355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Евдокимов » Ноль-Ноль » Текст книги (страница 2)
Ноль-Ноль
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:10

Текст книги "Ноль-Ноль"


Автор книги: Алексей Евдокимов


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

В итоге он залег у Михея. Во-первых, у них с Ткачуком было мало общих знакомых (а значит, имелась надежда, что на него сразу не выйдут), во-вторых, у Михи хватало безумия, чтобы ничему особо не удивляться. Длинный, жилистый, ушастый, с обаятельно-звероватой рожей, он слыл городской (и даже, возможно, национальной) достопримечательностью – дауншифтер, бродяга, мистик, гуру, «белый дикарь». Витька его обычно приветствовал с интонациями Генри Мортона Стэнли: «Doctor Tkachuk, I presume?»

Выяснилось, что Михей как раз намылился в очередную экспедицию по Центральной Америке приобщаться тамошних колдовских практик. Неожиданного гостя он сплавил на дачу в деревеньку со стремноватым названием Омутище, что на Клязьме во Владимирской уже области, неподалеку от Веничкиных Петушков.

В здешнем двухэтажном коттеджике в отсутствие хозяев Витька провел следующие три дня и четыре ночи в полнейшем безделье и безмятежности, постепенно и сам переставая верить, что что-то происходит. Листал найденную на полке «Естественную историю» Плиния Старшего. Временами ему представлялось, что он читает собственные Михеевы отчеты о путешествиях – не сразу поймешь куда: в реальную Африку или в псилоцибиновые дебри. Вот тебе еще один вариант путешествия внутрь…«Нигер берет начало между областями тареллийских и экалийских эфиопов. Недалеко от них живут атланты, полудикие эгипаты, блеммийцы, гамсафанты, сатиры и гимантоподы… Атлантам чужды человеческие обычаи, они не называют друг друга по именам. Троглодиты роют пещеры, это их дома, пища – мясо змей, а вместо голоса – шипение. Авгилы чтят только подземных богов. Гамфасанты ходят голые и, не имея никакого понятия о войне, не общаются ни с одним чужеземцем. Рассказывают, что у блеммийцев нет голов, рот и глаза находятся на груди. У сатиров, кроме внешнего сходства, нет ничего человеческого; эгипаты выглядят так, как их обыкновенно изображают. Гимантоподы косолапы, они не ходят, а ползают…»

Собственно говоря, и дом, и участок были не Михеевы, а его новой жены (то есть формально даже не жены) Веры. Та хотя и принадлежала к жуликоватому племени интерьерных дизайнеров, занималась все же делом, а не разводкой богатеньких идиотов (Витька посетил один из оформленных Верой кабаков, где было по меньшей мере забавно). Такая маленькая, коренастенькая девка на пару лет старше Михея, на диво непосредственная и, по некоторым слухам, а также косвенным признакам, порядком шизанутая. Под стать Ткачуку. Впрочем, кажется, в хорошем смысле. Во всяком случае, она производила на Витьку куда более благоприятное впечатление, чем прошлая, законная Михина половина. Эта самая Оксана (или Олеся?) из HR-компании (вроде бы), о которой знакомые отзывались со странным пиететом. Хотя насколько мог судить Витька, видевший mme О пару раз, то была обыкновенная московская камбала с деловой стрижкой и истерическим голосом: она носила видимую ей одной титаническую свою сексапильность, как подступившую к горлу рвоту, держась неестественно прямо, ни на кого не глядя, с мучительно-отрешенным лицом, из-за густого лампового загара кажущимся чумазым.

Вечером пятницы, когда в Омутище нагрянули хозяева с целым багажником жратвы-выпивки, когда они оживили имеющуюся на участке маленькую баньку и принялись шастать из парилки в предбанник, заправляясь не успевшим охладиться пивом, говорливая Вера расписывала свою клиентуру:

– …Некий Славик Угрёмов. Делала я ему интерьер дачи. Домик не где-нибудь, а в поселке Успенское. Не знаешь такого поселка? Это на рублевке. Участок тридцать соток. Раньше он принадлежал оздоровительному комплексу «Сосны» Управделами президента. Так вот, Славику эти государственные тридцать соток в личную собственность достались бесплатно. Причем рыночная стоимость каждой – минимум сто штук долларов. То есть государство ему просто подарило свои, то есть как бы общенародные три лимона…

– И кто же он такой, этот Славик? – спросил Витька, сдерживая пивную отрыжку.

