… он знал, что жизнь ничтожна,
A homo sapiens был дурнем до сих пор…
Он – фантазер! Он – фантазер!
Красавицы мечтались Арлекину,
Синьоры, что всегда принадлежат богатым…
Но он был бедняком! Он был, ха-ха, горбатым!
И Арлекин… он любит Коломбину
За слезы детские и за наивный взор…
Он – фантазер! Он – фантазер!
О, у толпы так много грубых терний,
Пинков, свистков тому, кто к ней с душой приходит!
Но мыслит Арлекин: его Мадонна водит
И он живет, не бегая от черни;
С поклоном вежливым хохочет ей в упор…
Он – фантазер! Он – фантазер!
1913 Capri
ГРОТ ВЕНЕРЫ НА ОСТРОВЕ КАПРИ
Некогда на странном острове Сирены,
В гроте, где нависли сталактиты,
Четко-правильные, мраморные стены
Выстроили мудрые квириты.
Грот имел огромные размеры,
Гулкость побуждала там молиться;
Храм был сделан так, что первый луч Венеры
Должен был на жертвенник ложиться.
О, с какою далью, мудрой и безбрежной
Люди связывали все движенья!
Видишь ты жреца в одежде белоснежной,
Строго ждущего подзвездного веленья?
1913 Capri
В АЛЬБОМ
(Рузеру)
Мой милый, случайный знакомый,
Когда оскорбят тебя сильно,
Когда ты с тоской и истомой
На камни поникнешь бессильно,
О, вспомни в безлюдной пустыне
О том, что все дети, все – в зыбке,
О доброй и умной богине,
Печальной богине улыбки
1913 Capri
НА ПАМЯТЬ САВЕЛИЮ РУЗЕРУ
Мой друг, мое сердце устало,
Печальное сердце поэта…
Мой друг, в глубине зазвучала
Та песня, которая спета…
Замолкни! Пусть будет ненастье
И труд и привычное стадо…
Есть письма, есть души, есть счастье,
Которые трогать не надо…
1913 Capri Villa Veber
«Проконсул Пилат. Перед ним – мятежный…»
Проконсул Пилат. Перед ним – мятежный,
Сомкнувший в печали уста.
Ты помнишь, Понтий, вопрос небрежный:
Quid est Veritas? Да?
О, этот презрительный жест рукою
И тусклый, скучающий взгляд!
Но… как ни стыдно, а я с тобою,
Жирный Понтий Пилат!
1913 Capri
«Наивно-строгими, серьезными глазами…»
Наивно-строгими, серьезными глазами
Читает девочка Псалтирь.
Впервые жуткими, глубокими мечтами
Она объемлет то, что позабыто нами –
Вселенной тягостную ширь.
О, рожица! О, взгляд, ушедший без улыбки
В смешно-торжественную вязь!
Послушай, мой глупыш, коль мы рассудком гибки,
Мы в жизни всё возьмем, пройдем сквозь все ошибки
И, грустные, умрем, смеясь…
1913 Capri
СИЦИЛЬЯНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Где ты, донна в черном платье?
Тихо бродят в храме тени…
Не вчера ль ты у Распятья
Становилась на колени?
Луч, где вилися пылинки,
Сквозь цветные падал стекла
На Мадонну в пелеринке,
Пред которой роза блекла.
И на ножку синьориты
Он таинственно ложился…
За колонною сокрытой
Беспредельно я влюбился.
Я любил твои движенья,
Стан твой трепетный и гибкий,
Лицемерие смиренья
И кокетливость улыбки.
Не вчера ли у портала,
Проходя, ты вдруг склонилась
И сквозь ветер прошептала
«Будь опять» и быстро скрылась
О, прохладный мрак собора!
О, могучая колонна!
Жду я – скоро, будет скоро
В черном платье эта донна!
Донна! Кто ты? Где ты? Жду я…
Я, синьор, палермитаяец…
Вдруг кого-то сзади чую…
Бырр! Какой-то францисканец!
Скрыты очи капюшоном,
Острый нос, сухие губы…
«Пошутила донна с доном», –
Прошептал он мне сквозь зубы.
Что за дьявол! Эй, ни шагу!
Без раздумия и страха
Тут же в храме я на шпагу
Вздел проклятого монаха.
II
Это было за колонной,
Только я здесь находился.
Я галантно пред Мадонной
За убийство извинился.
В плащ закутавшись по очи,
Шляпу сдвинувши на брови,
В закоулках я средь ночи
Быстро скрылся прочь от крови.
