Текст книги "Клан – моё государство."

Автор книги: Алексей Китлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Глава 4

Пятого октября мороз пошёл по нарастающей, в полдень столбик термометра замер на отметке -27. От ручья осталась лишь небольшая струя.

– Баста, братия,– Матвеич распрямился в забойчике,– смываем, кайлим проходнушки из льда и отдыхаем. Годится, пожалуй, на этом. И так даровала природа нам почти шесть лишних дней, свертываемся.

Нехотя все принялись складываться и часа через два потянулись к пещерке. За шестнадцать дней успели её обустроить. Сладили нары, заложили проход, навесили и обколотили дверь, установили печь, стол, лавки. Заготовили дров впрок, кругляком. Двое суток храпели, отъедались, кроме дежурных пар. Восьмого утром Сашка, как хозяин промысла, объявил хозяйственный наряд: на лесозаготовку, промысел по снабжению, на строительство. Группами разбрелись в разные стороны. На ноябрьские праздники въехали в новый, пахнущий хвоей, дом. Первым вошёл Сашка. Снял у порога сапоги и, поклонившись на три стороны, так требовал обычай, пустил в дом пойманного заранее горностая. Облазив всё, тот шмыгнул под обложенную камнем железную печь, выскочил, видать, припекло, и ловко стал шариться по стенам и потолку. Так и, не найдя щели, чтобы вылезти, юркнул в угол под нары.

– Годится,– произнёс Сашка,– принимаем работу.

В домик ввалились мужики. Неделей раньше закончили небольшую баньку, так что в новую избу въехали, отмывшись, во славу при этом напарившись. После обеда Сашка собрал всех и отчитался.

– Мужики! Всего по двадцать семьсот. Это с намыва. По наряду хозяйки, одна в месяц. До апреля, но с октября. Итого по 26700. Вот вам авансовые листы, заполняйте. С обратной стороны – кому, если надо, передать деньги и сколько. Утром мы с Ухтой уходим. Старший по промыслу – Матвеич. Хозяйку передаю Михаилу. Всё,– он сел.

– Горная часть всем ясна?– взял слово Ухта.– Хворых нет?– все промолчали.– Хорошо. Матвеич, ты что-то хотел сказать?

– Я за две штольни,– бросил коротко Матвеич.

– Матвеич, вас десять остаётся. Тянуть две не сможете. Ты, Матвеич, как с цепи сорвался. Хотя бы одну одолейте, отковыряйте. Опять же, канава.

– Без канавы, Ухта,– Матвеич напрягся,– выкатываем породу из штольни, ссыпаем. Весной тащим сюда движок стационарный и насос на пятнадцать кубиков в час. Я пробовал, тянет лихо. Ещё три бочки топлива,– он смолк.

Все знали, что Матвеич давно пробивает эту идею, но в среде мужиков и общества вообще она согласия не имела, добра на использование движка и насоса он не получил.

– Эх, Матвеич,– Ухта беззлобно рассмеялся,– опять ты со своей технической идеей. Не надоело?

– Матвеич,– Сашка подал Матвеевичу чистый лист бумаги.– Где у тебя насос? Пиши. Стационар у меня свой есть, новый. Той зимой брал. Ставить вот не пришлось.

– У старухи моей. Напишу, чтобы отдала,– Матвеич стал быстро писать.

– Не разрешат,– Ухта встал,– детский сад прямо.

– Мой удел,– Сашка тоже поднялся, приняв слова Ухты на свой счёт, – не дадут, сниму заявку и застрахую. Имею право? Имею. Или наберу наём.

– Пятнадцать с тридцати потеряешь,– предупредил Кузьма.

– Чёрт с ними, с процентами,– отмахнулся Сашка,– зато без мороки.

– Ох, Александр, и горяч ты, – Ухта был в дверях,– ну ты, Матвеич, хоть его не заводи. Седина в бороду, бес в ребро.

– Ладно,– Матвеич порвал бумагу,– ты, Александр, и, правда, не лезь там. Мы тут и так справимся. Нам всем попадёт и так по первое число, ещё ты с моим насосом упрешься, добра не выйдет.

