Текст книги "Ноль-Ноль"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

7

Долго, больше получаса, Фил бродил здешними лабиринтами, путаясь в закоулках, проходах, внезапных захламленных тупиках, дурея от толчеи и звуков: надрывный мяв очередной поп-шалашовки через несколько метров сменялся загибами очередного юмориста вперемежку с краткими обвалами коллективного гогота, те – сиплыми жалобами на судьбу воровскую, те – насекомой звенящей вибрацией восточных липких мотивчиков… Что-то уильям-гибсоновское чудилось ему в наэлектризованной сдержанно-агрессивной мультиэтнической каше с мощным присутствием Юго-Восточной Азии, в завалах поддельных тряпок, дисков с пиратскими фильмами, играми, ворованными базами данных, тысячерублевыми подборочками снятого на мобилу размытого «реалвидео» с юной гопничьей толпой, калечащей прохожих или насилующей одноклассницу, – очень, говорят, популярно в нынешнем сезоне… Пудовые хари ментов… Киберпанк русского базара с забористым нашенским звериным душком…

Несколько раз Фил совался к настороженным продавцам. Некоторые, непроницаемые хачи, вообще отказывались понимать то ли Филов вопрос, то ли в принципе русскую речь, другие отфутболивали по невнятным адресам. И никакого Стасика, конечно, не наблюдалось, а телефон его все время был вне зоны (или Фил добыл устаревший номер)…

Снова вспомнить об этой гротескной фигуре его заставило известие, что перед исчезновением своим Каринка обзванивала и обходила знакомых в состоянии, слишком похожем на навязчивое. Он знал, надеялся, что со Стасиком она порвала окончательно (не без Филова настояния) больше года назад; ему не хотелось признаваться себе, что для подтверждения обсессивной ее «теории» по логике стоило бы обращаться как раз к такому вот Стасу, для которого Каринка якобы столько значила… Да и на самом ведь деле… Что-то же он нашел в ней, раз так намертво присосался…

Он, сука такая хитрая, чувствовал ее болезненную жалостливость (прирожденные паразиты слабину в другом распознают великолепно, тут у них интуиция бывает совершенно фантастическая) и давил, давил на нее нагло, прицельно, непрерывно… Он был из категории слабаков, чужие слабости эксплуатирующих беспощадно: маленький, тихий, цепкий клещ, невыковыриваемый и заразный…

Фил как-то видел его: узкоплечий блондинчик, весьма смазливый, со странно задерживающимся на визави взглядом, двусмысленной полуулыбочкой, характерным сочетанием пугливости и самодовольства. Его вроде сложно было воспринимать всерьез: пацан и пацан, зеленый, лошок – все у него всегда складывалось как-то по-дурацки. Но Фил был слишком опытен и талантлив по части раскусывать людей: этого он классифицировал сразу еще по Каринкиным рассказам, и быстро понял его для нее опасность, и с самого начала, как мог, девчонку предостерегал… И, разумеется, абсолютно безрезультатно, по крайней мере, поначалу.

Ей было его жалко… Ну разумеется. Не ей одной. Жалкость была Стасовым основным капиталом, часто и продуманно используемым. Считалось, что ему всегда страшно не везло. В первый раз он загремел на зону еще по малолетке и по какой-то феерической глупости: украл с пацанами телефонную будку (sic!), чтобы продать на цветметы. Мог бы отделаться условным, но не повезло: сел. На смешной срок, но что-то там с ним на киче якобы произошло (не повезло, опять же). Произошло ли в действительности и что именно, никто никогда толком не узнал – тему, дабы не травмировать Стасика, поднимать зареклись. Особенно после того, как однажды в бухой компании кто-то из полузнакомых, повздорив с ним по пьяни и из-за девки, прошелся на тему зоновских петухов. Наехавший был гораздо здоровее, Стасик в ответ промолчал, но когда оппонент отлучился на балкон подымить, Стас, незаметно для всех оказавшись у того за спиной, четырежды пырнул его ножом.

