Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Марат

1

Здесь действительно все по-другому, совсем. Стоит опуститься на метр, и наступает полная дезориентация: даже видя собственную руку, он не сразу понял, кому эта конечность принадлежит.

Впрочем, поначалу он вообще мало что воспринимал, целиком занятый тем чтобы выровнять дыхание, «продуться», отплеваться в загубник попавшей-таки в рот, даже, кажется, проглоченной водой… Паника первых секунд: пока не приноровился правильно держать эту штуку в зубах (вытянув губы), правильно дышать (только ртом, только ртом)… Впрочем, адаптировался Марат довольно быстро и, уже успокоившись, несколько минут размеренно вдыхал-выдыхал, вдыхал-выдыхал (свист-бульканье), глядя вниз, на хорошо различимый, несмотря на восьмиметровую глубину, волнистый светлый песок дна.

Анар тем временем справился с его «напарником» – пацаном лет четырнадцати, таким же, естественно, «чайником», как и Марат, подсдул им жилеты, и они втроем потихоньку пошли вниз по веревке… Это перемещение по вертикали не ощущалось никак, только опять что-то болезненно надавило на уши, и опять Марат, зажав нос пальцами через мягкий пластик, энергично туда выдохнул.

…Здесь действительно все другое, совсем, включая тебя самого. Меняются зрение, слух, вес, координация движений. Тут ты – горизонтальное, недооформленное существо, почти безрукое, почти неподвижное, только вяло месящее воду гипертрофированными задними конечностями. Тут нет звуков, точнее, их два, попеременных и постоянных: резкий шипящий свист втягиваемого воздуха и раздраженный клекот спешащих наверх пузырей; но звуки эти не имеют отношения к окружающей реальности, несопоставимы со зрительным рядом. Как пиликанье, скажем, мобилы соседа по кинотеатру – с происходящим на экране.

Хотя нет, не кино… Скорее уж сон. Та же очевидность невероятного, та же странноватая, потусторонняя динамика происходящего… Неполная ощутимость и подконтрольность собственного тела – одновременно блаженная и тревожащая…

Анар отцепил Марата с пацаном от веревки, свел их руки, а сам, держась сверху и держа их обоих за баллоны, повел к песчаному откосу, обильно проросшему узорными разноцветными кустами. Рыбы, которых, в полном соответствии с обещанным, тут было до черта – плоские, неожиданно здоровые, пародийно, на цирковой какой-то манер расписанные и ни на что не похожие, – тыкались в эти заросли, не обращая на людей ни малейшего внимания.

Как Анар и предупреждал, вода слегка просачивалась снизу под маску, и как он же учил, Марат нажал свободной ладонью на переносицу и «сморкнулся», задрав голову. Над собой, внезапно далеко, он увидел темное раздутое веретено – днище их катера (с обманчиво понятным именем «Каштан-4»). Ненормальная прозрачность воды сбивала с толку – они были, оказывается, на порядочной глубине: при мысли, что в случае чего (выпустишь вдруг загубник, не знаю, и нахлебаешься воды… или не сможешь в очередной раз «продуться»… мало ли) просто так на поверхность уже не выберешься (кессонная болезнь!..), Марату стало не по себе. Все-таки никогда в жизни он не находился целиком и глубоко в чуждой физической среде… По пути сюда, к рифу, их всех заставили заполнять анкету с вопросом, помимо прочего, не страдают ли потенциальные дайверы клаустрофобией или психозами – и сейчас Марат понял, зачем. Ему показалось, что он невольно стиснул руку пацана.

Сиплый вдох – бормочущий выдох…

(…Интересно, уломай он поехать Катьку, решилась бы она нырять, прочитав эту анкетку из двух десятков пунктов? Катюха, так любящая пожаловаться на фобии, неврозы и недомогания… Марата всегда интересовало, сколько в этом правды, а сколько позы, но ему никак не удавалось ее проверить. Вот и сейчас она наотрез отказалась ехать… Ну и зря. Вот уж действительно зря…)

…Здесь действительно все по-другому, совсем: разом оказывается отменен весь твой прежний визуальный опыт, неактуальны любые привычные представления о форме и цвете. О подвижности и статике. О живом и неживом.

Пальцы. Рожки. Венчики. Гребешки. Пучки. Короны. Протуберанцы. Побеги. Щупальца. Отростки. Кружева. Сущий галлюциноз.

