Текст книги "Течет река Эльба"

Автор книги: Алексей Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Они гуляли по тенистым аллеям парка Сан. Бригитта, взяв Прохора под руку, рассказывала о парке, дворцах. Остановились возле небольшого бассейна, уселись на барьер, и в зеленоватой воде закачались их отражения.

В бассейне плавали золотые рыбки. Прохор опустил руку в теплую, нагретую солнцем воду, набрал ее в горсть, плеснул на рыбок.

– Зачем ты их пугаешь, Прохор?! – с укоризной сказала Бригитта. – Посмотри, на тебя даже лягушки сердятся.

– Неужели? – Прохор повернул лицо и на каменных глыбах, торчащих из-под воды, увидел чугунных лягушек. Спины их были выгнуты, глаза выпучены, а из широко открытых пастей фонтанчиками били тоненькие струйки воды.

– Извини, Бригитта, – сказал Прохор. – Я так очарован рыбками, что и не заметил, как вызвал гнев моей золотой рыбки.

– Пойдем, я тебе покажу лебедей, – сказала Бригитта. – Там, в глубине парка.

Бригитта вскочила, схватила Новикова за руку, и они пошли по аллее, которая привела их на небольшую поляну.

Недалеко виднелась китайская сторожка. Бригитта и Прохор подошли к ней, остановились. Небольшой шатер опирался на позолоченные колонны. У входа – статуи охранников. Стены украшали скульптуры китаянок, сторожку венчал золотой шпиль.

– Как ты думаешь, можно войти в эту сторожку? – спросил Прохор. – Мне хочется посмотреть ее и внутри.

– Что ты, что ты... – Бригитта замахала руками. – Пойдем лучше смотреть лебедей.

Они пошли по поляне, на которой было много цветов. Прохор сорвал цветок мака и, взяв Бригитту за лацкан куртки, осторожно вставил его в петлицу.

– Вот, Прохор, и лебеди, – сказала Бригитта. – Смотри! Эту зовут Белая-Пребелая. Видишь, какая гордая. А тот – лебедь. – Бригитта подбежала к ручейку и, делая замысловатые движения рукой, позвала: – Карл, Карлуша, иди сюда. Ну, иди...

Лебедь настороженно поднял голову, несколько раз взмахнул крыльями, аккуратно сложил их, замер.

– Ну, иди же, не бойся, Карлуша, – звала Бригитта. – Ты что, не узнаешь?

Карлуша загоготал, покружился возле Белой, и они подплыли к Бригитте.

– Прохор! – крикнула Бригитта, не оборачиваясь. – Смотри, какие красавцы!

Новиков подошел к Бригитте. Карлуша вдруг вытянул шею, захлопал крыльями, зашипел на Прохора и, оттолкнувшись от воды, словно пружина, мгновенно оказался на берегу. Прохор отпрянул в сторону.

– Карлуша, Карлуша! – заливаясь от смеха, кричала Бригитта. – Так нельзя, нельзя так...

Лебедь наскочил вновь, но осекся: Прохор стоял не шелохнувшись, и Карлуша спасовал. Медленно, будто нехотя, сложил он крылья, взглянул на Прохора, и Новикову показалось, что в бусинках глаз птицы затаился смешок.

– Будем друзьями, Карлуша, – сказал Прохор. – Зачем же ты сердишься?

Бригитта подошла к Прохору, тоже погладила лебедя, легонько подтолкнула его к ручейку.

– Иди, Карлуша, к своей Белой-Пребелой, скучает она. – И, выпрямившись, тихо сказала: – Любовь у них неразлучная, будто у людей.

– А я что, хуже Карлуши! – крикнул Прохор, подхватил Бригитту на руки и закружился по поляне. Бригитта вырывалась из его объятий.

– Пусти, закружишь, пусти...

– Вот и закружу! – кричал Прохор, целуя Бригитту.

– Ну, хватит же, хватит, – умоляюще просила девушка.