Ранение оказалось опасным, пострадавший получил инвалидность. Учитывая «задок», прежнюю судимость, тут Стасику светило причалиться уже надолго. Однако получил он всего пару лет: сознался, раскаялся, извинился, пообещал оплатить потерпевшему лечение (платили нищие родители, влезшие в долги). Все бросились за Стасика наперебой ходатайствовать, включая, как ни поразительно, потерпевшего. Одним словом, пожалели…

Так за него, жалея, вечно кто-нибудь и хлопотал по любому поводу. Нигде он толком никогда не работал, но шло это ему только в плюс: «не везет парню!» Он уходил в запой, всех кидая, спуская чужие деньги – с тем же эффектом. Даже его происхождение из какого-то подмосковного заповедника гоблинов, вроде Балашихи или Долгопрудного, оборачивалось ему на пользу, словно бы давая фору сочувствия перед мажорами-москвичами (жил он давным-давно в Москве, вечно кому-нибудь навязавшись).

Что в нем таком могло притягивать девиц?.. Но что-то ведь тянуло, и неслабо – насколько Фил знал, перед ними Стас замечательно умел и красоваться, и стелиться, там похныкать, а тут подсюсюкнуть; с женщинами он вообще чувствовал себя уверенней… И всегда их эксплуатировал исключительно успешно и замечательно откровенно, бросая без колебаний, но не стесняясь, если что, и после этого клянчить сочувствие и бабки. Как правило, он получал и то и другое (деньги, естественно, не отдавал никому никогда, и даже не из жадности, а из глубинного, не требующего ни артикуляции, ни осмысления собственнического чувства ко всему, однажды попавшему в руки).

Его искренне считали добрым и нелепым, почему-то в упор не замечая ни хваткости, ни цинизма, ни равнодушия (не потому ли, что сам он свято – и убедительно! – полагал себя невезучим, используемым и безответным?). Надо было быть Филом, чтобы понимать, какого дерьма можно дождаться от такого вот умильного бедолаги. Как он в свое время тщился втолковать это Каринке! Она смотрела на Фила виновато, но неуступчиво. Это, видимо, был тот абсолютно безнадежный случай, когда неизъяснимое ХОЧЕТСЯ, умножается на осознание высшей, внелогической правильности собственных действий: есть ли что правильней жалости?.. Разубеждать ее было не легче, чем запрещать наркоману думать о дури – когда ты видишь, что здравый смысл просто игнорируется, а твоей (Фила) харизме молча и успешно противостоит «магнит попритягательней». Он мог только ждать, когда и ее душка Стасик попользует и вышвырнет.

Не тут-то было! Ее он отпускать не собирался, – видимо, никогда. На Каринке его «заклинило», «зарубило». Сама мысль, что она способна обойтись без него, заставляла Стасика мгновенно и полностью терять адекватность. От приторной ласковости, заискивания и самоуничижения он вдруг переходил к агрессии – отобрав телефон, пытался запирать ее у себя в квартире, угрожал (в подробности Каринка Фила не посвящала – там явно было что замять). Когда после пары подобных историй она все-таки наладила Стаса подальше, сучонок принялся шантажировать ее самоубийством, порезал себе вены, угодил в реанимацию… И она снова и снова возвращалась к нему, несмотря на дружные уговоры знакомых, несмотря на собственное неоднократно озвученное намерение больше с ним не связываться.

Фил не знал, что побудило Стаса в конце концов от нее отстать (подозревал, что без постороннего вмешательства тут не обошлось), но сам он совершенно искренне сказал ей тогда: «Вы опасны друг для друга. Вы друг для друга род болезни. Лучшее, что ты можешь сделать, – для вас обоих лучшее! – никогда не иметь с ним дела. Никакого. Не видеться. Не разговаривать. Вообще. Ты меня понимаешь?» Фил настоял, чтобы она внесла Стасов номер в «черный список» своего телефона. Он никогда за прошедший с тех пор год с лишним не упоминал при ней о нем, но всегда внимательно следил, не обмолвится ли сама Каринка. Он всерьез боялся, что этот урод снова ее достанет, и патологическая карусель завертится по новой. Фил не брался предсказывать, к чему это может привести, учитывая недвусмысленно психопатические черты долбаного Стасика. Он было почти успокоился и даже после ее пропажи подумал о Стасе не сразу (или подсознательно отталкивался от этой мысли?): только после Сашиных слов, получив представление о творившемся с Каринкой, Фил заподозрил, что в таком состоянии с нее вполне могло статься нарушить зарок…

Фил обнаружил, что уже некоторое время смотрит глаза в глаза на развалившегося за прилавком выгородки, торгующей разнообразными дисками, огромного мясистого долдона с лицом пупса. Он подошел:

– Здрасьте, я Стаса ищу.

