Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Леха

1

Не люблю возвращаться.

Вопрос не в том, откуда – вопрос в том, куда. Никогда не любил го́рода, в котором живу всю жизнь и куда всю жизнь возвращаюсь.

Рига – город северный, скучный, сырой. Осенний. Тем меньше радости ехать сюда во второй половине сентября, косясь в окно, через которое по диагонали пробираются капли, на мокрые перелески, еще зеленые, с ржавыми потеками на березовых вислых кронах, на мокрые дачи, мокрые перроны проскальзывающих станций… на мокрые свалки (маячит решетчатая стрела то ли автокрана, то ли грейфера, мелькает полуобвалившийся ржавый навес с огромной, но еле различимой надписью: «Gaisma» – «Свет»)… на бесконечно повторяющуюся улыбку провода между столбами… Погромыхивает что-то под вагонным брюхом, поскрипывают полки, дребезжит на столике пустой перевернутый стакан о фарфоровую вазочку с салфетками. Локомотив регулярно разражается тоскливым гудком. Проводница возвращает спрессованный в гармошку, нехотя расправляющийся билет.

Последний час перед прибытием – пустая, межеумочная, едва терпимая пауза. Я даже выволок из рундука оба цепляющихся, тяжеленных, забитых почти сплошь авторскими экземплярами двух последних книжек и подарочной водкой рюкзака, свалил на противоположную полку со скомканным бельем. Когда меня разбудили чуть свет погранцы, я уже был в купе один: оба попутчика, массивные литые парни с громоздкими конечностями, сошли не то в Великих Луках, не то тут же на границе, в Себеже (вчера, едва загрузившись, они сразу принялись вскрывать пиво и фисташки, энергично хлебать и жевать, давить, вяловато и отрывисто, как из зада, недореплики про бабки и про знакомых, с брезгливым хмыканьем в конце каждой третьей…). Все утро я сидел, подобрав ноги, на линялом покрывале, зевал, косился то на часы, то в забрызганное окно и бегло, по-дорожному, думал, что вот три недели прошли отменно бездарно, что денег потрачена туча, а ни хрена толком не сделано, сценарий не дописан, и вообще непонятно ничего, то есть прекрасно все понятно, знаем мы эти «проблемы с финансированием», проходили… И что Москва со своими ценами и жлобами всего за три недели не просто укатала – расплющила, как-то совсем перестал я ее выносить. Да, боюсь, не только ее, а историческую родину в целом, короче, правильно я получил (выклянчил) евросоюзовское гражданство… Правда, при подобном умонастроении лучше завязывать с писанием книжек по-русски… Правда, если уж так, с этим, по-любому, лучше завязывать…

Поезд прибывал только в полпервого, снаружи топтались разные Огре да Икшкиле, делать было решительно нечего. В какой-то момент я даже вытянул из кармана джинсов лопатник и с оглядкой на дверь стал подбивать совсем смешавшуюся в голове за три недели пьянства бухгалтерию, выкладывая на столик становящиеся «домиком» гнутые пополам плотные доллары и разноцветные рублевые фантики, а потом безуспешно пытаясь соотнести «итого» с суммой сценарного аванса, выплаченной части за киноправа, баснословного (по рижским меркам) гонорара за единственную шальную баечку в московской газете и кусочка древнего долга, выдранного из смывшегося в Москву знакомца.

Расползшаяся бумажная кучка создавала видимость некоего успеха. Не хотелось думать, что состоит она на самом деле из месячной зарплаты сценариста какого-нибудь имбецильнейшего сериального «мыла» от какой-нибудь «Амедии» и что это – единственный мой доход за последние полгода. Ведь и купе мне, разумеется, проставил продюсер – за свой-то счет я, если что, трясусь на автобусе, вылезая глухой ночью со всеми вещами на обеих границах и маясь в очереди на таможенный рентген…