Выпив дома три бокала,
Спал я сном Святого Духа.
Я не знал, что всё видала
В храме нищая старуха.
Мой слуга отчайным стоном
Разбудил меня, проклятый!
«О, синьоро! Под балконом
Королевские солдаты!»
Я взглянул в окно… Отместка!
Под окном солдаты… масса…
«Эй, – кричу слуге, – Франческо!
У меня есть где-то ряса…
Мигом вымочи и мигом
С чердака неси солому».
Мой слуга привык к интригам
И пошел искать по дому.
Чрез минуту мокрой рясой
Был Франческо я обязан
И соломой, как кирасой,
Точно чучело, обвязан.
За дверьми я слышу шпоры,
Говор, шарканье ботфорта…
А, жандармы! мушкатеры!
Ну, увидят черти черта…
1913 На пути от Сицилии в Салоники
У ОЗЕРА
Заслушавшись Бога, застыла
Трущоба в смиреньи и мощи.
Болот необъятная сила
Хранит изначальные рощи.
Здесь тихо, здесь свято, здесь дико,
Здесь втоптана лосем дорожка…
В болотах желтеет морошка,
А склоны багрит земляника.
Шепча, заговорщики-ели
Сплотились сплошною стеною
Вкруг озера, темной купели
С студеной, прозрачной водою.
Украсили мхи его пышно,
И лес хоронит его зорко,
И точно колдунья озерко –
Коварно, глубоко, неслышно…
Лишь солнце, покорное смене,
Звучащей в покое природы,
Печальные, строгие пени,
Как думы, положит на воды, –
На это озерко из чащи,
С главою, опущенной долу,
Выходит послушник молчащий
И молится Лавру и Фролу.
Июль 1913
«Как вещий сон года, но всё трудней дорога…»
Как вещий сон года, но всё трудней дорога
На всё дерзающих, безмолвных размышлений.
Я создан для того, чтоб познавать жизнь Бога
В потоке суеты и в мраке утомлений.
Мой хладнокровный взор читает в пестрой смене
Бесстрастный приговор, висящий над землею,
И складываю я безумства впечатлений
В путь предначертанный, свершаемый и мною.
А сердце лишь на миг, о, лишь на миг, согрето
Улыбкой, музыкой, влюбленностью, природой…
Зачем-то уронил на землю Бог поэта
И наделил его печалью и свободой.
Июль 1913 Constantinopoli
«Тишина лесная, успокой меня…»
Тишина лесная, успокой меня.
Дай мне, дай заслушаться молодого дня.
Тишина, дала же ты чуткость всем вокруг –
Диким козам – трепетность, ласковость, испуг,
Белкам страсть веселую к шуткам и проказам,
Мудрость наших бабушек совам большеглазым,
Зайцам игры странные в пятнах полнолунья,
Змеям же – внимательность… Дай и мне, колдунья!
Дай мне безрассудочность, нежность и улыбку,
Дай мне струны на душу, душу – точно скрипку
И на ней далекие шорохи сыграй…
Тишина лесная, дай мне душу, дай!
28 июля 1913 Волма
«Есть жизнь глубокого, последнего покоя…»
Есть жизнь глубокого, последнего покоя
У заключенных в камеру навек.
Поток ненужных грез, без ясности, без зноя,
Рождает ко всему холодный человек.
Он уж привык к тюрьме, тюрьма к нему привыкла,
Гнет вечно-серых стен съел краски, слезы дум,
Один и тот же ритм заученного цикла
Выстукивает дни, как шум машины, шум…
Он знает щели стен, иероглифы, метки,
И, странно дружествен, он гладит свой гранит;
Шагая целый день наискосок по клетке,
Бормочет что-то он… А ночью крепко спит.
Как то, что не было, «жизнь там», «тогда» мелькает;
Застыли в тьме года, как мертвые глаза…
Он по привычке лишь нередко размышляет,
Как можно убежать, хоть убежать нельзя.
И так и я живу. Свободный от сомнений,
Отчаянья, надежд, я по свету брожу,
Но люди, звезды, мир, всё – стены или тени,
А я по камере наискосок хожу…
28 июля 1913 Волма
«Я часто брожу в одном брошенном парке…»
Я часто брожу в одном брошенном парке,
Влюбленный, молчащий, усталый…
Там дом есть и в доме есть своды, и арки,
И страшные, длинные залы.
