Текст книги "Течет река Эльба"

Автор книги: Алексей Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Вот это и есть могила Прошки Новикова, – сказала Бригитта, кладя венок на плиту. – Жаль, мама сегодня не пришла. Она всегда в такие дни навещала Прошку. – Бригитта поправила венок, выпрямилась, посмотрела на лейтенанта Новикова.

– Неужели це твий батько, товарищ лейтенант? – спросил Данила Бантик. – Вот це дило! «Новиков Прохор Романович, автоматчик». Он, товарищ лейтенант, он!

Веселый тон Бантика мало соответствовал моменту. И девушки недовольно покосились на солдата. Усадили Прохора на скамейку.

– Пусть побудет один, – сказала Катрин и увлекла за собой подруг. Бантик пошел за девушками. Они ходили по кладбищу, поправляли цветы на могилах, посыпали песком тропинки.

Данила остановился у гранитного постамента, на котором возвышался советский танк. Прочитал: «Экипаж этой машины прошел с ожесточенными боями от Сталинграда до Эльбы. Он уничтожил несколько орудий, сотни гитлеровцев и заслужил почетное звание гвардейского». Дальше перечислялись фамилии танкистов: командир танка Сурков, механик-водитель Господарчук, наводчик Рахметов, заряжающий Жибуртович.

– В последний день войны погибли ребята, – грустно сказал Бантик.

– Да, – согласилась Герда.

– И экипаж многонациональный... Русский, украинец, белорус и, наверное, узбек. Молодцы хлопцы! Всем колхозом чертей били.

Герда насупила брови:

– Не чертей, а фашистов.

– А это все равно, – вставила Катрин и положила к подножию постамента букетик гвоздик.

– Молодые хлопцы. Совсем молодые. – Бантик снял фуражку, постоял молча.

Над кладбищем опускалась ночь. На высоком ширококроном платане, на самой его вершине, словно ребенок, проплакал филин.

– Данила, – сказала Катрин, – позовите Прохора. – Она зябко повела плечами.

Бантик, надев фуражку, пошел в глубь кладбища. Не дойдя нескольких шагов до могилы Прохора Новикова, остановился, прислушался. Филин, снова проплакав, захлопал крыльями, перелетел на клен, в листьях которого гасли последние краски вечерней зари.

Новиков сидел по-прежнему на скамейке, подперев лицо ладонями. Рядом с ним лежала фуражка, букетик алых полевых маков.

– Товарищ лейтенант, – тихо позвал Бантик. – Пора домой.

Прохор, очнувшись, резко встряхнул головой, поднял на Бантика глаза.

– Это вы, Данила? – спросил он и приподнялся со скамейки. – Сейчас пойдем. – Прохор сделал несколько шагов к могиле, положил на плиту маки.

Катрин, тронув Прохора за плечо, сказала:

– Пойдемте, уже темно.

Новиков взял фуражку из рук Данилы:

– Слышите, как плачет филин? Это он людей оплакивает.

– Слышим, – ответила Бригитта. – Когда мы с мамой бываем здесь, тоже слышим филина... Еще белки здесь живут, Прохор. Много белок. Малюсенькие такие, глазки, словно бусинки... Мама радуется, когда видит здесь белок, кормит их печеньем. Они вот по этой скамеечке скачут, забираются прямо ей на колени и едят печенье из рук... И из моих рук берут. Поглядишь – нежненькие такие, пушистые. Лапками мордочки так и моют, так и моют.

Кладбище осталось в стороне. Шли вдоль небольшого ручья, поросшего осокой. Спугнули кряковых уток, примостившихся на ночлег. Днем утки здесь никого не боятся. Люди подкармливают их хлебными крошками, и птицы стали ручными.

– Чего всполошились, дурнушки, – сказал Данила Бантик. – Сидели бы себе на здоровье, влюблялись и миловались. Благо, ночь добре прикрывает.

– Кому что, коту Ваське сметана снится, – блеснула знанием русского языка Герда.

– Сметана не сметана, а полтавские галушки – точно, – поддержал шутливый тон Бантик. Он понимал, как тяжело сейчас на душе у лейтенанта Новикова, и наивно полагал, что весельем своим отвлечет Прохора от грустных мыслей.