– Что, мужики, заавансировались?– Сашка прервал спор,– давайте. Собираю,– и пошёл от одного к другому, читая листы и спрашивая каждого, не забыл ли чего и кого. Ухта ушёл. Был его черед таскать воду в баню. Предпоследним, перед Матвеичем, был здоровый детина с тем именем, которое Сашке показалось странным, Боян. Сашка подошёл, подсел.

– Готов?

– Да вот, Александр, не знаю, как писать,– Боян как-то весь сжался.

– Ты что, неграмотен?– удивлённо посмотрел на него Сашка,– так давай я напишу.

– Давай выйдем,– предложил Боян, натягивая шапку и фуфайку. Сашка согласно кивнул, и они выскочили наружу.– Грамотен я,– вдыхая холодный воздух, произнёс Боян,– понимаешь, как начать, не знаю. Хотел с Ухтой переговорить, но чувствую – не смогу. Стесняюсь.

– Серьёзно!?– Сашка глянул на него снизу вверх.

– Нет. И тебе не смогу,– и повернулся, чтобы уйти.

– Стой!– хватая его за рукав и пытаясь удержать, сказал Сашка,– одним словом можешь?– Боян замотал головой, отрицая.– Ну, хоть намекни.

– Девушка,– промямлил Боян, отстраняя руку и пытаясь войти в дом.

– Да постой ты,– Сашка вцепился в него ещё крепче,– говори, не молчи. Тебе тут торчать аж до осени. А жизнь-то идёт,– аргументировал Сашка.

– Понимаешь, приглянулась одна. Мы на пару дней в посёлке осели. На танцы пошли. Там я с ней и познакомился. До ночи гуляли. У меня с ней немота. Боязнь слово промолвить взялась откуда-то. А дотронуться и не помышляю. Жуть. Нет, с теми, что обычно там ляли-вали, я нормальный, правда. А эта глаз с меня не сводит, косит в мою сторону, да и мне она нравится. С ней вообще странно вышло. Только мы в клуб вошли, она сходу мне на глаза попалась. Полвечера я вокруг ходил. Подойти, пригласить на танец, нет сил. С другими танцую, а к ней никак, будто кто черту запретную провёл. Под самый уж конец пригласил. Ноги деревянные, во рту пересохло, руки вспотели. Сам себе противен,– Боян перестал говорить, видимо вспомнив прежние ощущения. Мгновение спустя продолжил:– Слово мне дай, что никому не болтнёшь.

– Клянусь делом,– Санька отпустил его рукав,– дальше.

– Дальше!? Дальше всё закончилось. Выходим из клуба. Идём. Провожаю, значит. Дистанция – метр, но рядом. К дому подошли, она мне: "Спасибо". И шмыг в калитку. На второй вечер я уже себя настроил, ночь не спал, всё думал, предлоги разные искал, чтобы сразу подойти к ней в клубе, если придёт. С ума сойти. Пришла. Я к ней сразу подошёл, на первый же танец пригласил. Ты знаешь ведь наши клубы. Полвечера по стенам трутся и только с половины уже все танцуют. А тут я со своим бредом в первый же танец к ней подошёл, поджилки трясутся, вдруг откажет. Нет, пошла. И танцуем мы вальс одни. Понимаешь. Весь посёлок глазеет. Шуточки там разные, подколки. Но мы стойко до конца дотянули, а со второго, когда уже все кинулись танцевать, говорит мне: "Давайте уйдем". И мы тихонько смылись. Полночи по посёлку туда-сюда бродили молчком. В конце уж она руку мою взяла, когда к дому шли. Пиджак снимает у калитки, мне подает: "Спасибо". Я киваю, как осёл, она чмокает меня в губы и по тротуарчику цок-цок, убежала. У меня в башке туман, всё отшибло: зрение, слух, как чурка, одним словом, стоеросовая. Где-то из ниоткуда слышу голос, будто бы её: "Я буду ждать".– Боян посмотрел на Сашку.– Что делать, а?

– Ясно, что,– Сашка поднял палец вверх,– сватать, если нашенская, ну и коль согласие даст. А то, не ровен час, уведут следующим летом, пока ты тут ломом машешь.

– Я думал – только я один сумасшедший, а у тебя тоже того,– Боян повертел пальцем у виска,– кто ж нынче сватает. И потом, я имени даже не знаю. И она моего тоже, наверное.

– Это ты брось. Если ты не спросил, то девка осведомилась через подруг. Где живет-то, запомнил?