Тяжело дыша, он сел на траву. Рядом присела Бригитта. Она прижалась головой к его плечу. Немного помолчали.

Бригитта встала, пошла по поляне, чтобы нарвать ромашек. Прохор смотрел на девушку: на ее гибкий стан, черные волосы, на челку, закрывавшую почти весь лоб, на подбородок с ямочкой и думал: «Сегодня она еще лучше».

Бригитта подошла к Прохору, присела, поджав под себя ноги. Перебирая ромашки, делая из них букет, она спросила:

– У вас тоже есть ромашки?

– Море! – ответил Прохор. – Прямо возле села растут. У нас речка и луга. Мое село Раздольное прямо на берегу. Большое село – целых пятьсот дворов. У вас таких нет – пятьсот дворов! Переберешься на ту сторону Оки, я говорил как-то тебе, так река у нас называется, – трава по пояс. Когда мальчишкой был, в прятки в лугах играли. Заберешься в пырей – обдерешься до крови. Зато в клевере – красотища! Ляжешь на спину, глаза в небо, а над ухом, слышишь, пчела жужжит, с цветка на цветок перелетает. Друзья, бывало, ищут-ищут, так и не найдут. Переплывут домой, а я все лежу в траве и мечтаю. О чем только не мечтал! И о ковре-самолете, и о путешествии в какую-нибудь дальнюю-предальнюю страну, и о девушке, чтобы была самая красивая на свете... Книжки с собой брал. Отец привозил. Поедет в Рязань, целую сумку накупит.

– Кого же ты любишь? – спросила Бригитта. Прохор не понял вопроса. – Кого, я спрашиваю, любил читать?

Новиков ответил не сразу. Есть у него любимые писатели, но знает ли она их?

– Донского казака люблю. – Прохор оживился. – На Дону живет. Знаешь Дон? Рядом с Волгой. Там он живет, донской казак.

– Казак не писатель, – махнула рукой Бригитта. – Казак шашкой рубит. Видела я их в войну.

– А мой казак книжки пишет. Какие книжки-то – зачитаешься! Вся жизнь перед тобой шумит, бурлит, воюет, любит, ненавидит, страдает... И ты все это переживаешь.

– Кто же этот писатель? – Бригитта прищурила глаза, стараясь угадать, кого назовет Прохор.

– Ты, наверное, его не знаешь. Михаил Александрович Шолохов.

– Шолохов?! – Да его Нагульнова у нас почти каждый школьник знает. – Бригитта встала на колени. – Помнишь, с наганом ходил.

– Вот-вот, с наганом. Макар Нагульнов! Макарушка!

– А как книжка называется, убей – забыла.

– «Поднятая целина!» В ней Нагульнов Макарушка обрисован. Люблю Макара. Твердый как кремень. За революцию готов горло перегрызть каждому.

– Мужества у него хоть отбавляй. Помню, как что, наган выхватывал. «От имени р‑революции. Убью, контра!» – Бригитта, смеясь, нацелилась пальцами в Прохора и прищелкнула языком. – А насчет нежности я что-то не помню...

– Эх, Бригитта! – Прохор вскочил на ноги. – Очень нежным был Макарушка. Знаешь, как он Лушку, жену свою, любил?

– Нет, не знаю.

– Как тебе сказать. Любил он свою Лушку ну прямо-таки всем нутром, всем существом своим.

– Ах да, вспомнила! – воскликнула Бригитта. – «Ты опять где-то блудила, кошка!» – так, кажется, Макарушка к ней обращался. Нежность!

– Так он это любя. – Новиков взял Бригитту под мышки, приподнял на ноги. – Понимаешь, любя.

– Бантик тоже Герде рассказывает... – Бригитта лукаво сверкнула глазами.

– О чем?

– О чертях. Ты о Макарушке, а он про чертей. Говорит, у него был земляк писатель. Гоголь. Так тот про чертей больше писал. Ох, Бантик и нагоняет на Герду страха.