– Какие они, галушки, Данила? – спросила Катрин.

– О, пальчики оближешь. – Данила забежал немного вперед и повернулся лицом к девушкам. – Галушки – это первейшее кушанье на Полтавщине. Нет, пожалуй, не первейшее. Первейшее – шматок сала. Недаром у нас так балакают: покажи украинцу шматок сала, он тридцать километров пешком за тобой пройдет. Сало, скажу я вам, самая первейшая еда. Ну, а галушки? Ну, что такое полтавские галушки? Как, по-твоему, Герда?

– Хлеб с водой, – сказала она.

– А полтавские галушки – это... объеденье!

– Вкусно?

– За уши не оттянешь. На Украине вообще вкусно готовят. Приезжайте, девушки, учиться...

– Спасибо за приглашение, – ответила Герда. – Только мы и сами способные.

– Проверить надо, – не унимался Бантик.

Вышли на площадь Нации, где днем проходил митинг. Остановились недалеко от трибуны. Пахло свежими цветами. Из-за купола колокольни выплыла луна, полная, возмужалая, с отблеском меди. Она осветила верхнюю часть колокольни, и перед взором предстал сгорбленный человек, несущий на своей спине огромный земной шар. Прохор много раз бывал в городе, на этой площади, но как-то не замечал человека с шаром. Сейчас же, при лунном свете, на фоне звездного неба, человек показался ему настоящим титаном. Он согнулся под тяжестью этой ноши, но несет ее, несет бережно, будто родное дитя на его плечах.

Данила спросил:

– Что за Геркулес?

Ответила молчавшая весь вечер Катрин.

– Это скульптура. О ней ходит легенда. Мне мама говорила.

– Должно быть, интересно? – спросил Бантик.

– Для кого как, – неопределенно ответила девушка. – Мне было интересно.

– Расскажи, Катрин, – попросила Герда.

Луна поднялась выше, как-то по-новому осветила человека с шаром, и его фигура стала вырисовываться на фоне неба еще отчетливее.

– Присядем, – предложила Катрин. – Отсюда хорошо видно.

Все уселись на скамейку в укромном уголке сквера. Ветерок шелестел листьями сирени и яблонь. Катрин сорвала веточку сирени, покрутила ее пальцами, начала рассказ.

– Так вот. В далекой-далекой древности, как вы знаете, думали, что земля держится на огромных-преогромных китах. Другие люди считали, что земля, мол, держится на слонах. Уперлись они своими ножищами в какую-то божественную твердь и поддерживают землю своими спинами. Бытовала и еще одна легенда: земля-де покоится веки-вечные на очень и очень прочных столбах. Есть люди, которые верят в эти сказки и сейчас. – Катрин покосилась на Бантика и тихонько рассмеялась.

– Это, конечно, я, – сказал Бантик.

– Нет, я так не думаю, – ответила Катрин. – Вы, Бантик, человек современный.

– Мало того, начитанный, – поднял палец Бантик.

– Постой, Данила, не перебивай, – попросил Прохор. – Рассказывайте, Катрин.

– Но вот нашелся человек, который сказал, что земля вертится, а другой доказал, что земля и кругла как шар. И эту землю никто не подпирает своими спинами – ни киты, ни слоны. Не покоится она и на прочных столбах.

– А на чем же она держится? – спросила Герда. – Вот мы сидим, не крутимся же, как на карусели, и не летим в тартарары с этого глобуса.

– Оказывается, она держится, Герда, и прочно держится.

– На чем же? – повторила вопрос Герда.

– Подумай, почему, по-твоему, скульптор изобразил человека с гигантским земным шаром на спине? А?

– Взбрело в голову – и сотворил. – Герда встала и развела руки в стороны. – Бывали вы в парке Сан? Каких там только скульптур нет! Один старичок, видать из попов, а такую девушку обнимает...

– Ничего ты не понимаешь, – остановила Герду Катрин. – В каждой скульптуре мысль заложена. Да еще какая! Скажем, вот эта фигура. – Катрин показала на человека с шаром. – В ней-то скульптор и сказал, что думал: земля держится на людях, Герда, на простых людях. И они должны ее беречь.