– Я впервые в этом посёлке. Да и темно ведь было.

– Опиши её. И медленно, как в первый день провожал, как шли, то есть,– потребовал Сашка.

– Роста,– Боян отметил у себя на груди,– такая, примерно. Волосы темно-русые. Глаза карие.

– Родинки есть?

– Да. У левого глаза. Снизу так. Небольшая.

– Эх, мужик, мужик! Не слева, а справа. Это тебе слева, когда в зеркало смотришься. Всё. Дальше не надо. Теперь я тебе говорю, а ты отмечай. Вышли из клуба. Шли вниз направо. Потом ещё раз направо. Потом на небольшой взгорок и долго шли прямо. Потом опять направо в проход какой-то, и ушла в калитку.

– Точно,– выдохнул Боян.

– У неё в глазах звездочки,– тоже вздохнув, произнёс в заключение Сашка.

– Точно, искорки такие шальные,– Боян положил свою ручищу Сашке на плечо,– кто такая? Как звать?

– Ксюха,– Сашка пнул снег,– руку забери. Плечо оторвешь.

– О, чёрт!– опомнился Боян, отпуская Сашкино плечо, которое и в самом деле сдавил,– извини. Мозги съехали.

– Значит, Ксения тебе приглянулась. Калитвина она по отцу. В следующем июне восемнадцать ей будет. А тебе-то сколько?

– Двадцать шесть. Будет,– Боян снова стушевался,– что, старый.

– Самый как раз,– Сашка черпнул снега,– крестным на первенца возьмешь – сосватаю.

– Клянусь,– Боян ухватил Саню в охапку,– а как? Я ведь здесь.

– Это не твоя забота. Ты в общем-то и не нужен. Другой вопрос, согласится ли она. Если нет, то, как понимаешь, я "пас". Но усилия приложу самые что ни на есть. Это могу обещать.

– Лады!– Боян расплылся в улыбке.

– Твои родители кто?– спросил Сашка.

– Ссыльные.

– Мы все ссыльные. Я не про то.

– А! Усть-Юдомец я. Батя и два брата в "семье". Отец очень давно. Ну и мы тоже. Куда же ещё идти, в партию, что ль? Один, правда, в армии сейчас. Младший. Есть ещё четвёртый брат, старший, но он в Москве. В институте каком-то преподаёт, научном. Он с дядей вырос. Его мать в лагере родила, брату мужа, батя-то тоже сидел, весточку послала, чтобы мальчика забрал, если есть возможность. Их же отбирали у родителей, в интернаты рассовывали, имена давали другие. Брат отца имел фамилию другую, это у нас, болгар, так бывает, а он в НКВД, дядя то есть, служил, вот он его и забрал в детдоме. Усыновил, воспитал. Уже когда вся эта муристика кончилась, дядя ему всё обсказал. Они приезжали вместе. Я пацаном ещё был. Вот твоих лет. Так он там и осел в Москве, но письма пишет регулярно, матери и отцу посылки шлёт. Жизнь так обернула, что поделать. Ещё есть сеструха. Ангела. Мужик её тоже в "семье". В Сардане теперь пыхтит. Русанов. Может знаешь?

– Борис, что ль?

– Ага.

– Так его женка – твоя сестра родная?

– Да.

– Ты, стало быть, Апостолов?

– Ну да!– Боян смотрел на Сашку непонимающе.

– Всё. Сговорились. Сватаю. Идём в дом, а то я промерз. Какой у тебя размер?

– Чего?– не понял Боян.

– Нет, правда, мозги отбило. Кольцо.

– А!– хлопнул себе по лбу Боян,– чёрт его знает.

– Ниткой мне отметь.

– Я проволочку алюминиевую скручу, сгодится?

– Пойдёт,– входя в двери, ответил Сашка,– и авансировку заполни. На кой она мне ляд пустая в посёлке. А расходы по сватанью я на себя возьму. Чай, кум я будущий иль нет.– В избе Сашка подсел к Матвеичу, расположившись спиной к печи, чтобы согреться,– давай, Матвеич авансировку,– и шепотом добавил,– и записку к жене.

– Нет, Александр. Грех на душу не возьму. Прости.