– Не ты один, – ответил пупс взрослым свирепым голосом, не изменив безмятежно-бессмысленного выражения розового лица.

– А чего с ним?

– А я знаю, чего с ним?

– Он здесь работает?

– Здесь, б…, он точно больше не работает.

– Что он, пропал, что ли?

– Да этот м…к вечно, б…, пропадал, не предупреждал никого. Хоть бы позвонил, козел…

– Давно вы его не видели?

Пупс помолчал, то ли вспоминая, когда он видел козла Стаса, то ли размышляя, стоит ли отвечать. То ли просто осмысляя вопрос.

– Две недели, – произнес нехотя.

– …Бишкет? – переспросил конопатый непослушным языком. Глядя на него, Фил вспомнил выражение «налимьи глаза». Пацан кивнул самому себе: хотел, видно, ответить, но, не найдя, видно, сил, только головой указующе мотнул и качнулся в ту же сторону всем телом.

Фил свернул за ним налево, в сырой полутемный проход, где под потолком, в каком-то десятке сантиметров от головы тянулись толстые грязные трубы, потом еще раз налево. Оказался в ярко освещенной электрическим светом каморке, в которой поместились диван, стол, табуретки, несколько эмалированных пятидесятилитровых баллонов с надписью «пропан»; под столом прятался бочкообразный однофазный электродвижок. Напротив дивана светился экраном большой пыльный телевизор. Прилагающийся дивидишник стоял, кажется, на паузе; вибрирующего статичного изображения Фил опознать не смог, пока секунду спустя не сообразил, что перед ним разверстая вывернутая вульва размером с весь экран: красная, глянцевитая, какая-то искусственная, обвисшая дряблыми складками.

– Э!.. – конопатый мотнул головой назад и снова чуть не упал. – Тут тебе…

Тот, к кому он обращался, довольно молодой кратчайше стриженный парень (с неприятно мятым лицом, серовато-бледным, неравномерно заляпанным контрастно-бордовыми пятнами) сидел к столу боком, навалившись на упертый в столешницу локоть: «глиптел», влипнув неподвижным взглядом в трехлитровую банку маринованных огурцов, воздвигнутую меж пустых бутылок и стаканов. Фил заметил на пальцах – кажется, сразу на четырех, – сизые «перстни судимости»: то ли этот Бишкет в свои года уже был матерым рецидивистом, то ли метал гнилые понты.

– Здорово, – сказал Фил. Предполагаемый рецидивист вздернул на него равнодушный пьяный взгляд. – Не знаешь, как мне Стаса Машинского найти?

Бишкет снова уставился на банку, потом решительно стянул ее, гулко булькнувшую, со стола, водрузил на колени и чуть не по локоть запустил руку в рассол. Во взвившейся зеленоватой мути видно было хватательное движение татуированных пальцев. Словно «рецидивист» ловил рыбку в маленьком аквариуме.

– Стаса? – Он снова глянул на Фила исподлобья. – Стас сдох, – сообщил довольно внятно, даже деловито, даже с некоторым удовлетворением, сосредоточенный на поимке огурца.

– В смысле?

– В смысле – крякнул, – промямлил неразборчиво, жуя добычу. – Накрылся.

– Умер?

Парень кивнул.

– Из-за чего?

Бишкет шумно проглотил:

– Разбился. На «десятке» своей. По-бухому, – не глядя сунул банку на стол, звякнув ею о конус из-под «Эталона».

– Когда?

– Да на прошлой неделе похоронили, – парень ковырял ногтем в зубах, засунув мокрый палец глубоко в рот. – Говорят, кривой был в говнище. Там еще баба с ним какая-то ехала…

– Что за баба?

– Я знаю?

– А с ней что?

– Хер знает. По-моему, тоже п…ц.

– Машинский Станислав, – продиктовал Фил. – Разбился примерно десять дней назад. «Жигули» «десятка»…

– Понял, – буркнул Артем. – Попробую пробить…

Фил отключился, вслушиваясь в себя. К собственному удивлению, он по-прежнему ничего не чувствовал. Совсем.