Луна на мгновение скрылась за небольшим облачком, через минуту снова поплыла по чистому небу и осветила человека с шаром. Прохору показалось, что он постепенно выпрямляется, а поступь его становится тверже, увереннее.

– Скажите, Катрин, и при фашистах ходила эта легенда? – спросил он.

– Не знаю, Прохор, может быть.

В разговор вмешалась Бригитта:

– Я слышала, фашисты по-другому ее толковали: мол, в этой скульптуре изображена великая Германия и ей-де будет подвластна, как и этому человеку, вся земля, весь мир.

– Кто про что, а вшивый про баню, – сказал Данила Бантик.

– Идеология... – серьезно заметил Прохор. – Человек с земным шаром на плечах – и великая Германия! Заманчиво! Все работают на фюрера. Фюрер – бог... Но в жизни все сложнее. И в Трептов-парке сейчас стоит новый памятник.

– Вашему солдату, – сказала Герда. И спросила: – Правда, что он с девочкой на руках?

– Ты что, никогда не видела памятник? – Катрин повернулась к Герде.

– Не довелось, к сожалению. – Герда вздохнула.

Выстрелы, раздавшиеся на заре на улице Зеештрассе, всполошили комендатуру и народную полицию. На берег озера почти одновременно примчались лейтенант Пузыня с группой солдат, вооруженных автоматами, и несколько полицейских с овчарками. Нашли Коку, уткнувшегося лицом в песок. Перевернули, прислушались – мертв. Неподалеку от него стонала Эрна. Она ожесточенно гребла руками песок, как бы стараясь ухватиться за что-то крепкое, надежное. В глазах Эрны словно застыл ужас.

Солдаты и полицейские осторожно подняли ее. Осмотрели – ранена в грудь. Пуля угодила, наверное, в правое легкое, вышла наружу, повредив лопатку.

Врач перевязал Эрну. Затем ее положили в машину и увезли в больницу. Ранение, очевидно, было тяжелое, и, видимо, требовалась срочная операция. Труп Коки полицейские отправили на специальное исследование.

У места происшествия остались лейтенант Пузыня и двое полицейских с собаками. Они тщательно осмотрели берег, метр за метром, облазили тростник – ничего подозрительного не нашли.

– Ну что ж, – сказал Пузыня, пряча пистолет в кобуру, – может, выживет женщина.

Полицейский покачал головой: вряд ли, слишком тяжела рана.

Завели мотоциклы, посадили собак в коляски, и все уехали: Пузыня в комендатуру, полицейские в свой участок; к сожалению, на берегу не оказалось никаких вещественных доказательств, которые бы наводили на след убийцы.

У самого входа в комендатуру Пузыню ждал комендант полковник Карев, хмурый, нахохлившийся. Он спросил:

– Чья работа?

Пузыня, легко спрыгнув с сиденья мотоцикла, приложил руку к козырьку:

– Пока неизвестно...

Карев помрачнел еще больше:

– Как это понять?

– Женщина жива, товарищ полковник, может, расскажет.

Комендант тяжелой походкой поднялся на второй этаж, вошел в кабинет, снял трубку, набрал номер:

– Приветствую вас, Василий Григорьевич. Это Карев. Вам доложили о ЧП на Зеештрассе? Знаете? Хорошо. До свидания.

Пузыня догадался, куда звонил Карев – в наш особый отдел.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В эти погожие дни летчики пропадали на аэродроме. Днем и ночью летали в зоны, на перехват, выполняли различные упражнения.

Иван Иванович Крапивин тоже сутками был на полетах. Лицо его, немного похудевшее, но энергичное, успело загореть, обветриться. Серые глаза выделялись на лице, нос облупился, губы потрескались. Крапивин каждый день по нескольку раз поднимался в воздух то в паре с молодым, то с опытным летчиком, чтобы, как он говорил, постоянно держать себя в летной форме.

В полку хорошо понимали, что каждый час полета, вылет на перехват, свободный учебный бой – это крупицы, из которых складывается высокая боевая готовность, во имя которой летчики и находятся здесь, далеко от Родины, оберегают ее покой.

