Текст книги "Течет река Эльба"

Автор книги: Алексей Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прохор явился на вокзал рано. Его командировали в город: в эскадрилье переоборудовали комнату политпросветработы, нужно было купить краски и кумач.

Новиков выполнил задание, побродил немного по городу и пошел на вокзал, чтобы пообедать.

Решил зайти в ресторан, там удобнее. Прошел коридор, остановился, прочитал вывеску: «Митропа», подумал, что означает это слово. Догадался: «Средняя Европа» – так называют в Европе рестораны, принадлежащие железнодорожным кампаниям. Когда он ехал сюда служить, заходил в вагон-ресторан обедать. Там впервые и познакомился с этим словом. Оно было написано на высоких, с ручками супницах, на чашках и тарелках, на картонных кружочках, которые подкладывают под бутылки с пивом и стаканы.

Прохор шагнул к двери и вспомнил: немецкие рестораны посещать не разрешается. Пошел назад. Увидел зал. Через открытую дверь заметил: сидят наши офицеры, обедают. «Значит, тут можно», – подумал Прохор и вошел в зал, маленький, неуютный, с характерным для вокзалов запахом. В зале было несколько человек, очевидно командированных. Все ели сосиски, сдобренные горчицей.

«Неужели ничего больше нет?» – подумал Прохор, занимая свободное место. Взял меню на немецком и русском языках, пробежал глазами. Свиной шницель, пожалуй, самая любимая после сосисок еда немцев. Прохор заказал. Пока ждал, окинул взглядом потолок, стены, обедающих: знакомых не было, – значит, под шницель можно выпить бутылку пива с двумя рогастыми козлами на этикетке. И называется это пиво «бок-бир», наверное, из-за этих козлов, что, сойдясь на тропинке, нацелили свои крутые рога друг на друга и вот-вот стукнутся ими так, что посыплются искры из глаз.

Прохор подозвал официантку, заказал пиво. Официантка улыбнулась, нырнула за перегородку, принесла бутылку сельтерской воды.

– Пожалуйста.

– Я просил пиво, бир, – сказал Прохор. – Ферштейн? Понятно? Айн фляше бир. Одну бутылочку пива.

Официантка улыбнулась вновь, обнажив свои белые зубы.

– Я вас очень хорошо понимаю, – сказала она по-русски. – Пиво ферботен, герр лейтенант, не разрешают. Хотите «браузе лимонаду?

– Надоел он этот «браузе». Слава богу, пичкают каждый день в столовой.

Официантка улыбнулась и скрылась за перегородкой.

Офицеры, сидевшие в зале, рассмеялись. Пехотный старшина-сверхсрочник, полненький, губастый, посасывая маленькую трубочку с головой Мефистофеля, сказал:

– Пей, лейтенант, «Бурковку», выпьешь дюжину – захмелеешь, даже пойдешь плясать!

– Бросьте трепаться, – огрызнулся Новиков, принимаясь за шницель. – «Бурковку» какую-то выдумали!

– Вот чудак, – не унимался старшина, – всюду так величают сельтерскую-то: «Бурковка» и «Бурковка». Отстает, авиация, от событий – высоко, значит, летает.

– А почему ее так назвали? – спросил Прохор, разрезая шницель.

Старшина посмотрел, ушла ли официантка, посопел трубочкой с Мефистофелем, тихонько сказал:

– В честь полковника Буркова окрестили. Знаешь такого? Хи-хи!

Старшина был явно навеселе. Глаза его блестели, он то и дело поправлял висевший сбоку фотоаппарат, посасывая трубочку.

– У нас ее только так и величают, сельтерскую-то, – повторил он знакомую Прохору фразу. – Но есть «Бурковка» номер два», лейтенант. Хочешь попробовать? Хи-хи! – Старшина, вынув изо рта трубочку с Мефистофелем, крикнул: – Хелло, Галочка! Принесите, майн херц, мою сельтервассер, понимаете, мою. – Старшина сунул трубочку в рот, посопел ею, продолжал: – «Бурковка» номер два» хорошая штука, лейтенант. Выпьешь, аж в пот бросает. Будешь вставать, а тебя того... и поведет в сторону. Хи-хи!