В среду 6 сентября в 03:15 на Ярославском шоссе в месте пересечения с Московской кольцевой автодорогой а/м «ВАЗ-2110», двигаясь в сторону области, на большой скорости врезалась в опору моста МКАД. Водитель, владелец машины Станислав Машинский, от полученных травм скончался на месте, пассажирка, неустановленная девушка примерно 25 лет – по дороге в больницу. Экспертиза показала в крови водителя значительное содержание алкоголя.

По совету Фила Каринкины родители написали заявление о пропаже. Через несколько дней их позвали на опознание. Погибшая в ДТП 6 сентября была идентифицирована как Карина Липатова.

8

– Пьяный в кашу, че тут непонятного?.. – Гаишник был жирен, сиплоголос и страшно раздражен. С Филом он сначала вообще не хотел разговаривать.

– Вы думаете, просто не справился с управлением?

– А вы что думаете?

– Я? Что я могу думать… А это не могло быть самоубийством?

– С чего вы взяли?

– Просто предполагаю. Он был человек психопатического склада, уже предпринимал суицидальные попытки…

– Он же не один ехал, с этой девицей…

– Вот именно.

– Что – вот именно? К чему вы вообще клоните?

– Да нет, это я так… – Фил вдруг ощутил полное отсутствие желания не просто продолжать разговор, а вообще пользоваться голосовыми связками.

…В одежде Каринки ее телефона не нашли. Отключен он был как минимум с утра того вторника, а в понедельник уже не отвечал.

…«Лучшее, что ты можешь сделать, – для вас обоих лучшее! – никогда не иметь с ним дела. Никакого. Не видеться. Не разговаривать. Вообще. Ты меня понимаешь?.. Ты со мной согласна?.. Ты обещаешь?..»

Прямо в ментовском коридоре он вытащил сигарету из пачки и по пути к выходу механически растер в кулаке.

Никому невозможно помочь. Не обманывай себя. Никому. Никому это не нужно. Не нужен ТЫ (как любой другой, посторонний) со своим знанием последствий, со своими предостережениями, со своим бескорыстием…

Эмоций не было. Словно он в принципе не способен был на них. Как андроид.

На улице молотил ледяной бешеный ливень, ноги с шумом въезжали в лужи. Фил торопливо нырнул в машину. Встряхнулся по-собачьи, обтер мокрыми руками мокрое лицо, кое-как зачесал волосы. К ладоням прилипла пара извилистых волосков – он отряхнул их с внезапной нестерпимой брезгливостью. Струи глухо, настырно барабанили в крышу, в утратившие прозрачность стекла, за которыми проползали расквашенные огни.

Фил не знал, сколько сидит без движения и мыслей, с сигаретной пачкой, забытой на коленях. Заголосил сотовый – дежурным звонком, каким он сигналил о вызовах с незнакомых ему номеров.

Голосил долго. Фил даже не стал его доставать. Так и не смог пошевелиться.

Артем молча выложил на столик перед Филом две пачечки распечаток со столбиками мелких цифр. Ксерокопии.

– Это что?

– Вот, – сыщик ткнул пальцем, – детализация ее номера. Вот, – тронул другую стопочку, – «деталь» этого ее Вити.

Фил механически пробежал глазами колонки номеров, поднял глаза на Артема. Ему показалось, что тот как-то отяжелел и потемнел, словно от сильной физической усталости. «Кто она для тебя?..»

– Посмотри, какие номера ты знаешь…

Фил кивнул. У него не было ни желания, ни намерения копаться в этих листках, да и вообще предпринимать что-либо (зачем теперь?..), но согласиться было проще, чем возражать.