– Никто. Хозяин частной охранной фирмы, – хмыкнула. – Бандит под крышей ФСБ.

– И чем он так отличился перед управделами?

– Его папаня был главой эфэсбэшного Департамента по борьбе с терроризмом. Причем папаня помер еще за несколько лет до того, как Слава эту земельку с дачкой приватизировал…

– Просто в свое время эфэсбэшным генералам (включая тех, кто на момент «раздачи слонов» уже уволился) и даже их родичам глава администрации Одинцовского района, такой Александр Глодышев, бесплатно раздал в собственность полсотни, что ли, государственных гектар… – вставил Михей, колдующий с полешками на корточках у топки. – Естественно, незаконно, но что такое закон в России?.. Понятно же, что это он не по собственной инициативе – без прямой санкции из администрации президента такого не сделаешь…

– …Это «Горки-2», «Барвиха», – перебила Вера, вскрывая «Велкопоповицкого козела», пустившего ей на босые стопы пенную слюну, – самая дорогая земля в России. Бывшие ведомственные поселки, санатории. Причем многие приватизировавшие тут же выставили землю на продажу. Там не только эфэсбэшники прибарахлились – еще правительство Московской области, включая громовского пресс-секретаря, которому обломились семьдесят две, по-моему, сотки (то есть больше семи лимонов), прокурорские, судейские. Яков Вениаминов, бывший председатель этого самого… Высшего арбитражного суда, который активно помогал упечь Ходора, получил пятьдесят соток как раз за неделю до ареста последнего…

– Ну как там? – осведомился у Михея Витька, которого от всех этих разговоров брала привычная, просто в последнее время совсем уж какая-то нестерпимая тоска.

– Ладно, проканает, полагаю… – Михей грохнул заслонкой и распрямился. – Пойдем еще попотеем. Вер, сделаешь шланг?..

Они содрали с бедер полотенца, похватали дощатые «поджопники» и поспешно нырнули в парилку. Витька полез наверх, а Миха, подцепив ковшиком воды в тазу, быстрым, жуликоватым каким-то движением плеснул на камни, шикнувшие, фукнувшие, яростно дунувшие белым едким паром – Витька едва успел задержать дыхание.

– Так куда ты, говоришь? В Мексику? – спросил он через некоторое время, глядя перед собой, размеренно и осторожно работая легкими, щупая нижней губой покрытую соленой влагой верхнюю.

– Мексика, Гватемала, Сальвадор, Никарагуа, Коста-Рика, Панама… Ну и как получится…

– Далеко… – Витька машинально смазал запутавшуюся в волосах на груди щекотную струйку.

– Ну так в том и смысл…

– Бежишь, – с ухмылкой повернул к нему голову Витька, – из Арканара?..

Михей пожал слизисто поблескивающими плечами:

– А че тут делать?

– Во-во…

Нечего, думал он, словно лишний раз себя убеждая… Не-че-го.

– …Ну как, готов пострадать? – многообещающе оскалился Ткачук после очередной паузы.

Витька покорно распластался на животе. Михей, взяв из таза отмокающий там веник и отряхнув на плюющиеся камни, лениво перетянул его поперек спины… и еще – покрепче: уфф!.. И пошел охаживать со свистом, с оттяжкой, с хэканьем. Витька честно терпел, и потом, перевернувшись навзничь, прикрыв ладонями по-футбольному самое дорогое – и наконец сдался: «Хорош!»

– Готовность десять секунд! – заорал Михей, напоследок прижаривая розгами.

Витька сполз с полка, распахнул и тут же захлопнул за собой дверь парилки, в полтора прыжка пересек предбанник и, загодя, зажмурясь, заглотив воздуху для победного вопля, сиганул в ночные чернила. Немедленно ледяной брызжущий конус – Вера прижала пальцем выходное отверстие шланга – шваркнул по морде, прошелся сверху вниз, снизу вверх, по заднице, по затылку: Витька вертелся на месте, отфыркиваясь и ревя нечленораздельным матом в накрывшее всё, как дуршлаг с просвечивающими бесчисленными пробоинами, небо.