Галочка принесла бутылку. Старшина хлопнул пробкой, взял у Прохора тонкий конусообразный стакан, налил до половины, налил и себе.

– Ну, авиация, чокаться не будем. Полетели! – Старшина сделал несколько глотков, крякнул, сунул трубочку в рот, похлопал большим пальцем по отверстию в чубуке, пососал, трубочка задымила.

– Вот она и есть «Бурковка» номер два», – сказал он и поторопил Прохора: – Пей, авиация, не миндальничай.

Новиков поднес стакан к носу, понюхал.

– Корн или водка? – спросил он.

– Какая тебе разница, авиация. Разберешься потом, – махнул рукой старшина и вновь хихикнул.

Прохор отставил стакан:

– Заберите, не пью.

– Тоже мне, не пью, – повысил голос старшина. – Пей, авиация, коль подносят. Знай, с Сашкой Кротковым не грешно выпить сельтерской – «Бурковки» номер два». – Прохор заметил, что старшина хмелеет.

– Вот что, Саша Кротков, пока не поздно, сматывай удочки. Ты что здесь делаешь? – Прохор тоже перешел на «ты».

– Я что делаю? Я фотокорреспондент местной военной газеты. Щелкаю вот этим фотоаппаратиком. Может быть, читал в газете: «Фото А. Кроткова». Почти на каждой странице и каждый день.

– Тем более надо сматываться. Нехорошо. В газете проповедуешь высокие материи, а сам «Бурковку» номер два» глушишь...

Старшина пососал трубочку с Мефистофелем:

– Глушу, авиация, глушу...

– Смотри, не ровен час, комендантский патруль.

– Кого? Меня? Да ты что, авиация, спятил? Меня, Сашку Кроткова, и патруль? Ты знаешь, авиация, я живу, как в сказке. Помнишь: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя... комендантский патруль, обязательно уйду. Хи-хи!

– А что, уже приходилось? – спросил Прохор, рассчитываясь с официанткой.

– Мне, Сашке Кроткову? Запросто. – Кротков посопел трубочкой, шмыгнул носом: – Были истории, авиация, были. Однажды вот так же сижу, покуриваю (сидел-то не где-нибудь, а в ресторане), разговариваю с представителями местного населения. Передо мной бутылочка пива, сельтерская, то бишь «Бурковка» номер два». В голове чуть-чуть затуманилось. Сижу, пивко потягиваю, трубочку смолю. И откуда ни возьмись – патруль. Я прикинулся, что не вижу его, отвернулся к окну, в скверик поглядываю. Вдруг мне на плечо ложится лапа. Обернулся – передо мной человек с красной повязкой. «Пройдемте, товарищ старшина». «Сначала поздороваться надо, невежда», – ответил я и вновь поглядываю в окошко. Тогда патрульный как гаркнет: «Встать! За мной, шагом марш!» Смотрю, дело принимает крутой оборот. Человек с красной повязкой шуток не любит. Встал. Расплатился, сказал ауфвидерзеен Галочке (она тогда в ресторане работала) и пошел.

Кротков рассказывал, не вынимая трубку изо рта, и она незаметно перемещалась из одного угла рта в другой, так, что Мефистофель все время тряс своей бородкой-клинышком, как бы подтверждая: все, что рассказывает Сашка, сущая правда.

– Идем, – продолжал старшина, – соображаю, что предпринять. Ведь доставит человек с повязкой мою персону в комендатуру, оттуда звоночек редактору – и выписывай Саше Кроткову билет в жестком вагоне до Бреста. Хи-хи!

– Плохо ли? Досрочно в Союз уедешь, – вставил Прохор.

– Салажонок! – махнул рукой Кротков. – Который год ты здесь? Второй? Потому ты и не знаешь, что такое эскорт. А я уж третий трублю. И знаю, что это такое. У нас одного проводили с этим эскортом. Но всем правилам, а там, пожалуйте бриться – прямой путь в Борзю или на Кушку. Слыхал о них? У нас так и говорят, авиация: меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют. Хи-хи!

