Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

5

В этот раз надрались они оба. Уже под вечер, дома: невидимый дождь переминался в сумерках, а шагни на балкон – отдувался в лицо зябкой свежестью, слышался звуком далекого массового рукоплескания. Кошерная водовка и случайная закусь, быстро обращающаяся в россыпь косточек и клочьев кожуры, примостились на крышке картонного ящика. Поначалу Никеша исподволь провоцировал Марата, ненавязчиво наводя на тему людской обыкновенности и заурядности: он помнил, как собутыльник вдруг возбудился при подобном повороте разговора тогда, в парке.

– На самом деле надо быть обычным человеком, – объявил порядком уже захорошевший менеджер. – Надо быть как все. Я знаю, что ты скажешь… – махнул он в Никешину сторону рукой. – Я помню твои телеги. Скажешь, что нет никаких «всех», что эти «все» – все разные. Не знаю. Не уверен. Но допустим… Но когда большинство разных старается быть как все (а оно старается!), то вот и получаются эти «все», одинаковые. Они сами себя делают такими… Наливай, не тормози… Так вот, они правы. Надо поступать так же, понимаешь?..

– Хм… а зачем? – осведомился Никеша в манере Руматы. В нем вдруг снова всплыло сомнение: а кто кого на самом деле подкалывает-то? Качает, так сказать, на косвенных?..

– А потому что только так можно жить! Выжить… Потому что нет других вариантов! Почему люди всегда старались «поступать как все»? А это единственный способ существовать всем вместе! Кто так не делает, автоматически отправляется в маргиналы – и ему же хуже. И это правильно. Потому что иначе хуже будет всем.

– А какое мне дело до этих всех?

– Понятно, что никакого. Но я говорю: если кто-то сильно ценит свое особенное – плохо становится только ему. Будешь спорить?

– Что значит – плохо? Меньше бабок?

– Да при чем тут!.. То есть бабок, конечно, меньше или совсем не остается, но это ладно, это в конце концов дело десятое. Главное: ты в какой-то момент сам перестаешь понимать что бы то ни было. Как существовать… на фига… Ты не просто оказываешься один, ты еще и полностью теряешь всякую ориентацию…

Никеша ощутил морозец по хребту. Черт его знает, что имел в виду пьяный Марат, но у Никеши почему-то не выходило не принимать произносимого на собственный счет. Он разом хватил оставшееся в кружке.

– Что ты об этом знаешь? – прочавкал, заталкивая в пасть пол-апельсина.

– Я? – повернулся к нему Марат, глядя, как блаженненький. – Я – знаю, ты поверь…

– Ну так чего ж ты не живешь как все? – Вытер горстью с подбородка сок. – Чего ж ты тут со мной квасишь, а не продаешь свои материалы?

Марат продолжал таращиться на Никешу с выражением какой-то остервенелой веселости. Губы его подрагивали, словно сдерживая ухмылку или оскал.

– А не вышло у меня, – передернулся лицом. – Я пытался. Я честно пытался. Я был простой, обыкновенный, нормальный, адекватный. Я такой, между прочим, всем нравился – и себе тоже. Я не ставил себе никаких сверхзадач. Не парился по поводу того, что меня напрямую не касается. Я вообще старался не париться. Не бепсо… беспокоиться. Ни о чем. И ни о ком. Че я – отвечаю за всех, что ли? – Он ухнул залпом. – Наливай… – велел перехваченным голосом.

– Невозможно отвечать за всех, – произнес Никеша неожиданно непослушным ртом, наливая с громким бульканьем. – Но нужно отвечать за себя.

– Во-во! – отобрал Марат кружку, плеща на пальцы. – Я тоже так думал. Тоже молодой был… Тебе сколько?

– Двадцать семь.

– Ну вот до твоих примерно лет я тоже, блин, был моралист… Да! Надо, мол, спрашивать с себя самого… строже всего… – саркастически оскалился. На визави он больше не смотрел. – Не надо, Никит, не-на-до!.. Проще будь. Расслабься и получай удовольствие. Не получается – заставляй себя. Только не лезь к другим, пытаясь сделать им хорошо. На хрен ты им не нужен, понимаешь?..