Вдох… Выдох… Ис-с-с-с… Бр-р-р-р-р…

Пятна. Крапины. Разводы. Полосы. Точки. Россыпи. Созвездия…

Вспышки…

У Марата голова шла кругом от дикости и разнообразия сочетаний мультяшно-ярких цветов… Багрового… Багрового – с багровым…

Ломтики. Дольки. Листики. Лепестки. (Вдох… Выдох…)

Рыльца-губы-глазки-плавники-хвостики.

Ис-с-с-с… Бр-р-р-р-р… И странный подспудный звон.

Мерцание, колыхание, скольжение… Подмигивание (багровые вспышки).

Одним глазом. Другим.

Одним-другим. Вдох-выдох Одним-другим. Свист-бульканье. И непрекращающийся, наоборот, нарастающий звон, зуд, звяканье, дребеззззззззг.

Марат понял, что это такое, от неожиданности выплюнул загубник и моментально подавился ядовито-соленой водой.

Как его поднимали на поверхность, в памяти почти не осталось. Но запомнилось: вот он все пытается влезть на борт (на корму) по металлической лесенке – и все без толку. Сначала арабам пришлось снять с него жилет (с притороченным тяжелым баллоном). Потом он сам кое-как содрал с ног цепляющиеся за перекладины ласты… Весь катер таращился на него – это было унизительно.

И, естественно, он не мог ни черта объяснить. Марат сидел на верхней палубе, на ветерке, а Анар, прекрасно говорящий по-русски, и эта самая, как ее – Юля? – русская девица, которая ныряла со странной своей камерой, снимая их всех под водой (пятьдесят баксов сверху за диск), пытались дознаться, что же с ним произошло. Марат отвечал, что почти ничего не помнит. Похоже, они решили, что у него действительно фобия, психоз, припадок… Они явно перепугались, но, убедившись, что клиент очухался и претензий не предъявляет, оставили его в покое.

На обратном пути, когда большинство рвануло внутрь (в каюту? как это тут называется? в помещение, короче) обедать, а Марат остался наверху практически один, он поднялся со скамейки и облокотился, навалился на перила, щурясь (хотя солнце ему не мешало) на желтоватые скальные откосы по правому борту, на одинаковые бухты с одинаковыми белыми кубиками отелей, на голые горы в отдалении. Еще чуть кружилась голова, ломило – «поламывало» – виски, сухо было во рту, но в целом физически он был более или менее в порядке. Вот только в мозгу колыхалась густая взвесь, в которой кто-то все перемигивался сам с собой багровыми глазами…

Марат с силой потер друг о дружку шершавые ладони – на них заметен был белесый соляной налет. И еще было заметно, что ладони дрожат.

Этого пацана, «напарника», после подъема на борт он больше не видел. Вероятно, тот все время находился внизу. Рослый такой пацанчик, со светлыми патлами по плечи, на Курта Кобейна несколько смахивает. Как звать – без понятия. Кажется, с батей своим он тут…

Мысли путались, как спьяну.

Вторую остановку сделали уже недалеко от порта, в бухте, отделенной от него длинным скалистым мысом. Желающих погружаться по новой было примерно вдвое меньше – Марат не знал, виноват ли тут его негативный пример. Большинство попрыгало в воду просто с маской и трубкой. Наблюдавший за ними сверху Марат на этот раз увидел, как бултыхнулся с грохотом америкос, которого он приметил с самого начала. То есть это Марат идентифицировал его как америкоса: молодой, белобрысый, блекло-розоватый и отвратительно, тестоообразно, студенисто жирный guy изъяснялся по-английски и варюхой имел при себе приземистую, крепкую, коротконогую негритянку (янки, кстати, в Шарм-эль-Шейхе птицы редкие: большинство приезжих здесь – русские да итальянцы, немчики еще попадаются). Выяснилось, что при всем своем антиэстетизме и антиспортивности плавает пиндос довольно лихо… Анар с Мухаммедом, коричневые, жилистые, хищно-веселые, принимали «повторных» по двое и медленно пропадали с ними в ультрамариновой глубине, где темными пятнами угадывались коралловые колонии. «Ой, а я этого видела, – счастливо повизгивала, всплыв, какая-то девица, – как его, кальмара? А, ну да, ската!»

Марат нашел взглядом «своего» пацана – тот не погружался, плавал на поверхности с трубкой. Некоторое время он следил за ним.