– Тогда продай мне его, насос этот проклятый. Торгуемся,-предложил Сашка компромисс,– я ведь такой, всё одно достану, но лишний шум мне, сам понимаешь, делать нет резона. А ты продал – и греха нет. Как?

– Сволочь ты, Санька,– Матвеич потрепал его по плечу, но на лице светилась улыбка,– ты кого хошь в грех введешь,– и стал писать-таки жене записку, чтобы отдала предъявителю насос.

– Вот теперь всё,– прочитав записку, сказал Сашка,– раньше Нового года обоз не ждите. Но к двадцатым числам января всё припру. Если откажут в заявке, кого из вас могу считать в найме?

Все подняли руки. Добываемое обещало солидный капитал, и мужики, от добра добра не ищут, были готовы тут слечь костьми. К тому же пускать из рук такую жилу считалось безумием полнейшим, да и неуважением к себе, своему делу, своей профессии. Кто ж захочет себя не уважать, когда рядом, в трёх шагах от тебя, лежит песок, в котором почти двести граммов золота. Да пропади оно всё пропадом, всё это богатство, в конце концов, но престиж профессии и уважение к себе самим был в тысячу раз дороже этого презренного металла. Видя единогласное одобрение предложенному, Сашка кивнул, давая понять, что всё улажено окончательно. После чего, выпив чаю, лёг спать.

Глава 5

По возвращению в посёлок Сашка в тот же день снёс отчетность и авансировки. Утром следующего пришёл кассир и выдал ему его долю и плату на всех, с заверенными и отмеченными авансировками. Это значило, что совет по его заявке добро не давал или просто даже не стал пересматривать ранее принятое решение. У Сашки плата, как и у всех, была 20700 рублей. Их он отдал отцу. Доля была его личным доходом, и всеми, как правило, расходовалась на дело по усмотрению владельца. Он мог распорядиться средствами, как угодно. Доход весил шестьдесят пять тысяч и уже был им распределен на оставшихся на его участке мужиков, как плата за работу. Плата же за работу включала в себя, прежде всего продовольствие и обмундирование, которое было необходимо доставить. «Золотой» их заработок, согласно поручениям, Сашка был обязан доставить по месту требования. Кроме того, взяв из «золотых» денег каждого определённую часть, надо было приобрести по заявке просимое. За один грамм добытого металла «семья» платила один рубль. Сдавала же его за кордоном в надёжный банк по цене три доллара пятьдесят центов за грамм при курсе 0,7 рубля за доллар. Таким образом получались в наваре один рубль сорок пять копеек. «Семья» брала на общие расходы двадцать пять копеек с грамма. Ещё двадцать пять шло в кассу оплаты найма. Найм представлял собой три касты людей: Стрелков, Контрольщиков и Караванщиков. Стрелки, в свою очередь, делились на бойцов охраны, то есть стражников территории, в этой роли и существовал на данный момент Сашка, это была самая нижняя ступенька лиги стрелков; стрелков дозорного корпуса, выполнявших задачи охраны внутри всей территории «семьи»; и стрелков-внешников, то есть тех, кто непосредственно выполнял разного рода операции вне территории. Контрольщики делились на два крыла: горняков, осуществлявших непосредственное руководство по добыче металла, это были опытные горные инженеры и геологи; и хозяйственников, занимавшихся снабжением всех необходимыми материалами. Караванщики имели три ветви: доставщики через кордон; доставщики внутри территории; транспортники. Последние, транспортники, были нижней частью всей надстройки пирамидки. Это были пешеходы-носильщики груза, доставлявшие груз на своих плечах. В транспортники ссылали за различные провинности, попасть в транспортники означало попасть в «ишачью колею». Всем, кроме добытчиков, платили ставки, на что уходило пятьдесят копеек с грамма. Ещё пятьдесят копеек оставалось на счёту за кордоном под проценты. Оставшиеся сорок пять копеек использовались на месте. С них шла плата добытчикам, если случился неудачный сезон, величину определяло собрание старейшин. Ещё из них платили пенсию старикам, вдовам на погибших мужей и, им же, на детей, ставших сиротами. Платили стипендию тем, кто поехал учиться в вуз или техникум, при условии возвращения, в противном случае сумму надо было вернуть, и ещё на мелкие хозяйственные нужды.