Кротков потянулся было к бутылочке с «Бурковкой» номер два», но Прохор его остановил:

– Хватит. И так через губу не переплюнешь. Ты лучше доскажи, что произошло дальше-то?

– С кем? – не понял Кротков.

– Ну с тобой. Повел тебя патруль...

– Ах, да. Извини, авиация, нить потерял. Так, кажется, выражался Шмага – известный персонаж Островского. – Кротков вынул изо рта трубочку, выбил пепел о край пепельницы, вновь набил табаком, прикурил.

– Ну вот, – шлепал толстыми губами Сашка, раскуривая трубочку. – Ведет, значит, меня патруль, авиация, а я соображаю, что предпринять. Гляжу – туалетная комната. Открыта. Вдруг хватаюсь за живот и говорю человеку с повязкой: «Послушай, не дай осрамиться на всю Европу, разреши заглянуть, приспичило». «Валяй, – говорит, – только недолго».

Прохор про себя от души смеялся: «Тертый калач ты, Сашка Кротков, вокруг пальца патруля обвел».

– Вошел я в туалет, авиация, – продолжал Сашка. – Справил нужду по-легкому, присмотрелся – открыто окно. «Эге, – думаю, – вот тут-то я тебя и обштопаю, человек с повязкой. Стой, дружище, под дверью, а я сигану в окошко – и был таков, Сашка Кротков». Подошел к окну. Эх! Была не была. Разбежался – и гоп!

Сашка подымил трубочкой. Бородка Мефистофеля клинышком закивала: «Правду говорит, Сашка, сущую правду».

– Но недаром народ поговорку сложил, – рассказывал Сашка. – Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Так и со мной случилось. Сиганул я, авиация, а там, за окном-то, высота метра два оказалась. Да асфальт, да ступеньки в туннель. Знаешь, у них тут переходы такие под землей есть. – Сашка посуровел, стал серьезнее, не хихикал. – И пошел я, авиация, эти ступеньки считать: боками, головой, опять боками...

– Что же ты так опрометчиво! – удивился Прохор. – Надо было посмотреть.

– Думал, невысоко, – возразил Сашка. – Ан метра два с половиной. Вгорячах-то ничего, вскочил, ощупал себя: слава богу, все будто на месте. Картуз на голову – и бежать. Бегу, оглядываюсь. Не гонятся ли? Пробежал метров сто – стоп, брат, правая нога отказала. Ступлю – словно миллиардами иголок колет. «Ну, – думаю, – плохи твои дела, Сашка». Кое-как добрался вот до того сквера, присел на скамеечку, что на отшибе, закурил трубочку-выручалочку, мозгую, что делать дальше. Пока мозговал, нога, смотрю, как деревяшка стала. Засучил штанину – и в ужас пришел, даже хмель из головы вышибло: пропала нога, Сашка!

– Такси бы крикнул да в поликлинику, – подсказал Прохор.

– Такси... – хихикнул Сашка.

– Черт те что творится. – Прохор посмотрел на часы. – Подведи итоги, Сашка, а то мне надо бежать.

– Успеешь, ты каким поездом-то?

– Я по делу тут, машиной доберусь.

– Значит, недалеко?

– Рядом.

– Сижу я, авиация, посматриваю на своего Мефистофеля и говорю ему: «Подскажи, дружище, что мне делать, старина». Зато патруль знал, что делать. Он вынырнул из-за кустов и радостно, как мне показалось, воскликнул: «Вот он где, голубчик». Два здоровенных парня подцепили меня под мышки, подвели к машине с фургоном – раз туда... И в комендатуру. А оттуда прямым путем в госпиталь.

– Что же с ногой было?

– Треснула большая берцовая. Вот так-то, авиация.

Сашка хотел налить себе «Бурковки» номер два», но тут в зал вошел майор и крикнул:

– Эй, Мефистофель, на поезд!

Сашка встал, поправил фотоаппарат, закрыл бутылку пробкой, сунул в полевую сумку.