Было уже без малого четыре, солнце заметно снижалось к горам, выглядывающим из-за мыса. Ближний берег бухточки морщинился складками высокого обрыва, раскроенного сверху донизу несколькими мощными трещинами, под которыми каменные завалы погребли исчезающе узенький пляжик.

Вдруг Марат увидел, как пацан вскарабкался по лесенке, стянул ласты. Народу на нижней палубе сейчас почти не было, Анар с Мухаммедом – под водой.

Самое время.

«Ты псих?! Да что ты собираешься делать?..» – беспомощно дернулось на периферии сознания. Марат стиснул зубы, сжал перила до белизны костяшек. Перевел дух, тряхнул головой… огляделся и через силу пошел к трапу.

2

В свою «Розетту» его доставили уже затемно (темнело по-ноябрьски рано и по-южному быстро). Марат успел не то чтобы успокоиться, но впасть в пришибленное равнодушие. Он ничего не ощущал, кроме пустоты внутри – и это было неплохо, потому что сейчас его ничего не касалось. Словно ничего не произошло…

Он сунулся на ресепшн и получил ключ. Значит, Катьки нет. Этого следовало ожидать. Марат почувствовал одновременно и злость, и облегчение. По крайней мере откладывается необходимость бодриться и врать.

Он набрал ее номер, она не ответила. Минут сорок Марат проторчал под душем, потом почти час валялся перед теликом. Из всех русских каналов тут был только «Первый»: сначала его попытались накормить развлекательной передачей с участием поп-звезд, а когда он погодя вернулся на эту кнопку, принялись убеждать в глубокой государственной мудрости некоего холеного бурундучка, потенциального президентского преемника – так что большую часть времени Марат смотрел, отрубив звук, клипы с немецкой «Вивы», итальянские ток-шоу и новости Би-би-си. Катька не возвращалась, трубу не брала (это было в ее духе) – и он, плюнув, пошел ужинать. В столовке Катьки тоже не оказалось. Злость нарастала.

Повинуясь этой злости (или чему-то другому?..), Марат взял на обратном пути в баре за дикую цену целую бутылку «Ред лейбла» и поднялся с нею в номер. Вытряхнул зубную щетку с бритвой из стеклянного стакана, сполоснул его… поглядел на желтоватый оттенок струи из крана и насухо вытер. Залив до половины вискарем и выйдя на терраску перед дверьми, присел на перила.

Незнакомые листья и соцветия висели на расстоянии руки. Внизу во всю ширину панорамы рассыпалась иллюминация района Наама-Бей. Сверху, сдержанно гудя малошумными движками, вытягивая перед собой туманные конусы прожекторного света и елочно жонглируя цветными огоньками, один за другим заходили на посадку «Боинги» с «аэробусами». Выделяясь среди них не свистящим, а урчащим звуком и неэлегантным силуэтом, проползло нечто турбовинтовое – видать, военно-транспортное.

Марат стал думать о Катьке. Не то чтобы ее отсутствие так уж сильно его нервировало, знал он цену этим демонстративным отсутствиям, но он чувствовал (даже, возможно, не отдавая себе толком отчета): надо сейчас же, сейчас же занять чем-то голову… – и Марат занял голову ею. Чем еще…

Наверняка она в этом долбаном «Блэк Хаусе». Зная его «любовь» к дискотекам, туда, конечно, и ломанулась. Не пойду, решил он, нечего потакать. Пора отучать, в самом деле, не собираюсь же я всю жизнь… Но стоило дать волю этим мыслям, как они принялись сами на себя накручиваться, да и по мере усвоения вискаря воображение расходилось. И хотя Марат знал, что с Катькиной стороны это не более чем демарш, асимметричный ответ на проведенный без нее день, после второго стакана он не выдержал, запер номер и двинул вниз.

Спуститься ему пришлось всего на два пролета – ярусом ниже, под самыми их окнами, у пустого подсвеченного бассейна на длинном диване-качелях любезная Катерина Матвевна оживленно трепалась с каким-то типом. Будучи уже явственно поддат, Марат почувствовал, что готов чудить.