Прохор Новиков летал сегодня в паре с лейтенантом Тарасовым. Они, как предполагалось, должны были лететь в последнюю очередь и потому вместе со своими механиками Бантиком и Кленовым продолжали осматривать самолеты, делились последними новостями, шутили над Данилой, скучавшим о своей Герде-Гордой, советовали ему, как и где назначить ей свидание. И вдруг руководивший полетами начальник штаба по трансляции передал: Новикову и Тарасову занять самолеты, выйти на старт и подняться в воздух. Все поняли – это по требованию Крапивина. Он, как говорили летчики, любил выкидывать такие штучки, поэтому по любой команде были готовы к делу.

Прохор и Павел получили задание в воздухе: выйти на рубеж Н., атаковать цель и вернуться на аэродром.

Цель оказалась трудноуловимой, она шла на небольшой высоте, создавала искусственные помехи, исчезала из поля зрения локаторов. Крапивин заставлял «противника» ходить не только на больших высотах – его доставали наши перехватчики почти на любой высоте, – но и летать низко. Оказывается, локаторам очень трудно сопровождать такие бреющие цели, и еще труднее летчикам перехватывать их. Иван Иванович одним из первых почувствовал эту особенность.

Наконец Прохор передал на командный пункт:

– Цель вижу визуально. Высота... Курс... Прикрывается лесным массивом.

– Атаковать! – дает распоряжение Крапивин.

По команде Новикова истребители перестроились. Прохор, ведущий, зайдя в хвост «противнику», сблизился, вобрал его самолет в прицел. Почувствовав опасность, «противник» взмыл ввысь. Проскочив через слой облаков, он начал маневрировать по вертикали. То уходил к земле, то поднимался к солнцу, и за самолетом трудно было уследить. На помощь приходили станции наведения. Спокойно и четко указывали координаты цели, и летчики снова настигали ее в выгодной точке. Прохор сработал фотопулеметом. На сердце полегчало. «Кажется, попал, – подумал он. – И Тарасов надежно прикрыл».

– Цель атакована, цель атакована! – передал в эфир Прохор. – Разрешите вернуться.

– Можно, пожалуй, – сказал Крапивин и попросил начштаба поднять в воздух новую пару, чтобы перехватить еще одну цель, на другом рубеже.

Новиков и Тарасов приземлились. Они передали фотопленку в лабораторию. Вскоре их вызвал Крапивин, посадил рядом у локатора и попросил понаблюдать за поиском, который вели в небе другие летчики.

До чего же непохожую картину там, в небе, рисовали себе Прохор и Павел, когда думали о станции наведения! Экран локатора мерцал загадочно. Глядя на скользящие точки, не каждый бы догадался, что обозначают они самолеты. На сей раз «противник» забрался так высоко, что наши «миги» едва доставали его. Они набрали предельный потолок и, встречая «вражеский» самолет, стремились атаковать его сверху, со стороны солнца.

– Как, по-вашему, грамотно действуют? – спросил Крапивин, обращаясь к Прохору.

– По-моему, верно.

– Ведомый слишком оторвался, – возразил Тарасов.

– Конечно. Нет подстраховки. Так, пожалуй, могут перебить поодиночке. – Крапивин приказал вызвать новую цель, которая бы атаковала ведомого. – Посмотрим, что предпримет Бойченко. Увильнет или в схватку пойдет.

Лейтенант Бойченко заметил приближение цели и, очевидно не доложив ведущему, отвалил в сторону, вступил с ней в «бой». Перехватчики стали действовать разрозненно. Они еще несколько минут чертили в небе различные фигуры и, увидев, что кончается горючее, запросили посадку.

– Вот, пожалуй, и будет пища для разбора, – сказал Крапивин. – Я вам дам слово. Расскажите об этом перехвате, а потом разберем ваш полет. А вы, Уварыч, – обратился Крапивин к замполиту, – поручите сразу же после разбора стенгазету выпустить. Экстренно, так сказать.

– Добро! – ответил Фадеев.

– Бойченко надо указать на недостатки. Как школьник действовал.

– Карикатурку нарисуем.

– Ну, этого мало. Зазнаваться парень стал, – сказал Крапивин и, обращаясь к руководителю полетов, добавил: – Я с Веселовым вылечу. Контрольный полет, последний экзамен, комиссар.

– Выдержит. Я с ним говорил сегодня.

– Будем надеяться.