– Понимаю. Я никогда никому и не навязывался…

– Вот и молодец. А если лежит человек на улице, помирает… Юхой истекает, не знаю, – тоже не станешь ему навязываться? Кровь остановить, «Скорую» вызвать?

– Ты к чему это?

Марат осушил кружку, решительно придвинул бутылку и обслужил себя сам. Не обделил – до краев нацедил.

– А если ты знаешь, что человеку скоро будет сильно плохо? – глянул исподлобья. – Вот точно знаешь, что с ним случится. Кинут его на бабки или искалечат, или вообще убьют… Ты перду… ре-ду… предупредишь его?

– Ну, наверное…

– Ага… А ты пробовал?

– Чего – пробовал?

– Ага… А я вот пробовал… Много раз…

– Пробовал – чего?

– О-бе-ре-гать, – произнес по слогам Марат, словно с отвращением, и замолчал, уставясь перед собой. Это было что-то новенькое в их питейной практике. Кажется, «убивец» начинал-таки выбалтывать сокровенное… Но Никеша, к собственному удивлению, чувствовал сейчас не азартное любопытство, а тоску. Ему вдруг подумалось, что, может, и не хочет он ничего про него знать… Но русло пьянки было уже не повернуть, оставалось только держаться в струе, и Никеша потянулся за бутылкой.

– Был у меня знакомый… – сказал Марат после паузы нарочито-равнодушным голосом. – Друг… Кокс… неважно… – Обеими ладонями помял красную рожу. – С детского сада еще мы дружили, прикинь. Всю молодость вместе гуляли. Сколько выпили – измерению не поддается… Всю Европу вдвоем объездили, я ведь когда-то видный был ездун… Вообще был веселый пацан… Вроде Вани, – хмыкнул. Глотнул, причмокнул. – Ну и, короче, завелась у Кокса девка. Было б еще что-то особенное – крыса ведь крысой… неважно… Его на ней переклинило. Глухо. Он вообще бабам нравился, но выбирал всегда пассивную роль: ему надо было, чтоб его закадрили и построили. Строго по-хозяйски. И вот уж эта его строила по полной! К их взаимному удовольствию… А я знал, я совершенно точно знал, что у него из-за нее будут очень крутые проблемы. Очень! Я не понимал, что именно произойдет – вот в чем дело! Я только видел причину – эту самую Олю, чтоб она сдохла. Абсолютно ясно видел. Ну да, я понимал, что бесполезно ему что-то говорить. Но как я мог не сказать?..

– А он? – спросил Никеша после четвертьминутного молчания.

– Он?.. – Медленно и жутко растянул губы. – Ну как ты думаешь, кого он послал: меня или ее? Ага… А я ведь все не отставал. – Хрюкнул издевательски. – Все предостеречь, на хрен, пытался… В общем, был лучший друг, стал главный враг…

– И чего?

– Чего? А все у них было замечательно! Поначалу. Нашел, значит, Кокс свое счастье… Только счастью все время деньги были нужны. Ей самой, ее родным, ее друзьям сраным. Ну и кто эти бабки давал? Исес-с-сно. Сказать ей «нет» – это было немыслимо, что ты… Короче, наделал он диких долгов. Сначала у знакомых занимал, потом в банк пошел. Хату заложил… И тут он этой прошмандовке надоедает. Она находит себе другого мужика и посылает Кокса. Тот – в депру, в запой… Ходил еще к ней, говорят, вернуться просил, унижался. Что это вообще за кайф такой без конца унижаться?.. Неважно… У него тем временем квартиру отобрали. Он как с цепи сорвался, пить вообще по-черному стал, черт-те где, черт-те с кем, по пьяни на рожон лез. В общем, один раз так его отволохали, что половину брюшной полости вырезать пришлось…

Он посидел неподвижно, потом присосался к кружке. Никеша подумал и последовал его примеру.

– А вот родители его, – обратился Марат к опустошенной посуде, – до сих пор меня ненавидят. Считают, что я все знал заранее (прослышали тоже, что я Кокса в свое время отговаривал) – все знал и ничего не сделал! А?.. – Бешено поглядел на Никешу, потом взгляд его потускнел и словно перевернулся внутрь черепа. – Ну хорошо, им просто виновные нужны… Но разве, блин, они не правы? Ведь знал же, действительно знал!.. И не сделал… Ни хера не сделал… – цапнул кружку, заглянул, отставил разочарованно.