Запарковав машину, Фил заскочил в магазин. Было около одиннадцати вечера. Он возвращался с пакетом к дому, когда на противоположной стороне пустой темной улицы заметил нестройную шеренгу, почти толпу, в три-четыре десятка человек обоего пола. Все без исключения характерно-чернявые, несомненно-«понаехавшие», они шли – брели – в направлении центра абсолютно молча (только шарканье ног слышалось), не глядя ни друг на друга, ни кругом: но не как зэки, которым запрещено поворачивать голову, а как люди, абсолютно не интересующиеся окружающим. Руки почти у всех были пусты, лишь пара мужчин тащила «челночные» сумки. Точно так же безмолвно и мрачно по обе стороны растянувшейся толпы шагали двумя редкими цепочками человек восемь ментов – здоровенных (почти все на голову выше конвоируемых), бесформенных, угрюмых. Не столько даже шагали, сколько бессильно брякали в асфальт высокими тяжелыми «гадами»… Фил наблюдал подобное впервые и не представлял, что именно происходит. Впрочем, живя всю жизнь в этом городе, удивляться он разучился.

Некоторое время они с этапом двигались параллельно, потом Фил свернул во двор, последний раз оглянувшись на удаляющихся прежним курсом хачей. Что-то жуткое, парализующее было в их мерном шаркающем топоте, ощущалось за ним не по-человечески равнодушное приятие мира, в котором бессмысленно и бесполезно все: действие и бездействие, послушание и несогласие, выживание вопреки всему или отказ от него…

Фил невнимательно слушал Артема, совавшего ему свои листики, и не вникал, чего именно тот хочет. Он слишком хорошо понимал, что сыщик действует не ради какой-то осмысленной цели, а глуша чувство вины и боли – и что на самого Фила такой самогипноз не подействует.

И все-таки он усадил себя за эти распечатки. Не из желания чего-то добиться, а просто из принципа, которого придерживался с незапамятных времен: если все равно, стоять или идти – лучше идти.

Принуждая себя, он добросовестно обводил ручкой номера, сверялся с памятью собственного телефона, корябал цифры и имена на отдельной бумажке. Отыскал карманный календарик, исчеркал его. Картина прояснялась, но Фил упорно не видел в ней ни смысла, ни пользы. В списках были знакомые номера, были неизвестные (в Витькиной «детали» последние, понятно, преобладали), совпадающие (мало) и нет… Один разве что, встречающийся в обеих распечатках, привлек Филово внимание, может, тем, что, судя по первым цифрам, включал код какой-то другой страны. Плюс три-семь-один – Филу это ничего не говорило.

Он посмотрел на календарь. С этого номера на Витькин несколько раз звонили в конце десятых и эсэмэсили в двадцатых числах августа… Аккурат, выходит, перед тем как – и непосредственно когда – с Витькой творилось странное…

Так. Каринка звонила по нему сама, начиная с вечера пятницы, первого сентября… несколько раз в течение нескольких дней… Тех самых дней (суббота, воскресенье), когда, явно будучи на взводе, она допытывалась у всех: «А для тебя я кто?»… Когда, под конец (в понедельник), она набрала-таки Стаса…

Фил уставился в одиннадцать цифр. Потом, пожав плечами, натыкал их на собственном телефоне. Он не знал, на что рассчитывал (что не возьмут трубку?), но когда там ответили по-русски молодым мужским незнакомым голосом, Фил сообразил, что понятия не имеет, что сказать.

– Добрый вечер, – пробормотал он, – меня зовут Филипп. Я знакомый Карины Липатовой.

– Здравствуйте, – вежливо и несколько удивленно, – это она дала вам номер?

– Карина умерла, – сказал Фил.

Пауза.

– Черт… – Если собеседник и притворялся, что растерян, то весьма талантливо. – От чего?

– Разбилась. На машине.

– Когда?

– Две недели назад.

– Да… – Парень, кажется, не знал, что сказать.

– Простите… Я могу узнать, с кем говорю?

Пауза.

– Вы не знаете, кому звоните?

– Ваш номер попал ко мне… отчасти случайно. Но я хотел бы задать вам пару вопросов. Насчет Карины.

– Н-ну? – Удивленное недовольство сменялось, кажется, осторожной иронией.

– Во-первых, как к вам обращаться?

Пауза.

– Ну, зовите меня Мас.

9

«Правильный мужик… Всегда полный порядок в мыслях и поступках… Позитив как цель и логика как средство… Железно контролирует себя и думает, что окружающее тоже можно и нужно упорядочивать…»

Кто Она была для тебя?.. А кто ты для нее?..