– На досуге пригодится, – сказал он и хихикнул. – Ну, авиация, будь здоров. Увидимся, я заскочу к вам. Саша Кротков расскажет еще одну историйку, как он от бабушки и дедушки ушел, от человека с повязкой убежал... – Кротков приложил к фуражке руку, поклонился Галочке, сказал всем ауфвидерзеен и направился к выходу, попыхивая трубочкой с Мефистофелем.

Когда Прохор вышел в сквер, часы показывали без четверти шесть. Присел на скамейку, задумался о Сашке, представил его побег от патруля: «Вот чудак, сиганул в окошко, а там высота метра два с половиной... И эта «Бурковка» номер два» вместо сельтерской... Придумает же наш брат!»

Прохор посмотрел на привокзальные часы. Стрелка прыгнула ровно на шесть.

«Сейчас должна прийти, – подумал Новиков, вставая. – А вот и она». Прохор пошел навстречу Бригитте.

– Умеете держать слово, – сказала Бригитта, подавая руку. Прохор заметил на ее длинных ноготках свежий бледно-розовый маникюр.

– Здравствуйте, – сказал Прохор.

– Какой у вас план? – спросила Бригитта.

– Вы обещали показать укромный уголок, – ответил Прохор.

– О, да... Я позабыла. – Бригитта взяла Прохора под руку. – Есть такой уголок недалеко от города. Я думаю, вам понравится. – Девушка остановила такси. Шофер, косясь на нее, что-то буркнул по-немецки. – Садитесь, пожалуйста, – предложила Бригитта Прохору.

Она сказала, куда ехать, и старенький, видавший виды автомобиль, фыркнув, помчался по извилистым улицам города, вдоль неширокого быстротекущего канала.

Через четверть часа они остановились возле одноэтажного дома, над главной дверью которого висела выгоревшая от солнца и дождей вывеска: гасштет «Добро пожаловать».

Прохор и Бригитта вошли в гасштет, заняли местечко в уголке, заказали лимонада.

– Вы довольны? – спросила она.

– Зер гут, – ответил он. – Тихо, уютно. Я бы сказал, типичный немецкий кабачок.

– А какие бывают у русских? – Бригитта потянулась к пачке с сигаретами. Прохор опередил ее, взял пачку и предложил девушке. Чиркнул зажигалкой, Бригитта закурила.

– Да, какие гасштеты бывают у русских? – вновь спросила она, зажав сигарету своими длинными, изящными пальцами.

– У нас, Бригитта, не принято проводить время, как у вас называют, в гасштетах. Не потому, что их нет. Они есть, правда, не столько. У вас на каждой улице да и в деревнях гасштеты. А у нас праздники отмечают, как говорят, дома. Соберутся у кого-нибудь в хате этак семей десять – двенадцать, заставят столы пирогами, студнем, огурцами, капустой, выпьют по чарке, по второй, и заходит ходуном изба от пляски и песен. Хорошо у нас пляшут, Бригитта, и поют хорошо – многоголосо, протяжно, а то и лихо, с присвистом. Ну, а что касается гасштетов, то в них редко ходят. Не принято у нас, и все.

– Это, по-моему, не совсем хорошо, – заметила Бригитта. – Хозяйкам отдыха нет. У плиты возятся, пожалуй, больше, чем в будни.

– Может быть, вы и правы. Работы хватает. Но тут есть и другая сторона. Хозяйки находят удовлетворение. Они гордятся: смотрите, мол, как я умею принимать гостей.

– А если хозяйка неумеха, тогда как? – спросила Бригитта и затянулась сигаретой.

Прохор улыбнулся:

– Бывают, конечно, и такие. Что тогда? Одиночками сидят, потому как стесняются к себе людей приглашать. Ведь злые языки потом по всей округе разнесут, какая она никчемная баба.