– Слушай… – осторожно сказал Никеша. – А откуда ты знал?

– Знал, – отрезал Марат. – Знал…

– Не понимаю…

– А я – понимаю?! – взорвался. – Если б я мог им хоть что-то объяснить! Конечно, они не верят! Как в такое поверишь?.. – Он вдруг осекся. – Хотя самая-то суть в том, что не это – главная причина!.. – резко подался к Никеше, глядя проникновенно, тряся сложенной щепотью. – Не то, что не верят мне – не верят, что я могу это знать. Нет. А в том, что не хотят верить. Взять того же Кокса… Ну да, он считал, что это бред, что можно вот так вот ниоткуда знать. Еще бы не бред!.. Но ведь если б он думал головой, блин, тогда, головным мозгом, а не половым членом – не так уж трудно было заметить, что Оленька его клизма та еще. Жадная, наглая, самовлюбленная… Тут ведь и без меня не так уж сложно допереть было: с такой тварью лучше не связываться… Но е-мое – ему ж именно такая и нужна была!..

– Но ты говоришь, что знал это точно? Ну, что нельзя связываться?

– Да. Я – знал. Точно.

В наступившем молчании Никеша автоматическим движением свинтил пробку. Хорошо – пузырь литровый…

– Ясновидящий?.. – пробормотал машинально. Глядя на собственноручно наполненные кружки, констатировал про себя, что они с Маратом уже идут вровень. Мир вокруг быстро терял устойчивость и определенность.

– А что – не веришь во всякое такое?.. – помахал Марат ладонью.

– Какое? – подозрительно спросил Никеша, опять вдруг чуя подвох.

– Сверхъес… тественное… – с запинкой выговорил Марат – но что-то было, было в покрасневших его дурных зенках.

– А ты?

Марат молча смотрел на него, помаргивая, потом поднял кружку, приложился, поперхнулся. Никеша с мрачной решимостью взял свою.

…В общем, он в итоге все рассказал. Выдал. Заплетающимся языком, перескакивая с пятого на десятое, путаясь. Да и сам Никеша уже был таков, что не все услышанное доходило до его сознания и не все дошедшее оставалось в памяти… Короче, потом он мог лишь догадываться, где там было искреннее, пусть даже сугубо шизовое, а где – пьяный Маратов бред и его собственные домыслы.

Черт его знает, когда Марат начал отдавать себе отчет в собственных способностях. Но он помнит возникавшее иногда еще в детстве ощущение ОЖИДАННОСТИ разных неприятностей. Это всегда были неприятности и всегда чужие, хотя и самого разного свойства. Как правило, это касалось родителей, сестры или близких друганов. Когда сестру клали в больницу с желтухой, или дворового кореша ставили на учет в ментовке, или у матери начинались серьезные проблемы на работе, Марат ловил себя иногда на некоем дежавю. Чувство было смутное, ничего подобного изначальному знанию, что, где и как должно случиться… Только какие-то эмоции или вдруг детали ситуации, произносимые слова казались ему знакомыми.

Он совершенно не запомнил, скажем, случая, когда впервые четко связал собственные предчувствия или мимолетные галлюцинации с последующими событиями. И не помнит, как научился соотносить свои «прозрения» с конкретными людьми, их действиями и намерениями. Все происходило очень постепенно, интуитивно, к тому же вопреки сугубому рационализму Маратовой натуры и воспитания. Тем более что не просчитывалось никаких закономерностей в отношении того, как именно, за какой срок, чью и какого рода неприятность «прозрит» он в следующий раз… Не существовало тут и ни малейшей периодичности. И речи не могло идти о каком бы то ни было управлении «глюками». Он вывел только, что большинство «предсказаний» касалось людей, с которыми Марат много времени проводит вместе, имеет частый и регулярный тактильный контакт, любой: рукопожатия, секс, даже спарринг-партнерство на тренировке по карате. Впрочем, это совершенно не означало, что, скажем, новая его девушка обязательно становилась объектом ясновидения, или даже что частота занятий любовью проявляла это ясновидение, – никаких, я говорю, определенных закономерностей…

Как бы то ни было, годам к шестнадцати-восемнадцати он твердо знал, что уникален. И так же твердо знал, что посвятить кого-либо в это обстоятельство невозможно – его попросту сочтут психом. Тем более, и проверить способности его на практике было сложновато: «прозрения» часто оказывались слишком смутны, чтобы сформулировать ясное предсказание, а любые заявления постфактум звучали бы неубедительно.

