Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

3

Апартаменты Машкиного приятеля имели место на втором и последнем этаже довольно обшарпанного дома на Эйлатской, крошечной улочке, запутывающейся в полутрущобный лабиринт справа от Nissim Bachar (если идти наверх, к Яффской), на горке. И состояли из единственной комнаты с кухонной выгородкой и балконом, откуда открывался вид на плоские крыши, теснящиеся беленые стены, ящики кондиционеров и бочки бойлеров. Балкон напротив – деревянный, крытый, резной – частенько экспонировал живописный быт огромного ортодоксального семейства.

Квартира находилась в состоянии недоделанного ремонта: полиэтилен, обтягивающий двери, тревожно шелестел на сквозняке, по углам стояли торчком полупустые бумажные мешки с замазкой, исторгавшие при неосторожном касании выхлопы белой мажущей пыли. Мебель почти отсутствовала. Никеша с Маратом грели электрочайник на свежеуложенной напольной плитке и пили черный чай из пакетиков, сидя на балконе на связанных стопками разноязыких (но все – с латиницей) книжках, заедая йогуртами из супермаркета.

– Я так понял, ты в Иерусалиме не первый раз? – спросил, облизывая ложку, Марат.

– И даже не второй…

…В первый свой визит сюда он пошел в храм Гроба Господня. Туристов, выстроившихся в очередь вокруг Кувуклии, здоровенный бородатый греческий монах пускал в часовню маленькими порциями, бесцеремонно отсекая лишних. Монах-католик – сапожно-черный негр, перепоясанный веревкой, – гонял их же от входа, расчищая дорогу своим, служащим какой-то обряд. Агрессивно протирались вперед многочисленные одинаковые монголоиды в одинаковых красных кепках…

Отстояв минут двадцать, пригнувшись, как все, Никеша влез в Кувуклию, потрогал гладкую плиту Святого Гроба, пытаясь представить, как в Великую субботу, когда здесь стоят в темноте в одних подрясниках греческий и армянский патриархи, по стенам вдруг начинают метаться блики, отсветы, высверки навроде фотовспышек – и лампада на плите самопроизвольно загорается необжигающим огнем… Но вызванная усилием воображения картинка не откликалась даже малейшими эмоциями.

Перед Маратом ни о чем таком он, понятно, не заикался. А скоро обратил внимание: тот задает совсем мало вопросов. То ли блюдет паритет, не поощряя интереса к себе и не выказывая собственного, то ли чувствует, что Никеша и сам далеко не склонен к откровенности.

Ему вдруг пришло в голову, что они с Маратом, пожалуй, стоят друг друга. Тут же вспомнился давешний треп в пабе – как спелись-то…

– Ты чего ржешь? – заметил Марат его ухмылку.

– Вспомнил, как мы тогда в кабаке с Машкой Россию крыли. Сценка спецам для патриота в духе какого-нибудь ДПНИ: сидят, значит, трое в израильской столице, одна вообще пархатая, и поливают православную родину…

– Да е-мое, в каждом из нас больше патриотизма, чем во всех этих нациках, а заодно во всех партиях, на хрен власти, вместе взятых! – рассердился Марат. – Точнее, в нас он все-таки есть, а в этом дерьме нет ни на миллиграмм. Вообще ничего в нем нет, кроме гнойных комплексов у одних и масштабного такого, знаешь, жирного, сального па-ах…зма у других… – Он раздраженно наплескал в свой стаканчик почти доверху. – Мать вашу, патриотизм – это не умение врать себе и всем, как у нас все зашибись при таком-то замечательном руководстве, а ощущение ответственности за происходящее в твоей стране!.. Мы же потому и крыли ее, что нам не наплевать на нее! Нам же больно и стыдно за то, что там происходит… Даже какой-нибудь Маше, хотя уж ей-то, казалось бы, чего?..

«Как ненавижу я, так люблю свою ро-одину…» – пропел Никеша гнусным голосом, а Марат, сделав большой глоток, сморщился страдальчески, помотал башкой, подцепил кончиками пальцев мясной лепесток из пластиковой коробочки. Никеша на всякий случай убрал бутылку в рюкзачок – и так прохожие на них косились. Они дринчали посредь бела дня в парке Ган Хаацмаут – здесь во второй свой раз в Ерушалайме Никеша ухитрился огрести от местной гопоты, чем несказанно поразил Яшку. («Арабы, что ли?» – «Говорили на иврите. Пьяные были». – «Пьяные еврейские гопники?!» – «Вроде того». – «Первый раз о таком слышу…» – покачал Яшка головой, невольно лыбясь, и припомнил, что Никешу издревле отличало умение нарываться на самые диковинные неприятности. Тот еще вовремя прикусил язык…)

Марат тяжело уставился в стаканчик, потом повернул голову к Никите:

– …Хотя это же так, наверное, славно – уметь нагадить с высокой колокольни на все, кроме собственных бабок, а? У меня, типа, гроши корячатся, мне хорошо, а значит, всё хорошо. А кому не хорошо, тот быдло или враг. А? Чем не позиция?..