И окна, высокие окна, при свете
Луны, этой лилии Бога,
Торжественным рядом блестят на паркете
Недвижно, и четко, и строго.
Зачем я брожу в этом доме забытом,
Хоть всё в этом доме пугает?
Прелестная белая дама по плитам
Там в полночь чуть слышно блуждает.
По платью протянуты ленты, разводы,
И кружево, складки валлонов,
По моде, что вышла давно уж из моды,
Не меньше, чем двести сезонов!
Шаги ее медленны и неуклонны,
И нет их нежней и жесточе,
И тихи, огромны, безумны, бездонны
Ее молчаливые очи!
Ах, взор ее падает тише и строже,
Чем месяц в оконные рамы!
Но мне всё равно – я умру всё равно же
От взгляда какой-нибудь дамы!
6 августа 1913 Волма
«Он был, громадный мир, певучий и единый…»
Он был, громадный мир, певучий и единый,
Идущий в стройности к престолу Судии.
Ушли, как облака, на мудрые вершины,
Волнуясь, истины мои.
Но за Единство мир потребовал Нирваны,
И это понял я, и, дико сжав виски,
Я завопил, упал, ногтями впился в раны
И мир разбил на черепки.
Осколки Космоса… Они блестят злорадно
И кружатся во тьме, зовя меня на пир…
А я, безумный я, я их хватаю жадно,
Чтоб вновь создать Единый мир!
8 августа 1913 Волма
«Наполнилась чаша терпенья Творца…»
Наполнилась чаша терпенья Творца,
Померкла лазурь небосвода.
Как школьник, трепещущий гнева отца,
Затихла и шепчет природа.
Лохматою тучей покрыта земля,
Как черным, развернутым стягом,
Грохочет в телеге седой Илия
И молнии блещут зигзагом.
О, молния, молния! Низость и ложь
Согреты сиянием Феба…
Зачем же ты сердце мое не пробьешь,
Прекрасная молния с неба?
Октябрь 1913 СПб
«Господь, мы лежим распростерты в пыли…»
Господь, мы лежим распростерты в пыли,
И нас только ты воскрешаешь.
Господь, мы не знаем, зачем мы пришли,
Но, Господи, ты это знаешь.
Господь, мы семья обозленных детей,
Господь, у нас умерли души,
И наши страданья всё тише, слабей,
И наши призывы всё глуше…
Дай стон мне, о Господи, подлинный стон,
Чтоб плакали мы и молились…
Господь, мы блуждаем в святыне времен,
Господь, мы в словах заблудились!
Октябрь 1913
ИЗ ДНЕВНИКА
Мысли стали так бледны, так бледны,
Ум мой холодно, грустно правдив,
Я спокойно гляжу как бесследно
Дни плывут, как знакомый мотив…
Я люблю, если снег уже тает,
Воздух молод, прозрачен, влюблен,
И шарманка в недвижность роняет
Свой хрустальный и нищенский звон.
Я люблю ресторанные шутки
Нас, всезнающих, гул за столом,
И на миг на лице проститутки
Безразличность и мысли… О чем?
А в туман, если мимо случайно
Чья-то тень, как эскиз, промелькнет –
Мировая беззвучная тайна
Черным обручем голову жмет…
О случайный! Откроем объятья
И прижмем, улыбаясь, гранит!
На глубинах мы братья, мы братья,
Но в глубины никто не глядит…
Ноябрь 1913 СПб
ПОСВЯЩАЕТСЯ Л. М. Р.
Ты смолоду жила в пустом болтливом свете,
Среди всеведущих и всемогущих фраз…
О эта барышня в научном кабинете
С циническим умом и молодостью глаз!
Ах, звезды и простор! Ведь это… это звуки?
Ах, анархизм! Charmant… Ax, Кант! Ах, роскошь зла!
Мне страшно за момент, когда в безмолвной муке
Вдруг ты поймешь всю Ложь, которой ты жила…
Что тянет нас к тебе? Веселость, сожаленье,
Иль тени прожитых, почти таких же дней?
Я так любил всегда подвальное растенье
И странно-сходный с ним цветок оранжерей…
Ноябрь 1913 СПб
АСТРОНОМ
Нынче комнату я приберу точно склеп,
Склеп холодный, и чистый, и белый.
Я, прекрасно-уродлив, рассудочен, слеп,
Буду хитрым и смирным в познаньи судеб,
Перед небом, безмолвной капеллой.