Но сам-то он в таланте своем не сомневался и намерен был вовсю им пользоваться. Бескорыстно, конечно, окружающим во благо (в силу возраста самомнение в нем сочеталось с идеализмом вполне щенячьего пошиба). Он никому, естественно, ничего не говорил, но сознание собственной исключительности на поведении не сказываться не могло: наплевать в те времена Марату было на «социальный лифт», учебу-карьеру-бабло и прочие бирюльки заурядностей; он мотался по Европе, творчески бухал и размышлял о глобальном. В конце концов, этический аспект собственной миссии был ему очевиден…

На то, чтобы окончательно вымыть это дерьмо из его головы, ушло добрых десять лет. Десять лет, за которые он дистанцировался ото всех своих старых знакомых: с одними насмерть перессорился, у других стяжал репутацию сумасшедшего, третьим совестился смотреть в глаза. Десять лет, сделавших его мизантропом с могучим комплексом вины.

НИ ОДНА его попытка кому-то помочь, предупредить, уберечь ни к чему не привела. НИКТО его не хотел слушать. Одни крутили пальцем у виска. Другие считали, что Марат дурит им голову корысти ради. Третьи вообще не шли на разговор, поскольку дело касалось любимого-выстраданного-долгожданного-вожделенного, и сама мысль об опасности этого ими не воспринималась…

Будь у него психика послабей, он, наверное, спился бы, сторчался, а то и вообще чего-нибудь над собой учинил. Но Марат не собирался загибаться или опускаться. Он отдавал себе отчет, что альтруизм, если Марат будет в нем упорствовать, приведет его в дурку. Что попытки кому бы то ни было помогать надо прекратить немедленно и от чувства вины избавляться беспощадно, что о собственной уникальности надо забыть и стать самым обыкновенным человеком с самыми тривиальными потребностями и амбициями. И он стал им.

В его модус вивенди последних лет не было совершенно ничего двусмысленного или предосудительного. Он не превратился в сволочь, в идиота, в жлоба. Он добросовестно работал, ладил с близкими, у него была женщина, которую он любил, на которой почти собрался жениться. Ему, строго говоря, абсолютно не в чем было себя упрекнуть. Тем более что и «способности» его злосчастные после того, как он стал их начисто игнорировать, вроде даже и не проявлялись. То ли впрямь перестали поступать «сигналы», то ли подсознание научилось надежно их блокировать.

Так что же ему было не так?.. Чего-то было. Он не сумел заставить себя сформулировать. Боялся. Он всеми силами отпихивался от все более откровенной тоски, использовал самые выморочные интерпретации. Катьке хронически хреновое настроение объяснил тем, что давно не был в отпуске, уговорил выбраться куда-нибудь подальше. Где потеплей… А выбравшись, едва самолет от земли оторвался, даже испытал нелогичный совершенно внутренний подъем: словно что-то меняется в его жизни…

Но ничего измениться не могло. Приземлились они на самом заурядном курорте, оказавшись среди самых заурядных курортников – себе под стать. И до Марата дошло, что ничего уже не изменится никогда.

И вот тут-то оно и произошло.

Он записался на дайвинг. Попсовый вариант для новичков. От нечего делать, из любопытства. Ныряли попарно, то есть по трое, считая инструктора. Марату в пару достался какой-то пацан лет четырнадцати-пятнадцати. Чтобы под водой не разбредаться, инструктор велел им взяться за руки…

Марата прошибло так остро, как и в прежние времена редко бывало. Прямо под водой. В первый момент он вообще ничего не понял – красные поочередные вспышки перед глазами и звон в ушах. И сильнейшее, неконтролируемое чувство опасности…

А потом, вдруг, сообразил: железнодорожный переезд. Регулируемый переезд, закрытый шлагбаум, звон и мигание. И опасность, судя по силе паники, парню на том переезде грозила смертельная.