Стрелки, сидевшие на ставках, время от времени брали в руки ломы и лопаты, чтобы подработать средства на жизнь, шли на короткие периоды времени в добычу, попадая к кому-то в долю.

Поднятое Сашкой на приписанном к нему участке составляло в весе двести сорок восемь килограмм пятьсот грамм, что и составило по 20700 рублей на двенадцать работавших, при этом пахали все: и он сам, и старший контрольщик Ухта, и контрольщик Матвеич, и стражник Михаил, и чистые восемь мужиков-добытчиков. Все легли в равную долю потому, что позволили условия, и не надо было отвлекаться на что-то ещё. Стояло осеннее распутье, в котором двигаться по тайге в тамошних местах вряд ли кто мог. Но это было в определённой мере нарушением, за что все и были оштрафованы на символическую сумму в сто рублей, то есть на сто грамм добытого золота.

Карьер, располагавшийся в посёлке, имел государственный план 800 кг, из которых больше половины, 450 кг, добывали старательские бригады. Государство платило карьеру по одному рублю сорок копеек за грамм, а карьер, к которому были приписаны бригады старателей, платил старателям только один рубль пятнадцать копеек, обдирая старателей за якобы предоставляемые услуги. Одним словом, существовал разрешенный государством грабёж. Двенадцать человек за две недели намыли вручную 31% плана карьера. Приход в "семью" 248 кг металла был нужен и важен. "Семья" добывала в тайге чуть больше тонны, и только вручную. Копали же около ста человек, из которых лишь семьдесят пять постоянно, остальные на подхвате. В карьере работало почти полторы тысячи человек. Соотношение массы добываемого металла карьера и подпольно добываемого "семьёй" на одного человека, даже при наличии у карьера мощной землеройной техники, было не в его пользу. На приданом Саньке участке территории было поднято столько, что все показатели карьера были перекрыты многократно.

Положив оставшимся в тайге мужикам по тысяче рублей в месяц, Сашка переборщил ни много ни мало, а втрое. Но сделал он это с расчетом. Во-первых, его заявку могли и не принять, что и произошло. За триста же рублей вынимать из штольни золотоносные пески, которые не промывать, стали бы, но неохотно. Так как теряли золотой привесок в заработке. Во-вторых, если заявка пойдёт, им принадлежит этот привесок, ведь он будет тем больше, чем больше они потянут породы сейчас. При первом варианте, Сашкина доля уплывала, как и их, по крайней мере, на год. Чтобы этого не произошло, Сашка и дал им по тысяче. Положив столько, он привязал их к себе либо общим доходом в добытом, либо потерей, но тоже общей. Они точно знали, сколько Сашке положено по доле, а он её расписал на их тысячные ставки, и они это поняли. Он же, сделав именно так, у них на глазах, открыто, не жадничая, заслужил ещё и определённую долю уважения, а это всегда важней любых денег. Он, уже в первый год нашедший такую высокопродуктивную жилу, получил не только их уважение, но и доверие и подкрепил его тем, что вместе с ними работал, стараясь не отстать от них, здоровых мужиков, чем снискал себе не просто уважение, а почётное прозвище Сунтар. Ему поверили раз и навсегда, и он не мог позволить кому-то обмануться в своём, полученном от них же достоинстве и праве называться человеком слова. Честь данного слова, говорили ему с детства, то есть верность ему, произнесенному, а не написанному на бумаге, превыше всего. Если ты умеешь его держать, ты достоин называться человеком и имеешь право считать себя человеком. Эту, полученную с момента осознания себя на земле, истину он и получил в первый же год своего полноправного вступления в "семью". В случае непринятия заявки Сашка имел право объявить найм. То есть нанять желающих участвовать в добыче. Нанятый же поступал в его распоряжение на оговоренный срок, при этом "семья", в связи с определённой степенью риска по такому набору, отказывала и нанимателю, и нанятым в официальном прикрытии. Проще говоря, все они уже не числились с момента найма на каких-то предприятиях в посёлке. "Золотые" двадцать тысяч рублей составляли почти пятилетний их заработок, что давало им возможность уйти в найм в случае непринятия "семьёй" заявки. Они дали Сашке, при таком раскладе дел, право оформить их в найм и, стало быть, осесть якорем в тайге на его участке.