– Бантик нагонит, – подтвердил Прохор. – Он и сам черта с рожками изобразит. На нем у нас вся самодеятельность держится.

– Как там Данила? – спросила Бригитта.

– Соскучилась?

– Веселый он.

– Герда любит его, скажи?

Бригитта подумала:

– По-моему, у них просто дружба. Разве так нельзя?

– Почему же.

– Герда с ним дружит. Она любит, наверное, другого.

– Кого же?

– Она любит Гуго. Знаешь, Гуго Брауна.

– Конечно. Хороший парень.

– Она веселая, а он серьезный, как раз пара.

– Верно.

– Недавно Гуго на заводе был. Интересовался, как мы работаем. Ничего, доволен остался. Говорит, надо почаще всем нам встречаться. И не только на танцах. Что-то, говорит, полезное надо сделать. Скажи, что можно было бы придумать? – Бригитта прикусила травинку.

– Есть и у нас секретарь, Яша Пилюцкий. – Прохор нахмурился. – Тяжелый на подъем парень. Но уж если возьмется за дело – берегись. Всех на ноги поднимет.

– Так что же можно придумать? – повторила Бриитта.

– Я поговорю с ребятами. Не будем тратить время. Скажи-ка лучше, как там дела у фрау Эрны?

– Спасибо, Прохор. Поправляется понемногу. Ходить начала.

– В палате?

– Пока в палате.

– Давно была у нее?

– Нет, вчера. Интересовалась Гердой, Катрин.

– Они тоже бывают?

– Ходят. Любят они маму.

– Добрая женщина.

– Тебе привет передавала.

– Серьезно?

– Конечно. Как, мол, там Прошка-младший поживает? Ведь ей рассказали о тебе. Говорю, встречаемся, привет тебе передает. Ну вот, говорит, а ты парня обижала.

– Не вороши прошлое, Бригитта! – Прохор отвернулся.

– Ладно, не буду. Ты же простил меня.

– Пойдешь к матери, скажи: моя мама письмо прислала. Говорит, поклонись женщине, что Прохора моего чтит.

– Твоя мама?!

– Я написал, что нашел могилу отца. О фрау Эрне и о тебе написал.

– Как только сердце-то выдержало. – Бригитта присела, глубоко вздохнула, положила букет на колени. – Обязательно расскажу маме, Прохор.

Новиков присел рядом, обнял Бригитту.

Лебедь Белая, вытянув длинную красивую шею, вдруг заволновалась, захлопала крыльями, загоготала. Карлуша, кружась возле нее, старался прикрыть Белую своим крылом.

– Почему они волнуются, Прохор? – спросила Бригитта, прижимаясь к его плечу.

– Коршуна, наверное, напугалась Белая. Смотри, вон сидит.

– А я с тобой никого не боюсь, – сказала она. – Ты у меня нежный и сильный.

Прохор поцеловал Бригитту. Она взяла ромашку и спросила:

– Погадаем? – Бригитта рванула своими острыми ноготками нежные лепестки: – Любит, не любит... Любит, не любит...

На желтой тугой головке ромашки лепестков становилось все меньше и меньше, и лицо Бригитты принимало озабоченный вид. Прохор внимательно следил за пальцами Бригитты, из которых вылетали белые лепестки. Кружась в воздухе, они медленно опускались на колени девушки.

– Любит, не любит... Любит, не любит, – шептала Бригитта, и лепестки крохотными бабочками вились в воздухе, падали на загорелые ноги Бригитты.

– Не любит, – сказала она. Срывая последний лепесток, дунула на него, и лепесток тихонько опустился на руку Прохора.

– Да, не любит, – выдохнула Бригитта, и ее глаза встретились с настороженными глазами Прохора.

– Кто не любит? Гюнтер? Забудь о нем, Бригитта, забудь. Не отдам я тебя никому, не отдам. Ты одна у меня радость. – Прохор взял ее ладони в свои. – К черту гаданье, к черту Гюнтера!