А дальше все было как всегда, он подошел к нему (тот был со своим отцом) и попытался объяснить. Конечно, его не стали слушать. Он настаивал, едва не нарвался на скандал… Плюнуть?.. А ты думаешь, легко плюнуть, когда знаешь, что благодаря тебе, твоему неумению внушить, доказать умрет человек? Что ты фактически убиваешь его?..

Но дело даже не в этом. Просто Марату пришлось вспомнить, что он такое. Что он за чудо. Чудище. Что рановато он счел себя человеком.

А самое жуткое – ему пришлось додумать до конца простенькую мысль, которая, оказывается, все эти годы барахталась в подкорке, хотя последнее время совсем уже почти незаметно. Мысль о том, что с Катькой ведь когда-нибудь может произойти то же самое. С Катькой, с которой он намерен жить всю жизнь. А значит, всю жизнь он будет ждать этого: какой-нибудь вспышки, звона, паники, страшного, ненужного знания, данного ему без спроса и от которого уже не отмахнешься… Ждать при каждом прикосновении к ней.

А если (когда) это произойдет – что он сможет сделать? Выставить себя сумасшедшим? Настаивать до тех пор, пока она в испуге его не бросит? Промолчать и жить с осознанием того, что ничем не помог самому дорогому для тебя человеку?..

Ему было давно положить на альтруизм; в конечном счете и на всех посторонних. Но теперь все уперлось не в абстрактное чужое, а в его собственное: в то, без чего он не хотел, не мог, не мыслил себя…

Он не хотел жить без нее, но он больше не мог жить с ней.

Он, если честно, даже чуть не утопился там, в Красном море. Не потянул. Испугался.

Он знал, что ему придется с ней порвать. Прямо сейчас. Но он так и не нашел в себе решимости сделать это в открытую. Он просто сбежал. В первом попавшемся направлении – туда, где нет знакомых и где его не сразу отыщут с требованием объяснений. Тем более Ваня, случайный знакомец, как раз…

Ночью, пока Катька спала, Марат собрал втихаря манатки, оставил записку, выкинул мобильник и сел в машину к Ване и его бойцам, направляющимся к границе.

6

И не пытайтесь меня убедить, что ничего людям не надо, кроме бабла, думал Никеша. И отвалите со своими гламурными журналами и коммунальными ток-шоу, ценниками и циниками, и не чешите мне лохматого: мол, человек тварюшка простая, жадная и самодовольная – в чем мы все едины… Не все, ребята, не все! Попадаются среди нас и такие, кто желает самоутверждаться не за счет убогих понтов, а через сознание собственной нравственной миссии. Ни много ни мало. Кто даже свихивается слегка на этой почве… Даже не слегка… Ныла печенка, мозги с бодуна кряхтели и заедали, но он все равно думал (с какой-то завороженной оторопью) о Марате.

Тот спросонья оказался вообще нетранспортабелен: мычал, щурился болезненно и бессмысленно, вставать отказывался и только угрюмо бормотал традиционное (явно в качестве реакции на еврейское государство) из древнего Летова: «Общество „Память“, русский террор…» Собственных вчерашних излияний он, похоже, не помнил.

Никеша слинял из провонявшей перегаром квартиры, взял в первой подвернувшейся лавке пару банок «Голдстара» и, упав на скамейку на склоне над Сдерот Хаим Хазаз с видом на Кнессет и Монастырь Креста, принялся разбираться, что же он такое вчера услышал и как к этому относиться.