Его внезапный запал явно не объяснялся еще количеством выпитого. Нич-че, деловито подумал Никеша, мы тебя раскачаем…

– Вообще-то, если подумать… – заметил он нарочито-отстраненным тоном, – об уродах я не говорю… но «разумный эгоизм» – это же нормально. В том смысле, что свойственно большинству, задающему норму. Тому большинству, что во все времена озабочено чем-то своим и конкретным, а не общественным и абстрактным… Я не говорю сейчас о России! – поспешно добавил он, видя, что Марат собирается его перебить. – У нас-то дома эгоизм большинства от разумного как раз безнадежно далек – почему мы, возможно, и живем так, как живем… У нас-то большинству свойственен не рациональный прагматизм, а иррациональная ненависть ко всем, кто не ты… Но я сейчас не об этом, а об обыкновенном, здоровом, позитивно настроенном обывателе… – Он споткнулся о неожиданно внимательный Маратов взгляд. – Каком-нибудь менеджере среднего звена…

– Ну, я менеджер среднего звена, – сказал, глядя на него, Марат.

Ага! – мысленно поставил галочку Никеша, а вслух удивился (впрочем, довольно искренне):

– Серьезно?.. И чем занимаешься?

– Продаю стройматериалы, – странным тоном произнес Марат, не отводя взгляда. – По крайней мере до отпуска продавал… – уточнил мрачно. И видя, что Никеша не находит, что сказать, и только подкидывает свою монетку, продолжил: – Я, кстати, прекрасно понимаю, о чем ты… Обычному человеку свойственно думать в первую, да и во вторую, и в третью очередь о себе: семье там, комфорте и пропитании. О простом и собственном, а обо всем остальном и обо всех остальных беспокоиться лишь постольку, поскольку оно, они касаются его… Это естественно… – Он говорил совершенно серьезным тоном, но угол рта его подергивался. А смотрел Марат теперь куда-то вниз и вбок, болтая по кругу остатки водки в стаканчике. – Более того, это правильно… Нет разве? – Он снова вскинул взгляд на Никешу, и тот сообразил, что Марат надеется на возражения.

Он хмыкнул про себя.

– Э-э… В принципе, я не сторонник обобщений, – сказал осторожно. – Вот ты говоришь: «обычный человек»… – но ведь если брать человеков этих по отдельности, то тут может обнаружиться сколько угодно необычного… В конце концов, и среди менеджеров ТАКИЕ попадаются… – Он быстро посмотрел на Марата. Тот в ответ прищурился, а Никеша вынул у него из руки стакан и принялся наливать: – Я лично знал человека, который осуществлял кавердж ивентов в пиар-агентстве за нехилые деньги, а потом спохватился, все в ужасе бросил, крестился и организовал реабилитационный центр для наркоманов и синяков. Никакого особого дохода не имеет, но уверен, что сейчас живет, а раньше – вегетировал…

– Так он подвижник! – заявил Марат с азартной (очень странной) интонацией. – Это – удел упертых! А настоящая упертость – штука по определению редкоземельная… причем, я не уверен, что это так уж плохо. Тем паче, что расстояние от благой упертости до латентного или явного сумасшествия не столь велико… – Последние слова он вяло пробормотал, обращаясь явно к себе.

Никеше даже неуютно сделалось. «До латентного или явного сумасшествия?..» Ну-ну… Он перехватил Маратов взгляд, направленный на его, Никешины, ладони (правая, как обычно, поймав полшекеля, хлопнула о тыл левой), и спрятал монету в карман.

– Ты Ваню давно знаешь? – спросил ни с того ни с сего Марат.

Никеша не сразу сообразил, что Ваней он именует Ивара, как и некоторые Масовы приятели.

– Порядком…

– Что он вообще за человечек?

Вопрос на сто баксов… Никеша пожал плечами.

– Человечек не без странностей… – и не удержавшись, добавил: – Как и все мы…

– Но вы, я понял, не самые близкие кореша? – Марат отщипнул от круглой лепешки.