Бригитта звонко рассмеялась, сощурив свои большие карие глаза. А Прохор продолжал:

– Я знаю, был у нас такой случай, Бригитта. Деревенский парень женился на городской дивчине. Привез ее на праздники в деревню, познакомил с родными. Мать его и говорит: «Молодец, сынок, помощницу мне привез. Ну-ка, невестушка, берись за дело». И поручила ей пироги стряпать. Конечно, девушка тесто поставила, пироги смастерила, а вот как испечь их – убей не знала. В наших деревнях пироги пекут в больших печах, русскими они называются. Чтобы испечь в них пироги, надо умельцем быть.

Ходит эта невестка час вокруг печи, ходит другой и не знает, как к ней подступиться. Парня-то сумела быстро обработать, а печку – ну никак! Свекровь же изредка поглядывает на невестку и улыбается про себя: привез, мол, помощницу сынок, ничего не скажешь.

Наконец решилась невестка на последний шаг. Открыла печку, натолкала туда дров, разожгла. Опять ходит, как кошка вокруг горячей каши: что делать дальше, думает. Спросить не решается. Гордая, городская. Посмотрела в печку, дрова прогорели. Значит, пора. Да, пора. И давай прямо на угли да на неподметенный под пироги швырять.

За этой-то операцией и застала ее свекровь. «Стой, – говорит, – проказница, голодными всех на праздники оставишь». Взялась сама и выпекла такие пироги, что всем на удивление.

А когда пришли гости, свекровь похваливала: «Вот какие сладкие, румяные, пышные да вкусные пироги испекла наша невестушка». Гости ели пироги и тоже нахваливали молодуху: «Да-да, ко двору пришлась».

– Я бы со стыда сгорела, – смеялась Бригитта, – а ей хоть бы что.

– Хоть бы что! На второй день невестушка-то рано утречком собрала свои вещички, уложила в чемоданчик и, чтобы никто не видел, махнула на вокзал, в город. – Прохор тоже смеялся. – И осиротел наш деревенский парень, говорят, до сих пор бобылем живет. Ну а про невестку эта легенда ходит, передается из уст в уста. Так что не выходите замуж за деревенского, – пошутил он.

Бригитта сверкнула глазами.

– Ох, напугали!

– Вы смелая?

– Да!

– Это хорошо, когда человек смелый, – сказал Прохор.

На улице темнело. Хозяин гасштета Петкер бегал по залам, опускал жалюзи на окнах, включал свет. Была суббота, и он ожидал, что придет много гостей. Петкер подбежал к окну, у которого сидели Прохор и Бригитта, как-то неестественно улыбнулся, с шумом опустил жалюзи, метнулся в конец другого зала. Прохор поглядел ему вслед. Тут же заметил в дверях русского офицера, в гимнастерке, в фуражке без звездочки, с ружьем за спиной. Его поджарое тело было перехвачено широким патронташем, из которого виднелись, сверкая, кольца латунных гильз. Вместительный ягдташ был пуст.

– А-а, Костя, здравствуй, – пропел подбежавший к офицеру Петкер и сунул ему маленькую пухлую руку. – Проходи, проходи.

– Привет, Петкер, – по-свойски сказал Костя и, сняв ружье, ягдташ, передал хозяину. – Не бойся, не стреляет: не заряжено.

Петкер отнес ружье и снаряжение за перегородку, проводил Костю за стол.

– Кружку пива? – спросил Петкер.

– Как всегда, – махнул рукой Костя, уселся на стул поплотнее, закурил.

– Хорошая охота? – спросил хозяин, принеся заказ.

– Охоты нет. Еще присматриваюсь, Петкер. Видел крякв. Но стрелять ферботен, запрещено.

– Будут кряквы, заходите. Приготовлю. Закусочка выйдет – деликатес.

– Хорошо, – сказал Костя и с хрустом откусил сосиску. – А это кто? – спросил он Петкера, кивнув на Прохора и Бригитту.

– Не обращай внимания, Костя. Пусть щебечут.

– Устал, Петкер, километров тридцать вдоль канала отмахал.

– Ничего, зато осенью...

– Как ворон поживает? Стоит, говоришь? Пусть стоит и украшает жилище моего немецкого друга. А здорово я его тогда смахнул. Чуткий, дьявол. Шагов на четыреста не подпускал. Раз – и взлет...