О, я знаю, что сущность небес – это нож,
Что Безумье гремит в Необъятном,
Но со мною всеобщая, древняя ложь
Претворять Бесконечность в невинный чертеж,
Быть рассудочным, быть аккуратным…
Что за грустные Дьяволы будут мне лгать,
Как мала будет наша планета…
Ах, от ласки, от смеха мне трудно дышать,
Я обманщик, я добрый, я страстный, я тать…
Для меня, для меня нет запрета!
Осень 1913 СПб
SUB SPECIE AETERNITATIS
Я слышал прекрасную речь.
Как тонок начитанный лектор!
Но где же небо и меч?
Нет круга и есть только сектор…
Найди же средь чисел нам,
Господин профессор, ответы!
Ведь мы стосковались по мудрым
Где ты, тишина звезды, где ты?
Ах, брекекекекс, кричи!
Святые вопли лягушки…
На рынке идут мечи,
Мечи и идут по полушке!
И мы захотели знать,
Где ваши на Космос ответы?..
Трибуна политика?.. Нет! Бежать!
Где ты, тишина звезды, где ты?
Я был в cabaret artistique,
Я слышал треск тарантеллы…
Ах, как был вычурен миг,
А речи и скучны и смелы!
Банальный, больной экстаз…
Бессильные сны и поэты…
Манерно-свободные позы глаз…
Где ты, тишина звезды, где ты?
1913 СПб
«Уныло по ночам перебирая эти…»
Уныло по ночам перебирая эти,
Такие мне давно знакомые стихи,
Воспринимаю вновь угасших мыслей плети,
Скорбь на пути годов оставленной вехи;
Но что больней всего – то скрыто перед всеми.
Один я вижу в них тень дальних, дальних лет,
И всё ж она везде и в каждой новой теме
И в каждой рифме их. Тень – внутренний их свет.
То имя женское, мне – полное печали;
И это имя я, нет, я не написал.
Стыдился, чтоб его другие не слыхали,
Боялся, чтоб его я сам не услыхал.
1913
«На камне когда-то, когда…»
На камне когда-то, когда
Я высек слова: я люблю.
Там мхи разрослися богато
И надпись закрыли мою.
Но мох седовласый снимаю
И вижу вновь: я люблю…
В груди я тот камень таскаю,
Где надпись я высек мою.
9 января 1914 СПб
L'ENNUI DE VIVRE
Зачем кричите вы, что это там громадно,
Что свято это здесь и интересно то?
Над чем дрожали вы, что вы впивали жадно,
Всё было для меня – ничто.
Жить? Жить? Серьезно жить? Какое утомленье!
Играть бирюльками, работать, быть слепым,
И, как венец, как приз – пот акта размноженья!
Какая пустота и дым…
Я вижу муравьев, лишь муравьев спешащих!
В огромных контурах народов и культур
Я вижу мрачный бег хохочущих, визжащих,
Искривленных каррикатур.
Январь 1914
ИСКУШЕНИЯ ПРОРОКА
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…
Пушкин. Пророк
С тех пор, как вещий Судия
Мне дал всеведенье пророка…
Лермонтов. Пророк
I. «Когда в пустыне жизнь моя…»
II. «Когда бросала кровь заря…»
Когда в пустыне жизнь моя
Сплеталась с лунными лучами
И кроткий львенок и змея
В пещере были мне друзьями,
Ко мне из града приходил
Спокойный, ласковый философ,
И ночью он меня учил
Путем ответов и вопросов.
Он мерил тайны естества
И на песке рукой искусной
Чертил фигуры и слова,
Простой, медлительный и грустный.
И вновь, но иначе следил
Я за вселенною бескрайной,
И даль божественных светил
Мерцала гордостью и тайной.
И был я мыслью высоко,
Когда я слушал эти речи.
Где стройность мощная Всего
Слагалась из Противоречий.
Раз на рассвете он сказал:
– «Я знаю, ты бежал из града,
Но потому, что не познал,
Что Богу зло, как благо, надо».
И проклял я его тогда
И отвечал: «ты знаешь много,
Но презирал ты города
И не любил в пустыне Бога».
III. «Был дня медлительный конец…»
Когда бросала кровь заря
На голубые неба ткани,
Взирали львенок и змея
На перламутровые грани.
И я колена преклонял
Пред чистотою упований
И мудрой кротостью смирял
Страданья тайные познаний.
И мыслил я, идя испить,
Наполнить звонкие кувшины:
«Философ думал начертить
И мир и смысл его единый.