Ладно. Тщеславие вон тешь…

Живо вспомнились позавчерашние «Пироги»: в предпоследний свой московский день пришлось мне отбывать пиар-повинность – «Вагриус» устроил презентацию «Чучхи» в подвале на Никольской. Вообще из всех такого рода мероприятий больше я люблю только сидение в книжных магазинах. А если, как позавчера, еще и отрывки вслух заставят читать, чувствуешь себя окончательным клоуном…

Отдельная прелесть презентаций – контингент. В клубы по такому поводу приходит обычно народ трех категорий: твои знакомые, которых ты сам же и пригласил, иногда братья-журналисты и сумасшедшие. Трехнутые. Те, кто полагает себя причастным искусств, в данном случае изящной словесности, вообще тянутся ко всякой окололитературной варке. А презентация – это же зачастую еще и халявная выпивка… И добро б они ограничивались бухлом-закусью – нет ведь, обязательно затеют общаться. Так что рано или поздно ты непременно оказываешься с опустошенным стопарем в руке и кривой улыбочкой на роже лицом к лицу с очередным исповедующимся (или проповедующим) графоманом…

В этих «Пирогах», когда казенная водка уже кончалась и спонтанное общение шло вовсю, меня зажал в углу такой вот «коллега» – Антон, что ли: волосы на лоб, глазки азартные, с лица не сползает заговорщицкая улыбочка. Речь его была столь же темпераментна, сколь невнятна артикуляция: он дико шепелявил, торопился, захлебывался, так что понимал я его с пятого на десятое, как говорящего, допустим, по-украински… Разобрал, что мне задвигают про связь литературы с жизнью – мол, чего выдумывать сюжеты, когда они буквально под ногами валяются, да такие, что любая фантазия спасует. И что-то там про своих знакомых, какие с ними странные вещи творятся, какие они сами по себе странные и как все это в книжку просится. Ну вот и напиши, говорю, позовешь тогда меня на презентацию…

За окном наконец пошли чередоваться грязно-белые панельные девятиэтажки. Я затолкал лопатник в карман, обулся, стряхнул с вешалки и натянул на себя куртку. В зеркале подглазные мешки почти светились синим, как два фингала. Я откатил дверь, оглянулся: все забыл, ничего не взял?.. Справа, на путях, прямо из развилки рельсов торчал раскрытый зонтик. Над чем-то вроде сварочного генератора сгрудилась четверка неподвижно нахохлившихся мужиков в тускло-оранжевых жилетах. Один держал на плече опять же клетчатый старушечий зонт.

Подхватив оба рюкзака, я выдавился в коридор и встал за колесным буксируемым чемоданом в очередь на выход. Слева под насыпью прополз сугубо казарменного вида серый корпус филфака, бессмысленного заведения, куда меня зачем-то изредка заносило в течение четырех лет…

Поезд замер. Очередь тронулась.

На перроне против вагонной двери полукругом стоял – пока тихо – маленький духовой оркестр: полдюжины рыхлых дядек с неубедительно золотящимися раструбами. Рядом растерянно скалилась девка, держащая над головой шест с табличкой «Орфей». Приветствуют вернувшегося из ада коллегу?.. Логично, учитывая, откуда поезд.

Я забросил большой рюкзак на правое плечо и, неловко проталкиваясь сквозь напористых встречающих, попер к спуску в город. Дождя не было, но в воздухе дрожала густая душная влажность, сочащаяся мелкими отрывистыми каплями. Позади наконец заухало, забухало, задудело – до странности глухо, сыро и неторжественно.

2

– Че у них тут? – остановился Бандот, дергая натянутую между деревьями на уровне груди полосатую ленту вроде той, какой менты обматывают место преступления.

– Опять, – говорю, – бегают. Лабусы. Молодежь. На прошлой неделе тоже, мудье, весь лес перегородили… – Я приподнял ленту рукой и прошел, пригнув голову. Андрула, оглядевшись, последовал.

– Ну так как, – спросил, – написал свой сценарий?

– Хрен там, – говорю.

– Чего?

– У продюсера проблемы с финансированием.

– И чего теперь?

– Все.