Прохор порывисто обнял Бригитту. Она почувствовала, будто перед ее лицом стыдливо зашептались ромашки. А Прохор увидел лишь ярко-красный мак в петлице Бригитты, на одном из лепестков которого блестела крохотная капелька росы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Комендатура находилась в большом сером здании на Сталиналлее. Здание было похоже на букву «П». На первом этаже – небольшой зал для заседаний, столовая, магазин, на втором – кабинеты офицеров комендатуры, переводчиков, коменданта полковника Карева.

Лейтенант Новиков вышел из трамвая, осмотрелся и, перейдя улицу, направился в комендатуру. Поднялся на крыльцо, открыл массивную дверь, осторожно постучал в окошечко дежурного. Щелкнул замок, окно отворилось, высунулось лицо румяного лейтенанта.

– Вы к кому? – спросил лейтенант, принимая строгий, официальный вид.

– К коменданту, – сказал Прохор и полез в карман за документами.

– По какому вопросу? – еще строже произнес лейтенант.

«Чего он пыжится, – с досадой подумал Прохор, подавая удостоверение. – Чижик-пыжик, где ты был...»

– По личному, лейтенант, – так же строго ответил Новиков.

– Не лейтенант, а товарищ лейтенант, – заметил дежурный, беря удостоверение.

На столе зазвонил телефон. Дежурный поднял трубку, несколько раз дунул в нее, доложил:

– Лейтенант Пузыня слушает. А‑а, дорогая, приветствую тебя. – Лицо лейтенанта стало совсем пунцовым. Он нажал кнопку, и окошечко закрылось. Через стекло было видно, как Пузыня уселся на краешек стола, расплылся в улыбке. – Алло, Людочка, как поживаешь? Это точно: живем – хлеб жуем.

«Растрепался чижик-пыжик, не остановится». – Прохор стукнул в окошечко, обозначил пальцем кружок на стекле; кончай, мол.

Пузыня встал, держа трубку возле уха, недовольно надул свои тонкие, словно ниточки, губы. Новиков невольно улыбнулся.

– Людок, а Людок! – кричал в трубку Пузыня. – Ауфвидерзеен, как говорят наши немецкие друзья. Давай подскочи, подскочи. Пока. Буду ждать. – Лейтенант бросил трубку на рычаг, нажал на кнопку, окошко отворилось.

– Что ж вы так посетителей встречаете, товарищ лейтенант, – заметил Прохор. – Вы же при исполнении служебных обязанностей.

Пузыня от неожиданности открыл рот, несколько секунд стоял в оцепенении, а когда пришел в себя, неестественно улыбнулся.

– Значит, говорите, по личному вопросу. Айн момент. – Лейтенант набрал номер телефона, вытянулся по стойке «смирно», произнес: – Товарищ полковник, к вам посетитель. Лейтенант Новиков. По какому вопросу? Докладывает, по личному. Пропустить? Есть. – Пузыня осторожно положил трубку. – Сейчас оформим, товарищ лейтенант. Новиков Прохор Прохорович. Год рождения? Понятно. Воинское звание? Лейтенант, – Пузыня писал с упоением, высунув кончик языка, и ему казалось, что он делает самое важное дело.

– Получите, товарищ лейтенант. – Пузыня положил пропуск в удостоверение, энергично хлопнул обложкой, подал Прохору, взметнул руку к козырьку: – Предъявлять в развернутом виде. – Нажал кнопку, окошечко затворилось.

«Да, – ухмыльнулся Новиков, – так вот ты какая гроза военных. Чижик-пыжик, где ты был...»

По широкой лестнице Прохор поднялся на второй этаж. Вошел в просторную приемную. Солдат, сидевший за письменным столом, сказал, что можно пройти к коменданту. Прохор открыл обитую плотной клеенкой дверь. Шагнул по ковровой дорожке к столу, за которым в крепком дубовом кресле сидел полковник. Он что-то писал, подперев левой рукой высокий лоб. Полковник, не поднимая головы, жестом указал на кресло. Прохор не сел, остановился в нескольких шагах от стола. Комендант продолжал писать. Потом, откинувшись на спинку кресла, взял телефонную трубку, сказал:

– Соедините меня с «Первым». Докладывает Карев. Документ готов, товарищ полковник. Есть. Слушаюсь. – Комендант опустил трубку, встал, вышел из-за стола, подошел к Прохору, пожал ему руку, предложил сесть.