Три четверти часа спустя темная, словно уже пригоревшая бабочка мягко обхлопывала лампочку под странной формы абажуром, разбрасывая по кухне быстрые киношные тени. Бормоча традиционное, из Альсан Васильича, про баню и портки, Михей выдернул из морозилки три запотевшие до полной непрозрачности стеклянные стопки. Витька вертел в руках черную керамическую емкость, произведение дизайнерского искусства, тщетно пытаясь уразуметь, какое отношение имеют семь самураев, давшие имя водке, к городу Черкесску, где, судя по этикетке, ее разлили.

– Ты решил, что это для созерцания предназначено? – Вера брякнула о стол блюдом с закусью.

Витька с хрустом свернул крышку и опрокинул бутылку: живительная влага, запнувшись было на «шарике», торопливо забулькала в стаканчики, матовая поволока на которых расползлась, как стаскиваемая полиэтиленовая обертка.

– Ну, – посуровел Михей, – погнали.

И Ткачук, и карачаево-черкесские самураи толк в беленькой знали. Витька глотал не морщась, крякая лишь для порядку, драл зубами бурые лоскутья бастурмы, а выпаренное тело все не могло поверить в собственную материальность; в какой-то момент он почти совсем расслабился… Но только почти – тревожная лампочка все-таки мигала где-то в солнечном сплетении, мобильник лежал рядом с баночкой оливок, как взрывное устройство, а снаружи этой безмятежно освещенной кухни стояла глухая темень русских джунглей, в которой взвизгивали, возились и реготали омутищенские бандерлоги. Нет, Витька понимал, что уходить придется, и скоро. Но вот сейчас, сейчас об этом думать не хотелось совсем, и чтобы не думать, он садил стопарь за стопарем, а когда водка кончилась, под неодобрительным взглядом Михея полез в холодильник за оставшимся пивом…

Он не запомнил, как все закончилось. Всплыв в сизых вязких сумерках (мутная хмарь в комнате мало отличалась от такой же в голове), не сразу определился во времени и пространстве: гостиная внизу, диван, совсем раннее утро. Потом, закрыв опять глаза, попробовал хотя бы в общих чертах восстановить содержание вчерашних страстных (кажется) дебатов, но в памяти застряло лишь собственное: «…Вот эта вот реальность, наша, современная – она НЕДОСТАТОЧНАЯ!.. Не знаю, эксклюзив ли это именно нынешних времен, объясняется ли это историческими там, социальными причинами, но наш мир – он же действительно кастрированный какой-то! Что, нет разве? У него какая-то, я бы сказал, пониженная вариативность… В нем очень мало можно не то что сделать, а даже допустить…»

Некоторое время он ворочался, сопел заложенной ноздрёй и начал уже было снова распадаться и утекать, когда в непонятно чьей голове болезненно отдался двойной отрывистый звяк. Витька сел, одновременно шаря вокруг себя – телефон нашелся в глубокой щели между спинкой и сиденьем. «Принято одно сообщение». «Открыть». «Едут к вам. Мас».«Назад». Время: 05:54.

Витька соскочил с дивана, сцапал с его спинки разметавшие штанины джинсы, с пола майку, торопливо принялся совать во все это ноги, руки, едва соображающую башку. Едут… Едут… Давно? Откуда? М-мать…

В совмещенной с гостиной кухне он отвернул кран мойки, нагнулся над шаткой башенкой грязной посуды, хватая протухшим ртом холодную струю. Щедро поплескал на рожу, на темя, кое-как пригладил пятерней встопорщенные вразнобой волосья. Подумал о хозяевах, дрыхнущих на втором этаже. Ладно, потом объяснимся… Если еще будет, кому объясняться… Заметив заварочный чайник, он подцепил его и выхлебал из гнутого носика горькие душистые остатки.

Вернулся в комнату, подобрал с пола и натянул носки, пихнул в джинсы телефон. Часы, часы… где часы?! В кармане, черт… Сердце, как теннисный мячик от стены в пол, туго отскакивало от грудины в диафрагму. Мутило, но терпимо. Хуже, что ни черта не работали мозги. Он прошел в прихожую, затолкал стопы в кроссовки и, ежась, до слез зевая, вывалился на крыльцо.

Было свежо, даже холодно. Небо светлело, но толком не прояснялось – за ночь наволокло молочную облачность. Пискнула пару раз какая-то птица.