– Все накрылось, что ли?

– Как всегда, – я сплюнул.

– Ну так бабки хоть заплатили?

– Аванс.

Из-за поворота тропинки прямо на нас вылетела девка лет четырнадцати в топике и спортивных штанишках, шарахнулась от неожиданности, сбилась с шага, мимолетом поморщилась и почесала дальше. Андрула, обернувшись, внимательно проследил ритмичное ерзанье туго обтянутых ягодиц.

– Так какой это уже у тебя, ты говоришь, сценарий?

– Четвертый.

– И что – со всеми…

– …То же самое.

– Ну так разные же, наверное, продюсеры?

– Естественно.

– И что – все кинули?

– Россия… – Я стер с рожи летучую паутину. Чего тут, действительно, еще пояснять.

Навстречу протопотало, пыхтя, небольшое стадо молодняка обоих полов.

– Ну что-то же они там снимают все-таки… – Бандот закинул на плечо стеклянно клацнувший пакет.

– Ты видел, ЧТО они снимают?..

– Ну так и ты бы, – фыркнул Андрула, – не пальцы гнул, а накатал сценарий боевика про крутых фээсбэшников, которые террористов моторят, родину любят и Путина…

– У них такие сценарии, если ты не в курсе, пишутся по десятку в день…

Впереди, на широкой прогалине стояли автобусы и колыхались народные массы: кто-то там бежал поодиночке и группами, кто-то прыгал и плюхался задницей в песок, кто-то болел, вопя и взвизгивая, отрывисто и резко свистели свистки. Все видимое пространство было прихотливо расчленено той же красно-белой лентой, натянутой между деревьями и воткнутыми в землю рейками. Бодро квакал по-латышски мегафонный голос. Орало из динамиков какое-то бритниспирс.

– В школе, – говорю, – всегда ненавидел все эти, б…дь, соревнования. Я их прогуливал все на хрен…

Мужик-тренер что-то яростно тявкал, тараща на нас глаза. Андрюха пихнул меня, я обернулся: сзади неслись. Я выпятил губу и отступать с дороги не стал – рефлексы панковской юности у меня с бодуна обостряются.

– Давай выбираться отсюда. Затопчут… – Бандот, бренча бутылками, нырнул под ленту.

Андрулу я не видел уже года полтора-два, а сегодня с утра (по моему личному времени – в полвторого то есть) встретил случайно в «Римях», куда после вчерашнего безобразия забрел за опохмелом. В итоге мы нагребли пива и пошли в малый имантский лес, подальше от ментовских глаз.

Было совсем тепло, тем более для октября, я снял флис. Параллельные сосны стояли в невесомом золотистом тумане, сквозь который наискосок поодиночке планировали мелкие листья. Мы взобрались на пригорок, где недавно поставили скамейки, и обнаружили, что все они, за исключением одной, уже выдраны с корнем и сброшены под откос. Вокруг оставшейся разлеглось пестрое мусорное кольцо, но она была свободна.

Мы взгромоздились поперек сиденья друг напротив друга. На деревяшке между нами выведено было черным маркером: «Я буду жить вечно (вообще)».

– Мне нравится это «вообще», – ухмыльнулся Бандот.

Я нетерпеливо взял у него пакет, по очереди извлек и распряг две бутылки брелком от ключей с полустертым логотипом «Опеля».

– Угу… – Андрюха принял пиво, приложился к горлышку. – Ну а работаешь-то где сейчас?

Я замялся. Лет восемь-девять назад, когда я познакомился с Бандотом, я бы не без удовольствия хмыкнул: «А нигде!» – и не преминул бы похвастать, что даже статус безработного мне оформили без права на пособие, более того, и статуса уже успели лишить за неявку в положенный срок на биржу… Но все означенные годы прошли, никто из нас больше не жрал «ФОВ», не отливал из окна пятого этажа, не просыпался в «обезьянниках», а Андрюха, приличный человек, вообще был давно женат и, как я слышал, даже завел вторую дочку.