– Что же привело вас ко мне? – спросил он, вновь водворясь в кресло.

Вошел солдат. Карев встал, подал ему документ. Прохор успел окинуть взглядом крупную фигуру полковника. Он сравнительно молод. Ему можно было дать лет сорок – сорок пять.

– Отправьте полковнику Буркову.

– Слушаюсь. – Солдат повернулся, цокнул каблуками, вышел.

– Так что же привело вас ко мне, товарищ лейтенант?

Прохор помялся, как-то странно, неестественно улыбнулся.

– По личному я, – сказал Прохор, глядя в пол. – По сугубо личному, товарищ полковник. Жениться хочу, товарищ полковник!

– Ого, это дело! – воскликнул Карев.

– Но понимаете... Немка она, товарищ полковник.

Карев взметнул брови, выпрямился.

– Прорвало вас, что ли? – Он подошел к окну. Прохор тоже вскочил. Карев, опершись на подоконник, несколько минут смотрел на улицу. Перед окном прогромыхал трамвай. Остановился. Из трамвая вышли немцы и русские. Трамвай тронулся, скрылся за поворотом. На стадионе, что напротив, ребятишки гоняли мяч. Садовник большими ножницами подравнивал в сквере кустарник. Сел отдохнуть, задымил трубкой.

Карев повернулся к Прохору, не отходя от окна, спросил:

– Но ведь у вас есть командир, вы с ним советовались?

– А он к вам послал. Говорит, все равно без вашего совета и помощи не обойдешься.

Оба помолчали. Карев сел в кресло у стола.

– Вот что, молодой человек. Конечно, командир твой и сам мог бы этот вопрос решить. Но раз пришел... Кстати, не ты первый и, наверное, не последний с таким сугубо личным вопросом приходишь. – Комендант перешел на «ты». – Беда мне с вами. Что, разве у нас в России девушек мало?

Карев поправил прядку волос:

– Эх, где моя молодость! – воскликнул он. – Пролетела в огне и пламени. И любить-то некогда было. Какие девушки у нас в селе, загляденье! Ну, хорошо. – Полковник встал, прошелся по просторному кабинету, остановился напротив Прохора, потер пальцем ямочку на подбородке, хмыкнул. – Как-то зашел ко мне вот такой же, как ты, оголец и говорит: «Товарищ полковник, жениться хочу». «Ну что ж, – отвечаю, – валяй». Стал выяснять, кто она, что она. «Славная дивчина, – говорит, – спортсменка, рекорды ставит. Я у них уже дома бываю». Посмотрел я как-то попристальнее на лейтенанта, и очень знакомыми мне показались его глаза. Да и нос этот курносый я где-то, кажется, видел. Хлопец рассказывал, как его встречают в немецкой семье, как провожают, а я копаюсь в памяти, мучительно вспоминаю, где я видел пострела. Неужели в воинской части? Нет, думаю, мне не довелось там такого видеть. Забирали в комендатуру и, может быть, беседовал с ним? Нет. Потом – стоп – вспомнил. Так вот где я тебя встречал! Вот где! «Добро, – говорю, – лейтенант. Вижу, ты хорошую дивчину полюбил, вижу, семья порядочная. И беседуешь ты на интересные темы с ее родителями. Но скажи, ты не Антона Силантьевича Овечкина сын?» Гляжу, у лейтенанта язык так и отнялся. «А вы откуда знаете, товарищ полковник? Сын... Овечкина». «Тебя Лёнькой зовут?» – спрашиваю. «Лёнькой», – отвечает. «Знаю тебя, пострел, очень хорошо знаю. Ты тогда под стол пешком ходил. Я с твоим отцом дружил. И на руках тебя носил. Потом наши дороги разошлись. Я уехал на Дальний Восток. Антон в Москве остался. А в сорок первом, как мне стало известно, погиб под Москвой». Конечно, хлопец сразу как-то обмяк, куда девалась его бравада. Вот так же мы присели с ним друг против друга и начали вспоминать Лёнино детство, как на елку в Колонный зал вместе ходили, в зоопарк, на выставку. Вспомнил. Про отца рассказал, про мать. Вера Петровна и сейчас, говорит, на Писцовой живет.