– Я вообще не уверен, что у Ивара есть близкие кореша. Он такой… самодостаточный…

– Мне он сказал, что живет то в Ирландии, то в Праге…

– В Ирландию он пару лет назад уехал из Риги своей за длинным евро. После того, как ихняя Латвия в ЕС вступила, полстраны тут же рвануло в Британию и Ирландию гастарбайтерами. Ну, не половина, но типа четверти всего мужского населения – сам Ивар же и говорил… Но оттуда он тоже давно свалил. А в Праге он какое-то время у девицы одной жил, «нашей», эмигрантки. Да и ее, я слышал, послал…

Марат смотрел с явным интересом:

– Еще он сказал, что в России не бывает…

– Ну да, не бывает! Бывает время от времени, в Москве, во всяком случае, – Никеша понюхал зачем-то остатнюю водку, опрокинул в себя. – Правда, недолго всегда. Как и в Риге. Да везде на самом деле… Насколько я в курсе… Я, как ни смешно, сам о нем знаю в основном из вторых рук. Из Маса же никогда ни черта вытянуть невозможно…

– Он что, от Интерпола скрывается?

– Почему скрывается?

– Нигде не задерживается, никому ничего толком не рассказывает, а если рассказывает, то привирает… Имен – и то несколько штук…

Никеша только опять плечами пожал:

– Ну да, такой он… Неуловимый… Загадочный… – ухмыльнулся. – В общем-то, если окажется, что в натуре Интерпол какой-нибудь его ищет, я не дико удивлюсь…

Он вдруг вспомнил, что хотел у Маса спросить про покойную Каринку Липатову (она о нем, говорят, упоминала перед тем, как разбилась) – и забыл. Интересно, он в Израиле еще?.. Телефона его не знаю. У кого можно узнать?..

Обзвонив местных знакомых, Никеша выяснил, что Масарин еще в стране, в Хайфе. Но добытый им мобильный номер упорно не отвечал.

4

– Сссссу-у-ука… – Боль была такая, словно он пытался отлить или кончить серной кислотой. – Не могу… у-у, б…дь – Шипя и жалобно матерясь, Никеша кое-как натянул штаны, толкнул дверь и поковылял на кухню. – Кабан! Не могу, Кабан… Ширни меня в спину…

Кабан, рачительно отжимавший петухи (производство должно быть безотходным), оглянулся. На лице его оформилось выражение усталой досады.

– Я везде пытался! – Никеша крупно вздрагивал, как от холода. – В ноги, в живот, в хер! Не могу! Я десятую дырку делаю, не получается, б…, хана трубам… В болт щас засадил, чуть не подох, так больно…

Кабан неохотно взял Никешу за запястье и задрал ему рукав. Оставил без комментариев:

– Копыта покажи…

Никеша хотел возражать, что он не на медосмотре, но понял, что спорить нет сил. Трясущейся рукой закатал правую штанину. Подошла Светка, уставилась на открывшееся зрелище и громко цокнула языком.

– Жмыхни в спину, Кабан, – униженно взмолился Никеша. – Там везде бесполезняк…

– Куда в спину? Ты понимаешь вообще, чего просишь? – хозяин не скрывал раздражения.

– Найди… – почти прохныкал Никеша.

– Найди… – скривился, отбирая полный крови баян. – Снимай…

Никеша поспешно, путаясь в рукавах, стянул свитер, за ним майку, повернулся к Кабану спиной. Некоторое время ничего не происходило – видимо, мастер разглядывал оперативное пространство, потом Никеша почувствовал жесткие пальцы рядом с хребтом. Кожа его шла мурашками.

– У тебя сколько там? – подозрительно спросила Светка.

– Сколько надо… – только и мог ответить Никеша.

– Сколько – сколько надо? – сварливо настаивала Светка. – Ты ж только что уже ляпался…

Черт ее принес, перепугался Никеша, сейчас все обломит…

– Он отморозок, – сообщила она Кабану. – Он же хвостовик тебе тут откинет. Тебе нужен дубарь в квартире?

Догадалась, что ли?..

– Твое какое дело? – обернулся он злобно.

– Такое!.. – завелась было Светка, но Кабан прикрикнул:

– Тихо!.. Не шевелись! – приказал Никеше.

Он не успел понять, куда именно цапнул рыболовный крючок, а Кабан уже шипяще выматерился. Мимо.

– Смирно стой!