Петкер хлопнул по спине Костю и убежал к стойке.

В гасштет вошла компания немцев. С ними Пауль Роте и Кока. Они заняли столик рядом с Прохором и Бригиттой.

– Вот так встреча! – распростер руки Пауль и двинулся к Новикову. Прохор встал, пожал руку Паулю. Бригитта тоже встала и, покраснев, сделала реверанс. Поздоровался и Кока.

– Кока пригласил повеселиться. Говорит, здесь хорошо, тихо. А я, признаться, ни разу не был, хотя весь век живу в этом городе. Ну, как дела, Прохор? – спросил Пауль.

– Видите, с хорошенькой девушкой сижу, Онкель, – значит, дела идут неплохо, – пошутил он. Бригитта немного смутилась.

– Лучшая наша работница, – улыбнулся Пауль. – Но не буду вам мешать, друзья. – И отошел к своему столу.

Пауль и Кока, закурив сигареты, ждали, пока Петкер принесет пиво. Разговор не клеился. Кока, как всегда, о чем-то немного грустил. Роте думал о Бригитте. «Кто же ей подсунул эту злосчастную листовку о Гюнтере и русских? – Пауль перебрал в уме всех рабочих цеха. – Катрин? Эта не может. Герда? Вертихвостка. Любит поскалить зубы. Но вряд ли решится на такое дело. Фрау Краузе? Ого, майн гот! Неужели старая калоша на это способна? Часто ворчит, блюдет, так сказать, немецкий дух, беззлобно поругивает Катрин и Герду за то, что, мол, встречаются с русскими. Краузе... Но может ли она совершить подлость?»

Пауль поднял глаза на Коку, внимательно посмотрел на него: на лбу Коки залегли глубокие складки, седая шевелюра поредела. «А ты кто такой, Кока? Какими ветрами тебя сюда занесло? Говорят, из русских. В войну был переводчиком. Русские тебя помиловали. Теперь работаешь рядом со мной, под моим началом. Но кто ты, Кока? Чем ты дышишь, чем живешь?»

Петкер почему-то долго не приносил заказ. Кока не вытерпел, побежал к буфетной стойке, поторопил хозяина. Петкер нахмурился. «Невесть какие гости, подождете» – можно было прочитать на его лице.

– Сейчас принесет, – сказал Кока, вернувшись к столу.

– Успеем, время еще детское, – ответил Роте и посмотрел на часы. – Впрочем, уже половина десятого.

Прохор по настоянию Бригитты заказал опять лимонад. Сам он не любил этот напиток. Он предпочитал настоящую сельтерскую воду, холодную, шипучую. Выпьешь – приятно бьет в нос. Пунке разлила лимонад по бокалам, предложила Прохору. Он не отказался. От дыма, висевшего облаком в гасштете, немного шумело в голове и хотелось освежиться. Отпив лимонад, он спросил:

– Скажите, Бригитта, а кто это с Онкелем?

Бригитта на миг посуровела:

– Мне не хочется говорить о нем.

– Что, неприятная личность?

– Нет, не совсем, но все же...

– Не понимаю...

– Может быть, как-нибудь расскажу.

– Другой случай вряд ли подвернется.

Бригитта заколебалась, неопределенно пожала плечами:

– Это Кока. Работает со мной и Паулем в цехе. Русский, эмигрант. Приехал к нам еще мальчишкой. Вот и живет.

Новиков посмотрел на Коку. В чертах его лица действительно было что-то русское: немного вздернутый нос, светлые волосы и, кажется, голубые глаза.

– И привык к обстановке, доволен жизнью? – спросил он.

– Как вам сказать, по-моему, не очень. Представьте, до сих пор одинок.

– Сколько же ему лет?

– Лет сорок, сорок с небольшим.

– Да, пора было бы обзавестись семьей.

– Наверное, что-то не получается. Хотя, я знаю, он любит одну женщину, очень любит.

– А она не отвечает взаимностью?

– Нет, кажется, она могла бы. Она любит его. Но.