И тогда я сказал Лёне: «Вот что, дорогой. Конечно, жениться ты еще успеешь. Но давай-ка, дружище, поезжай в отпуск в Москву. Я командира попрошу, чтобы тебя отпустили, проветрись немного, подумай, с матерью посоветуйся, привет ей от меня большой передай. А тогда видно будет. Зайдешь ко мне и доложишь свои соображения». «Хорошо, – говорит, – Григорий Титыч – это меня так зовут, – я подумаю».

Карев поправил на столе чернильный прибор, сдунул со скатерти пылинки, продолжал:

– Отправился мой жених восвояси, а я между делом решил познакомиться с его избранницей, вдруг посаженным отцом придется быть: ведь я на руках мальчонкой его носил. Приехал... Познакомился с отцом невесты, матерью, с самой нареченной. Сидим, кофе пьем, разговариваем. Приятная такая семья. Сам Генрих работает на заводе, Эльза на кондитерской фабрике, Эрика в магазине продавцом. Генрих коммунист. Эрика у них единственная дочка. Вся забота о ней. Сидим, толкуем о житье-бытье, о политике, пригласил у нас побывать. Ну и, конечно, стал домой собираться, пора. Тут-то я и выложил карты на стол. Так, мол, и так, я вот по какому поводу приехал. Ходит к вам лейтенант один, Лёней зовут, вашу Эрику полюбил. Как, не обижает ее? Я-то его знаю, боевой хлопец, сам на руках носил.

Генрих и Эльза переглянулись, Эрика сделала большие глаза, все пожали плечами. На лицах можно было прочесть: «Ты что, герр комендант, с ума спятил или пьян в стельку?» «О ком вы говорите, герр комендант? – спросил Генрих. – Не пойму вас». «О Лёне, что любит вашу Эрику». «Я не знаю Лёню, – вступила в разговор Эрика. – Я знаю другого лейтенанта». «Да, да, – поддержала ее Эльза. – Он бывает у нас, хороший парень. Веселый. Любит Эрику, ходят в кино, на танцы».

Григорий Титыч открыл пачку «Казбека», взял папиросу, постучал мундштуком о ноготь, обратился к Прохору:

– Видишь, молодой человек, как дело оборачивается? Не знаю, говорит, Лёню-лейтенанта, знаю другого.

– Неужели перепутала Эрика? – вставил Прохор.

– Перепутала! – воскликнул Карев. – В том-то и суть, что не перепутала. Перепутал-то как раз Лёнька-оголец.

– Что же он сделал, товарищ полковник, до меня не доходит?

– Сейчас дойдет. – Карев дотянулся до карандаша, взял его, стукнул по столу. – Что мне прикажешь делать в такой ситуации? Ведь положение, прямо скажу, хуже губернаторского. – Карев лукаво прищурил глаза. – А?

– Неприятно, конечно, – неопределенно заметил Прохор.

– Извините меня за обмолвку или за ошибку, сказал я Генриху, – продолжал Карев, – а сам шапку в охапку и побыстрее на улицу. Сел в машину – и в комендатуру. Еду, а сам думаю: «Вот так влип, комендант. В сваты напросился и шишку себе на лбу набил. Неужели наврал мне Лёнька? Не может быть!»

– Карусель какая-то! – всплеснул руками Новиков.

– Да, действительно карусель, – подтвердил Карев, бросил карандаш на стол.