Говорить «книжки пописываю» мне тоже не хотелось. С некоторых пор я убедился, что как ответ на вопрос о работеэто зачастую собеседниками просто не воспринимается; визави же попродвинутей тут, естественным образом, представляли себе пару-тройку местных писателей: более или менее милых, более или менее нелепых дядек-тетек, за скверные гонорары публикующих в российских издательско-штамповочных концернах унылые космооперы и юмористические фэнтези.

– Да вот, – неожиданно для самого себя выдал я, – в Новую Зеландию намыливаюсь.

– В смысле? Типа в тур?

– Типа насовсем.

– А почему в Новую Зеландию? – хмыкнул Бандот. Он решил, что я стебусь. Хотя сам я не был в этом уверен.

– Во-первых, у них там народу мало: они эмигрантов не просто принимают, они их к себе зовут. Во-вторых, дальше места от всей этой помойки на Земле просто нет…

– И чего ты будешь там делать?

– По барабану. Хоть на заправке работать… Птиц киви разводить…

– Это же какая-то ненастоящая птица…

– А какая?

– Ну это… млекопитающее или чего там…

– Да не. Это утконос – млекопитающее. А киви – птица. Только без крыльев. По-моему…

– И че, разве она яйца несет?

– Ну так не видел, что ли, в магазине? Такие волосатые, зеленые внутри…

– Молодые люди… – послышалось сзади.

Я обернулся. К нам вразвалку приближались две оплывшие тетки сорока с лишним, похожие на базарных продавщиц.

– …Разрешите задать вам вопрос… – как-то не по-доброму скалилась одна из них с объемистой сумкой.

Я догадался, что это сектантки, какие-нибудь свидетельницы (соучастницы) Иеговы. Их психология (всех таких и им подобных) всегда была для меня кромешной тайной, так что о причинах, побудивших теток увидеть потенциальных рекрутов в двух молодых, малоинтеллигентного вида обалдуях, глотающих корье на скамейке в лесу, я даже задумываться не стал.

– Не-не, – говорю. – Пивом не угостим.

Впрочем, так просто их было не пронять.

– Как вы думаете – вот ваше личное мнение – почему в мире столько зла?

…Через минуту Андрюха, очумело оглядываясь на удаляющихся свидетельниц, листал красочную глянцевую брошюрку и время от времени демонстрировал мне оттуда отдельные перлы наглядной агитации. Например, плакатного дизайна картинку со страшно агрессивным крестоносцем в шлеме, воздевшим непропорционально огромный меч, и подписью: «Опасен! Точно! И служу!» (я пригляделся: кажется, все-таки не «Опасен!», а «Спасен!» …что, впрочем, не сильно меняет дело). Другая страница напоминала трэшовые комиксы: изображение в двух красках, черной и багровой – обвисшего на кресте, каким-то особо изуверским образом обезображенного тела, испускающего бурные потоки кровяхи. Подпись: «И все это я сделал ДЛЯ ТЕБЯ!»

Впечатление от сумасшедших бабищ как-то наложилось в похмельном моем мозгу на недавние унылые мысли о собственных беллетристических штудиях, и я подумал, что человек, занимающийся сейчас литературой на русском языке, напоминает сектанта. Точнее, какого-нибудь уфолога.

Ведь существует же ничтожное в процентном отношении, но немалое в абсолютных цифрах количество людей, причем совершенно не обязательно клинических психотиков, вполне всерьез воспринимающих свидетельства инопланетных посещений, если не настаивающих, что являются свидетелями сами… Причем даже я не возьмусь утверждать, что абсолютно все такие устные или документальные отчеты – бред или фальшивки. Но я никогда не стану о них всерьез говорить: просто потому, что данная область за пределами, так сказать, общественно утвержденной объективной реальности.