Но всё бездонно глубоко –
Яйцо, песчинка, свод небесный.
Лишь дух – хранилище всего
И глубже знает бессловесный».
Но у реки, среди ветвей,
Узрел я деву молодую,
Свободно-нежную, как змей,
Как мрамор розовый, нагую.
Она сидела у воды
И косы мокрые сплетала,
И очи были две звезды,
Два веселящихся кинжала.
О, аромат ее волос
И ног ее сокрытый пламень!
И муки я не перенес,
И я упал, как труп, на камень.
Со мной мой львенок и змея,
Я провожу все дни в моленьях,
Но тело женщины меня
С тех пор терзает в сновиденьях.
Был дня медлительный конец,
Склонявший к мудрому бессилью,
Когда ко мне пришел беглец,
Покрытый ранами и пылью.
И я бальзам от ран достал,
Принес акрид ему и меду,
Он говорил и я внимал
Ему, безумному уроду.
Был низок лоб, был блеск в глазах,
Он скалил зубы, он смеялся;
Рабы восстали в городах,
Он был вождем и тоже дрался.
На узких улицах сошлись
Клинки со звоном серебристым,
На мрамор весело лились
Амфоры с ладаном душистым.
Все брали женщин и вино,
Дрались рассудочно мечами,
И выбивали в бочках дно,
И надсмехались над богами.
Был гость насмешлив, мрачен, смел,
И речь его была, как грохот,
И человеческий удел
Метался в нем, как боль и хохот.
И я сказал: «Зачем ты жил?
Твой дух пороком был окован».
Он круг со смехом начертил
И отвечал: «он заколдован».
Когда же молча проводил
Его я в горы на рассвете,
Он с грустным взглядом уронил:
«Слепец, мечтающий о свете…»
А возвратясь, увидел я
В своей норе два трупа рядом:
Была растерзана змея,
А львенок был отравлен ядом.
В слезах пред звездами я пал,
И потрясенный всеми снами,
И чуткий демон целовал
Меня печальными устами.
30 января 1914 СПб
«Есть подземные, недвижные озера…»
Посв. С. М. А.
Есть подземные, недвижные озера,
Чаши, замкнутые в каменные глыбы,
Воды черного, безмолвного простора,
Где живут совсем слепые рыбы.
Им не нужны очи в чутком сне блужданий,
Хищный дух ведет их в коридорах мрачных,
Но у них должна быть муть воспоминаний
О глубинах, солнечно-прозрачных,
Об алмазных, изумрудных океанах,
О пологих, сонных отмелях полудней…
Я рассказывал о нас, о странных,
О слепых, живущих в мраке будней?
Ах, мы в нем ослепли, точно эти рыбы!
Ах, над нами нету солнечного свода!
Нас ведь тоже сжали каменные глыбы,
Нам ведь тоже, тоже нет исхода!
Март 1914 Буда
АРЛЕКИН В ТИШИНЕ СТАРОГО ДОМА
В тишине большого дома
Ночью шепчут свой псалом
Тень колдуньи, призрак гнома,
Тени тех, что строил дом.
Тени смутны и нечетки,
Сплетни древние твердят,
И стучат, как капли, четки
На молитве чертенят.
Много-много поколений
Как-то жило, жило тут…
Может быть, что ночью тени
Звуки Ланнера зовут?
Будут важно-тихи пары,
Дамы в фижмах и чепцах
И усатые гусары
В расшитых воротниках.
В платье шелковом маркиза –
Крепостник и франк-масон…
Иль Тургеневская Лиза
Как печальный, чистый сон…
С болью старого надлома
Я стою, всему чужой,
В тишине большого дома
И веселый, и пустой.
Март 1914 Буда
«Всё в мире суета. Мы этим начинаем…»
Всё в мире суета. Мы этим начинаем.
И будто получив ожоги от хлыста,
Мы ищем, боремся, мы любим, мы страдаем…
И заключаем жизнь: всё в мире суета.
Март 1914 Буда
«С чертом в шахматы играю…»
С чертом в шахматы играю.
Рассчитав умно игру,
Короля я запираю,
Королеву я беру.
«Как Адаму жить без Евы? –
Начал черт меня просить. –
Милый мой, без королевы
Даже черту не прожить».
Но ему, поддавшись гневу,
Я угрюмо отвечал:
«У меня раз королеву
Тоже как-то черт побрал».