Вечером пришёл Проня, глава клана. Вызвал Сашку во двор, потому что направлялся в тайгу и уже был одет по-таежному, и сказал, что заявка была обсуждена повторно на совете, но снова не прошла. Но приемщиков и грузчиков на металл возьмёт на себя, если будет найм. Что некоторые были за наложение вето, но и такое предложение не прошло. Обоз тоже собирать придётся самому, так как найм есть найм, сказал в заключение Проня, и тащить тоже самому, хоть наймом, хоть на ракете, хоть оленями, и, хлопнув Сашку по спине, добавил:

– Хребет у тебя крепкий. Не слон, не верблюд, но тяни, коль дают.

После чего прыгнул в нарты и исчез в морозном воздухе. Сашка сплюнул и пошёл в дом. Сам так сам, что теперь с того.

Неделю Сашка собирал обоз, тихо обходя всех нужных людей. Перечень необходимого был огромен. Собралось на тридцать оленьих упряжек. Ещё ему принесли десять трудовых книжек с отметками об увольнении и столько же паспортов, принадлежавших тем, кто согласился на найм. Их надо было пристроить. Или, в крайнем случае, оставить на время у себя не пристроенными. В общем-то, опасно было и то, и другое. На этот случай у Сашки был в запасе ход, который он решил играть в открытую, на глазах у всех, не прячась; при этом и обеспечить доставку обозного груза, и получить гарантии официальной крыши. Прежде всего, он снабдился золотыми обручальными кольцами, которые привезла сестра, работавшая завмагом в соседнем посёлке, водкой, шампанским, подарками и, уболтав двух дедов на сватовство, в раннее субботнее утро отправился на конюшню, где за малую толику ему впрягли тройку. Украсив её в ленты и бумажные цветы, он подкатил сначала к одному, потом ко второму свату и помчал по посёлку к дому Калитвиных.

Отец Ксении, Калитвин Пал Палыч, был начальником геологоразведочной партии, мужиком хватким, деловым и грамотным, а руководимая им партия имела союзное подчинение. Сам же Калитвин знал, что в районе есть "семья", но соблюдал законы, в чужое не лез, но и в своё не давал соваться. По части разведки он был мастером отменным. Его основным приоритетом в поиске был уран, но попутно его партию финансировали на редкоземельные элементы. У него, как правило, работали приезжие и те, кто в "семье" не состоял. У этой партии было право вести разведку в любом направлении, а Сашкин участок был в Хабаровском крае, то есть административно и, в какой-то мере, юридически на чужой территории, где местная геологоразведка проводить работ не имела права, ибо была частью объединения "Якутгеология". Деды должны были сватать Ксению за Бояна. Калитвин часто обращался к местным старожилам за помощью. Кого приглашал в качестве проводника, кого в качестве консультанта и всегда, будучи мужиком умным, поддерживал, чем мог, никого при этом не забывая. Его уважали. Вот двух таких дедов Сашка и уговорил на сватовство. В их задачу входило следующее: под застолье один из них должен был, после выпитого, оговориться, есть, мол, место одно, вот бы где искать, да больно далеко, да зима, но если бы вертолёт да харчи, да плату людскую, охотники бы сыскались. Горняки тоже не проблема, сезон закончился, и шурфовщики найдутся, но на небольшую бригадку, человек в десять, чтоб государство не разорять, мало ли, вдруг не окажется. Такие дал Сашка старикам наставления.

Приехали. Сашка слез с облучка, открыл калитку и пошёл к крыльцу, сметая по сторонам снег, наметенный за ночь. Сваты сзади. Постучал. Открыла мать Ксении. Вошли. Деды разделись, сели к столу в зале дожидаться, когда к ним выйдет хозяин, а Сашка пристроился в коридорчике на скамеечку, кучеру за стол не положено. Вышел "сам", поздоровался с дедами, увидев, с чем прибыли, крикнул жене:

– Неси угощение, мать. Закуску на стол подавай.

Из своей комнатки вышла Ксения. Она поздоровалась с Сашкой и спросила, разглядев через занавеску, что деды в рушниках.

– Сашка, что это они?

– Сватают.

– Кого?

– Тебя. Кого же ещё. Ты ведь в семье одна.

– А жених где?

– В тайге вроде.

– Кто?

– Что – кто?– переспросил Сашка.