Даже не будучи ни психологом, ни психиатром и не умея поставить диагноз, он понимал, что картина Маратова безумия складывалась из всего, что только можно: тут тебе и мания собственной исключительности, и болезненное чувство ответственности за неудачи и несчастья близких… и то, о чем Никеше остается лишь догадываться, – вроде ссоры со старым приятелем из-за его новой девки… или собственных заморочек с потенциальной женой… откуда я знаю, может, подсознательно он давно хотел от нее удрать, только повода не было… А говорят еще, кстати, что психозы нынче – чуть ли не профессиональная болезнь мелких клерков. Может, заморочилея человек в офисе так, что даже отпуск не помог (то-то он все про скуку миддл-класса)…

Специалисту здесь, конечно, раздолье. Никешу поразило, как ловко и внешне логично встраивал Марат во внутренне совершенно алогичную систему сугубо разнородные факты текущей реальности: от когдатошних увечий этого его Кекса… Кокса… (в которых, понятно, девка виновата – как же иначе) до собственной истерики во время первого в жизни погружения… Наверняка Мас и его приятели-дайверы знакомы с подобным… Клаустрофобия там какая, или инструктор недоглядел, или с оборудованием что-нибудь не в порядке… Уж шум-то в ушах и паника в их деле точно не редкость… Железнодорожный переезд – это ж надо ж…

Мас, повторил Никеша про себя, еще не понимая, за что в голове цепляется случайное имя. Словно Ивар каким-то парадоксальным образом вписывался во всю эту не имеющую вроде к нему отношения историю… Ну, тусовались они вместе в своем Шарм-эль-Шейхе, ну, увез Марата Мас оттуда…

Антоха с его теорией! Ну конечно… Еще один ненормальный с еще одной ненормальной теорией… Но как все стройно выходит, хмыкнул Никеша и даже сам себе головой покачал.

Шепелявый Антон то ли в шутку, то ли почти в шутку заявлял, что у Маса талант сдвигать людям крышу. Мол, если у человека, снаружи вполне адекватного, есть в мозгах какая-нибудь невидная окружающим (а то и ему самому) червоточина, то стоит этому человеку познакомиться с Иваром, как все черти тут же лезут из омута… И ведь не сказать, что «гипотеза» совсем беспочвенная – посмотреть хоть на Иваровых приятелей, один другого странней… А между прочим, в Риге, по слухам, была у Масарина девица, которая и вовсе в тамошнюю Кащенко угодила…

– …Ну а чего он, по-твоему, такой летучий голландец? – осведомлялся Антоха, вроде всерьез и горячо отстаивая свою версию. – То он здесь, то он там, то в Риге, то в Праге, то в Малаге… то где-то, никто не знает, где. Причем планами своими никогда не делится, заметь, – боюсь, что он их и не строит. Баб постоянно бросает. Или, ты слышал, чтобы у него были настоящие, старые, проверенные друзья? Во-во…

– Ну, и почему же?

– А потому что нельзя ему с людьми задерживаться. Он это понимает – ну, или чувствует. Для их психики это вредно. Вот он и не связывается ни с кем надолго…

И все равно – воспринимать Антонову «гипотезу» сколь-нибудь всерьез было невозможно: не только для грубого материалиста, но и просто для любого человека, знающего Маса лично. При всей нетривиальности своего модус вивенди, при всей нелюбви к прямым ответам, при вечной хитрющей улыбочке тот напрочь лишен был (как бы ни хмыкал Никеша перед Маратом) всякой загадочности. Ни малейшей не ощущалось в нем бесовщинки. Или там двойного дна. Если честно, в нем и объема особенного не чувствовалось. Никеше как-то пришло в голову: вот позволь Мас кому-нибудь сойтись с ним поближе, не стало бы это для удостоенного в итоге изрядным разочарованием?.. За Масом крайне забавно наблюдать, но вот интересно ли с ним общаться?.. Конечно, рассказывать, выпендриваться прямо или косвенно он умеет – но от серьезных разговоров с кем бы то ни было последовательно уклоняется. Что-то скрывает? Или просто нечего ему особенно сказать?..

С другой стороны… если поиграть за Антоху… Зюскиндов Гренуй, помнится, вообще был «человек без свойств», а все, кто с ним имел дело, кончали хреново…

Хм… Не спросил: этот дайвинг с глюком у Марата был до или после знакомства с Масом? Не удивлюсь, если вскоре после…

Никеша достал телефон и в очередной раз набрал Ивара. Ему что-то объяснили на иврите, – видимо, что абонент вне зоны.