Крапивин вылетел с лейтенантом Веселовым в последний перед обедом полет. Виктор давно вернулся из госпиталя, но все же был списан Бурковым с летной работы как неспособный и до недавнего времени нес службу в штабе. Однако Веселов частенько заглядывал в свой полк, встречался с ребятами, с Крапивиным. Иван Иванович сказал ему однажды: «Просись, частушечник, ко мне, летать будешь».

Веселов написал рапорт, чтобы его восстановили в звании летчика и направили в полк. Рапорт дошел до полковника Буркова. Тот, говорят, поморщился, нацелил свой левый глаз в кадровика, спросил: «Не гробанется частушечник?» – и подписал бумагу.

Так Веселов опять оказался в полку.

Потом, как принято, тренировки и зачеты, зачеты и тренировки и, наконец, так называемые контрольные полеты на «спарке».

А теперь Веселова «вывозит» сам Крапивин – последняя проверка перед самостоятельным вылетом. Вошли в зону, набрали высоту. Крапивин передал управление Веселову. Лейтенант начал выполнять упражнения. Он заложил самолет в глубокий вираж, сделал горку. Крапивин внимательно следил за Веселовым и про себя отмечал, что ведет он самолет неплохо. «А ведь чуть было не лишились летчика, – думал Иван Иванович. – Подшивал бы бумаги в штабе, где может справиться и девчонка».

– Полетное задание выполнил, товарищ подполковник, – доложил Веселов, прерывая раздумья Крапивина.

Командир посмотрел на часы, сказал:

– Запрашивайте посадку.

Самолет взял курс на аэродром. Веселов ликовал: полет, кажется, удался. Раз батя молчит, значит, доволен. Лейтенант подумал: «Теперь бы посадку не промазать, иначе все насмарку пойдет. Начинай все сначала, частушечник». – Веселов про себя улыбнулся. Он вспомнил, ребята рассказали ему, как полковник Бурков распекал Крапивина на разборе за это словечко «частушечник», которое теперь прилипло к Веселову, наверно, на всю жизнь.

– Внимательнее будьте, лейтенант! – предупредил Крапивин. – Докажите, что вы умеете не только частушки под гитару петь.

Виктор почувствовал, как Крапивин подавил в себе смех. «Вот батя так батя, кажется, мысли на расстоянии читает», – подумал Веселов и ответил:

– Есть, быть внимательнее!

Самолет мягко коснулся бетонки и, пробежав несколько сот метров, остановился. Веселов облегченно вздохнул. Крапивин сказал:

– Сегодня снова родился летчик.

Веселова будто обдало жаром, он не сразу сообразил, что ответить командиру, и лишь тихо произнес:

– Спасибо, батя.

А через минуту Веселов стоял в кругу товарищей, немного растерявшийся, со шлемом в руке. Его белесый чубчик, примятый шлемом, был похож на небольшой кренделек, и это делало лицо Веселова забавным. Смущенно улыбаясь, он минуту-другую молчал, потом вдруг, ударив шлемом о землю, пустился в пляс и запел:

 
Меня били, колотили
И частушки петь учили.
А я, братцы, вот вам крест —
Опять на небо залез.
 

Потом, накинув на голову носовой платок, еще раз прошелся по кругу:

 
Был ты в штабе, друг земной,
Шил бумажечки иглой,
А теперь ты летчик,
Наш орел-молодчик!
 

Было обеденное время, и Крапивин не считал нужным прерывать это своеобразное представление. У Веселова большое событие, теперь он на всю жизнь обретет крылья, и нужно, чтобы этот день, этот полет остался в памяти.

Фадеев, поправив очки на переносице, сказал:

– Вот и состоялось посвящение в летчики нашего Веселова. Теперь, как видим, он дал слово и летать хорошо, и частушки петь отменно. Значит, и заживем мы веселее, и дела у нас будут спориться. А теперь слово Ивану Ивановичу Крапивину.

Командир полка вошел в круг, и все сами собой построились в небольшое каре, подровнялись.

– Теперь пора, пожалуй, вручить лейтенанту Веселову летную книжку. Сегодня он выдержал, вполне выдержал свое второе крещение. И я вот прямо перед вами вручаю ему паспорт летчика.