– Жених кто, спрашиваю?– Ксения покраснела.

– Пока не жених, а этот…ну, как его…претендент в женихи. Жди, скажут.

– Сашка!– она подошла ближе,– что, серьёзно, что ль?

– Солидные люди ведь,– Сашка сделал серьёзное лицо.

– С ума сошли!

– Ты что, не рада?

– Смотря за кого,– уклонилась от ответа Ксения.

– Не сгодится – откажешь. Делов-то.

– Нет, правда, Сань, кто?

– Ей-ей, не ведаю, жди.

– Слушай, а сваты-то зачем? Кони эти, бубенцы?

– Как зачем?

– Пережитки это,– она фыркнула.

– Может и пережитки, моё дело маленькое. Привезти и отвезти. Решать ты будешь. Чего ты перепугалась? Иль кто есть на примете, по ком сохнешь? Скажешь, открою, кто сватает.

– Не обманешь?

– Без подвоха!

– Ты его не знаешь, он ненашенский.

– Чей же?

– Из другого посёлка.

– Что, глаз положила? Своих, что ли, мало?

– Он не такой. Он особенный.

– Назови,– требовательно сказал Сашка.

– Апостолов.

– Тогда по адресу я сватов примчал,– радостно произнёс Сашка,– он и сватает. Мне только фамилию сказали.

– Правда!?– Ксения зарделась.

– Клянусь,– подтвердил Сашка свои слова, крестясь.

– Но сваты-то к чему?

– Его нет. Он в тайге. Через отца своего их просил сватать. Хочет, чтобы всё было по обычаю.

– Ксюха? Иди сюда,– позвал отец.

– Иду,– она вошла в зал.

– Вот, дочка. Сваты в дом пришли. Хотят товар узреть. Покажись?

Полчаса спустя, Ксения выскочила в слезах в сени, где Сашка порядком продрог. Он выбрался, чтобы курнуть, и не решался опять входить в дом. Ксения ему нравилась. Тихая, спокойная, на первый взгляд неприметная, она несла в себе, в походке, в движениях, что-то неуловимое, какую-то особую женскую красоту, явно не бросавшуюся в глаза сразу.

– Отказала?– спросил он, стуча зубами.

– Нет,– она разжала кулачок, показывая кольцо, уже Сане знакомое.

– Во, глупая. А ревешь чего?

– Через год,– сквозь слёзы ответила она.

– А ты сразу хотела?

– Ну, тебя,– Ксения толкнула Сашку в бок,– летом хотела. Чтобы платье красивое, фата и прочее. Зимой не то. Платье белое и снег белый.

– Так ведь летом сезон!

– Сама знаю. Что тут стоишь? Синий уж. Быстро в дом,– она стала заталкивать упиравшегося Сашку в дом.

Старики засиделись, сказав Сане, чтоб ехал, не ждал. Дело, мол, сладим, сами доберёмся. И он отъехал.

В понедельник они явились к нему ранним утром. Договорённость была достигнута. Матвеич, как имеющий геологическое высшее, получал разрешение для выполнения шурфовки в месте, какое укажет один из дедов. Вертолёт и всё необходимое Калитвин давал. Документы и заявления, подготовленные Сашкой через специалиста по почеркам, деды снесли сами. Подставные были готовы. Три дня спустя вертушка сделала рейс, сбросив то, что приготовил Сашка и то, что выдал Калитвин. Документы дед принёс Сашке.

15 декабря, поздно вечером, когда в клубе шёл фильм, Саня постучал в окно Ксениной комнаты. Она выглянула, увидела его и мигом выскочила на крыльцо.

– Тебе чего, Сань?

– Ксюха, я в тайгу намылился.

– Сашка! Какой ты неугомонный. Пропадёшь.

– Да я не затем. Твой Апостолов в тех краях, куда еду. Если хочешь, письмо напиши, мне по пути, передам.

– Сашка! Входи. Я мигом.

– Да не спеши ты. Я утром пойду, но рано, затемно. Ты пиши, не гони. Много пиши. Там письмо, как бальзам. В конверт сунь, и под наличник окна,– Сашка показал где,– я заберу. А передать, что захочешь, только немного, в белое заверни и на завалинку.

– Сашенька! Спасибо!

– Ладно, беги в дом, застудишься.