Никеша и не дергался. Только попади, думал лихорадочно, только не промажь, а то сколько же можно, пора же наконец с этим завязывать, со всем этим, совсем… Где-то в отдалении мелькнуло, что правда ведь нехорошо кидать хозяину такую подляну, оставлять ему свежий трупак… – но тут Никешу прошило, как прикалываемую к стенду бабочку, а Светка одобрительно констатировала:

– Есть… Дома…

Есть!

Он невольно задержал дыхание. Казалось, Кабан вжимает поршень не шприца, а насоса – накачивает тебя как велосипедную камеру… или даже как аэростат, давая ощущение одновременно наполненности, теплоты и невесомости: огромный и легкий, Никеша плавно взмыл и выплыл из кухни, из дома, вверх и вбок, в безразмерное, ледяное и свежее, в пронизывающее и прохватывающее – воздушные потоки сгребли и понесли: неконтролируемо, неуправляемо. Вот она, значит, какая, «золотая вмазка» (выше, выше, выше!), жалко, никому уже не расскажешь… выше, выше – в черт-те что, в ионосферу, в астрономически объективный ад птиц, где отсутствует кислород, отсутствует, в ваку-у-у-уууум, в жуть, где ни верха, ни низа, вообще ничего, совсем, где нечем дышать, нечем! И не пошевелиться, и не понять, что это, что это, черт, такое?! – мягкая тяжесть со всех сторон, ничего не видно, но и темноты настоящей нет, и не чувствуешь собственного тела, и не можешь двинуть ни рукой, ни ногой, и не можешь, не можешь! не можешь!!! вдохнуть…

Он лежал на спине, весь мокрый, громко, прерывисто хватая воздух ртом, дергал руками, не в силах сообразить, что их сковывает, и впадая в еще большую панику, пока до него не дошло, что это просто спальник – и тогда он судорожно раздернул молнию и полез из мешка, работая вразнобой всеми конечностями, словно из гроба, который готовятся заколачивать…

– Ты чего? – Марат, оказывается, от его буйства проснулся в своем углу.

– А?.. Ничего… – выдохнул Никеша.

– Все в порядке? – В голосе Марата звучала отчетливая неготовность принять утвердительный ответ.

Черт…

– Приснилось… – Он провел ладонью по мокрому лбу и зажмурился: Марат врубил свет.

Подшлепал босиком, присел перед ним на корточки, глядя подозрительно. Никеша подумал, что лучше объясниться:

– Понимаешь… Ну, я в горы ходил, я рассказывал… Короче, один раз на Кавказе мы под «доску» попали… под лавину… про это я не говорил, не люблю вспоминать… Меня откопали в последний, в общем, момент: еще немного, и коньки бы двинул… А Богдана, пацана, с которым мы в связке шли… ну, тоже откопали, но он уже задохнулся… Стреманулся я тогда, скажу тебе, порядком… Короче, бывает иногда приснится… Все нормально, не парься…

Марат медленно покачал головой, встал, хрупнув коленями, и принялся осматриваться явно в поисках чего-нибудь, недопитого вечером.

– Бухло ищешь? – осведомился Никеша, нашаривая очки. – Ничего не осталось, по-моему… Да и всяко не стоит, печенка побаливает…

– Ты печенку посадил до того, как в горы ходить, или наоборот? – обернулся Марат.

– До… – признался Никеша.

– Здоровый образ жизни пытался вести?

– Типа того…

Он явно хотел что-то еще спросить, но промолчал. Вторично осведомился, все ли в порядке, вырубил свет и отправился спать дальше. А Никеша еще долго сидел на балконе, застегнув до горла полар, но при этом без штанов – следил, как размывает справа небесную черноту, мерз… промерзал… вспоминал рассвет на Синае. Там-то температура была минусовая и высота две триста над уровнем моря, и сквозной проникающий горный ветер. Забежав сюда первым, Никеша еще смог найти относительное заветрие, причем с обзором на восток, но по этой же причине, потому что, далеко опередив (альпинист!) малахольных девок, болтливых хиппарей и кряхтящих пенсионеров, дотопал до вершины аж за три часа до рассвета, он вынужден был околевать на одном месте, все меньше понимая зачем…

Встретившему рассвет на Горе Моисея отпускаются грехи – и вот он, привычно пофыркивая в собственный адрес, с помощью все той же Маши перебравшись с подвернувшейся русской группой в Египет, полез-таки туда… Он даже пытался настроить себя на какой-то несуетный лад, чему помогали фантасмагорические россыпи в небе, мусульманский опрокинувшийся месяц над едва различимыми крестами монастыря Святой Екатерины, стены фигурной тьмы по обе стороны виляющей тропы, где взлетали вверх неразличимые сейчас голые откосы – но сильно мешало нестройное нытье соотечественников и скрипучие вопли обступивших дорогу бедуинов: «Верблуд! Верблуд хочу!» (в смысле: «Не желаете ли проехаться?»)…