Катька обернулась, отбросив с лица волосы, улыбнулась обрадованно, ручкой сделала – сама непосредственность. «Чего на звонки не отвечаешь?» – сдерживаясь, осведомился Марат. «Ой, а я не слышала, – она достала телефон. – Точно, три непринятых… Мы на дискотеке были, там музыка…» Она продолжала безмятежно улыбаться. «Мы»… Тип тоже скалился – приветливо-нейтрально. Гладкий такой козлик, помладше Марата, Катькиных лет. С быстрыми нагловатыми глазами и дурацким именем Ваня. Но Марат и сам растянул широкую лыбу, готовно подсаживаясь к ним на диван. Как хочешь, подумал он мстительно, как хочешь…

Началась – возобновилась – светская болтовня. Марат, в случайных компаниях обычно отмалчивающийся, чесал языком, не скрывая поддатости, может, даже утрируя. Вообще Матвевна не любила, когда он накатывал без ее пригляда и контроля, но сейчас она недовольства никак не проявляла, наоборот, поочередно поощрительно улыбалась им с Ваней. А тот не парился: похмыкивал, посасывал пивко и сам щедро травил истории, главным образом из собственного географического опыта.

Травить он, надо сказать, умел – да и опыт, как выяснилось, был ничего себе: Ваня, по его собственным словам, нигде постоянно не работая, живя то у приятелей в Корке, то у девицы в Праге, в остальное время болтался по миру. Осенью-зимой предпочитая, естественно, теплые края. Благо, знакомые у него имелись чуть ли не по всему миру – вот и тут, в Египте, он не миддл-классовую отпускную повинность отрабатывал, а тусовался с интернациональной компанией дайверов. Были у него кореша и в соседнем Израиле – туда он намыливался в ближайшее время: «Паспорт у меня Евросоюза, визы не надо… Что у евреев делать? А здесь я что делаю?»

Пацанчик, понятно, выделывался, но без пережима, без самоупоения; он вообще оказался существом довольно обаятельным, что даже Марат вынужден был про себя признать.

Глядя на этого Ваню, он неожиданно ощутил что-то полузабытое уже, хотя и, казалось бы, совсем недавнее. Что-то из прошлой жизни. Вдруг вспомнился, например, Новый 98-й… 99-й? не суть, год, когда в одиннадцать вечера тридцать первого числа Марат с Коксом напоролись непосредственно на Пляс де ля Конкорд на четырех молодых восточноевропейских раздолбаев, – те, хиляя мимо, среагировали на русскую речь. Все четверо были из разных стран: Украины, Литвы, Польши, еще откуда-то, все жили в Париже нелегально и даже гастарбайтерского более или менее постоянного приработка не имели. Что не помешало ребятам тут же выкатить фигурный фундырь страшно элитного «Хенесси» – разумеется, только что украденный из магазина, – который резво пошел по кругу из единственной термокружки, случившейся у Кокса в рюкзаке. Украинец – украинский еврей с анекдотическим акцентом и внешностью юного Бендера – с почти профессиональным артистизмом задвигал, как его поймали в Бельгии на угнанном «Гольфе» и решили депортировать; непонятно только было куда – документов-то при нем не имелось. Парень (как то бишь его по имени?..) называл им разные государства бывшего совка. Его сажали на соответствующий авиарейс, а по прибытии он решительно отмежевывался от очередной страны и бывал с матом возвращаем в Брюссель. Где в конце концов и остался. Причем излагал он все это так, что совершенно неважно было, врет или нет… (Кончилась, правда, та «карнавальная ночь» для Марата куда как празднично: набухавшись и потерявшись, он подрался, так сказать, с целой толпой местных негров, хорошо хоть не изувечили…)

Вот и Ваня словно заявился из этого развеселого и навсегда канувшего Маратова прошлого: он вроде бы столь же мало вязался с четырехзвездочной «Тропиканой-Розеттой», дискотекой «Блэк Хаус» и прочим окружающим, как Марат тогдашний с Маратом нынешним. Не без помощи скотча (вероятно) Марат успел даже ощутить легкий спазм ностальгии… но в просветлевшей на миг перспективе, в глубине, сразу шевельнулось то, о чем думать было нельзя, нельзя, нельзя… Каким-то кишечным усилием воли он выдавил из себя все мысли, сосредоточившись на очередном Ванином рассказе.