Март 1914 Буда
«За те мои часы, когда я утром рано…»
За те мои часы, когда я утром рано
В пустынном городе влачился по камням,
И шла к эмалевым и бледным небесам,
Смягчая контуры, болезненность тумана,
И было просто всё и странно, как Нирвана,
За то, что звонкий мир был, как стеклянный храм,
Ты, азиат небес, ты не заплатишь нам?
За то, что этот я, грехом разгоряченный,
Больной, бессмысленный, ужасный, истомленный,
Теряя мерило минутам и вещам,
Ласкался к девичьим, безжалостным ногам,
За то, что дон-Жуан всегда замучен донной,
Что тень Офелии скользит по вечерам,
Ты, азиат небес, ты не заплотишь нам?
За то, что я топтал позорно и отчайно,
За то, что на пути я изменял друзьям,
За веру в мудрецов, за мысли по ночам,
За право чувствовать непостижимость Тайны,
За то, что было всё ненужно и случайно,
За все проклятия спокойным небесам
Ты, азиат небес, ты не заплотишь нам?
Ах, ты скупой паша! Жизнь угля, осьминога,
Илота, гения, созвездия и тли,
О, всё гармония и всё равно для Бога,
И где, зачем, куда лежит Его дорога,
Не знает пилигрим!.. Но павшие в пыли,
Но прокаженные, мы все, рабы земли,
Молитв не взяли мы, хотя мы взять могли.
Апрель 1914 СПб
«Где, a la fin des fins, огромный, необъятный…»
Где, a la fin des fins, огромный, необъятный
Плывет тот мир теней, где с тяжкой головой
Бреду и я, пустой, больной и неопрятный,
Скучать и пьянствовать из дому и домой?
Сей мир – гармония… И тонкость ощущений,
Как люди говорят, вникает и в нее…
Я знаю вечера бездонных утомлений
От всех моих потуг постигнуть бытие.
Мысль изолгалася, в душе моей отрава…
Мир… вечный мир… да, мир… Пусть этот мир такой,
Я не такой и всё! Какого черта, право…
Я не такой и всё… Долой его, долой!
Май 1914 СПб
ДРУЖБА HE-МОЛОДЫХ
Мы были странные друзья на глубине,
Мы были попросту знакомые снаружи,
И мы, мы никогда, при всех, наедине
Не вышли из границ вполне приличной стужи.
Научный разговор шел долго каждый раз,
Как мандарины, мы с ним спорили любезно,
Но, Боже мой, всегда мы чуяли, что бездна
Невыразимая соединяет нас.
О, эта простота, о, обыденность встречи,
Ревниво прячущей какого-то Творца…
Я помню тонкие черты его лица,
Академически построенные речи…
Но бездна нас влекла! Какая? Может быть,
Ей не было у нас научного названья…
Но лишь мы с ним сходились говорить,
Нам чуялось всегда какое-то молчанье,
Огромное, как мир, холодное, как ясность…
И наша нежная, суровая безгласность
Роняла в разговор об этом и об том:
Ты. Знаю. Странно жить? Жизнь – тайна. Мы идем.
Май 1914 СПб
«Когда-то, когда-то у Нила…»
Когда-то, когда-то у Нила
Вдвоем предавались мечтам
Один одинокий мандрила
И сумрачный гиппопотам.
Мандрила хотел бы быть пумой,
Мечтал быть орлом бегемот…
Как ты они мучились думой,
Читатель, мечтатель, урод.
Весна 1914 СПб
ТРЕМ СЕСТРАМ АРАМЯНЦ
Два пути двум бедным сестрам:
Жить одной рассудком острым,
Чтобы редко, редко с воплем прорывалась бы душа,
А другой – жить всей душою,
Жить над миром, чтоб порою
Мир и душу злой рассудок ночью резал без ножа.
Весна 1914
ДИ-КАВАЛЬКАНТИ
Н. Гумилеву
Бархатный, черный и длинный камзол,
Кружево ворота и анемона.
Он на кладбище со свитком пошел,
С песней четвертой Марона.
Длинные тени покрыли во сне
Готику строк погребальных…
Ах, эти черные кудри! Оне
Так хороши у печальных!..
Только когда уже месяц взойдет,
Вспугнут летучею мышью,
Ди-Кавальканти аллеей уйдет
С мудрой и странною мыслью.
Если же ночью ватага бродяг
Ввяжет у моста философа в драку,
Как улыбнется он звяканью шпаг,
Черному Арно и мраку.
Giunio 1914 Genova