Наискось по мокрой траве Витька пересек двор и отпер калитку, все еще не в силах решить, стоит ли ломиться в открытую по улицам. Притворил за собой створку, осмотрелся. Ни души, естественно, не было кругом; свистнула, застучала поодаль электричка, знобкий ветерок ощупывал сероватую и неотчетливую листву яблонь.

Впереди, метрах в тридцати, прямо посреди улицы, мордой к Витьке стоял коричневый «Чероки». С тонированными непроницаемыми стеклами. Фары не горят, движок заглушен, но как-то Витьке это авто не нравилось, тем более что торчало аккурат у него на дороге. Он нырнул обратно за калитку, вслушиваясь, не хлопнут ли дверцы. Нет, – по-прежнему висела зыбкая тишина, которую несколько секунд спустя разодрала хриплая, многосложная, словно взбирающаяся на несколько ступенек вверх, петушиная команда.

Стараясь не топтать грядки, Витька пробрался в дальний конец участка, в перепутанные, лижущиеся росой смородиновые заросли. Кое-как, царапаясь и намокая, вырвался из них, пролез сквозь проволочную условную ограду на соседний надел. Следующие пару минут он прыгал через ботву, кусты и заборы, а один раз даже был атакован довольно злобной, всерьез намеренной его покусать поддельной овчаркой. Наконец, форсировав залитую туманом травянистую канаву, он выбрался в редкий, порядком замусоренный перелесок.

Тут между стволами и прутьями тоже настаивался клочковатый туман – не слишком вроде бы густой, – подлую сущность которого Витька оценил, лишь начисто потеряв направление, перестав видеть что-либо, кроме этих самых прутьев, стволов и тумана. Он остановился и прислушался.

Пощелкивали, позвякивали над головой птицы. Где-то монотонно бухала, словно ведя отсчет, собака. Потом прилетел с железной дороги гулкий долбеж товарняка, но с какой именно стороны, понять было невозможно. Только сейчас Витька сообразил, что даже не отлил еще спросонья – и долго орошал бледной струей рельефный в зеленых лишаях березовый комель, островки полосатой коры на котором смотрелись остатками плохо содранных обоев.

Чувство потерянности охватило вдруг его. В этом тумане, втихаря сожравшем мир, в этом месте, где на глаза не попадалось даже мусора, можно было вообразить что угодно. Что он и в самом деле уже не вполне ЗДЕСЬ… Что если идти сейчас, положившись целиком на интуицию, и если интуиция не подкачает… Новое предчувствие, совсем смутное, само себя шугающееся, шевельнулось где-то в почти недоступной глубине. Витька закрыл глаза и попробовал прислушаться к себе, но не разобрал ничего, кроме частых пинков сердца.

Он пошагал дальше – благо, какая-то тропка тут все-таки, кажется, имелась: хилая, почти заросшая, разветвляющаяся… Скоро он и сам не знал, тропа ли под ним или просто очередная проплешина в траве. Так что шел исключительно по наитию, тем более, что и туман, как показалось Витьке, становится гуще: в нем почти не различить уже было просветов в деревьях и кустарнике. Сыроватая зябкость заползала под майку. Витька, словно сам того не заметив в тумане, перебрался из подзагаженной поселковой рощицы в нормальный дикий лес. Стволы пошли какие-то могучие, в странной формы наростах… А – не: вон, бутылка валяется… Он пнул ее кроссовкой. Что-то с ней было не так. Бутылка как бутылка, стеклянная, темно-зеленая, вроде винной – но с дырой в боку. Неровной дыркой, будто прогрызенной… в стекле. Причем бутылка не разбилась… Прикол…

Витька пер уже порядочное время, а лес (и впрямь лес!) и не думал кончаться. Он и не ведал, что в окрестностях Омутища имеются столь серьезные заросли…

Не сразу он понял, чего еще не хватает. Звуков. Витька специально прислушался повторно. Ага… Так и есть. В смысле – нет. Ни единой птицы, ни далекого поезда. Тишина звукоизолированного бокса: плотная и неестественная. Витька почувствовал, что ему становится несколько не по себе.

Скоро он опять остановился – перед ним в земле была дыра. Странной симметричной формы: формы широкой улыбки (метров пять между уголками «губ»), с осыпавшейся, оплывшей землей по краям. Но не яма, именно дыра. Колодец. Шахта. Дна Витька, осторожно приблизившись, не разглядел. И вообще ничего не разглядел. Темень. Чернота.