Оторвавшись от толпы, Никеша почувствовал себя гораздо лучше, а когда добрался до скальных нагромождений вершины, до развалин не то случайного сарая, не то раннехристианской часовни, когда оказался совершенно один среди камней и неба, то даже подумал, что, пожалуй, почти готов допустить здесь и сейчас некое непостижимое присутствие… – и в этот момент из самой глубокой тени под самым высоким утесом донеслось сонное склочное бормотание, явно в его адрес: «Матрас!.. блэнкет!..»

Практичные бедуины, оказывается, устраивались тут, хорошенько закутавшись, с вечера, дабы при появлении первых же туристов, задубевших и запыхавшихся, втюхать им за сходную цену грязные протертые матрас и одеяло. По мере накопления на окрестных валунах болобочущих «восходителей», арабы просыпались, выползали из каменных щелей, и скоро эту мантру твердил уже целый хор простуженных, настырно-клянчущих голосов. Никеша и матрас, и блэнкет презрел то ли из гигиенических соображений, то ли из какого-то протеста, то ли впрямь из свойственного кающимся мазохизма, и честно дрожал и сморкался все три часа, пока вытаивали из дымки режущие кромки горных гребней, расширялась розовато-белесая полоса на горизонте, пока солнце не проклюнулось там сначала бликом, точкой, а потом буквально за пару минут не выползло целиком, четко очерченное, холодновато-алое, но все более слепящее, а к моменту появления нижнего края диска уже совсем непригодное для прямого разглядывания…

Уже тогда он отдавал, в общем, себе отчет, что все бесполезно, что эта затея – со Святой землей провалилась с таким же треском, как и предыдущие… А значит, ничего он не добьется ни подобным методом, ни каким другим, ничего не поймет и ни о чем не догадается… и ничего даже не почувствует…

Сейчас, на балконе, он прикидывал, зевая, что виза позволяет ему торчать в стране еще три недели, что за это время он может, конечно, облазить десяток неосвоенных пока храмов-монастырей, но результат гарантированно будет тем же. Тем более что денег нет, а на Маратовой шее сидеть, «на халтон бусать» и дальше не очень-то прилично; да и что я знаю о его планах?.. Кент он, конечно, непредсказуемый, но простым же глазом видно, что делать ему в Израиле абсолютно нечего, и что коли даже (мало ли?) он тут скрывается, то толку от подобных пряток негусто: найдут его на раз, если понадобится, не может же он не понимать этого… а стало быть, и при таком раскладе Никешин спонсор в стране не задержится…

Кстати, праздное, но неотвязное любопытство по-прежнему одолевало Никешу – обидно было «отпускать» Марата, так ничего про него, гипотетического убивца, и не поняв… Хоть в этом разобраться, раз уж в главном не выходит… Так что при каждой пьянке, а бухали они от нечего делать фактически ежедневно, он прилежно подливал собутыльнику, объясняя собственный малый энтузиазм по этой части запоротой печенью (что было святой правдой – разве что в обстоятельства запарыванья он не очень вдавался). Пил, надо сказать, Марат весьма охотно и косел быстро, но был при этом совершенно непрогнозируем: впадал то в ступор, двигательный и речевой, то в черную мизантропию, то в демонстративный пофигизм; в откровенность только пускаться упорно не желал. Пьяный, он делался столь странен, что в какой-то момент у Никеши даже мелькнуло: а не симулирует ли мужичок, усыпляя его, Никешину бдительность?.. Не пытается ли сам исподволь его расколоть? (Тем более что Никеша хотя и не налегал, но вполне трезвым не остался ни разу.)

Что и сам Марат присматривается к нему не без интереса (или даже подозрительности) – это он заметил. Однажды тот не выдержал, глядя, как Никеша подбрасывает и ловит мелочь – ловит монету правой, потом хлопает ею о тыльную поверхность левой ладони:

– Слушай, – сказал Марат, – ты же никогда не смотришь, какой стороной она упала…

– А что я там увижу? – пожал плечами Никеша. – Только одно из двух. Вот если б что-то новое…

– Был такой фильм – «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», с Гэри Олдманом, кажется, и Тимом Ротом. Начинается он с того…

– Знаю, знаю, – прервал его Никеша, менее всего расположенный развивать тему, и при Марате теперь старался с дурацкой привычкой бороться.