– Но вот Лёня вернулся из отпуска, попросил разрешения зайти. Прибежал. Привет от матери передал, гостинцы. Я его вот так же в кресло посадил, спросил, не передумал ли он с женитьбой. А он, пострел, и глазом не моргнул: «Мама не возражает. Если позволите, я женюсь». «Но кто с ней, извините, первую брачную ночь проводить будет? Другой лейтенант?» – спросил я его в упор. – Карев рассердился, заходил по кабинету, будто перед ним сидел не Прохор Новиков, а Лёнька Овечкин.

– А он что, товарищ полковник? – тихо спросил Прохор.

– Точно вбил я его в кресло, – успокоительно ответил Карев. – Побледнел, прикусил губу. «Извините, – говорит, – Григорий Титыч, но я не понимаю вас... Какой лейтенант? Я люблю Эрику, при чем тут другой?»

– А она не знает тебя, ведь я был у них. Говорит, не знаю никакого Лёню. И все тут.

Тогда Лёнька вспомнил, как ошалелый, подбежал ко мне и сграбастал в охапку: «Григорий Титыч, дорогой мой, Эрика, наверное, не поняла вас. Она меня зовет Алексеем».

Прохор повеселел:

– Да, товарищ полковник, как же это вы, действительно, не догадались? Не знают ведь они, что Лёня, это и есть Алексей!

– Бывает, и кочерга в лоб стреляет, – усмехнулся полковник.

– Женился-таки Лёнька на Эрике? – спросил Прохор.

– Поженились. Живут в городке. Эрика в нашем магазине работает, рекорды по спорту ставит...

– Ну, а как же мне, товарищ полковник, ведь по личному делу... – Прохор оправил китель.

– Чем черт не шутит. – Карев зашел за стол. – Может быть, и ты не Новиков, а какой-нибудь Петров или Иванов. А? – И громко расхохотался.

– Что вы, товарищ полковник, клянусь честью... И удостоверение личности вот...

– Конечно, жениться на иностранках не запрещено. Постановление на этот счет есть. Но, товарищ лейтенант, вы должны понять: мы находимся все же на особом положении и тут стоит подумать.

Несколько минут сидели молча. В кабинете – тишина. Большие часы, стоявшие в углу в дубовом футляре, четко отсчитывали время.

Прохор осмотрел кабинет.

Стол, за которым сидел Карев, просторный. Справа, на стене – карта ГДР. Границы района, входившего в обслуживание Карева, были обведены красной жирной линией.

Прохор глядел на карту и думал, как, очевидно, много приходится трудиться этому человеку, сидящему против него, чтобы укреплять связь с местным населением, наводить порядок в городе, принимать и выслушивать людей и выезжать в район. Теперь, правда, жизнь стабилизировалась, немцы хорошо трудятся и неплохо живут. А сразу после войны? Сколько было дел!

– Единственный выход, – сказал Карев, – напишите рапорт по команде, посмотрят, разберутся, может, и разрешат. Алешке разрешили.

– Понятно, товарищ полковник.

– А лучше, пока дело далеко не зашло... Вот как наш лейтенант Пузыня. Подыскал Людочку, на радиостанции работает монтажницей. Наверное, сыграют скоро свадьбу. А потом домой я его направлю. Вы с Пузыней не знакомы?

– Не пришлось, – схитрил Новиков.

– Силен лейтенант, – ухмыльнулся Карев. – Все дырки облазит, все кустики обшарит, а найдет... Сквозь землю видит... Со дна моря достанет. Пыл его приходится охлаждать.

– Строгий, – сказал Прохор.

– Может, познакомитесь? – улыбнулся уголками рта Карев.

– Не хотелось бы, – почесал за ухом Прохор. Оба рассмеялись.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Отметьте пропуск в приемной. До свидания. – Карев подал руку. – Я позвоню Крапивину, замолвлю словечко. Ну, желаю хорошей службы.

Прохор повернулся и вышел из кабинета.