Он вытянул руку – да… Из дыры слабо шел воздух. Чуть теплее окружающего. И запах… запашок… Чего-то вроде знакомого, но нелепо-неуместного… Чего-то кондитерского…

Он осмотрелся. Туман стоял со всех сторон занавесом в бесконечное количество марлевых слоев. Если таращиться в него долго, можно было различить смутное колыхание: словно кто-то в этих слоях пошевеливался, тревожа марлю. И тишина такая, что сквозь нее проступает потусторонний шорох: то ли крови в ушах, то ли чего-то вовсе непредставимого…

Будто полузамазанные грязно-белой краской (вернее – «запыленные» из баллончика) висели фрагменты веток: ни листик не шелохнется. Они, листья, в этом освещении обесцветились, казались такими же серыми, как ветви, стволы. Статика монохромной фотографии: эдакой художественно-размытой…

Витька сделал пару шагов, дотянулся до низкой кроны. Что за дерево? Он не смог определить. Ощупал листья. Они были пластмассово-жесткие, с режущими краями. Жестко прикрепленные к черенкам, как те – к ветке. Тоже – пластмассовой…

Шорох, шепот, шелест в черепе нарастал медленно, но верно. В нем различались уже какие-то интонации…

Витька резко повернул голову на движение в тумане: в этот раз близкое, явное. Что-то большое и темное бесшумно прошло всего под парой полупрозрачных занавесок Он отступил на шаг, чувствуя ледяную щекотку мурашек на висках, хребте и пояснице. Нет, ничего…

Нет, – снова, еще ближе!.. Сейчас даже на миг проявился контур: толстая горбатая туша, словно здоровенной свиньи, кабана, только с двумя тяжелыми опущенными головами…

Наверное, от неожиданности он отступил на шаг, и в ту же секунду земля под ним мягко подалась, осыпаясь в дыру, в яму, в ухмыляющуюся пасть, спиной к которой он стоял. Витька загреб руками в инстинктивной попытке удержать равновесие и опрокинулся навзничь, в тепловатую черную пустоту…

…Он открыл глаза, вдохнул-выдохнул, потряс головой. Просочившееся откуда-то солнце помаргивало в листве. Лопотали птицы. Туман оседал березам под ноги. Никого и ничего не было поблизости.

Витька пошел практически наугад, пиная разлетающиеся белыми хлопьями поганки. Он то и дело сбивался с еле заметной тропы, натыкался на импровизированные свалки, но меньше, чем через пять минут, вышел к проселку. Поколебался, но все-таки двинул по дороге, очень внимательный, готовый при малейшем звуке мотора прыгнуть в кусты. Однако никто не встретился ему, ни на колесах, ни пешком, до тех пор, пока впереди не стал различим неровный, отрывистый шум шоссе.

На него Витька, разумеется, лезть не стал, во всяком случае здесь. Но, ориентируясь на просвет, на дорожный шелест, рявканья и погромыхиванья, направился параллельно Владимирской трассе в сторону Петушков. Он пер через заросли и пустыри, задами каких-то полузаброшенных промплощадок больше получаса, прикидывая, что, если ЭТИ едут в Омутище на машине (машинах), дальше поворота соваться не будут, разве что по ошибке; а когда решил, что удалился на вполне безопасное расстояние, повернул под прямым углом, перелез кювет, встал на обочину и принялся голосовать.

– …И гондон порвался, прикинь! – Он заржал, но как-то осторожно, с оттенком уважения к серьезности ситуации. – Ну, я так слегка на стреме, сам понимаешь, а она мне, прикинь: «Да это фигня. Я, типа, чистая, но даже если что, не обязательно заразишься. Я сама с мужем, типа, полгода е…сь, не знала, а потом оказалось, что у него сифон. А мне, типа, ничего!» Не, успокоила, прикинь!..

Витька растянул губы. Орел за рулем «Газели» был примерно его возраста, мускулистенький, с широкой располагающей ряшкой, с щедрой нагловатой улыбкой – такой первый парень на деревне в темных очках а-ля «Матрица». Всю недолгую дорогу до Петушков он развлекал пассажира историями съема им проституток, похоже, пребывая в уверенности, что того это живо интересует и искренне забавляет.