В прошлом месяце на Московской книжной ярмарке в одном из павильонищ ВВЦ я после часа идиотического торчания на стенде издательства пил в тамошнем кабачишке за счет Быкова (презентовавшего на том же стенде «ЖД») в типичной быковской, большой и случайной компании. Сам он, поддав, помнится, советовал мне переезжать в Москву, упирая на то, что писателю, мол, «необходима среда». Поскольку внутри– и окололитературная возня меня, слава богу, не влекла никогда, подобную аргументацию я тогда не воспринял. Ваша среда для меня враждебная, у меня своя суббота… Но теперь, вернувшись в родное болото и постеснявшись признаться аборигену в собственных занятиях, я понял, что толстый «ЖД» имел в виду.

В большой Москве, в отличие от маленькой заштатной Риги, литературных уфологов со своими шоблами, фракциями, «ОГАми» и премийками достаточно для создания друг у друга видимости того, что их профессиональная реальность объективна. Чтобы хотя бы в их компании представляться не без апломба: я-де не хрен собачий – писатель (одна моя знакомая это слово произносит с ударением исключительно на первый слог). Чтобы статусные периодические издания держали на предпоследней полосе маленькую уфологическую резервацию…

Да, в этом есть логика. Но логика сектантская, от которой меня воротит. Порочная уже хотя бы в силу априорной узости любого круга «посвященных» и, соответственно, искаженности критериев (какой только мусор, е-мое, не держат в России за литературу)…

Я размахнулся, граната темного стекла, вращаясь, перелетела тропинку и шоркнула в кустах.

– Раму посадили, знаешь? – спросил Бандот.

– Ну? Нет, не знаю. За что?

– Порезал одного чудилу.

– Насмерть?

– Нет, но почти. Розочкой по шее ширнул, тот еле жив остался.

– Розочкой? – Я только головой покачал, вскрывая новое «Терветес».

– Приколи! Он в кабаке каком-то гулял, в центре. Поцапался по пьяни. Бутылку об стол и вперед…

Е-мое, думаю. Все с катушек послетали.

– И сколько ему намотали?

– Трешник, что ли. Еще по-божески. Решили, что не в себе был.

– А че с ним случилось действительно?

Строго говоря, удивляться тут было вроде нечему. Я помню, как у Рамы с корешами повелось заруливать (уже, как правило, на рогах) в «Зеленую ворону», приличное латышское заведение, и первым делом совать бармену диск «Блатной рай» со словами: «Вот это все – три раза подряд!» «Умные лабусы, – любил рассказывать Рамин, – уходили сами… Глупые…» – и он широко ухмылялся. Когда однажды, повязав его, еле ворочающего языком, менты потребовали объяснений, за что Рама напал на потерпевшего, тот надолго задумался, потом произнес неубедительно: «Он украл у меня мобильный телефон…» Подумал еще и добавил гораздо уверенней: «И слишком громко пел караоке!»

Когда в Ригу стали летать европейские дискаунтеры и центровые пабы наполнились молодыми пьяными бриттами, за смешные, особенно по их меркам, деньги приезжающими сюда на выходные сосать дешевое местное пиво и шворить нетребовательных местных девок, туда же, в «Диккенс» и «Пэдди Виланс» повадился и Рама. В прошлом году 17 марта, в День святого Патрика, я собственными глазами наблюдал охоту Рамина на шляющихся в изобилии по Старушке ирландцев. По пьяни его заклинило на идее добыть в качестве трофея идиотскую зеленую шляпу, что напялил по случаю национального праздника каждый третий из них; на наше с пацанами предложение снять с кого-нибудь килт Рама задумался, по-моему, вполне всерьез…

Он был странным типом. Для человека, лично его не знающего, в рассказах он должен был представать агрессивным быдлом – не просто гопником, а уголовником. Например, когда Латвия вступила в Евросоюз, Рама занялся бизнесом по следующей схеме: создается фирмочка с пристойным уставным капиталом, на ее счет покупается дорогая хорошая машина – в лизинг, страхуется, выплачивается первый взнос, после чего машина угоняется собственными силами. Когда она, миновав относительно открытые границы, оказывается уже в Западной Европе, подается заявление об угоне. Ты получаешь страховку – раз. Ты продаешь машину – два…