Он уговорил первую банку, поставил на землю и резко припечатал подошвой, превратив в аккуратную лепешку. Полюбовался делом ног своих, а потом, рискуя добить кредит, позвонил в Москву Антохе. Как всегда, некоторое время ушло на то, чтоб адаптироваться к уникальной Антоновой дикции. Приблизительно уяснив из шипения и бубнежа, что в столице нашей родины за отчетный период ничего интересного не произошло, Никеша поделился, что в Ерушалайме славно, но делать не фиг и что, наверное, скоро он вернется в Питер.

– Мас, кстати, сейчас тоже тут. Из Египта приехал.

– Вместе бухаете?

– Да нет, он в Хайфе. Бухаю с одним его приятелем… Мужик, я тебе скажу, долбанутый на всю голову. Помнишь свою теорию? Про Маса? Отлично, между прочим, в нее пилится…

Никита вкратце изложил Маратову историю и его же бред. Отреагировал Антон в своем стиле – неожиданно:

– А с чего ты уверен, что это бред?

– То есть? – хмыкнул Никеша. – Ты к тому, что он правда ясновидец?

– Все на свете бывает…

Он явно стебался. По обыкновению. А, может, не совсем. А, может, совсем не… Насчет Антохи Никита не взялся бы ничего утверждать. Даже занятия его – одно из по крайней мере, находилось на границе фантастики и жульничества: Антон, профессиональный программер, подрабатывал виртуальным дилерством – скупкой внутренней валюты многопользовательских игр и продажей ее за реальные баксы. Вообще многое в нем если не ставило в тупик, то настораживало – начиная с манеры общения. Его жуткая речь, словно нарочито невнятная, всегдашний дурашливый азарт в глазках невольно создавали впечатление, что парень валяет ваньку, потешается над тобой, не особо это скрывая. Плюс содержание его «телег»… По всей видимости, впечатление было-таки небезосновательное, хотя напускная сумасшедшинка никоим образом не исключала наличия в Антоновой башке реальных (и немаленьких) тараканов. В любом случае возражать ему было глупо. Оставалось только подыгрывать.

– Ты ж сам говорил, – утрированно серьезно заметил Никеша, – что народ от встречи с Масом шизеет…

– А может, Мас в них не безумие скрытое будит…

– …А скрытые способности?

– Почему нет?

– Как это он, интересно, делает?

– Ну а как этот твой Марат опасность чует?

– А! – У самого Маса это такая же волшебная способность?.. Че-то слишком много волшебников выходит, нет?

– А что мы вообще о людях знаем? Может, в каждом из нас что-нибудь сидит. Просто мы отчета себе отдавать не хотим.

Да, подумал Никеша, за ним не угонишься… Ладно, не важно.

– Помнишь, – сказал он, – ты мне в прошлый раз про Липатову говорил? Что она там про Маса спрашивала?

На том конце помолчали.

– Честно говоря, плохо уже помню…

– Ты говорил, она меня незадолго до смерти искала?

– Телефон твой хотела. Я ей твой питерский номер дал – не знал, что ты в Израиле… Ну, и спрашивала, кажется, кто такой Мас, знаком ли и я с ним…

– То есть она сама его знала?

– Я так и не понял.

– И чего ты ей сказал?

– Слушай, Никеш, не помню… Что я ей мог сказать?

– Ты? – фыркнул. – Ты многое мог. Гипотезу эту свою, например…

Антон опять помолчал.

– Между прочим, ты в курсе, что она какая-то странная была в последние дни? – спросил тоном, который (сквозь шумы и радиопомехи его прононса) показался Никеше непривычно осторожным.

– В каком смысле странная?

– В депресняке в каком-то. Мне самому голос ее не понравился, когда она мне звонила. Я потом у общих знакомых спрашивал. Каринка, оказывается, многим тогда названивала, и почти все говорят, у них впечатление возникло, что малость не в себе она…

– Тоже, что ли, крыша поехала? – осведомился Никеша со смутным, но неприятным предчувствием…

– Что-то вроде… Или талант свой скрытый осознала…

– Ты о чем?