Дезертировав наконец на перекрестке в центре Петушков, Витька нырнул в первый попавшийся двор и упал на недоломанную скамейку. Пересчитал содержимое лопатника и задумался в последний раз, разминая пальцами кожу на лбу. Инстинкт по-прежнему велел рвать подальше от Москвы, но теперь это было бы еще глупее. Налички оставалось всего пять с небольшим тысяч, а пользоваться карточкой означало рисковать: вероятность того, что ЭТИМ стучат из банка, конечно, имелась. Уж с ИХ-то стороны пасти данный канал, по крайней мере, всячески постараться, было бы логично…

Тут Витька снова вспомнил о мобиле и снова победил в себе искушение бросить ее прямо сейчас прямо сюда, на бетонную плитку, и растолочь каблуком. Нельзя! Польза от эсэмэсок перевешивала (пока) риск быть вычисленным через оператора…

Да, нала совсем чуть, самостоятельно в чужом городе долго не протянешь. А сваливаться на голову к родственникам: рязанским, скажем, или самарским… И что он станет объяснять? Тем более что пробить иногороднюю родню ЭТИМ труда не составит, ОНИ небось давно это сделали…

Ну и самое-то главное: вглубь! Вглубь, а не по поверхности…

Он поднял голову. Слева в неряшливых зарослях сирени примостился одноэтажный жилой дом деревенского вида. Всклокоченный, пошатывающийся венец творения в обвисших трениках принимал из окна полную прозрачного содержимого полуторалитровую пластиковую бутыль. Витька глянул на часы: 07:22. С добрым утром.

Почти весь день он проваландался в Петушках, избегая людных мест. Никакого цветущего жасмина не обнаружил, поел и похмелился в крошечном шалмане, где по телевизору под потолком крутили комедийное шоу с развеселой музычкой и беспрерывным закадровым гоготом, сбросил с полдюжины разных звонков, а после шести вечера пошел на станцию. Только там (если засекут – нехай гадают, в каком направлении он рванул) сменил симку на недавно купленную и извинился перед Михеем.

Витьку частенько укачивало в электричках, но сейчас он старался не спать – и все равно уснул, и во сне убедился, что есть животное, называемое анфолопс; это животное очень горячее, так что охотник не может приблизиться к нему; имеет на голове длинные рога в форме пилы, так что пилит большие и высокие деревья и валит их на землю; если же почувствует жажду, идет на Евфрат-реку и пьет. Есть же там вереск с тонкими стеблями; и вот начинает играть с вереском животное и запутывается в нем рогами, и будучи захвачено, заплетается в ветвях его и громко кричит, желая убежать, и не может. Итак, охотник, услыхав и поняв, что оно захвачено, идет и закалывает его…

– Да накостылять, б…, ка-азлу! Ну че он, зае…, б…

Витька, морщась, расклеил веки. Рот внутри был картонный.

– …Если ты сосешь, сам, значит, лох! – упивалась собственным чириканьем яйцеклетка лет шестнадцати, ерзая на сиденье через проход от него, рядом с двумя неподвижно-перекошенными, не вполне вроде бы даже живыми сверстничками.

Он посмотрел в окно: там густо, но нестройно наступали многоэтажки в закатной позолоте – они уже въехали в Москву. Поезд прибывал на Курский. Витьке вдруг пришло в голову, что перрон ЭТИ ведь тоже могут пасти: просто на всякий случай. Вскоре электричка, засипев, принялась тормозить, потянулась платформа, выползло название: «Новогиреево». Витька вскочил и пошел к выходу.

Этот район был абсолютно ему незнаком: куда ведет Фрязевская улица? куда идет 662-й автобус?.. Пройдя пару кварталов в выбранную от балды сторону, Витька поймал мотор, причем сел не в первую остановившуюся возле него машину (сделал вид, что запрошенная цена не устраивает), а в следующую. Сказал ехать до Садового. До Таганской? Ага.

Он не мог заставить себя не посматривать в зеркало заднего вида, а вскоре уже откровенно завертел головой (водила сопел непонимающе-недовольно). Черный «Аккорд»-универсал Витька заметил, еще когда они тащились по Перово. Повторяя все их маневры, держась все время на одной и той же средней дистанции, «Хонда» довела их «Ниву» до широченной магистрали (шоссе Энтузиастов, по словам водилы) и, чуть приотстав, продолжала переть следом, как на буксире. Машин хватало, но «Аккорд», сука, прилежно держался в зоне видимости. Собственно, что тут такого, вероятно, они просто ехали кратчайшей дорогой в центр, туда же, куда надо было и «Хонде»; но сейчас Витька не мог позволить себе верить в случайности.