Веселов, серьезный, посуровевший, казалось, говорил ребятам: «Оправдаю ваше доверие, друзья».

Крапивин подозвал Виктора к себе, вручил книжку, пожал руку.

– Высокого и счастливого неба вам, лейтенант!

– Служу Советскому Союзу!

Через несколько дней в полк прибыл полковник Бурков. Приехал он, как всегда, неожиданно. Полетов не было, лишь летчики дежурной эскадрильи находились на аэродроме, коротали время в домике.

Трифона Макеевича встретил Крапивин, засидевшийся с замполитом, начальником штаба и секретарем партийного бюро. У них был сегодня горячий день: после партийного собрания, на котором обсуждали опыт лучших летчиков по перехвату низколетящих целей, они наметили план, как лучше и быстрее внедрить этот опыт во все эскадрильи.

Приняв рапорт, полковник предложил пройти в кабинет. Крапивин и Фадеев последовали за ним. Бурков открыл дверь, отшатнулся: под потолком кабинета плавали клубы дыма.

– А начадили-то, хоть топор вешай, – сказал он строго и сделал жест, чтобы открыли окна. – Неужели нельзя было проветрить!

– За работой не заметили, – пытался сгладить впечатление Крапивин. – Интересное дело, товарищ полковник.

Бурков подошел к столу, заваленному листами ватмана со схемами, взял один, повертел его, прищурил левый глаз, прикрыл кустистой бровью, повернулся к Крапивину.

– Не это ли дело считается интересным? – спросил Бурков, положил схему на стол, постучал по ней пальцем.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Крапивин. – Понимаете...

– Ну-ну, говорите, послушаю.

– Понимаете...

Трифон Макеевич поморщился, передернул плечами:

– Словно не кадровый офицер докладывает, а приписник. Нельзя ли без этих «понимаете»?

– Пожалуй, можно, товарищ полковник.

– Вот давно бы так. Докладывайте.

– У нас состоялось партийное собрание. Мы заслушали доклад коммуниста Новикова об опыте перехвата низколетящих целей. Разработали план, как лучше это дело внедрять.

– И что же вы надумали? – спросил Бурков, садясь на табуретку.

– Кое-что, пожалуй, интересное.

– Говорите, я слушаю. – Полковник просверлил Крапивина взглядом.

– Во-первых, наиболее опытные летчики должны выступить перед теми, кто только начал летать на перехват низколетящих целей. Во-вторых, инженеры расскажут, как бороться с помехами противника...

– И в-третьих? – спросил полковник, еще пуще сверля взглядом Крапивина.

– И в-третьих, наглядная агитация. Схемы, чертежи и, наконец, рассказы о боевых приемах при атаке цели.

– Все? – спросил полковник.

– Это первые наметки.

Бурков опустил свои тяжелые ладони на лист ватмана, хрустнул пальцами, сказал:

– Садитесь. И слушайте меня. Помните, как сказал однажды Чапаев своим подчиненным: все, о чем вы тут говорили, надо забыть и наплевать. Вот так! Забыть и наплевать. Вы живете старыми представлениями, представлениями военного времени, когда авиация была винтокрылая, тихоходная и с потолком, что гулькин нос. Что ж, по-вашему, за «кукурузниками» вы будете охотиться или воевать с современной быстроходной авиацией, у которой потолок двадцать с гаком? – Бурков поерзал на табуретке, немного нервничая. – Какое сейчас основное направление в авиации, Крапивин? – обратился он к командиру полка, но сам же ответил: – Скорость и высота! Высота и скорость! Скоро тридцать с гаком потолок будет, а скорость? Тю-тю. – Полковник свистнул. – Вот и подумайте, стоит ли заниматься такими штучками. – Бурков постучал по ватману.

– По-моему, товарищ полковник, стоит и тем, и другим, пожалуй, – возразил Крапивин.

– Подполковник Крапивин, – недовольно сказал Бурков и встал. Все тоже встали. – Есть программа боевой подготовки, утвержденная Москвой! Вы не имеете права самовольничать... Посмотрю я сейчас, как у вас на потолке работают. Жарко всем будет. Какая эскадрилья дежурит? – спросил Трифон Макеевич.

– Вторая.