– Ну, я с чужих слов… Кто-то, у кого я потом узнавал, сказал, что она ему про себя толкала… Э-э, что, типа, у нее такая… особенность… Я пытаюсь сформулировать… Она полностью воплощается в то, что подсознательно хочет видеть в ней каждый, с кем она общается… Поэтому всяк видит в ней свое, а самой собой ей быть не дают – только тащат каждый себе… В таком духе…

Видимо, чего-то подобного Никеша и ждал, но все равно растерялся:

– Это же паранойя…

– Я пересказываю то, что пересказали мне… За что купил. Хотя, согласись, девчонка она правда была популярная, причем не совсем понятно, с чего бы…

– Теперь я понимаю, почему ты пересмотрел «трактовку Маса»… – мрачно сказал Никита.

– Мас тут все-таки, боюсь, ни при чем. Когда у Каринки это началось и когда она разбилась, его точно в Москве не было.

– Может, они по телефону общались… По мылу, по «скайпу», мало ли…

– Ну, тут я тебе ничего не скажу… Кстати, если Мас в Израиле, лучше сам у него спроси.

– У него телефон отрублен… Слушай, – не выдержал, – ты это чисто прикалываешься или как? Насчет всей этой лабуды, мистических талантов?..

– Помнишь, как у Борхеса… – словно бы задумчиво, но с легко уловимой даже за шипением и запинками издевочкой произнес Антон: – «Мир дивен, в нем все возможно…» Если не ошибаюсь, это же твоя собственная телега была на тему того, что человек не вписывается ни в какие концепции…

– Ну да, ну да… И все мы скрытые чародеи. Только не хотим себе признаваться…

– Некоторые, по твоим словам, таки признаются. – Хохотнул. – Зачмызгавши кошерного чемергеса…

– Знаешь, я как минимум одного человека могу назвать, у которого нет никаких мистических талантов. Ни потенциальных, ни действующих. Ни скрытых, ни явных.

– И кого же?

– Себя.

Никеша, морщась, задрал голову (с пасмурного неба срывалась какая-то дрянь, ставя точки на очки), от души глотнул пива и полез в карман. Без энтузиазма пересчитал оставшиеся шекели – сумма вышла жалкая, но автобусы здесь недорогие, до Хайфы и обратно должно было хватить. Он тяжело поднялся, подхватил банку и двинул на автовокзал. По дороге снова набрал Маса – с прежним результатом. Тогда он сообразил, что не знает его адреса, и сделал еще пару звонков, чем прикончил кредит.

Автобус вынырнул из громоздкого ящика тахана мерказит, покрутил по иерусалимским улицам, попер, разгоняясь, в гору. Окрестные холмы и ущелья едва различались за исцарапавшим стекло быстрым частым дождем. Никеша задремал прерывистой, но вязкой похмельной дремой, из которой окончательно выдрался только на финишной прямой: слева холодно искрило на солнце зеленовато-серое море, справа поодаль тянулся параллельно шоссе скальный обрыв. Во рту была помойка, в башке – вата.

В Хайфе он еще не бывал и удивился, обнаружив, что автовокзал тут построен не в центре, как во всех нормальных городах, а на самой окраине и что предстоит пересаживаться на городской маршрут. Он быстро нашел большую и подробную схему автобусного сообщения… все надписи на которой были исключительно ивритскими закорючками. Он тихо выматерился, но, будучи в этой стране не первый день и не первый месяц, не растерялся, конечно, а стал прислушиваться к разговорам вокруг. Минуты не прошло, как мимо протопотало с полдюжины девиц в неопознанной бежевой униформе, громко хихикающих и переговаривающихся по-русски. У них Никеша и выяснил в подробностях, на какой гейт соваться, на какой номер садиться и куда ехать.

…Он еще раз сверился с адресом и вдавил кнопку домофона. Довольно долго ничего не происходило, потом наконец из щели прокаркал на иврите женский голос. Никеша по-русски осведомился насчет Ивара Масарина. Внутри замешкались и перешли на английский. Никеша повторил вопрос на лингва франка. Ему сообщили, что Ивар уехал. Давно? Недавно. Куда? «Я не могу сказать». Никеша так и не понял – она не знает или не имеет права разглашать. «Но он в Израиле?» – «Нет».