Об Александрии, где тот в прошлом году прожил, драпая бесперечь здешний гаш, два месяца с приятелем, англичанином-растаманом; благо в «летней столице» Египта, заполняемой в купальный сезон курортниками со всего Ближнего Востока, зимой стоят пустыми целые кварталы съемных квартир, цены на которые (и летом-то невеликие: триста баксов в неделю) падают вдвое, при том что вода в Средиземном тут редко бывает холодней двадцати градусов… О городе семидесяти километров в длину и трех в ширину: о том, как бесконечная цепь бежевых высоток, логично, хотя и странно для европейского глаза включающая минареты, приобнимает аквамариновые бухты, как толпятся в Восточном порту катера – но не прогулочные, как по другую сторону моря, а рыболовецкие, как после шторма на камнях у набережной лежат на боку небольшие сейнеры.

…Марат слушал его, смотрел на него, смотрел на Катьку, старательно держа на лице все более натужную улыбочку… До тех пор, пока не понял, что больше не может, что либо они сейчас же пошлют этого молодца и пойдут к себе, и запрутся, и Марат, притянув ее, обхватив, прижавшись, уткнувшись лицом ей в волосы… – что? Что он будет делать?.. В чем признаваться?.. Он не знал, он об этом не думал, он только чувствовал, что должен остаться с ней вдвоем, немедленно – иначе он точно что-нибудь вытворит…

Катька, однако, ни малейшего намерения сворачивать посиделки не выказывала, более того, слушала молодца с видимым увлечением – очень может быть, что и вполне искренним, не наигранным. Причем Марату было ясно: на просьбу пойти с ним «домой» в ответ он получит, в сопровождении беспечной улыбки, предложение идти одному, «а мы еще посидим…». И тогда он таки вытворил – перебил Ваню и позвал в номер всех, посулив выпивку.

Катька глянула на него с любопытством; Ваня охотно согласился. Он и от вискаря не подумал отказываться. Марат помыл для него Катюхин стакан из ванной (сама Матвевна, вообще не очень жалующая крепкое, Джонни Ходока решительно отвергла), расплескал по хорошей дозе, потом, не теряя времени, по следующей…

Чего я добиваюсь? – мельком подумал он, замечая уже за реальностью приятно-опасную, податливую увертливость водяного матраса – и мгновенно, с пугающей легкостью сам себе ответил: безответственности. В какой-то мере он ее уже, несомненно, ощущал, поэтому бесцеремонно, ни на кого не глянув, налил себе последнее остававшееся в бутылке.

3

…Мокрый серый бетон летного поля с валками грязного снега, рыхлые шматы, шумно обваливающиеся с крыши терминала, отрывистая ледяная капель… «Тушка» туго, но целеустремленно ползет, выруливает на ВПП и замирает вместе с тобой… Этот момент Марат обожал с детства, с ежелетних полетов к одесским родичам: несколько секунд неустойчивого равновесия между здесь и не здесь, настоящим и будущим… Все! Резкая смена тона движков, дрожь всего самолетного существа, словно от предельного напряжения, и ты словно напрягаешься сам, и словно тебя самого подхватывает под брюхо упругая волна… И бурые деревья голого перелеска почти мгновенно становятся короткой щетиной на грязно-снежной плоскости, быстро удаляющейся, кренящейся на бок, пропадающей в сероватом дыму, которого все больше, больше, кроме которого нет уже ничего… И вдруг ты выныриваешь в какое-то совершенно иное пространство: тут оказывается, что солнце есть, что его полно, что небо на самом деле – сочно-голубое, темнеющее в высоту до насыщенно-синего, и на этом фоне распластаны отдельные плоские облака с пропитанной светом каймой… И сколь бы обманчивым (ты это прекрасно понимаешь) ни было внезапное чувство освобождения, ты на какие-то мгновения поддаешься ему и какие-то мгновения вроде даже веришь, что выход существует…

Марат очнулся спозаранку, свет уже продавливался из-под штор, слишком, впрочем, плотных, чтобы определить время даже приблизительно. Включившись со щелчком, громко зарычал холодильник. Катька дрыхла бесшумно и неподвижно, свернувшись и отвернувшись, натянув простыню на острое плечо. Лежа навзничь, Марат прислушивался к гулким толчкам сердца, морщился от характерного сохлого, заскорузлого ощущения во рту, в горле, в мозгах.

…Выход, – нехотя, с отвращением, переходящим в отчаянье, подумал он, пропуская между пальцев расползающийся полусон-полувоспоминание, – какой тут может быть выход?.. От себя не сбежишь… (Мигание багровых глаз, настырный звон…) Он осторожно крутанулся в кровати и медленно спустил ступни на шершавый коврик.

Можно, конечно, притворяться. Изображать из себя нормального человека… Даже почти эталон нормальности. Воплощение, блин, надежности и здравомыслия… Марат ступил на холодную плитку, присел перед маленьким холодильником, вытащил квадратного сечения ребристую литруху минералки. Можно, да… Но только до определенных пор. Причем до каких именно, ты ведь сам не будешь знать…

Ненадолго он словно бы выпал из себя, а когда вернулся, обнаружил, что сидит на краю кровати и не отрываясь смотрит на Катькин затылок. На рассыпанные по наволочке темные волосы, на выпирающую маленькую лопатку. Вот, – мягко ударило в живот. Вот что хуже всего. Страшнее всего…

Он почувствовал, что почти не может дышать. Тихое полуикание-полувсхлип вырвалось у него; и то ли на звук этот отзываясь, то ли на Маратовы мысли, Катька вдруг зашевелилась, как-то вся закопошилась внутри себя, вздохнула, перевернулась на другой бок, к нему лицом. Не открывая глаз, только веками чуть дрогнув, пробормотала невнятно – он не разобрал, а угадал: «Ты че, встал?.. Сколько там?..»

Он подался было к ней, но тут же отпрянул. Шлепнулась на пол пластиковая бутыль. Катька, не дождавшись ответа, зарылась щекой в подушку, такая вся сонная, такая мягкая, а Марат продолжал отклоняться, откидываться корпусом, как от гниющего заживо прокаженного, как от смердящего липкого трупа…

Тихо пискнула мобила, поставленная на будильник. Потом еще настойчивей, тоном выше. И еще. Марат автоматически протянул руку, автоматически ткнул кнопку. И только тут в нем наконец что-то лопнуло – он словно очнулся, облитый ледяной водой: «Господи, да что со мной?.. Точно, что ли, крыша едет?.. Катя… Котенок…»

Ощущая внутри себя какую-то беспомощную вибрацию, готовую прорваться наружу телесной дрожью, он нырнул к ней, заелозил в простынях, придвинулся, просунулся… Она распахнула бессмысленные еще глаза, протестующе замычала, завозилась недовольно: «Ну… Ну ты чего… Не хочу… Кончай… Ну чего ты…» – но Марат прижимался, наваливался, гладил, слюнявил, торопливо, неловко, настойчиво, шепча что-то на грани слышимости и вменяемости… Наконец она, хмыкнув, сдалась, и Марат, обильно потея, с заполошным сердцем, задыхаясь от приливов похмельной дурноты и еще чего-то, никогда почти не испытанного (по крайней мере с такой силой), приторно-горького, едкого, жгущего переносицу, разогнался и погнал на полной, через все виражи, обмирая, умирая, но не притормаживая, пока не вылетел, сшибив ограждение, с высоченного обрыва – в пустоту, в ничто, в ложную невесомость, и, зажмурясь, пошел, пошел вниз и рухнул, разом раздробясь на молекулы, полностью перестав существовать – и в этот момент, звонко щелкнув, заткнулся холодильник.

Марат ожидал выволочки за вчерашнее свое пьянство, но сегодня Катюха пребывала в благостном настроении, и он понял, что его вечернее шоу даже доставило ей удовольствие: она, естественно, решила, что надрался он из-за нее. Все-таки Матвевна была простодушным существом: за полтора года их знакомства она, похоже, так ничего и не заподозрила… Впрочем, и я ведь осторожничал… Он оборвал собственные мысли.

– Хорош я вчера был? – на всякий случай спросил Марат из ванной, выдавливая зубную пасту на щетку.

Он слышал, как она фыркнула.

– Забавный парень этот Ваня, – великодушно констатировал Марат, чувствуя что-то вроде злорадного сочувствия к продинамленному.

– Забавней некуда, – пробормотала она. – А кого это ты убил?

Щетка клацнула о зубы. Некоторое время Марат невидяще таращился на себя в зеркало. Потом торопливо сплюнул потекшую из угла рта белую пену:

– Что?

Она засмеялась:

– Ты вчера, ну, когда совсем уже хороший стал и пургу какую-то понес, сказал вообще, что убил кого-то. Какого-то пацана, что ли, я так и не поняла…

– Ага… – произнес он после паузы севшим голосом. – А еще что?

– Еще? Да много чего – думаешь, я слушала? Ты б сам на себя вчера полюбовался…

Марат уронил зубную щетку, набрал полные горсти воды, с силой бросил в лицо и старательно растер.