Самое интересное, что на деле это был обаятельнейший и совершенно безобидный (в трезвом виде!) пацан. Добродушный и деликатный. При том что разнообразные его занятия то и дело вступали в напряженные отношения с УК, он ни разу не попался ни на чем серьезней кабацкой драки. Раму отличало парадоксальное – при его-то повадках – здравомыслие, безупречное умение не влезать в действительно опасные затеи и немедленно уходить из самого успешного дела, если оно начинало отдавать добротным, нешутейным криминалом. Даже в диких своих загулах, даже в абсолютно, казалось бы, невменяемом состоянии он как-то ухитрялся избегать настоящего членовредительства. Работал в нем некий предохранитель… Поэтому, узнав, что его угораздило-таки закататься по тяжкой статье, я здорово и неприятно удивился.

– Никогда, – говорю, – не слышал, чтоб у него ширмак падал… Бухал он, конечно, будь здоров, но как-то с башней у него, по-моему, все было в порядке. За психа его не держали…

– Вроде этот чудила, которого он покоцал, развел его неслабо. На бабки. И подставил еще кругом. Какая-то фирма у них была…

– Погоди-погоди… Точно… – Я попытался вспомнить, что до меня долетало рикошетом про эту историю. Не смог. – А что за чудила-то?

– Борман такой.

– Это который Бормин, или как там его?

– Ну, старый знакомый Рамина.

– Такой длинный? Потрындеть любитель?

– Ну да… Володя, что ли…

– А… – Мне показалось, что я начинаю-таки припоминать. – Какой-то они кредит брали, да?

– Что-то такое… Насчет подробностей я сам не в курсе. В общем, нагрел он, говорят, Раму по полной программе. Да так, что тот потом никому ничего доказать не мог. Ну и встретились они как-то случайно в кабаке, а Рама уже залитый был. Слово за слово… Вообще, по ходу, правда здорово киданул его этот Борман, раз он его чуть не приткнул.

– Тем более, они друзья вроде были, – что-то потихоньку всплывало. – Давно, по-моему, вместе мутили… Как это Рамин, интересно, купился – он же хорошо всегда в деловом плане соображал?..

Бандот пожал плечами:

– Ты с Толяном видишься?

– Бывает…

– Он, кажется, Бормана неплохо знает… Они ж учились вместе в школе или в техасе…

Зазвонил Андрюхин телефон. Отставив бутылку, Бандот поспешно слез со скамейки и пошел куда-то к кустам, тихо бубня оправдывающимся голосом.

Я медленно сделал несколько хороших глотков. Солнце цедило через пегую шевелящуюся листву бесконечную свою морзянку, выкладывало между деревьями световые полосы, грело мою шею и висок. Длинные подвижные нити паутины проступали в воздухе и исчезали. По серой коре, по мучительно вывернутым корням торопилась в преданабиозной запарке членистоногая нечисть.

Андрула перестал хмуро отчитываться и заржал – явно с кем-то другим уже разговаривал. Я повернул голову и увидел, что он возвращается с мобилой у уха. «Лешич вон тоже в Москве недавно был, – расслышал я. – Тоже плюется…»

– Гарик, – пояснил он, отключившись и подбирая пиво. – Говорит, что скоро там у них все медным тазом накроется…

Экие, думаю, все русофобы пошли…

– С Россией, – возразил я, вспомнив Карпуню, – все будет зае…сь!

Лучшая из слышанных мною формулировок на этот счет принадлежала Валере Карпушкину, завотделом спорта в газете «Час» и экс-депутату латвийского сейма. В редакционной курилке зашел как-то спор о судьбе исторической родины.

– С Россией, – авторитетным депутатским басом оборвал спорящих огромный пузатый Карпуня, – все будет зае…сь!

После паузы у него подобострастно поинтересовались:

– Но когда, Валерий Васильич, когда же наконец?!

Карпуня подумал и еще более авторитетно заверил:

– Никогда!