Волей-неволей Фил возвращался к этому разговору, получившемуся долгим и странным. До абсурда, если вдуматься. Но Фил не вдумывался, вернее, вдумывался в другое. Садил на лестничной площадке сигарету за сигаретой под звуки пьяной остервенелой свары у соседей, под нытье лифта и громыхание его дверей. Кем бы он ни был, этот Мас, о Филе он, оказывается, слышал. Все-таки Каринка рассказывала о нем, и довольно подробно… Свою версию… Вот так вдруг узнаешь что-то о себе от совершенно неожиданных людей…

…А что, собственно, нового ты о себе узнал? «Правильный мужик»… Ну да, Фил всегда полагал, что жить следует по правилам. Ведь только такое существование бывает осмысленным, позволяющим себя уважать…

«…И думает, что окружающее тоже можно и нужно упорядочивать…»

Он всякий раз бросал эти размышления. Просто было наплевать. Оцепенение не проходило – умственное, эмоциональное, даже физическое.

…На выходе из подъезда ему чуть не въехали в морду какими-то длиннющими рейками. Рейки втаскивал внутрь жирноватый дядек (с пятого, кажется, этажа) с капризным выражением на щекастом лице; они у него все застревали, втыкаясь то в притолоку, то в щель между внутренней дверью и косяком. Дядек недовольно сопел и косился на Фила, словно тот ему мешал, а не наоборот, помогал, придерживая самозакрывающуюся створку. С полминуты Фил простоял спиной к стене, пропуская. Наконец вышел (не дождавшись, конечно, ни «пардон», ни «спасибо»). Распахнутая наружная дверь была подперта кирпичом.

Его машина стояла у самого подъезда. Фил уже взялся было за ручку, когда увидел, как только что впершийся буквально поперек узкой дорожки чудовищный джип «Кадиллак» наглухо заблокировал ему выезд. Задом он встал на проезжую часть, мордой на тротуар, перекрыв заодно и подход к дому. Из «Кадиллака» вылезла засушенная тетка без возраста (что-то, может, около пятидесяти) с яркими крашеными волосьями и на высоченных каблуках.

– Я прошу прощения… – окликнул ее Фил.

Тетка захлопнула дверцу, пискнула сигнализацией и заклацала прочь.

– Извините!.. – крикнул Фил ей в спину. Она не реагировала. – Уважаемая!..

Остановилась. Обернулась. Филу бросились в глаза гроздья золотых фенек и странный стеклянный взгляд.

– Я извиняюсь, вы выезд загородили… – кивнул он на осклабившийся широченной радиаторной решеткой Escalade.

Сушеная джиповладелица некоторое время в упор рассматривала Фила все с тем же непонятным ему выражением.

– Я выехать не могу, – терпеливо объяснил он.

– Те че? – бросила (выплюнула) тетка. Даже не как бомжу, а как приставшему малолетке-беспризорнику.

Опешивший Фил, не зная, как себя вести, в третий раз раздельно повторил:

– Я. Выехать. Не могу.

– Ты че, ох…л? – напористо осведомилась сушеная. – Че ты п…шь?

– Вы выражения выбирайте… – пролепетал он.

– Че, б…дь? – Интонация взвилась, полоснув дисковой пилой по доске. – Ты мне, гребень, будешь тут пасть свою е…ую разевать?! Тебе, б…дь, знаешь че в нее щас задуют?! Ты че, парашник, х… не сосал давно?! – Диск вертелся, прыскали опилки. – Я, б…дь, скажу – тебе дупло порвут, ты понял?! Тебя на хор, б…дь, поставят! На колхоз, б…дь, пустят!..

Фил стоял столбом, чувствуя полную утрату сцепления с реальностью. Мумия из джипа равномерно, с циклическим повышением децибел, визжала, харкаясь пещерным матом и аногенитальными блатными загибами. Это продолжалось довольно долго, на них таращились прохожие, кто-то уже замаячил в окнах.

Фил развернулся и пошел к подъезду. Нагнулся, поднял кирпич, подпирающий дверь. Выключившаяся было и шагнувшая в прежнем направлении мумия обернулась и замерла, заметив, что Фил движется к ее мордатому черному катафалку.