– В чем же дело?

– На их пути есть препятствие. И они его не могу перешагнуть.

– Какое же?

Бригитта выпрямилась, внимательно посмотрела Прохору в глаза:

– Этим препятствием являюсь я, Прохор.

– Вы?

– Он любит мою маму. Заходит к нам. Даже помогает по хозяйству. Но я не уважаю Коку: он много пьет.

– Так, может, потому и пьет, что неудачник?

– Не знаю, Прохор, но я считаю: мама достойна лучшего.

Прохор заметил: к Коке подошел Петкер, что-то сказал на ухо. Кока встал и пошел к роялю. Сел на пуфик, заиграл. Несколько пар начали танцевать.

Пауль сел за стол с Прохором и Бригиттой.

– Идите танцевать, молодежь, – сказал он, улыбаясь.

– Мы посмотрим, как другие танцуют, – ответил Прохор. – Не так ли, Бригитта?

– Да, посмотрим.

Разговорились, вспомнили знакомых. Роте спросил, не ездил ли Новиков в отпуск.

– Нет еще, – ответил Прохор. – Есть у меня забота одна. – Он повертел картонный кружочек. – Отец у меня, Пауль, здесь погиб. А вот до сих пор не знаю где.

– Похоронная, наверное, была?

– Была. Но хата у мамы сгорела – и бумага пропала. Хочу в отпуск поездить по Германии, походить по кладбищам, может быть...

– Ох, трудно это, Прохор. Даже в последние дни ваших много тут полегло. – Пауль тяжело вздохнул. – Хоть и говорят некоторые: мол, русским здесь не с кем было драться, фольксштурмовцы-де одни воевали. Чепуха! Я видел своими глазами, много было крови...

– Отца перед самым концом убили, – сказал Прохор.

Бригитта слушала, притаившись. Помнится, она говорила Прохору, что русские отняли у нее отца, теперь почти то же говорит и Прохор о немцах. Она настороженно смотрела в глаза Пауля: может быть, он что-нибудь скажет и успокоит ее.

– Да, конечно, Прохор. – Пауль Роте пододвинулся к нему поближе. – Много нацисты причинили вам бед, очень много...

К столу подошел Костя Вилков. Петкер познакомил его с Роте и Кокой. Прохор представился сам и представил Бригитту. Костя пошутил:

– Хорошо, лейтенант, претворяешь в жизнь указания – особенно по части лимонада.

– На том стоим, – отшутился Прохор.

Пауль, присмотревшись к Вилкову, воскликнул:

– Я будто вас видел, обер-лейтенант. Вы где работаете, если не секрет? – спросил он.

– Секрета нет. Наверное, слушаете наши радиопередачи? Позывные известны: «Много песен про Волгу пропето...» – ответил Костя.

– На радиостанции?

– Да.

– Это же рядом с клубом молодежи.

– Я там иногда бываю.

– И я заглядываю. Как говорят, я функционер, наставник молодежи. Приходите. У нас весело.

– Спасибо, зайду. – Костя расплатился, взял ружье и снаряжение, вышел на воздух.

Ночь была тихая, лунная. На небе, высоком и чистом, горели звезды, в канале, что рядом с гасштетом, плескались кряквы. Костя сбил на затылок фуражку, поднял голову к небу, глубоко вздохнул прохладный ночной воздух: «Ночь-то как хороша!»

Из гасштета вышли Прохор и Бригитта. Костя спросил:

– Вместе махнем, лейтенант?

– Нет, вы поезжайте, а мы пешочком пройдемся. Смотрите, ночь-то, как у нас под Рязанью.

– У нас под Новгородом бирюзовая. Эй, мотор, – крикнул Костя таксисту, – заводи!

– Будьте здоровы, Костя, – помахал рукой Прохор.

– Фрейлейн Бригитта, ауфвидерзеен! – крикнул Костя, садясь в такси, хлопнул дверцей, и машина скрылась в лесу.

Прохор и Бригитта взялись за руки, пошли в город тропинкой вдоль канала, и им было хорошо в эту летнюю ночь.