– В ней есть эти самые специалисты по низким целям?

– Есть. Лейтенант Новиков и лейтенант Тарасов.

Полковник подошел к телефону, попросил соединить его со штабом.

– Говорит Бурков, – сказал он в трубку. – Поднимите высотную цель на рубеж номер два. – Он положил трубку, направился к выходу. – На аэродром, – бросил он на ходу.

ЗИМ подкатил прямо к дежурке. Летчики вышли встретить Буркова. Командир эскадрильи отдал рапорт. Не дослушав его, полковник объявил эскадрилье тревогу. Дал вводную – на рубеже перехвата номер два появилась высотная цель, и ее надо атаковать. Полетное задание выполняют летчики Новиков и Тарасов.

Прохор и Павел как раз были в готовности номер один. Они в полном снаряжении сидели в самолетах. И как только прозвучала команда на взлет, они стартовали в небо на перехват «противника».

Полетом руководил командир эскадрильи, он указал курс, высоту, рубеж перехвата и внимательно следил за маневром летчиков. Бурков сидел у локатора, до поры до времени не вмешиваясь в дело.

«Противник» шел на предельной высоте, и его трудно было достать.

– Цель вижу, – доложил Новиков. – Иду в атаку! – Прохор дал указание ведомому прикрыть его, а сам, выбрав удобный момент и направление, повел истребитель на «противника». Цель – в прицеле. Расстояние небольшое, можно открывать огонь. Но что это? «Противник» резким разворотом нырнул вниз, в облака, и скрылся. «Прозевал», – пронеслось в голове Прохора. Он запросил командный пункт: – Цель не вижу, дайте курс, высоту...

Откликнулись быстро. «Противник», прикрывшись облаками, ушел из-под атаки, а теперь вновь полез на предельный потолок. Здесь-то и подкараулил его Прохор, открыл огонь с короткой дистанции.

Вернулись на аэродром. Сели, доложили о полете. Бурков приказал проявить фотопленку. Результат отличный. Самолет «противника» буквально напоролся на снаряды, выпущенные Прохором.

Полковник, разглядывая на свет пленку, довольно щелкал языком, затем передал ее начальнику штаба полка, сказал:

– Объявите от моего имени благодарность.

Бурков и сопровождавшие его офицеры вышли на улицу. Над аэродромом, словно арбузная корка, висела луна. Небо вызвездилось, на траве искрилась роса. Все предвещало погожий день.

– Завтра – вёдро, – сказал полковник, глядя в небо.

– Будем работать, – ответил Крапивин.

– А по низким целям – ни-ни, – погрозил пальцем Бурков. – Ввысь, только ввысь курс держать, как сегодня!

– Товарищ полковник, разрешите и по низким, – сказал Крапивин. – Ведь нужно и то, и другое... Локаторы подсказывают, нужно...

– Что за подсказку они вам дают? – спросил Бурков.

– Верную, товарищ полковник. Если цель идет низко, они почти не «видят» ее.

– Но это бабушка надвое сказала. – Трифон Макеевич подал Крапивину руку, с остальными попрощался кивком, сел в ЗИМ. Автомобиль, газанув, прорезал жиденький лунный свет сильными лучами фар.

Офицеры стояли на бетонированной дорожке, смотрели вслед убегавшей во тьму машине, а когда она скрылась за ангарами, Крапивин сказал:

– А может быть, он прав, не слишком ли мы увлеклись низкими...

– Иван Иванович, – вздохнул Фадеев. – Ведь жизнь, сама жизнь подсказывает, что надо работать и на потолке, и по низким целям.

Из дежурки вышли летчики. Под ногами у них волчком вертелся аэродромный пес Трезорка. Увидев Крапивина, он подбежал, подпрыгнул и лизнул его в грудь. Иван Иванович присел на корточки, взял лапы Трезорки в свои ладони, погладил его по спине. Трезорка мотал головой, преданно смотрел Крапивину в глаза.

– Ну, что будем делать, Трезорка? – спросил Иван Иванович и потрепал собаку за ухо. – Отступать или наступать?

Фадеев присел на корточки рядом с Крапивиным, положил свою ладонь на шею Трезорки.

– Наступать, Иван Иванович, непременно наступать!