Перехватив обеими руками кирпич за «боковины», он опустил его на просторную лобовуху джипа. Стекло промялось и побелело. Взвыла сигнализация, замигали поворотники. Фил зашел справа и сунул кирпич в боковое водительское окно, лопнувшее с тугим звуком и опавшее на сиденье и Филу под ноги мелкой блестящей крошкой. Фил вышиб левое заднее и покосился на тетку. Та судорожно давила кнопки телефона. Он быстро сделал несколько шагов к ней. Тетка прижала мобилу к уху, подняла глаза на приближающегося с кирпичом Фила, шарахнулась назад. Глаза у нее были маленькие, округлившиеся и абсолютно бессмысленные.

Фил уронил кирпич, протянул руку, вырвал у твари телефон (что-то невиданно-крутое), неотрывно глядя в ее остановившиеся невменяемые бульки, медленно размахнулся и изо всей силы ахнул мобилу об асфальт. Тетка дернулась бежать, но зацепилась каблуком о поребрик и едва не грохнулась. Фил сгреб ее сзади за крашеные патлы, так что задрался острый подбородок, рывком притянул к себе и задохнувшись в боевом отравляющем парфюме, прошипел в оттянутое ювелирной блямбой ухо:

– А теперь, чума, села за руль – и освободила! б…дь!! дорогу!!!

Квартира была импозантная, но сильно запущенная, с далекими лупящимися потолками, с вытертым кряхтящим паркетом.

– Курить можно? – обернулся Фил к девице.

Та поколебалась:

– Только в окно. А то совсем задохнемся…

Он крутанул полуантикварную металлическую ручку и со скрежетом вытянул на себя высокую створку. Втек прохладный воздух, припахивающий бензином. Фил закурил и облокотился на обширный истрескавшийся подоконник.

…Когда Фил объяснил этому Масу, зачем Каринка сделала то, что сделала, что она вдруг вообразила (впрочем, так ли уж беспочвенно?) на свой счет, тот сказал вполне легкомысленно: «Значит, иногда небезопасно следовать своему таланту…» Филу тогда это показалось наставительной бессмыслицей, а сейчас он вдруг сообразил, что второй день примеряет Масову фразу к себе.

Талант… Что это за штука вообще такая?.. Знать свой талант и найти ему применение – уже достаточное условие, чтобы чувствовать себя в жизни адекватно. Так я всегда считал – и считал, что уж мне-то с этим повезло (особенно на фоне тех, с кем я работаю. Кому как раз НЕ подфартило)….

Защелкал замок, бухнула входная дверь, послышались голоса целой компании. Фил медленно обернулся. На пороге встала эта татуированная девица – Марина… кивнула головой в сторону прихожей:

– Руст пришел…

Фил затянулся напоследок. А может, я всегда обманывал себя. Ну, отчасти? Скажем, недоговаривал самому себе?.. Как раз по поводу моих способностей… Что я о них знаю? Точнее, что я всегда боялся о них узнать?..

Рустам молча внимательно рассматривал своего бывшего «хронолога», чуть качая головой, явно под впечатлением их телефонного разговора и Филовой просьбы.

– Что там на мне выросло? – раздраженно осведомился Фил.

– Ну, последний раз спрашиваю, – делано насупился Руст. – Ты уверен?

Чувствовалось, что его тянет сбиться на привычное «вы». Фил в ответ только рот скривил.

…Все говорили мне про мой талант. «Проницатель душ»… Да я никогда не сомневался в том, что это именно талант, дар – не сводящаяся к сумме знаний и навыков, сплошь и рядом необъяснимая, инстинктивная способность распознавать человеческие побуждения. Необъяснимая иногда настолько, что сам я – да! – пугался ее и игнорировал. Потому что «правильный мужик», позитивный рационалист не привык доверять подсознательным озарениям. А еще?..

Не потому ли, что понимал, вернее, догадывался, не стоит идти по этой дорожке до конца?..

Опасно.

Вот именно. Особенно для такого, как я. Опасно ПОЛНОСТЬЮ видеть взаимосвязь человеческих позывов и поступков. Потому что придется отдать себе отчет, насколько тут все алогично и непоследовательно, сколь в малой степени поддается воздействию. Или не поддается вообще. Проминается, расползается, протекает между пальцами. Это как строить дом, прекрасный и удобный, по всем архитектурным законам, ясным и логичным, – но… из манной каши.