Они нырнули под железнодорожный путепровод, по обе стороны шоссе тянулись сплошные заводские корпуса и заборы. Если что, подумал Витька, и бежать некуда. Впрочем, вряд ли ЭТИ станут подрезать прямо на многорядке…

– Скажите, тут рядом метро какое-нибудь будет? – спросил он.

– За мостом будет. Как ее… «Авиамоторная».

– Остановите у нее.

Мужик – грузный, рыхлый, неприветливый хачик посмотрел выразительно.

– Двести нормально будет?

– Нормально…

– Покажете, в какую сторону там вход…

– А я помню? Там в переход, по-моему…

Они снова, теперь уже поверху, перевалили железную дорогу; за съездом, миновав перекресток, хачик затормозил. Витька сунул ему заранее зажатые в кулаке две сотенные и стартовал из «Нивы». Чуть не сшиб зазевавшуюся бабку, едва не навернулся на ступенях подземного перехода, отшвырнул стеклянную, с красной «М», как на мужском сортире, створку. Хорошо, у него была карточка – не задерживаясь, проскочил турникет, вприпрыжку слетел на перрон… Поездов не было.

Пытаясь отдышаться, с шилом в боку, Витька изучал списки станций на мраморных путевых стенах, соображая, что делать. Народу в зале, под шишковатым металлическим сводом, было немного, но он, как ни сканировал присутствующих, не мог с уверенностью сказать, не «висит» ли кто на нем. Некоторые косились, но он, встрепанный, красный, бесконечно оглядывающийся, и впрямь, видать, обращал на себя внимание; кто-то говорил по телефону – но кто-нибудь всегда и везде говорит по телефону…

Минуты через полторы подошел поезд в центр. Витька, дождавшись, когда после предостерегающего карканья двери начнут съезжаться, метнулся в него. Следующей станцией была «Площадь Ильича», что тоже, кажется, на Энтузиастов (или тут оно уже иначе именуется?): если ЭТИ сообразили и газанули, у них имелся шанс перехватить его. Но оттуда, с «Ильича», переход на «Римскую», и если они все-таки не сообразят или не успеют…

Не сообразили. Не успели.

Витька вышел, перешел, проехал до «Чкаловской», там пересел на синюю линию и по ней направился через центр. Постепенно унимались и сердце, и дыхалка, и центрифуга в голове; он снова задумался о дальнейших собственных действиях.

Ночь на носу. К кому набиваться теперь? Он весь день перебирал варианты – и все казались слишком опасными: если уж ЭТИ нашли его даже на Михеевой даче…

И тут, как не раз в тупиковых ситуациях, ему по ассоциации, что ли (в качестве парадоксального выхода?), опять вспомнился Егор. Вот уж на кого никто не подумает!.. К сожалению, видимо, правильно не подумает: при Егоркиной-то нелюдимости кого-то к себе пускать… С другой стороны, у него же вроде слабость ко мне, нет?.. По-любому: что я теряю?..

Он сменил карточку, набил Егору подобострастную эсэмэску и, привалившись к дверце в торце вагона, стал ждать. Он чувствовал себя совершенно выпотрошенным: пустым и дряблым.

У сидящего перед ним пацанчика от мобилы в уши шли провода, но громкость была такая, что даже Витька мог насладиться музоном. Звучал некий рок-н-роллец… отечественный, судя по доносящимся отдельным словам… причем, кажется, такого старомодного пошиба, восьмидесятнического… Витька напрягся, пытаясь определить, не знакомое ли что-то. Он отлично слышал ритм, а через некоторое время вроде бы даже стал разбирать и текст. Ага… ага…

 
Умножь меня на ноль.
Умножь меня на ноль,
Чтоб мне легко пройти
Таможенный контроль,
Чтоб в униформе хам,
Храня покой границ,
Нашел бы только хлам
Истерзанных страниц,
Но чтоб не разгадал
Таинственный пароль —
Умножь меня на ноль… [1]1
  Стихи В. Кругликова.


[Закрыть]

 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю