Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

С очкастым Антон некогда познакомился через Яшку, нынешнего израильтянина, своего сокурсника по Бауманке. Никешу отличала чрезмерная, слегка пугающая последовательность в реализации каких-то собственных идей, о которых мало кто (если вообще кто-нибудь) знал. Эта упертость, похоже, и заводила его постоянно суицидальные крайности: то на игле чуть до передозняка не досидится, то в горы полезет и под лавину угодит… Антон прикинул, что если кто и в курсе причин таких зигзагов, то разве что толстый Кармин, в православной коммуне которого Никеша в свое время отирался. С ним, харизматиком-исповедником, очкастый, может, и говорил тогда по душам…

…Да что ты на меня вылупился как влюбленный пидор? – подумал он в адрес Марата, что по-прежнему разглядывал его: не то изучающе, не то настороженно… Тоже мне, Икс-мэн…

– А по поводу всяких уникально-чудесных человеческих способностей, – ядовито произнес Антон, – послушайте одну историю. Довольно поучительную, а главное, абсолютно реальную. Жил, не очень давно, по-моему, в Москве, хотя не буду врать, один мужик, искренне уверенный в наличии у себя чудесного дара. А именно, способности пить стаканами тосол без всякого вреда для здоровья. Обычный антифриз – чистый, неразбавленный. Эту способность он охотно демонстрировал желающим, включая журналистов, которым наблюдать и описывать процесс, естественно, очень нравилось. И даже фиксировать на «бетакам». И вот однажды мужик устроил для телерепортеров очередную показательную дегустацию. Собрались операторы, он нацедил полный стакан тосола, перекрестился, выдохнул – и залпом приговорил. И как всегда – хоть бы хны. Ему поаплодировали, собрали аппаратуру – и тут прибегает еще одна съемочная группа, опоздавшая к основному действу и страшно от этого расстроенная. И начинают они уговаривать героя дня, раз уж он такой уникум, повторить все на бис. Ну, поскольку тот и впрямь в себе не сомневался, налил следующий стакан, встал перед камерой, мужественно выпил… и благополучно, прямо в кадре, врезал дубаря. Вот.

Антон стукнул о стол опустошенной посудой, окликнул хлопца в шароварах на предмет счета и принялся рассовывать по карманам сигареты, спички и мобилу. Никеша с Маратом, не шевелясь, молча поглядывали на него с остатками задумчивых ухмылок.

Антон выложил деньги, поднялся, накинул бушлат.

– Все, народ, давайте… – Сунул им по очереди ладонь.

– Антон… – негромко окликнул Марат, когда он отвернулся уже было от столика. – Слышь, маленький совет… – Рассеянное выражение, но внимательный взглядец. – На всякий случай… Держись подальше от мамонта в желтом калибре. О’кей?.. Не спрашивай меня, что это значит, – добавил с намеком на улыбку, когда Антон ожидаемо захлопал глазами. – Просто если встретишь когда-нибудь, держись как можно дальше. Чем бы это ни оказалось. Не забудь, ладно?..

Антон щурился на него, усваивая. Потом оскалился, с громким щелчком пальцев молча ткнул в Марата указательным – купил, дескать, мотнул головой и, не оборачиваясь, пошел к выходу.

Значит, понял, гад, что все мне про него известно, думал он весело. Ну ничего, это он даже не без остроумия прикололся. «Мамонт желтого калибра»! По принципу: «Не думай о зеленой обезьяне!» То есть мне теперь повсюду полагается панически выискивать желтого калиброванного мамонта. Или хотя бы время от времени беспокойно гадать, где такого можно встретить…. Он снова, ухмыляясь, чуть помотал головой. На улице свежо пахло морозом и мельтешила в воздухе колкая ка́пельная взвесь.

4

С Карминым Антон познакомился лет пять назад, когда делал сайт его «Братчине». Параллельно он как раз активно работал с порнухой, но об этом Илья, кажется, не знал. А может, и знал. Уж потом-то точно не мог не узнать, – что не помешало ему все эти годы с Антоном если не приятельствовать, то быть во вполне нормальных отношениях.

Толстый и раньше производил на Антона впечатление мужика мрачноватого, а в этот раз показался совсем уж угрюмым. Он подумал, что по тому же закону, по какому профессиональные юмористы в жизни одни из самых невеселых людей, профессиональный, так сказать, оптимист, проповедник позитивных ценностей, оказывается на поверку едва ли не мизантропом.

– Никеша? – переспросил Илья, насупясь. Помолчал. На небритом лице его проступила было и, не успев оформиться, стала тут же выцветать кислая полуулыбка. – Никеша знает за собой один вполне мистический талант… – Подумал. – Талант нарушать закон вероятности…

– Это как? – поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения.

– Это интересно… – Кармин словно вслушивался в себя, забыв стереть контур ухмылки.

…Существует ли объективно фатальное персональное невезение?.. Принято считать, и, видимо, справедливо, что главным образом это вопрос характера. Большинство проблем человек так или иначе создает себе сам. И переживать неприятности тоже можно по-разному. Разумеется, остается фактор чистой непрогнозируемой случайности, но его-то действию подвержены все в равной степени, а баланс случайностей счастливых и несчастных поддерживается самыми общими законами, имеющими математическое описание…

Никеша твердил это себе всю жизнь. Всю жизнь на собственном примере, на собственной шкуре наблюдая последовательное, демонстративное, измывательское попрание и теории вероятностей, и «принципа маятника»…

Что правда, то правда: никто из знающих Никиту не замечал за ним ни тупого упрямства в деле хождения по граблям, ни патологического раздолбайства, ни склонности к нытью. При этом всё, всегда, в любой области и в любой ситуации происходило максимально неблагоприятным лично для него образом.

Если какая-нибудь сука-училка в школе испытывала патологическую нелюбовь, допустим, к очкарикам, то именно она становилась классной руководительницей очкарика Рузова. На экзамене он (как правило, старательно готовившийся) непременно вытягивал невыученный билет, даже если такой был один из полусотни. Как бы добросовестно ни пахал он на очередном рабочем месте, вылетал первым при малейшем сокращении. В итоге не будучи ни дураком, ни бездарью, ни патологическим асоциалом, он никогда ни черта не мог добиться. Нигде. Ни в чем.

Мирного и законопослушного, его беспрестанно таскали в ментовку по каким-то идиотским поводам или вовсе без оных, его трижды избивали в обезьяннике, причем один раз особенно изобретательно и травматично, с пьяным, потным, глумливым пристрастием, ему подкидывали при обыске вещдоки, а как-то даже всерьез попробовали закатать на зону на приличный срок вместо отмазываемого бандита.

Никто другой не имел больше оснований заявить, что справедливости не существует. Никеша точно не был самым плохим ни в одной из оценочных систем, он старался не переходить никому дорогу и не нарушать никаких правил. При этом удача улыбалась любым ничтожествам; халява катила какой угодно дряни и погани – злобной, бездарной и пакостной, абсолютная тля срывала банк; он же ВСЕГДА оставался ни с чем. И еще получал на орехи за чужие проступки. Если же он нарушал даже мелкое правило, то мгновенно огребал по полной, в назидание прочим, уходившим от наказания за стократ худшее. Закономерности для него не работали, – кроме одной: как бы он ни действовал, он всегда оказывался в проигрыше.

Поэтому он был еще и живым опровержением тезиса о том, что к пристойному поведению человека вынуждает внешняя (какая угодно) система поощрений и наказаний: поощрений Никеше не выпадало сроду ни от одной инстанции, зато наказывали постоянно и беспричинно, а сволочью он так и не стал…

– Это он сам тебе все рассказал? – уточнил у Ильи Антон.

– Естественно…

– И ты его словам вот так вот на все сто доверяешь?..

Кармин прищурил красноватые, словно от бессонной ночи, глаза:

– В данном случае я – не детектор лжи…

Антон покивал – продолжай, мол.

…Но понятно, что никто не смог бы так жить, оставаясь в здравом уме и полноценной социальной единицей. Так что Никеша, исчерпав все запасы терпения (оказавшиеся еще на диво немалыми), в конце концов сел на иглу. Сдался. Сила солому ломит. Он фаршировался как человек действительно отчаявшийся: сажал что ни попадя максимальными дозами.

«…Представляешь, как выглядят заширянные „некротики“, спалившие все вены? Как колют под язык, в шею, в пах, в член?.. Он через все это прошел. Он прекрасно знал, что при подобном модус операнди шансов протянуть сколь-нибудь долго у него ноль, и нарывался вполне сознательно. Он просто не мог не допроситься СПИДа или овердозы…»

Но так и не допросился.

Он швыркался до тех пор, пока на всем теле не осталось места для вмазки. Даже в самоубийстве он дошел до предела – воткнуться больше не мог, в результате ширяльных «марафонов» чуть не забыл, как его зовут, – и снова не добился ничего.

Если наркоман сам идет лечиться – для него это всегда акт надежды. Для Никеши это был снова акт отчаяния.

Но теперь ему ничего не оставалось, кроме как признать наличие за происходящим некой индивидуальной воли. Столь последовательное нарушение объективных законов можно было объяснить лишь субъективным произволом. В поисках этого субъекта Никеша и пришел к Кармину, вроде бы имевшему готовый ответ.

Илья искренне пытался ему помочь, хотя с самого начала догадывался, что дело тухлое – Никеша искал в вере логику, что бессмысленно по определению. Он явился не с той стороны: не по внутренней потребности, а по внешней необходимости. Неудивительно, что ушел он ни с чем.

И тогда он попытался выявить наличие высшей силы экспериментальным путем. Связался с разнообразными безбашенными экстремалами. Полез на скалы, отправился в горы… Во время ПЕРВОЙ ЖЕ попытки пройти более или менее серьезный маршрут на Кавказе, он с компанией попал под лавину. Причем группа состояла далеко не из чайников, а место выглядело достаточно безопасным. Из шестерых накрыло двоих. Из этих двоих одного, Никешу, откопали живым, второго, некоего Богдана, задохнувшимся.

Больше он таких экспериментов не ставил. Хотя так он ни черта и не понял – ни чего от него хочет разумная инстанция, если таковая стоит за всем, ни как существовать, если нет и не было никакой инстанции, а просто мир хаотичен и неподвластен настолько, что ждать от него можно абсолютно всего (а не зависит это ни от чего)…

Однако существовать приходилось, и он, по-прежнему, все тыкался и тыкался вслепую в попытках нащупать контуры вероятного, допустимого, границу между ним и чудом. Никеша не говорил Кармину, зачем ездил на Святую землю, но тот почти не сомневался: это было что-то вроде экспедиции за чудом – туда,где оно официально прописано. По сути – еще один жест отчаяния. Потому что не мог Никеша не понимать или по меньшей мере не догадываться: не будет ему ответа. Нигде. Никогда. Что так он и останется до конца один на один с миром, в котором ничего не понять, с которым ничего не поделать и от которого совершенно бессмысленно требовать разумной или эмоциональной реакции…

Антон помолчал под впечатлением от сказанного или даже, главным образом, от мерно-мрачной тональности оратора, его гулкого похоронного баса. Не сразу до него дошло, что подобная концовка странновато звучит в устах истового христианина…

– Почему он никогда никому об этом не говорит? – спросил наконец Антон.

– О чем? – поднял на него глаза Кармин.

– Ну, об этом своем даре… точнее, антидаре…

– Антирадаре… Н-ну хотя бы потому, что сам понятия не имеет, это действительно дар?.. То есть все-таки чудо – или что?..

– А ты как думаешь?

– Я?.. – Кармин с задержкой увесисто хмыкнул, помрачнел, помолчал, не глядя на него. – Я… – произнес словно с трудом, – я, пожалуй, не признаю чудес…

– Как это? – Антон понял, что не зря удивился карминскому православию.

Илья рассматривал его без выражения:

– Я знаю, что ты думаешь… Но, по-моему, чудо обессмысливает веру. Явленное чудо. Безусловное…

– Почему?

– Потому что не оставляет места собственно вере. То есть выбору. Когда все понятно, исповедание веры обращается в простую лояльность высшему, самому высшему начальству. А единственная настоящая вера (по-моему), это вера в принципиально недоказуемое…

– Верую, ибо нелепо… – пробормотал Антон. – Вряд ли ты своим этим… пастве… такое говоришь…

– Нет… Нет, им не говорю…

– Лицемеришь?

Кармин опять долго смотрел на него, редко помаргивая набрякшими веками. Кажется, он жалел, что пустился в откровенность. Но Антон догадывался, почему Илья вдруг проболтался ему, – уж точно не самому близкому знакомцу. Просто толстому, вынужденному все время быть в роли, похоже, в принципе не с кем поговорить о том, что, вероятно, давным-давно преет, бродит в нем… может быть, даже грозя рвануть…

– Им же нужен смысл… – устало сказал Кармин.

– А тебе?

– А я знаю, что не бывает никаких смыслов.

Ничего себе, подумал Антон. Он чувствовал, что этот треп пора сворачивать.

– Так про собственную веру ты им тоже врешь? – не удержался он, меряясь с Ильей взглядами.

– Нет.

– Как же тогда? «Ибо нелепо»?

– Ибо нелепо.

5

Прикидывая, кто может что-нибудь знать про Маса, Антон, конечно, вспомнил Витьку Аверьянова. Лично он с ним знаком практически не был (пару раз виделись мельком), а заинтересовался чудилой лишь после того, как в конце прошлого августа услышал (случайно, от общих знакомых, в порядке сплетни), что Витька, неделю побегав по Москве непонятно от кого, престранно при этом «тележа», сиганул из окошка заброшенного завода. То есть, как заинтересовался… Ну, в общем… Не суть. Короче, выяснилось, что и этот предполагаемый psycho тоже, естественно, якшался с Масариным…

…Кого можно побольше поспрошать про Аверьянова?.. Михей, интересно, в Москве сейчас? Я ж с ним в свое время так и не поговорил – успел, собака, слинять в очередную Гваделупу…

Михей был в Москве, но (озабоченное пыхтение в трубку) в изрядной запаре. Разумеется, опять предотъездной. Впрочем, сегодня вечером у него интервью на «Сити ФМ», и если Антон хочет, может подскочить туда, на радио, на Трифоновскую, знаешь?.. Минут двадцать перед эфиром можно посидеть.

В свое время Миха Ткачук сделал очень нехилые деньги на страховом, кажется, поприще. А лет пять назад, подхватив ту же бациллу, что и ряд «тридцатилетних» москвичей из числа держателей приличных капиталов и бизнесов, бросил – абсолютно, говорят, неожиданно для коллег, родных и близких, – тут все (включая жену) и удрал в Гоа: северное, разумеется. Некоторое время он ганджубасил в тамошнем дауншифтерском коммьюнити, потом принялся колесить на велосипеде по Юго-Восточной Азии, откуда вернулся лишь спустя пару лет все так же на двух колесах (через Китай и Сибирь) с бородищей до пупа, безднадежно потерянный для корпоративной жизни. Часть бабок вложил в открытый с новыми приятелями ориентальный клуб, сделавшийся культовым (благо бацилла распространялась не то чтобы в эпидемических масштабах, но довольно широко), а на оставшиеся стал организовывать безумные экспедиции, что-нибудь типа «через Австралию на воздушном шаре».

Думая о Михее в моторе, шпарящем к Рижскому вокзалу по Третьему кольцу (туннель под Кутузовским, короткий мост через реку, справа – гладкие зеркальные башни Москва-сити, краны, железобетонный подлесок стройки века), Антон вынужден был отдать себе отчет в странности собственного круга общения. Почему-то, несмотря на полную победу в историческом масштабе «цивилизации статуса», составляли этот круг (процентов на девяносто) «социально дезадаптированные» отщепенцы вроде Ткачука (Никеши, Маса и так далее, далее, далее), разгуливающие сами по себе и классификации не поддающиеся.

Антон вспомнил Динару. Эта двадцатишестилетняя сейлз-менеджерша инвестиционной компашки, которую в прошлом году он терпел аж несколько месяцев, в койке отличавшаяся злобной энергией, а «по жизни» чудовищным апломбом (при этом не вполне дура), любила пройтись как раз по поводу Антоновых знакомств. Ее (обожавшую с нарочитой бесстрастностью, но очевидным самодовольством констатировать: «я – профессионал») здорово раздражало в его приятелях (то есть на самом деле в Антоне) именно это упрямое нежелание «встраиваться». Нечто принципиально неправильное, может быть, даже пугающее (что-то вроде уродства, изврата?) чудилось ей в людях, никому, кроме себя, не принадлежащих…

«Ну где твой кабак?» – осведомился Антон у Михея по телефону, вылезая из тачки за «Холидей-инном». – «А вон, через улицу, видишь? „Шашлычок“ называется. Я через пять минут…»

Забегаловка была крошечная и почти пустая. Ткачук ввалился, когда барменша сосредоточенно доцеживала дряблую струйку «Карлсберга» в пухнущий пеной Антонов стакан.

– Не помню: ты куришь? – шумно втиснулся в угол Михей.

– Нет, но ты кури…

Было в нем, Ткачуке, лопоухом, длинноруком, с неряшливой рыжеватой растительностью на губастом лице, что-то одновременно от орангутанга и шимпанзе.

– Так что там про Витуса? – приложился человекообразный к собственному пиву.

– Эта история в прошлом августе… Ну, когда его где-то у ЗИЛа нашли выпавшим из окна…

– Ну? – Михей вытащил сигарету.

– Он правда странно себя перед этим вел?

Ткачук хмыкнул:

– Да когда Витус себя не странно вел?.. – помолчал, затягиваясь. – Что вообще значит «странно», «странный»?.. – пожал плечами. – Естественно, чем менее шаблонно твое мышление, тем «страннее» ты будешь казаться… Кто из нас не «странный»?

– Я вот слышал, что это у него мог психоз быть… как его – реактивный…

Михей задрал брови:

– От кого это ты слышал?

– Да не суть…

– Почему психоз?

– С работы отпросился, ото всех бегал, звонил с какими-то бредоватыми вопросами, сам на звонки не отвечал. А потом на заброшенный завод зачем-то полез… Это че – нормальное поведение?

Михей внимательно смотрел на него, чуть щурясь сквозь дымные загогулины:

– Так ты не знаешь… – констатировал.

– О чем?

Дауншифтер, забыв тлеющую сигарету в пепельнице, повращал зажатый между мощными ладонями высокий стакан, сужающийся посередине, словно от долгого такого вращания:

– Только давай так, – поднял глаза от стакана на Антона, – никому, о’кей?

– О’кей…

Михей помедлил.

– Витус, ты, может, слышал, подсажен на городские игры…

– Эти казаки-разбойники для офисного планктона?

– Ага. Он в кучу таких переиграл и часто говорил, что все равно не ловит настоящего прикола, что суррогатная сущность всех этих догонялок слишком очевидна самим игрокам…

– Догадываюсь…

– Ну так Витус не одинок был в своем мнении. Короче, собралась команда таких же, как он, пресыщенных геймеров и решила слегка добавить перцу. Нет, ничего такого. Никакого, естественно, членовредительства – это ж все народ мирный, сублимирующий… Но по условиям игры («Ноль-ноль» они ее назвали) участники имели право прибегать… ну, к не совсем законным методам поиска друг друга… Там суть была очень простая: команда «хантеров», «охотников», должна за определенный срок найти в городе «жертву». Они про нее ничего не знают, кроме имени, возраста и того, что на момент начала охоты она находится в Москве. Дальше жертва вольна прятаться где и как угодно, а хантеры могут искать ее любыми способами, хоть с помощью ФСБ, если у тебя есть бабки купить фээсбэшников. Задача – не полить «интересанта» из водяного пистолета, а реально поймать, скрутить и доставить живьем пред светлы очи модератора…

– Это тебе Витька рассказал?

– Он у меня на даче несколько дней прятался.

– То есть он был жертвой?

– Ага.

– Потому он и сочинил амнезию, что затея была не дико законная?

– Естественно.

– Так, а чего он на этом заводе оказался и чего сверзился?

– Оказался, убегая. Он в последнюю ночь у Егора шкерился, а Егор же там рядом как раз живет… Знаешь Егора?

– Это который феномен-м…звон?

– У которого абсолютная память.

– Знаю. Только понятия не имел, где он живет… А из окна как Витька упал?

– Ну случайно, понятно. Перелезть, видимо, куда-то пытался… Понимаешь, ему ни в коем случае нельзя было попадаться. Приходилось рисковать.

– Почему?

– Из-за бабок. Поскольку нелегальщина естественным образом привлекает интерес, у игры сформировался очень нехилый призовой фонд. Не то, что у легальных… А Витус поставил на себя несколько штук баксов, которых на деле у него не было. Если б он проиграл и ему пришлось бы платить, получилось бы некрасиво. Он чего вообще в убегающие-то записался без знаний профессиональных, ментовских хотя бы, без умений? Ведь жертве сложнее – она действует в одиночку… Деньги нужны были! Все же знали, что жертва – лох, и ставили на хантеров. А Витька пошел ва-банк.

– Так он тебе и сказал?

Михей хмыкнул:

– Не совсем… Витус – он же любитель «говорить красиво». Он мне такую телегу толкнул, ты чего…

– Какую?

Ткачук только махнул рукой с сигаретой:

– Я, боюсь, сейчас уже даже не воспроизведу… Что это он все специально затеял: и на участие в такой невыгодной роли подписался, и ставку сделал несуществующими бабками. Но не ради приза, а именно чтобы поставить себя в безвыходную ситуацию и лишить возможности к отступлению.

– Зачем?

– Не спрашивай… Витус умеет убедительно бредить, а у меня выйдет просто чушь свинячья.

– Ну хоть примерно…

– Зачем?.. Чтобы, будучи в тупике, выйти за рамки привычной реальности. Буквально.

– Ладно, – фыркнул Антон. – Проехали…

– Успокойся, – Михей мотнул ушастой башкой почти смущенно, – это ж телега. К сожалению, на самом деле все в этом мире делается ради денег…

– Я в курсе, – криво ухмыльнулся Антон. – А почему «Ноль-ноль»?

– Просто СМС о начале охоты обеим сторонам модератор слал такой: «00». Ноль минут. В смысле – отсчет времени пошел. Сумма выигрыша зависела от того, как быстро хантеры повяжут жертву.

– Мать твою… – взялся Антон за лоб, – чем взрослые люди занимаются…

– Ты об игрулях этих?

– Ну…

– Не, что Витус на них подсел – это как раз логично. Он еще когда в школе учился (сам рассказывал) – с мечом деревянным бегал, ролевик был задвинутый. Он же фэнтези всякие с глубокого детства килограммами глотал, фантастику вообще, ну, понимаешь… А в последние годы естественным образом переключился на сити-геймс.

– Это какая-то модная фишка?..

– А то! Я даже бандитов бывших знаю, которые теперь с игрушечными пистолетиками регулярно носятся. Сейчас же все играют. Сплошные хомо люденсы. Кто в «бегущих человеков», кто в толкиеновских хоббитов, кто в World of Warcraft. Такое коллективное впадение в детство…

Антон понимающе покивал.

– С чего бы это, кстати? – скребанул задумчиво собственную щетину.

– А тесно народу в нынешней реальности! Она же одномерная, согласись, глухая, совершенно не пластичная. Без вариантов. Всё понятно, всё для всех одинаковое, добровольно-принудительное: сфера интересов, поведенческие модели, удовольствия – всё…

– И все расписано в гламурной периодике…

– Во-во. Но отсутствие вариантов, альтернатив – это ведь касается чего угодно. Например, представлений об объективной действительности. Мы же очень немногое можем в ней сейчас всерьез допустить. Когда-то совершенно естественной штукой были являемые пророками чудеса, вера в существование единорогов или стран, населенных людьми с собачьими головами… Вот именно, что касается веры, мы, нынешние, страшно недоверчивы. Причем в плохом смысле. Нелюбопытные, самодостаточно-самодовольные. Нетребовательные к себе и миру… Я тебе, между прочим, сейчас как раз Витуса пересказываю. Это ж его телега насчет того, что мы сами создали для себя ущербную, куцую версию реальности. Чтобы оправдать узость своего кругозора и примитивизм собственного поведения. Именно так, а не наоборот, понимаешь?.. Это не я так думаю, это Витус, – добавил с ухмылкой Михей, видя выражение Антонова лица. – То есть и он сам вряд ли на полном серьезе думает: просто, говорю, потележить любитель…

Антон откинулся на стуле, машинально бросив взгляд на телик под потолком, где беззвучно и монотонно вышагивали по подиуму долговязые дурищи с кукольными рожицами.

– Слушай, ты же наверняка знаешь Ивара Масарина…

– Кто ж его не знает, – оскалился Михей. – Между прочим, он в той самой игре, неудачно для Витуса кончившейся, тоже отчасти поучаствовал.

– Он разве в Москве был?

– Нет, не в Москве. Но все равно сыграл, причем за Витуса. Ну, они ж старые приятели, ты знаешь, наверное… И поскольку в игре незаконные методы разрешены были обеим сторонам (чтоб все честно), Витус с Иваром, не будь дураки, схитрили. Один из «хантеров», тоже какой-то Иваров знакомец, стучал ему. Сливал по телефону – или через Сеть, не знаю, – оперативные данные. О том, как они близко к Витусу подобрались. А Мас эсэмэсками Витьку предупреждал. Естественно, стукач тайком поставил на жертву…

Так вот оно что… Всего-то навсего!.. Антон и сам не понимал, что ощущает: удовлетворение или разочарование.

– Ты случайно не в курсе, где Ивар сейчас? – Он сделал маленький глоток, оставляя пива еще на пару таких же. – Вроде он в Москву как раз приехал…

– Я слыхал… Что-то, я смотрю, в последнее время все его ищут… Только я-то с Масом давно не коннектился.

– А кто еще его искал?

– Один азербайджанец. Эльдар. Такой кабанчик…

– Азербайджанец?

– Из Латвии! Он меня на своем «Паджеро» в центр подкинул, так нас по пути менты тормознули. Потребовали у него документы, долго визу разглядывали…

– И давно это было?

– Пару дней назад.

– А он не признался, на фига ему Мас?

– Мне нет, но пацану одному знакомому, у которого он тоже про Ивара расспрашивал, сказал, что его брата в Риге посадили. Эльдара брата, в смысле…

– А при чем тут Ивар?

– Там якобы такая история была: Ивар с Рамином, этим самым Эльдаровым братом, и еще одним их приятелем зарегистрировали фирму. В Латвии своей несколько лет назад… и взяли кредит. И кредит этот куда-то испарился, быстро и бесследно. Рамин, значит, думал на этого третьего их кореша, потому что кореш вообще был известен умением любого развести, наколоть и облапошить. Дошло до того, что, встретив в кабаке, Рамин его в сердцах порезал, едва не насмерть – ну и сел. А Эльдар вроде выяснил, что порезанный ни при чем. Ивар же к тому времени давно свалил из ихней Риги. Вот Эльдар его и ищет…

– Подозревает, что это Мас деньги увел?

– И партнеров подставил… Не иначе…

– То-то Мас все бегает… из страны в страну…

– Ну, Мас – он по жизни такой… попрыгун… И что там у них в Риге произошло на самом деле, я понятия не имею. Эльдар этот сам, между прочим, на вид еб…ко первостатейное. И уж насколько обоснованны его подозрения… точно не ко мне вопрос… – Он поставил пустой, с белыми мазками пены стакан и обмахнул большим пальцем усы. – С другой стороны, ведь и Мас фрукт тот еще. Вот ты рискнешь сказать, что хорошо его знаешь? Вот… И никто, по крайней мере из моих знакомых, не рискнет…

Интересно, все-таки знает Мас о том, что столько народу его ищет? – думал Антон, толкая дверь кабака, поднимая воротник, поворачивая направо, к проспекту Мира. То есть все-таки целенаправленно скрывается? И если да, то от кого именно? По-любому, вряд ли от меня… (Когда осенью Антон пытался дозвониться до Ивара по телефону, у него создалось косвенное впечатление, что говорить с ним тот не желает. Никаких особых причин тому быть не могло: Мас едва знал Антона и специально избегать не имел ни малейших резонов. Теперь, поняв, что еще и Артем принялся после Каринкиной смерти искать Масарина, Антон предполагал просто нежелание Ивара объясняться с полу– или вовсе незнакомыми москвичами, возбудившимися вдруг к активности из-за ДТП с участием Липатовой. Знать о нем и не связать его с означенной активностью Мас не мог…)

Он дошел до проспекта, встал у бровки и вытянул руку… Или впрямь нахимичил Ивар где-то в своей богатой биографии и бегает теперь от какой-нибудь азербайджанской венедетты?.. Михей прав: допустить относительно этого человека легко все, что угодно…

Заскреблась о бедро, засигналила придушенно мобила. Антон, подув на замерзшие пальцы, полез в карман. Норка. Несколько секунд он хмурился на экранчик, потом ответил.

Норка говорила чрезвычайно спокойным тоном, осведомлялась о планах на вечер. Антон не смог с ходу решить, стоит ли врать, а потому соврать не успел, а потому признался, что планов нет. Но и нет, честно говоря, особого пороху куда-то ломиться. Сейчас? Сейчас я в районе Рижского вокзала. А… Ну тогда давай, конечно. Естественно, подожду минут двадцать… Где? М-м… Он механически оглядел оба берега проспекта. О, «Стратосферу» помнишь? Это на проспекте Мира, если идешь от «Рижской» в центр, по левой стороне… Ладно, давай, жду.

– Хватит! – оборвала она. – Хватит… – и уставилась в упор. – Можешь не кривляться, ответить серьезно?

Антон опустил глаза. Собрал лоб в гармошку, затем попробовал насупиться, скроить покаянную гримасу – и понял, что ни черта не выйдет.

– Ты способен хоть иногда быть серьезным? В состоянии разговаривать по-человечески?

Он украдкой поднял глаза. При виде ее бледного от злости лица, ее поджатых губ на Антоновы, помимо его воли, выползла (выдавилась) улыбка, которую ему оставалось лишь прикусить верхними резцами. С такой вот рожей он честно помотал головой.

– Хорошо, – Норка опустила голову, как-то вся подобралась, дернув плечами. – На фига ты тогда вообще со мной встречаешься?

А вот это действительно вопрос.

Она что-то еще говорила раздраженно, кое-как удерживая себя от срыва в крикливую тональность откровенной склоки, а Антон сидел напротив, почти не слушал, а только гадал со вновь вернувшимся унылым, оцепенелым каким-то удивлением: что в этой именно девице заставляет его постоянно поступать вопреки собственным привычкам и обыкновениям.

Обычно он избегал затяжных отношений с обязательствами. Обычно, начиная чувствовать, что данная конкретная тема себя исчерпывает, он старался форсировать ее закрытие. И ни сам не возвращался к ней постфактум, ни «другой стороне» не давал.

Однако, познакомившись с Норкой четыре и довольно эмоционально расплевавшись три года тому, Антон с тех пор не только частенько жал кнопку соединения, видя на телефонном экране ее номер, но даже и сам его набирал (ни с того ни с сего, к собственному изрядному удивлению). Как, скажем, неделю назад, вернувшись из Питера…

Результат разнился от однократных неловких, со сплошными недоговоренностями посиделок в каком-нибудь «Жан-Жаке» до несколько натужной трехмесячной идиллии, заканчивающейся предсказуемым, практически ритуальным скандальчиком. Причем Антон, отвечая на Норкин звонок или звоня сам, никогда никаких иллюзий не питал – тем менее понятны были ему собственные действия: как в момент их совершения, так и (в особенности) «после всего».

Как, скажем, сейчас…

Ко всему прочему Норка была откровенно полновата, а Антону никогда не нравились широкие кости и складки на пояснице. У Норки (которую в не столь уж редкие минуты раздражения про себя он именовал Выдрой) был тяжеловатый, угловатый характер, она требовала внимания к себе, с ней случались приступы необъясняемой мрачности, – что плоховато гармонировало с Антоновой обтекаемостью и раздолбайством… А вот поди ж ты.