Все мои многолетние попытки подвигнуть людей поступать во благо себе самим (всего-то!) – это же бесконечная возня в каше, борьба с жидким тестом… И я еще удивляюсь собственным малым успехам…

Кухня была как кухня, если не замечать застарелой химической вони, разноцветных пятен на столах, распотрошенных на «метелки» тампонов на полу. Руст открыл холодильник и достал оттуда стеклянную банку, в которой было немного желтоватой жидкости. Фил обратил внимание на внезапно появившуюся в его движениях бережную мягкость.

…Но разве я мог иначе? Разве вообще можно иначе, если хочешь уважать себя?.. Что скажешь, Мас?.. А вот я не видел и не вижу другого пути… Поэтому я привык подчинять собственные поступки, собственную жизнь жесткой логике, действовать в категориях смысла и цели…

Но по этой же причине мне – да! – всегда приходилось давить в себе те самые способности: я чувствовал, что могу понять о васслишком много, и запрещал себе это понимать… Но только ли о вас? Не боялся ли я собственного таланта больше всего потому, что мог слишком много понять о СЕБЕ?..

– Ну сколько? – Руст шарил в выдвинутом ящике стола. – Двадцать?

Фил рассеянно кивнул:

– Зарядишь машину?

– Не вопрос.

– Можно тут где-нибудь у тебя?

Руст хмыкнул…

«Правильный мужик»… Уж в собственной-то стопроцентной последовательности ты никогда не сомневался. Не мог усомниться. Не имел права. Потому что всегда требовал позитива и логики от других и обязан был быть для них тут примером, эталоном… Но так ли уж ты отличаешься от прочих? В тебе, там, внизу, куда ты никогда не позволял себе заглядывать, не та ли самая трясина?..

Как он сказал, этот Мас: в шутку, в подкол – или?.. «А вам не приходило в голову, что вы связались с ними, нариками, пыжиками, чтобы „торчать по мнению“?..» Не приходило?.. Что глядеть на них, слушать их – это твой способ долбиться без дури?.. Потому что за самым жестким подчинением себя правилам почти всегда стоит скрытое, но мощное – тем мощней, чем жестче правила – желание похерить все и всяческие ограничения…

– Шмыгнуть тебя? – спросил Руст.

– Ты че, забыл, кто я? – криво ощерился Фил.

Тот снова покачал головой:

– Ну на, доктор, – протянул ему шприц, – пихни колючего…

– Нулевый хоть?..

– Обижаешь…

Фил содрал куртку, упал в кресло. Пошлепал себя ладонью по левому локтевому сгибу, немного «поработал» кистью. Нахмурился:

– Перетягу не дашь?

Рустам заозирался, выглянул в коридор:

– Марин, удавки нет?..

В соседней комнате громко общалась давешняя компания. Машинально прислушавшись, Фил с мимолетным удивлением понял, что обсуждаются книжные новинки.

Рустам, извиняясь, пожал плечами, выдернул из собственных штанов кожаный ремень, бросил Филу. Тот туго затянул его на левом плече, еще некоторое время «покачал», сжимая-разжимая кулак – пока сизая подкожная вена, «центряк», окончательно не всплыла на белесую, заштрихованную мелкими волосками поверхность.

(—…Как называется? – спрашивали в соседней комнате.

– «Чучхе».

– Это новое что-то?

– На ММКЯ была презентация… Ну, на ярмарке, на ВВЦ…)

Фил вынул из зубов насос. Прикусив губу, прицелился, вкололся.

– О молодец… – пробормотал внимательно наблюдающий Руст, когда в шприце ворохнулся багровый султанчик.

(—…Гаррос и Евдокимов.

– Я че-то слышала… Но не читала.

– Есть такие… Бивис и Баттхед русской литературы…)

Руст не соврал, рекламируя свою стряпню – почти сразу Фил почувствовал, что кресло под ним мягко опрокидывается назад, но это было не столько падение, сколько захватывающее неуправляемое скольжение. Соскальзывание… Что-то испуганно и весело поднялось в груди, заторопилось сердце. Руст подал реплику, Фил не услышал. Прикрыв глаза, он поскользил спиной вперед – туда, где не существовало правил и порядков, где ни черта он не был должен ни другим, ни себе.